Мы — поротые жизнью

Виталий КОРОТИЧ

Давным-давно, когда я еще учился в Киевском медицинском институте, мне очень повезло с учителями. Среди преподавателей было немало врачей старой формации, которых не смогли испортить никакие пролетарские выдумки. В клиниках внутренних болезней меня, например, учили не только выслушивать, но и слышать больного. То есть слушать его не только стетоскопом, а и ушами, душой — вникать в рассказ человека о жизни и думать, почему он страдает и чем я смогу ему помочь.

Позже я выяснил для себя, что умение слышать другого человека — одно из самых редкостных у нас в стране. Мы живем в окружении тех, кого за всю жизнь так ни разу и не дослушали до конца. А многие за свою жизнь ни разу и не решились заговорить откровенно. У каждого это, понятное дело, по-своему. Но я, встречаясь с разными людьми, постепенно стал выделять для себя тех, с кем могу говорить обо всем на свете откровенно, и тех, с кем лучше не связываться.

Бывало, конечно, что те, с кем я разоткровенничался, сдавали меня, что называется, с потрохами, но все-таки умение заинтересованно выслушать другого человека, как правило, особенность хороших людей. Невозможно не то чтобы дружить, но даже быть в хороших отношениям с тем, кто позевывает, слушая о твоих заботах, и невозможно заслужить уважение кого-то, не вслушиваясь в его жизнь.

Вообще, когда люди обмениваются искренними рассказами о себе, они делают самый широкий шаг к доверительному общению, может быть, к дружбе. Недавно я зачитался прозаиком начала века Василием Розановым, человеком мудрым, ярким и, несмотря на это, подзабытым сегодня.

У Розанова была целая система оценок других людей, включавшая в себя прежде всего умение слушать и сочувствовать, а не только пророчествовать и покрикивать на окружающих. Некоторые его оценки в связи с этим парадоксальны («Толстой прожил, собственно, глубоко прошлую жизнь...», «Как груб, а посему и как несчастен Наполеон...»), но всегда подкреплены убежденностью писателя, что на человека нельзя кричать ни при каких обстоятельствах. Василию Розанову принадлежит еще одна попутная, но достаточно характерная мысль: «С основания мира было две философии: философия человека, которому почему-либо хочется кого-то выпороть, и философия выпоротого человека...».

Я не раз горько задумывался, почему мы, поротые жизнью, друг другом, а также обстоятельствами своего бытия, так немилосердны друг к другу, так медленно и плохо учимся слышать.

Не могу отрешиться от ощущения, что живем сегодня, как на многолюдном вокзале: все куда-то движутся, все одновременно говорят о своем и никто не внимает друг другу. Одной из первых реклам нашего радио был плакат: человек с микрофоном, изо всех сил что-то бодро орущий в мировое пространство. «Дай ответ!» — требовал когда-то Гоголь у своего отечества. И печально отвечал сам себе: «Не дает ответа...».