У знаменитого киевского писателя Виктора НЕКРАСОВА, официально считавшегося бездетным, был сын в Австралии, о чем Некрасов проговорился в беседе с приятелями

Невозможно! Сплетни! Такой была первая реакция на сообщение человека, представившегося Владом Ароновичем, гражданином США, бывшим киевлянином и племянником самых близких киевских друзей Виктора Некрасова — Пятигорских.

Некрасов дружил с Исааком Пятигорским со времен учебы в Киевском строительном институте. Журналистка Ева Пятигорская была «главной доверенной машинисткой» Некрасова — с ее легкой руки в свет ушли «Окопы Сталинграда» и чуть ли не все произведения Некрасова, написанные в Киеве. Пятигорским посвящены страницы некрасовских мемуаров. Но о племяннике ни слова. Можно ли ему верить?

Известно, что фронтовик Некрасов вернулся с войны с тяжелыми ранениями и инвалидностью. Правда, он не говорил о ней, был веселым, задорным человеком, и о его ранах никто не догадывался. Может, поэтому Виктор Платонович впервые женился в 60 лет и принял Виктора Кондырева, сына своей избранницы — актрисы Галины Базий, — как родного. О других детях ни у Некрасова, ни в многочисленных текстах о нем нет ни слова. Американский гость продолжал настаивать: «Как-то мы вместе выпивали, и Вика проговорился, что его сын живет в Австралии». Других фактов, кроме застольного откровения писателя, у нашего собеседника не было. А чего не сочинишь подшофе? И почему вдруг Австралия? Почему никто из более близких знакомых, нежели племянник Пятигорских, об этом никогда не говорил? Не очень убедило и вышедшее на одном американском сайте интервью Влада, где о разговоре с Некрасовым он упомянул вскользь, хотя, как показалось, вся публикация была затеяна с расчетом — вдруг кто-то откликнется? Кажется, никакого отклика не последовало. И все-таки я решила заново перечитать все, что написано самим Виктором Платоновичем и о нем... И вдруг оказалось, что собранные по крупицам фрагменты едва ли не подтверждают слова Ароновича. Впрочем, предоставляем читателям возможность судить самим о судьбе человека, обаяние личности которого не уступало его литературной одаренности.

«ПРИНИМАЛА ОНА НАС, ПОЛУЛЕЖА НА НИЗКОЙ ТАХТЕ»

Первая любовь Некрасова — Женя Гриднева. Кроме Вики, в нее были влюблены еще двое его друзей — Сережа и Валерик. Вся троица была подающими надежды архитекторами и писателями.

Девушка особой изысканности, похожая на модную тогда голливудскую актрису Лиа де Путти из «Индийской гробницы», Женя тоже пробовала литературное перо и как нельзя больше подходила под представления всех троих о том, как должна выглядеть любимая женщина.

Ребята встречались то у Сережи Доманского на Трехсвятительской, в квартире со стенами, расписанными под Кандинского, и полом с огромным зеленым котом, то у Жени на улице Саксаганского. «Принимала она нас, полулежа на низкой тахте, лампочка была чем-то завешена, нужен был полумрак. Иногда приоткрывалась дверь, и руки ее матери — именно руки, лица мы никогда не видели — подавали поднос с чаем и печеньем». Так вспоминал Вика те далекие времена.

---

---

Внезапно ушел из жизни Валерик. «Любитель острых ощущений и всего недозволенного, он попробовал морфия и не проснулся. Это произошло, кажется, на третьем или четвертом курсе института. В ту же страшную ночь Сережа и Женя соединили свою жизнь навсегда». В 38-м у Доманских родилась дочь. А в 44-м Сергей погиб на фронте.

В годы оккупации Женя с больной мамой на руках и маленькой Иркой опекала еще и Викиных женщин — бабушку, маму и тетку, благодаря натасканным ею ведрам воды и вязанкам дров они выжили.

