Евгений ЕВТУШЕНКО: «Ты и в тайном посадочном списке, и мой тайный несчастный герой, Белла Первая музы российской, и не будет нам Беллы Второй»

«ЛОБАЧЕВСКИЙ МАТЕМАТИЧЕСКИ ДОКАЗАЛ, ЧТО ВОЗМОЖНОСТЬ БЛИЗКИМ ДУШАМ ДРУГ ДРУГА НАЙТИ ВСЕГДА СУЩЕСТВУЕТ, ПУСТЬ ДАЖЕ В БЕСКОНЕЧНОСТИ»

— Евгений Александрович, как вы считаете, сегодняшней России нужны стихи и поэты? Лично вы там сегодня востребованы?

— Дима, скажу одну вещь... Вопрос не в этом. Сейчас все явления носят глобальный характер, и то же самое мы наблюдаем во всех странах. Конечно, всегда больнее, если что-нибудь непотребное происходит в твоей стране, но в равной степени нас должно огорчать подобное в мире, потому что это — наша земля. Мне, например, горько видеть, сколько у нас, русских и украинцев, недоразумений.

Как замечательно встречали меня недавно в навсегда родном для меня Харькове, где я когда-то был депутатом, учился азам политики, защищающей людей. Это было так трогательно! В отличие от некоторых народных избранников, которые боятся возвращаться туда, где надавали в свое время обещаний, так ничего и не выполнив, мы все-таки кое-что сделали. Не все, разумеется, но это с нашей помощью тронулся лед.

Молодые не должны отворачиваться от политики, иначе она никогда не обновится и не улучшится, а что касается отношения к поэзии... Она воспитывает тонкость восприятия жизни, поэтому многое на ней проверяется. Думаю, если некоторым нашим депутатам (и вашим тоже) устроить элементарные экзамены на знание стихов, они провалятся, поэтому в их речах поэзии нет.

— Там часто и прозы нет...

— (Смеется). Да, это верно. Такие вдохновить не могут, а молодежи нужны люди, которые бы зажигали, окрыляли, воодушевляли. Не истерически, как Гитлер, не давящим взглядом при величавой монументальной медленности, как Сталин, а просто, по-человечески. Поэзия, я бы сказал так, в первую очередь нужна там, где люди потеряли ощущение ее необходимости.

— Не рискну спорить с человеком, выступавшим в стольких странах и аудиториях: рабочих, крестьянских, студенческих...

— ...в школах и даже детсадах, где подрастают потенциальные читатели. Если честно, мне не встречались люди, вообще не способные воспринимать поэзию (ну за совсем редчайшим, патологическим исключением). Надо только помочь им открыть в себе то, что во многих остается невостребованным, запечатанным. Для тех, кто не читает поэзию, даже «Анна Каренина» — какой-то полубульварный адюльтер скучающей барыньки с донжуанистым офицером. Они не понимают, что красота Анны раскрывается вовсе не в постельной интриге, а в образе лошади Вронского Фру-Фру с бархатными губами. Хозяин ее подгоняет, насилует, когда она уже не может бежать, и в конце концов бедняжка ломает себе ноги...

Без понимания поэзии нельзя понимать и прозу, и многие другие вещи, в том числе и в политике, и в технике. Возьмем, например, такую далекую от стихосложения область, как математика. Помнишь классический образ у Микеланджело: мужские и женские руки, тянущиеся над вечностью, почти достигающие друг друга? Это же поэтическое воплощение закона Лобачевского о параллельных линиях, пересекающихся в бесконечности. Помнишь мое стихотворение: «О кто-нибудь, приди нарушь...

— ...чужих людей соединенность и разобщенность близких душ»...

С четвертой женой Машей и сыновьями Женей и Митей

— Так вот, Лобачевский математически доказал, что возможность близким душам друг друга найти всегда существует, пусть даже где-то в бесконечности, но мы можем ускорить приближение этого мига, если взаимно любим или дружим. У каждого из нас есть такая возможность, но для этого нужна душевная тонкость, которую воспитывает поэзия. Вообще, этот жанр литературы велик и всегда идет впереди прозы.

