Умение отстоять себя

Виталий КОРОТИЧ

Решение написать имен­но такую колонку дав­но пошеве­ливалось во мне, но я не решался его реализовать, считая, что сы­пать соль на рану — за­нятие небла­годарное. Но недавно сно­ва наткнулся на офици­аль­ную статис­ти­ку, что два про­цента из рожденных в США не знают английского языка вообще, а каждый пятый-шестой американец дома разговаривает не по-английски. Но попробуйте при этих людях обругать или унизить Америку — глаза выцарапают. Они любят свою страну не только за возможность почитать ее классиков в ори­гинале, но и потому, что Америка заботится о них, своих гражданах, защищает и лечит их, обеспечивает жильем. Люди эти многоязыко патриотичны, если можно так выразиться. Анг­лийский язык пожаловал сюда с первыми пи­лигримами лишь в начале XVII столетия, по­не­многу сплетаясь со множеством других при­езжих и приплывших традиций и язычий в мно­гообразие великой страны.

Человеческие и филологические автори­теты завоевываются постепенно. В 1066 году в битве при английском Гастингсе норманнский герцог Вильгельм разгромил армию короля англосаксов Гаральда. После этого на 300 лет сложилась ситуация, когда в стране знать говорила по-французски, а простонародье — по-английски.

Все, кто хотел карабкаться по социальной лестнице, должен был офранцузиться. Но на­род остался верен своему языку, разгова­ри­вал, писал на нем, 300 лет наращивал — и на­растил его авторитет.

В 1362 году знать потерпела поражение, более существенное, чем в любом из сраже­ний: вышел королевский указ о судопроиз­вод­стве, которое целиком переводилось на анг­лийский язык, а также о том, что парламент обя­зан говорить по-английски. При этом фи­ло­логи подсчитали, что около 300 французских слов за это время вросли в английскую речь. Ну и что? Выяснилось, что и от языка — вели­чайшего богатства каждого народа — добром можно добиться куда больше, чем силой ору­жия.

Почти пять столетий длилось отуречивание за­воеванной сельджуками Византии. Шла борь­ба турецкого языка с греческим, ислама с хрис­тианством. Ис­то­рики отмечают, что в те вре­мена знание четырех-пяти языков было не­обходимо. По-тюркски сын говорил с отцом, по-гречески — с матерью, на базаре царил ар­мянский язык, знать общалась на персидском, а священный мусульманский Коран был на арабском.

Арабский был языком науки, поэзии и мо­литв, за персами стояли традиции великой истории, но молодой воинственный народ тюр­ков как бы сыграл с ними вничью, обо­гатившись и обогатив своих пожилых соседей. Впрочем, еще в прошлом веке упрямые ту­рецкие аристократы разговаривали между собой по-персидски. Но постепенно пере­учи­лись: не власть — жизнь заставила. Сегод­няшние корни туркоязычной Турции еще даль­ше ушли вширь и вглубь. Любовь к нацио­нальной культуре учит панорамному взгляду на окружающий мир. Просто напомню, что вели­чайший украинец Тарас Шевченко был дву­языч­ным писателем, а Иван Франко — триязычным.

У Пушкина почти нет писем, написанных на родном ему русском языке, — французским он владел не хуже. Это в советские годы мы те­ряли вкус к равноправному погружению в окру­жающие культуры и языки, живя в подцен­зурном, суженном до предела мирке. Между тем умение впитывать богатства иных культур, помочь родной культуре подниматься, становясь на плечи других гигантов, — одна из са­мых патриотичных интеллигентских обя­зан­ностей. Нации и культуры гибнут от изоляции, от одиночества. Умение отстоять себя, достой­но жить, не теряясь в окружающем мире, не уни­жаться и не унижать других — по­учи­тель­ный, великий опыт великих народов.