Вернувшись из «окопов Сталинграда», Некрасов уютно устроился в большом старинном кресле их дома и на страницах ученических тетрадей Жениной и Сережиной дочки Ирки написал книгу, принесшую ему славу и сталинское лауреатство. Один из самых запоминающихся героев — комроты Фарбер — списан с Сережи Доманского. Разбогатев, Вика сторицей отплатил Жене — деньгами и заботой. Тем более что собственные Женины литературные опыты не были востребованы. Она стала работать машинисткой в редакции газеты «Правда Украины».

---

---

Когда после долгого преследования и унижения Некрасов уезжал в 74-м из СССР, зашел к Жене проститься. Вместе с ним зашел его пасынок Виктор Кондырев. Ему запомнилась бедно одетая, курящая папиросы, плачущая от предчувствия тоски навечного прощания старая женщина. «Расцеловавшись на прощанье, ВП попросил отвечать на письма, сказал: Витька привезет из Пассажа телевизор, прекрасно работает, купили совсем недавно. Никакого телевизора я не возьму, рассердилась Женя, ушла в другую комнату, а Ирка пошла нас проводить. «Вот возьми немного денег, — сказал ВП, — сунешь матери потихоньку. Не говори, что от меня, а то она такая дура, что даст потом мне прикурить за это. А телевизор все-таки вам привезем, не выбрасывать же его, правда, Витька?..».

Ира умрет через 10 лет, после тяжелой болезни. Вика печально вспомнит о ней в изящнейшей новелле «Виктория», одной из самых некрасовских вещей. Когда умерла сама Женя Гриднева, никто в Киеве не знает, говорят только, что свою дочь она пережила...».

Еще полный переживаниями и обидами, спустя год после отъезда Некрасов написал «Записки зеваки». Там есть привет Ирке и Жене: «Ну, а Киев? Твой родной Киев? Небось, скучаешь? Нет, не скучаю. Скучаю по Ирке, той самой Ирке, которая, когда была маленькая, говорила: «Не мешайте дяде Вике, он сел за своего Хемингуэя». Сейчас она уже большая, ее Сережке уже десять лет... Скучаю по ее маме, Жене, которая давно уже Евгения Александровна и куда более седая, чем я, а дружили мы с ней, когда обоим нам было по восемнадцать лет...».

ПОРТРЕТ НЕКРАСОВА СЛУЧАЙНО ПОДОБРАЛИ НА МУСОРКЕ

В страшном 37-м люди, как ни удивительно, жили обычной жизнью. И не знали, зачем к их парадному подъезжал «воронок», кого и куда увозил. Как сказал руководитель Викиной литературной студии, замечательный, но слишком рано умерший писатель Дмитрий Урин, «события никого из нас не лишали молодости».

В 37-м году у Вики — новая любовь. Она посещает театральную студию при Киевском театре русской драмы. Он тоже. Успевал в строительный институт и в две студии.

Но если о Жене Гридневой Некрасов вспоминал в своих книгах не раз, то о юной подруге-актрисе обронит одно-два слова и оборвется. «Довоенный Киев... И жили в нем мальчики и девочки, весьма интеллигентные и целеустремленные. И ходили они по вечерам в театральную студию при Театре русской драмы. Если вам случалось проходить после семи вечера по Пушкинской улице, вы могли увидеть их на ступеньках актерского подъезда. Весело болтая, покуривали они в своих бородах и костюмах из «Пугачевщины» и в пестрых камзолах «Благочестивой Марты». Обнаружили б вы тогда среди них и меня с Наниной Праховой...

Но веселость была. И влюбленность друг в друга, в искусство, в Театр (с большой, даже громадной, буквы), в Иван Платоновича».