Почему, например, мы говорим, что Пушкин наше все, почему все из него вышли? Он дал нам живой образ человека будущего. О чем у нас всегда спорили, из-за чего копья ломали? Славянофилы настаивали, что России нужно замкнуться в себе, чтобы хранить свои национальные традиции, а западники твердили, что это — вонючая портяночная страна, которая требует нового подхода, свежего взгляда. И те и другие были не правы. Хорошо, хоть не ссорились, не оскорбляли грязно друг друга, как это сплошь и рядом происходит сейчас. Посмотри на парламентариев, ваших и наших: если отшелушить названия партий, риторику и тому подобное...

— ...на свет выглянут все те же западники и славянофилы...

— Это очень забавно! Конечно, я не могу любить таких славянофилов, как Жириновский или Павловский — для меня их грубое отторжение Запада неприемлемо. Если следовать их логике, то и Петр I был врагом России, но это же неправда! У него, как у человека своей эпохи, были недостатки, однако он многое сделал. Что ж нам теперь, окно, прорубленное им в Европу, заколачивать?

Пушкин решил эту проблему просто: соединил в себе западные идеалы и славянофильство. В обожании русского языка и его музы, в знании истории России ему не было равных (у него была великая учительница фольклора Арина Родионовна), но вместе с тем он впитал и все лучшее из культуры Запада. Его «Маленькие трагедии» — это не имитация, не заимствование, это Шекспир по-русски, имя которому Пушкин. Этот настоящий большой поэт был и голосом своего подчас обессловленного народа, и нежным лириком — его гражданская поэзия абсолютно не противоречит интимной.

Сейчас наши поэты сводят порой все к эпиграммному стилю, к усмешкам, издевочкам, стебу, цинизму, а цинизм — самая легкая возможность казаться умнее других. У Пушкина сколько таких эпиграмм было, но рядом и нежность, и наивность какая-то, и ренессансная любовь к жизни — все в нем сочеталось. Александр Сергеевич оставил нам, пусть набросанную вчерне, модель замечательного будущего человека. Увы, мы это теряем, а взамен сколачиваем какие-то команды при официальных политических партиях, которые работают над национальной идеей. Как господин Павловский — бывший диссидент, а ныне ревнитель отечественных традиций, высказывающий мысли, близкие по духу Победоносцеву и иже с ним.

«РЯДОМ С МАШЕЙ Я ЧУВСТВУЮ СЕБЯ ИНОГДА НЕСМЫШЛЕНЫШЕМ»

— Недавно я с удивлением узнал, что ваши стихи вдохновляли в свое время даже «Битлз». История похожа на красивую легенду...

— ...тем не менее она правдива — председатель Союза евтушенковедов Юра Нехорошев наткнулся на нее в воспоминаниях Пола Маккартни. Тот описывает, что перед первыми гастролями по континентальной Европе его девушка подарила ему мою книжку, только вышедшую в Англии, и прочла оттуда несколько страниц. Стихи Полу очень понравились, и Маккартни прочитал их битлам перед первым концертом, когда ребята очень волновались. Выступление прошло замечательно, и музыканты восприняли это как добрый знак, поэтому в течение всего первого тура уже перед занавесом, готовым открыться, читали мои стихи.

Хотя карикатурист изобразил Евтушенко с лисьим хвостом, евГений всегда режет правду-матку

— Класс!

— А хочешь, еще кое-что расскажу? Ровно 20 лет назад, накануне Нового, 1987 года, мы с Машей сыграли свадьбу и сразу поехали в Париж. «Конечно, нужно посмотреть Эйфелеву башню», — сказал я жене. И вот мы идем — впереди брезжит эта очаровательнейшая, притягательнейшая железная дылда, а навстречу по мостику шагает большой негр: прямо как из сказки «Три толстяка» Олеши, — красивый, блестящий, а на нем лиловый, развевающийся шарф.

Он шел не спеша и вдруг побежал по мосткам, что-то крича, а когда расстояние сократилось, я услышал: «Ев-ту-чен-ко!». По мере приближения руки его раскрывались, и в конце концов он крепко меня обнял, обхватил так, что мне стало не по себе. Чем же это я, думаю, внушил этому негру такую нечеловеческую, африканскую страсть?

Он стал лихорадочно рыться в своих карманах, достал портмоне и извлек оттуда ламинированное стихотворение, которое — и это самое главное! — называлось «На мосту». (Я написал его в 60-м или 61-м году, когда впервые попал в Париж). Негр объяснил, что он сенегальский архитектор, работает сейчас в Дакаре, а в то время присутствовал на моем парижском выступлении — оно проходило в театре «Эгалите», куда набилось восемь тысяч студентов. Между прочим, студенческая организация рвалась тогда устроить мне встречу с Брижит Бардо..

