Виктор ШЕНДЕРОВИЧ: «Владимир Владимирович умело валял ваньку, и только по одному поводу его пробивало на искренность — при слове «Гусинский» президентские глаза начинали светиться белым светом ненависти, и я, как Станиславский, шептал: «Верю!»

«КАКОЙ ПИАР? — УДИВИЛСЯ ПУТИН. — Я В ЭТОМ НИЧЕГО НЕ ПОНИМАЮ»

Нас провели в президентскую библиотеку, куда вместо Путина пришел его пресс-секретарь и попросил нас — подождать, а Сорокину — пройти к Владимиру Владимировичу для разговора тет-а-тет. Милые у них там нравы.

40-минутную паузу коротали, кто как мог. Одни травили анекдоты, другие осматривали библиотеку; я в притворной рассеянности спер на память пару карандашей из президентской карандашницы.

Парфенов придирчиво щупал книжные, сделанные «под старину» шкафы, обзывал все это «Хельгой» и прикидывал, сколько Пал Палыч Бородин мог наварить на одной этой библиотеке — имея в виду разницу между реальной стоимостью «новодела» и предполагаемой сметой.

Кстати, о кремлевской смете. Несколько лет назад один мой добрый приятель, журналист N., будучи во Флоренции, наткнулся на лавку, в которой делают оттиски больших гравюр с видами этого города. Шлепают их, как фантики, но — по старой технологии, на камнях, «под старину» опять-таки.

Склонный ко всему прекрасному, мой приятель купил несколько имевшихся в лавке пейзажей, по 35 долларов за штуку, а спустя какое-то время увидел такие же — в Кремле, на стенах одной залы, в роскошных рамах. Он спросил у местного краеведа, что это за гравюры, и выяснилось, что — эпоха Возрождения, XVI век, подлинник... Карла дель Понте, Мисюсь, где ты?

Но вернемся в президентскую библиотеку. Через 40 минут после нас там появился Путин. Парфенов, по привычке внимательно относиться к материальным свидетельствам времени, вслед за шкафами успел ощупать при рукопожатии и президента, и через пару дней после встречи мне было авторитетно доложено, что костюмчик на Владимире Владимировиче был из хорошей тонкой шерсти, предположительно меринос. Президент обошел нас по кругу, поздоровался с каждым, мы расселись.

Протокольная съемка завершилась, и Путин сообщил, что готов нас выслушать. Я набрался наглости и заговорил первым. Не потому, что считал себя главнее остальных пришедших в Кремль — скорее, наоборот. Товарищи мои — люди серьезные, а я со своим шутовским амплуа могу себе позволить чуть больше остальных. Вот для начала я и поинтересовался, готов ли Владимир Владимирович говорить с нами откровенно — или мы будем оставаться в рамках взаимного пиара?

«Какой пиар? — удивился Путин. — Я в этом ничего не понимаю...». Тут я впервые увидел, что глаза у нашего президента — голубые. Придя в себя после этого открытия, я от имени журналистов НТВ изложил нашу первую просьбу — отпустить заложника...

Антон Титов, финансовый директор «Медиа-Моста», был арестован незадолго до нашего прихода в Кремль. Остальные фигуранты дела к тому времени благоразумно слиняли с Родины, а Антон продолжал ходить на допросы. На допросе он и был арестован. Видимо, за чрезмерную наивность его содержали в Бутырках и допрашивали по ночам — к испанским слушаниям по делу Гусинского прокуратуре срочно нужны были какие-то показания. Насколько мне известно, просили у Антона и показаний на Киселева... Антон их не дал и просидел в Бутырках два года. Заметая следы, власти выпустили его на свободу с унизительным условным приговором — и не преступник, и не честный человек...

«ВИКТОР АНАТОЛЬЕВИЧ, ВЫ ЧТО ЖЕ, ХОТИТЕ, ЧТОБЫ МЫ ВЕРНУЛИСЬ К ТЕЛЕФОННОМУ ПРАВУ?»

Но это случилось только в конце 2002-го, а в начале 2001-го президент Путин выслушал меня и с сожалением заметил, что помочь нам в титовском деле никак не может, потому что прокуратура в России — по Конституции — институт, оказывается, совершенно независимый. Я-то не знал.