---

---

Большим событием в его жизни был и Иван Платонович Кожич, руководитель студии. Его знали под театральным псевдонимом Чужой. Не всякому Станиславский доверил бы роль Барона в «На дне», а Чужому доверил. Качалову и Чужому. Но однажды Чужого унесли со спектакля на носилках. Открылся туберкулез легких. После лечения в приморских санаториях переехал в Киев, стал выводить на сцену ребят.

«В свободные вечера собирались у Нанины Праховой. С Иван Платоновичем во главе. Чай с вареньем, пироги, какие-то шарады, которые исполнялись на полном серьезе, чтоб по­нравиться Иван Платоновичу. А со стен глядели на нас полотна Врубеля, Нестерова, Васнецова, Коровина — все они были друзьями дома, а дом был художнический — и отец, и мать, и дед — знаменитый Адриан Прахов, которому всем обязан киевский Владимирский собор...».

Завораживающий дом, сказочное имя Нанина... Нашему уху имя непривычное, родом из северной Европы. Объяснить, почему родители новорожденной назвали ее так, можно, пожалуй, тем, что в жилах ее мамы, бывшей замужем за Николаем Адриановичем Праховым, текли северные крови и в девичестве она звалась Анной Августовной Крюгер. Нанина, говорят словари, уменьшительное от Анны.

В доме Праховых Некрасов бывал так часто, что Анна Августовна, прекрасная художница и преподаватель Художественного института, написала его портрет. Правда, портрет датируют 1946 годом. На обороте холста написано: «Другу Вике от семьи Праховых». Почему-то, покидая СССР, Некрасов не взял его с собой, а оставил вместе с квартирой своему приятелю Всеволоду Ведину, заведовавшему корпунктом Агентства печати «Новости» (АПН). Ведин вскоре скончался, и все содержимое квартиры выкинули на мусорник. Портрет подобрал коллекционер и отдал его на реставрацию. Восстановить холст было непросто — кто-то, не имея возможности поставить к стенке писателя, в упор расстрелял его изображение.

---

---

После окончания киевской студии ребят зачислили в труппу Театра русской драмы. Но молодым хотелось дерзать, и несколько человек рванули в Москву. В компании были Вика и Нанина. Во МХАТе все получили от ворот поворот. Бросились к Станиславскому. Из всех выбрали одного Иончика Локштанова, соученика Вики по архитектуре и студии.

Когда остальные вернулись в Киев, узнали, что в Русской драме всех отчислили за самоволку. Ребятам намекнули, что если придут с повинной, могут рассчитывать на прощение, все так и поступили. Некрасов кланяться не захотел. Устроился в Железнодорожный передвижной театр, который на деле оказался левой халтурой.

А тут Иончик подсуетился, договорился со Станиславским, что он лично прослушает Некрасова. Вика все бросил, помчался на встречу. Потом рассказывал о ней с юмором. Первым делом — художественное чтение. Некрасов прочел свой недавно написанный рассказ. Станиславский поинтересовался: кто автор? Вика на ходу придумал и выпалил: «Антанас Скочиляс». Быстро соображал, что ответить — литовский это или латышский автор. Станиславский не спросил, закивал головой: «Да, да, знаю...».

Потом соискатель показал Константину Сергеевичу сцену с Хлестаковым. Творец системы своего имени сначала одобрил: можно с этим в любой театр, но затем, по выражению Вики, «расчихвостил». Встреча закончилась обнадеживающим приглашением приехать еще раз осенью — возможно, появится вакансия. Но та осень надежд не оправдала. Константин Сергеевич Станиславский скончался.

---

---

Скупая похвала мэтра все же вдохновила Некрасова не оставлять мечты о сцене. Как он додумался поехать ради этого на Дальний Восток, нигде не объясняет. Но вот снимок 1938 года. Еще безусый, похожий на юношу, хотя ему стукнуло 27 лет, Вика сидит, как следует из подписи, рядом с Л. Александровым и А. Лакшиным. Александров — главный режиссер Театра Тихоокеанского флота, Лакшин — актер. Вика тоже актер и одновременно художник этого театра. По правую руку от него — сразу видно, очень близкая подруга или жена — молодая женщина, хорошо и спокойно улыбается. Это и есть Нанина Прахова. Почему на край земли, место испытания для влюбленных, они поехали вместе? Некрасов не объясняет. Просто: «Меня и Нанину занесло во Владивосток». И все.