— Вас хотели сосватать?

— Пытались, но не получилось. Не люблю, когда подобное организовывают.

— Если б любили, сейчас кинозвезда защищала бы не животных, а вас...

— (Смеется). Наверное, ты хорошо играешь в пинг-понг.

Нет, в жизни все должно происходить случайно — как у нас с Машей: ненароком, но вроде кем-то задумано... Мы с архитектором обменялись адресами и разошлись, а жена мне сказала: «Знаешь, за что тебя не любят писатели? У них никогда в жизни не было этого африканца, бегущего по парижскому мосту с криком: «Ев-ту-чен-ко!».

Был и другой случай, внутренне связанный с этим. Как-то мы шли по Машиному родному Петрозаводску, и вдруг вижу — в канаве лежит человек.

— В Петрозаводске это бывает...

Евгений Александрович до сих пор ощущает благодарность ко всем своим предыдущим женам. С супругой-англичанкой Джоан Батлер

— ...как и по всей России. Я подаю руку, вытягиваю его...

— Другой бы прошел мимо, а вы гуманизм проявили...

— В такой ситуации каждый нормальный человек должен протянуть руку. Мужик очумело на меня посмотрел и вдруг нараспев стал читать:

Со мною вот что происходит —
cовсем не та ко мне приходит...

Маша тогда мне сказала: «И забулдыги, который выполз бы из канавы со стихами на устах, у них тоже не было. Прости ты их, ради Бога, и вспоминай об этом всегда, когда кто-то тебе завидует»...

— У вас с Машей 30-летняя разница в возрасте. Не сложно вам с ней? Не страшно?

— Да что ты — иногда я чувствую себя рядом с женой несмышленышем. У меня, если помнишь, были такие строчки:

Любимая, прошу тебя, сумей
Стать хоть немножко матерью моей.

Я написал их, предчувствуя близкую потерю мамы... Сейчас Маша не только больше меня опекает, но и ведет себя порою как бабушка: ворчит, заботится, переживает, если отпускает одного надолго... Киев не так далеко от Оклахомы, но она не могла приехать со мной — у нее маленький отпуск.

— Ваша супруга тоже преподает?

— Да, русский язык и литературу в школе. Если сравнивать наши обязанности, то в вузах — лошади ипподромные, а у них — рабочие тягловые. В шесть утра Маша просыпается, в семь уже должна быть на работе и раньше 19-ти никогда домой не приходит... В Америке тоже есть общественные нагрузки, и она тянет их на себе, как верблюд. У нее 150 учеников разного возраста, и все домашние задания к утру надо проверить. Вот и сидит над ними, хотя глаза слипаются, а отпуск в несколько раз короче, чем у нас, университетских профессоров.

«Я ШЕЛ СПАСИТЕЛЬНО ПРОТИВ ПРАВИЛ. ЛИШЬ НЕ ПО ПРАВИЛАМ — НЕ УПАДЕШЬ»

— Многие мужчины, читая сейчас это интервью, наверняка задаются вопросом: а стоит ли жениться на женщинах, которые на тридцатник моложе? Что вы ответите?

Белла...

— Заводить семью надо с той, которую любишь, и никаких законов тут нет — если она дорога, нет смысла ее терять. Конечно, желательно, чтобы для этого не нужно было разводиться с предыдущей.

Когда я встретил свою будущую жену Машу, не раздумывая, умыкнул ее в Москву. Я вообще в этих вопросах никогда не раздумываю, но пригласил на смотрины, прямо в аэропорт, своих двух друзей. С одним мы вместе учились в школе, а второй — председатель Союза евтушенковедов, бывший главный инженер подводной лодки Юра Нехорошев. В 1962 году, когда он служил на Северном флоте, пошли они на маневры — на кратковременное погружение, но случился Карибский кризис — конфронтация США и СССР, и их забросили на Кубу. Чуть ли не год Юра с командой провел под водой без всплытия, и единственные книжки, которые у них в лодке были, — это мой двухтомник. Ну а поскольку больше читать было нечего, лучших знатоков моего творчества, чем эта команда, я не встречал. Это именно Юра подсчитал, что только на русском языке у меня издано 108 книг: прозы, стихов, эссе и статей, причем перевели их на 72 языка.