Разве я мог предлагать президенту России нарушить Конституцию? О нет! Я только попросил его позвонить генпрокурору Устинову и поинтересоваться: почему отца малолетнего ребенка — не убийцу и не насильника — держат в Бутырках на строгом режиме и неделю напролет пытают ночными допросами? Я выразил уверенность, что после такого звонка независимая прокуратура, совершенно независимо, отпустит Титова под подписку о невыезде — примерно через полчаса.

Президент выслушал меня и спросил: «Виктор Анатольевич, вы что же, хотите, чтобы мы вернулись к телефонному праву?». И серые глаза его снова сверкнули на меня немыслимой чистоты голубым цветом. В продолжение трехчасовой беседы невинность этих глаз смущала нас, многогрешных, не однажды — пока наконец не окрепло ощущение, что президент просто валяет с нами ваньку. А что еще оставалось думать? Скажем, на напоминание о своей, как минимум, моральной ответственности за действия назначенного им генпрокурора Путин среагировал мгновенно: «Я Устинова не назначал». Неполная дюжина журналистов НТВ, услышав такое, сильно удивилась.

«Его назначил Совет Федерации, — пояснил президент. — А я им его только представил...». И развел руками. Ап!

Этот фокус (подмену сути дела его формальной стороной) президент за время беседы успел показать нам еще несколько раз. Особенно хорош был диалог насчет знаменитой прокурорской квартиры стоимостью почти полмиллиона долларов, квартиры, по прихоти судьбы доставшейся г-ну Устинову совершенно бесплатно.

«Разве имеет право прокурор получать подарки от подследственного?» — задал я, надо признать, вполне риторический вопрос. «Вы имеете в виду Бородина?» — уточнил Путин. Я подтвердил его догадку. «Ну что вы, — успокоил меня президент России. — Устинов не получал квартиру от Бородина!».

11 журналистов НТВ удивились еще сильнее.

«Он получил квартиру от Управления делами президента!». Больше мы ничему не удивлялись. Владимир Владимирович умело и даже как-то весело валял ваньку, и только по одному поводу его постоянно пробивало на искренность — при слове «Гусинский» президентские глаза начинали светиться белым светом ненависти, и я, как Станиславский, шептал: «Верю!». Что-то между ними было...

«СВЕТ ЭТИХ ГОЛУБЫХ ГЛАЗ ДАЛ НАМ ПОНЯТЬ, ЧТО НТВ НЕ ЖИТЬ»

Потом президент вспоминал о своем статусе — и глаза его принимали прежний небесный цвет. Да и какое, действительно, дело президенту огромной державы до «спора хозяйствующих субъектов»? Ни-ка-ко-го! Вот только детали вопроса Владимир Владимирович почему-то знал назубок — суммы кредитов, даты судов, проценты акций... Мы — не знали, а он — знал. Время от времени Путин (видимо, в порядке аутотренинга) повторял тезис о независимости бизнеса и прокуратуры, не забывая при этом честно глядеть в глаза Светы Сорокиной, которая, идя к Путину, в президентских дверях столкнулась как раз с генпрокурором. Нам было неловко, а на президенте, в ясном свете зимнего дня, лившемся в просторные кремлевские окна, сверкала божья роса.

Как поступает человек, которому раз за разом лгут в лицо? В самом тихом случае — он просто встает и уходит. Наверное, так и надо было сделать, но никто не решился (все-таки президент России!), и мы просидели три с половиной часа. Пару раз, кажется, я терял дистанцию и срывался. Я устал так, будто на мне все эти три часа возили воду; ребята сидели подавленные; на Светлане лица не было. А президент был бодр, корректен и обаятелен — и прощаясь, всех еще раз обошел и за руку попрощался. Симпатичный человек.

В самом начале той встречи, едва только Путин сел напротив нас и начал говорить вступительные слова, Сорокина написала что-то карандашом в блокноте — и придвинула блокнот ко мне. «Все бесполезно», — прочел я. Путь, который нам предстояло пройти за три с половиной часа, она прошла за 35 минут приватной беседы с президентом России.

До встречи в Кремле мы еще питали какие-то иррациональные надежды — 29 января 2001 года поняли, что приговорены. Свет этих голубых глаз дал нам понять, что НТВ не жить. Могли бы понять и раньше.