В послужном списке его ролей — Артур Мешель из «Стакана воды» Скриба, Антуан из «Тропы шпиона» Дюма, Дамис из «Тартюфа» Мольера, другие, пока не первые, но вполне учитывающие его личностные данные. «Я считался одним из самых интеллигентных, культурных, начитанных молодых актеров». И — ни слова о том, как относились к Нанине, какая роль ей была отведена в театре. Куда больше узнаем из письма его тетки Софьи Мотовиловой. После переезда из Франции жили они в Киеве все вместе — Вика, бабушка Алина Антоновна и ее дочери — Зинаида и Софья.

---

---

Тетка Софья Николаевна была, в отличие от влюбленной в сына мамы, строга, придирчива. Наверное, Викины письма зачитывались вслух, и Софья Николаевна передавала услышанное дальше, в письмах третьей сестре, жившей в Швейцарии. Ворчливые интонации отчетливо слышны и в этих строках: «Вика зарабатывал много, живя во Владивостоке, но содержал на свой счет всякую сволочь. Нам он, правда, за год прислал тогда 6 000 руб., выходило по 500 руб. в месяц. Но сам-то ведь заработал больше 20 000!».

В другом письме: «Вика уехал почему-то на Дальний Восток. От знакомых мы узнали, что встретили его, — он жалуется: у него слишком много денег, не знает, куда их девать! Казалось бы, просто: прислать бабушке и матери?.. На Новый год он прислал в Киев дорогое испанское шампанское, по дороге оно разбилось, может быть, от холода лопнуло, получили мы одни осколки бутылки. Все находили: «Ах как мило, ах как очаровательно!». Глупее, по-моему, нельзя!

Мама ему тогда пишет: «Ты лучше купи нам простынь». Это было в 1937 году, у нас в Киеве за мануфактурой стояли бесконечные очереди. Вика, обожаемый внук, пишет своей любимой бабушке: «Простынь я купить не могу, для этого надо встать в 10 часов утра!». Как будто бабушка не вставала для него во все часы утра! Простыни, однако, он поручил кому-то купить и прислал». И главное: «Он стал содержать во Владивостоке одну знакомую актрису... с ребенком от какого-то актера, который ее бросил, и с нянькой для ребенка».

---

---

После слов «знакомую актрису» в квадратных скобках приписано — «Нанину Прахову». Так вот почему она не играет — занята родами и ребенком. Какая драма разыгралась за театральными кулисами, неизвестно. Известно лишь, что вскоре пути Вики Некрасова и Нанины Праховой разошлись. О ней он больше нигде не упоминал вплоть до 80-го года.

«У ВСЕХ ДЕТИ РАСТУТ, А МОЙ РЕБЕНОК...»

В мемуарах о Викторе Некрасове, написанных писательницей Еленой Ржевской, есть один загадочный фрагмент о том, как однажды, дело было в 67-м году, он сказал ее мужу писателю Исааку Крамову: «У всех дети растут, а мой ребенок...». Многоточие каждый вправе понять по-своему. Возможно, Вика думал об угасавшей маме, все больше похожей на ребенка. А можно подсчитать, что в том году сыну Нанины Праховой исполнилось 30 лет.

На следующий театральный сезон Некрасов перебрался в Киров (Вятку). Здесь он тоже в двух амплуа — актера и художника. Но и здесь не задерживается. Переезжает в Ростов. В ростовском Театре Красной армии у него знакомый по Киеву режиссер Яков Габ, который знал Некрасова по киевским работам, но в своем театре не баловал. Вика напишет: «Играл так называемые роли «без ниточки», то есть самые маленькие, текст которых укладывался на одной страничке. Но не унывал, во что-то верил...».