Короче, мои друзья предложили показать будущей жене окно квартиры на девятом этаже, из которого я сиганул в 50-м году. (Мне было 17 лет, и я пошел по тоненькому ржавому карнизу со стопкой водки, разыгрывая Долохова из «Войны и мира», чтобы доказать собственное бесстрашие). Пусть, мол, знает, с кем связывает свою жизнь. К счастью, Маша у меня не из пугливых и к предстоящему испытанию оказалась морально готова. Вот я и написал:

Как в годы сталинские я выжил?
А потому что когда-то вышел
в окно девятого этажа.
Карнизом межировского дома
я шел, неведомо кем ведомый
и стопку водки в руке держа.
Я, улыбаясь, шел по карнизу,
и, улыбаясь, глядели снизу
старушки, шлюшки, а с крыш — коты,
ибо я был молодой да ранний,
как исполнение их желаний —
на мир поплевывать с высоты.

Я неизвестен был, неиконен,
и Саша Межиров и Луконин
в окно глазели, как беззаконен,
под чьи-то аханья и галдеж,
как будто кто-то меня направил,
я шел спасительно против правил.
Лишь не по правилам — не упадешь.

В году усатом, пятидесятом
в нас, оболваненных еще детсадом,
но изловчившихся не пропасть,
возникла мания — влезать на крыши,
или куда-нибудь — еще повыше,
но лишь бы все-таки не во власть.

Здесь и от Солянки и до Лубянки
такие были тогда «влюблянки»!
Любить! —
не пьянствовать ради пьянки
мы пробирались в чердак хитро.
Карниз проржавленный был веселее
и выше ленинского мавзолея,
где писял Сталин, от скуки злея,
в эмалированное ведро.

С карниза этого было ближе
до крыш и Рима, и крыш Парижа,
куда мы все-таки прорвались.
Мы по казарменному коммунизму
шли, улыбаясь, как по карнизу, —
так неужели, чтобы кормиться,
придем в казарменный
капитализм?

И если влипнем в фарс или драму,
я разломаю стекло и раму
и лихо выпрыгну
сквозь свой портрет,
так, что осколки со звоном брызнут,
и — к никакому на свете «изму» —
а просто так пойду по карнизу —
ну а иначе я не поэт!

«С БЕЛЛОЙ МЫ МАЛО ВИДИМСЯ, НО ВРЕМЯ ОТ ВРЕМЕНИ Я ОЩУЩАЮ ТЕПЛО, ОТ НЕЕ ИСХОДЯЩЕЕ»

— Когда-то вы мне сказали: «Ты что, думаешь, что я бабник?». Тем не менее в жизни у вас было много женщин. Вы уже знаете, «как любимую сделать счастливой»?

— Это наука сложная. Бывает, любимого человека не хочется обижать, но иногда — не специально! — получается. Конечно, несправедливость от любимого всегда больнее, чем от любого другого, поэтому нам, мужчинам, нужно быть нежнее и, кстати, учиться этому у женщин. Борис Пастернак сказал мне замечательную фразу (я только потом ее осознал): «Настоящему мужчине вовсе необязательна нарочитая мужественность, иногда граничащая с хамством, — в нем всегда есть что-то материнское по отношению к женщине».

Хочу прочитать тебе стихотворение, посвященное моей жене. Маше оно не нравится, но не потому, что как-то ее задевает. Любые стихи, когда они написаны для тебя, больно читать, слушать, но они о том, — двух мнений тут быть не может! — что я ее люблю.

То язвительная, то уязвимая,
мой защитник и мой судья,
мне сказала моя любимая,
что она разлюбила себя.

Есть у женщин моменты загнанности,
будто сунули носом в хлам,
тайный ужас от собственной запусти,
злость к безжалостным зеркалам.

Мною вылепленная, мною лепимая,
меня вылепившая, как судьба,
неужели ты тоже, любимая,
разлюбила меня, как себя?

Время — этот завистливый заговор
против юности и красоты.
Но в глазах моих время замерло,
и в них лучшая женщина — ты.

Так зазывно играют разлуки мной,
но в тебя я хочу, как домой.
Не позволь себе стать разлюбленной
мной и даже тобою самой.

Приятель как-то спросил Евтушенко: «Женя, зачем тебе столько женщин — у тебя такое богатое воображение?» Фото УНИАН

— Маша — ваша четвертая жена, а вы как-то признались мне, что трех прежних не перестали любить до сих пор. Удивительно...

— Не скажу, что и сейчас в них влюблен, но благодарность ко всем ощущаю. Я признателен им за то, что они дали мне возможность ощутить любовь. Это редко приходящее чувство (есть несчастные люди, которые вообще его не испытывали), а еще я всегда проверяю себя глазами близких — как умерших, так и живых. Они — моя совесть.

Разбросанные временем и расстояниями, мы не встречаемся каждый день, но они существуют внутри меня. Это мой мир, мои судьи, чьей взыскательности я побаиваюсь, и все мои бывшие жены находятся в их числе, в этом списке.

— Когда мы общались с вашей первой супругой Беллой Ахатовной Ахмадулиной, у меня возникло впечатление, что она по-прежнему вас любит. Вы это чувствуете?

— Мы мало с ней видимся (если это бывает, то как-то случайно), но время от времени я ощущаю тепло, от нее исходящее. Недавно в одном из своих интервью Белла призналась, как она счастлива тем, что начинала во время великих поэтов Вознесенского и Евтушенко. Я очень ей благодарен за это, ведь если она, тогда молодая поэтесса, училась у меня, то я, будучи, кстати, не намного старше, учился у нее. Вообще, поэты-шестидесятники учились и друг у друга.

Недавно я посвятил Белле Ахмадулиной стихотворение, которое так и назвал: «Белла Первая»...

Нас когда-то венчала природа,
и ломали нам вместе крыла,
но в поэзии нету развода —
нас история не развела.

Итальянство твое и татарство
угодило под русский наш снег,
словно крошечное государство,
независимое от всех.

Ты раскосым нездешним бельчонком
пробегала по всем проводам,
то подобна хипповым девчонкам,
то роскошнее царственных дам.

От какого-то безобразья
ты сбежала однажды в пургу,
и китайские туфельки вязли,
беззащитные, в грязном снегу.

В комсомолочки и диссидентки
ты бросалась от лютой тоски,
и швыряла шалавые деньги,
с пьяной грацией, как лепестки.

Дочь таможенника Ахата,
переводчицы из КГБ,
ты настолько была языката,
что боялись «подъехать» к тебе.

Дива, модница, рыцарь, артистка,
угощатель друзей дорогих,
никогда не боялась ты риска,
а боялась всегда за других.

Непохожа давно на бельчонка,
ты не верила в правду суда,
но подписывала ручонка
столько писем в пустое «туда».

И когда выпускала ты голос,
будто спрятанного соловья,
так сиял меценат-ларинголог,
как добычу, тебя заловя.

А лицо твое делалось ликом,
и не слушал Нагибин слова,
только смахиваемая тиком
за слезою катилась слеза.

Он любил тебя, мрачно ревнуя,
и, пером самолюбье скребя,
написал свою книгу больную,
где налгал на тебя и себя.

Ты и в тайном посадочном списке,
и мой тайный несчастный герой,
Белла Первая музы российской,
и не будет нам Беллы Второй.

Я счастлив, что принадлежу к шестидесятникам, и хочу пояснить, почему, на мой взгляд, у нас нет сейчас ни одного молодого поэта национального масштаба. (Пожалуй, пару-тройку поколений мы уже потеряли). К сожалению, они начали с того, что по-геростратовски попытались разрушить все, нами сделанное, а на руинах создать ничего нельзя. И не надо кивать на Маяковского, который декларировал, что мы, дескать, сбросили Пушкина и других господ с...

— ...парохода современности...

— Да, но это всего лишь слова — на самом деле Маяковский был живым продолжением традиций великой русской поэзии. Нельзя вычеркивать целые пласты культуры, нужно учиться у всех предшественников. Я, например, старался всегда это делать — думаю, мои товарищи тоже. Какой вывод? Только то поколение, которое осознает это, выйдет на уровень национальных задач, а чтобы стать фигурой национальной, нужно иметь еще и интернациональные убеждения.

Евгений Евтушенко — Дмитрию Гордону: «С Брижит Бордо сосватать меня не получилось. Не люблю, когда подобное организовывают» Фото Александра ЛАЗАРЕНКО

Сегодня судьба всей планеты может зависеть от того, что случится в одной маленькой стране. Что уже говорить о России — одной из ключевых держав? Надеюсь, что и Украина тоже выйдет на лидирующие позиции в мире рука об руку с Россией. Я имею в виду не какой-то заговор или объединение против остального человечества — просто отпадут, отшелушатся все наслоения и недоразумения, может, и не случайно накопившиеся.

Когда говорят о Голодоморе в Украине, я напоминаю, что это же не русский народ строил козни. А в России что, не голодали? Почитайте, что творилось в Поволжье, полистайте Платонова. Мы тоже много вынесли, у нас тоже страдали простые люди, и разве они проводили колониальную политику? Мы не должны путать народы и политические системы, которые были в этом виноваты.

Вспоминаю, как мы, русские писатели, спасали украинских коллег от вашей бюрократии, а когда приезжали сюда, находили такой прием, о котором в Москве и мечтать в тот момент не могли. Мы должны сохранить все хорошее, что между нашими странами было. Скажем, моим первым любимым поэтом был Тарас Григорьевич Шевченко — я обожал его «Палiївщину», в моем рабочем кабинете висит (и будет висеть, когда меня не станет) рушник...

— ...купленный в Киеве на Андреевском спуске?

— Да, ты помнишь? На нем вышит шевченковский «Заповiт» — он в душу мою вшит, понимаешь? Я не могу этого перечеркнуть, да и зачем?

В заключение я прочитаю одно из самых последних моих стихотворений — о потерявшихся Никаноровых. Я написал его в Пермском аэропорту, где висело объявление: «Карасину нету, ждите». Ожидание затянулось часов на восемь — мы сидели и, грешным делом, пили, что было, а все это время радио надрывалось: «Гражданин Никаноров! Гражданин Никаноров! Гражданин Никаноров, вылетающий в Барнаул...».

В голосе, читавшем объявление, сначала звучало беспокойство за пропавшего, потом безразличие, а под конец ненависть: мол, почему мы должны его искать, о нем заботиться? Кто такой Никаноров, я так и не узнал, но было в этом нечто грустное и одновременно смешное. Ну а еще у меня возникло ощущение огромной России, где так легко потеряться, и осознание того, что заблудившихся людей все-таки нужно искать.

В Пермском аэропорте,
настроение всем портя,
хмуро вторгнувшись в гул,
кто-то из контролеров,
нудный выказав норов,
в микрофон затянул:
«Пассажир Никаноров,
пассажир Никаноров,
пассажир Никаноров,
Вылетающий на Барнаул»...

Никаноров скрывался,
хитро он оставался
невидимкой в толпе.
Может, пил пиво «Дизель»,
и жевал канапе,
и в буфете приблизил
пол-России к гульбе.
Вряд ли был олигархом —
может, бомжем-огарком,
непонятным себе.

Может быть, на коробках
и мешках прикорнул
гражданин Никаноров,
вылетающий в Барнаул?

Может, в луже, как боров,
где-то он храпанул,
гражданин Никаноров,
вылетающий на Барнаул!

Может, он сдезертирил
ото всех дедовщин,
прячась в женском сортире
от военных мужчин?

И страшней приговоров
и зрачков черных дул
Голос, полный укоров:
«Гражданин Никаноров,
гражданин Никаноров,
гражданин Никаноров,
вылетающий на Барнаул!!!».

И смертельнее пули
у меня жжет в груди:
что хотел в Барнауле
Никаноров найти?

Бросил нас на кого он
в скуку, пьянь и разгул,
гражданин Никаноров,
вылетающий на Барнаул?

Как же всех наколол он
и куда улизнул,
гражданин Никаноров,
вылетающий на Барнаул!

Может, мертвенно-мрачный,
Сов. Союза герой,
с голодовок прозрачный,
позабыт он страной?

Может, где-то, отчаясь,
в потайном уголке,
он висит, не качаясь,
на тугом ремешке?
Сгинул, как сиротинка.
И такая жутинка,
будто голос, как финка,
по кишкам полоснул,
хоть кричи: «Караул!»
в глушь российских просторов:
«Гражданин Никаноров!
Гражданин Никаноров!
Гражданин Никаноров,
вылетающий на Барнаул...»

Если вы нашли ошибку в тексте, выделите ее мышью и нажмите Ctrl+Enter