---

---

К его появлению в Ростове Габ уже набрал в труппу нескольких киевлян. Его жена, актриса Варвара Шурховецкая, поименно называла ребят из дружной компании киевлян и ни разу не упомянула Нанину Прахову. Очевидно, в Ростове ее не было. Зато: «Надо было видеть, с какой душевной теплотой относился Виктор Платонович к актрисе Галине Викторовне Базий, как тактично ухаживал за ней, как среди зимы дарил живые цветы».

Это был роман с замужней женщиной или с недавно разошедшейся. Супругом Галины Базий был тоже актер и режиссер, правда, другого театра — Леонид Кондырев. Видевшие Леонида Алексеевича на сцене говорили о его «сочном комедийном даровании». В ноябре 39-го у Леонида и Галины родился сын, назвали по имени ее отца — Виктором. И вдруг — «живые цветы посреди зимы» от другого Виктора, Некрасова.

Возможно, уже тогда их роман завершился бы венцом. Но началась война, и актеры выстроились в очередь у военкомата. Взяли только Некрасова — по вузовскому диплому он был строителем, значит, прямая дорога в саперы. В начале войны саперов катастрофически не хватало.

---

---

О прощании Галины с Виктором ничего не известно. А вот любимейшая среди всех женщин, мама, благословила по телефону из окруженного немцами Киева: «Я рада, что тебя призвали в армию. Не время сейчас в театре на броне сидеть».

От чувства ни с чем не сравнимой душевной близости с ней он чуть не расплакался. Это было второй раз в его жизни. Первый — когда мама вернулась с Полтавщины после безуспешных поисков старшего сына. Как единственного взрослого мужчину в семье, на самом деле ему едва исполнилось 17, Колю отправили в Миргород к родственникам раздобыть чего-нибудь для пропитания. Мальчик попал в руки большевистского патруля. Те вытряхнули его котомку и, обнаружив книжку на французском языке, решили, что он шпион. Люди рассказывали, что Колю долго пытали в сарае и он истошно кричал: «Мама!»... Сидя на диване и тесно прижавшись, Вика и мама горько рыдали...

Во всей его главной, «лаурированной», повести — «В окопах Сталинграда» — женщины почти не встречаются. Так, проходные персонажи. Видно, Некрасову, как и его героям, не до романов было в окопах «неполного профиля» посреди огневого ада.

---

---

Сохранилась, правда, телеграмма на имя Галины Базий. Он сообщал адрес бакинского госпиталя, куда попал после первого ранения под Сталинградом. Ранение не из легких — в верхнюю часть левого бедра, он лежал в госпитале три месяца, с сентября по ноябрь 1943 года. В тыловой Баку письма должны были доходить гарантированно, а не с перебоями, как на фронт, теперь уже все время двигавшийся на Запад. Но переписка с Галиной не состоялась.

А в госпитальной офицерской палате оказалось совсем неплохо. «Сестрички и врачихи нас любили, а мы их. Денег было много, всякие там «полевые» и тому подобное, и мы, само собой разумеется, тут же их транжирили. Приносились и подарки, в основном в виде коньяка местного производства. После Сталинграда мы чувствовали себя героями. Окружающий медперсонал всячески поддерживал эту точку зрения и прозрачно намекал, что продлить cpoк лечения не представляет никакой трудности. Повоевали, можно и отдохнуть».

У него появилась новая подруга. Ее звали, как и первую киевскую любовь, Женей. Раненые, лечившиеся в бакинском эвакогоспитале, обращались к ней уважительно — Евгения Александровна. Доктор Евгения Парсаданова была хирургом и лечащим врачом Вики.

---

---

Он лежал в одной палате с Александром Кондрашовым, который спустя два года напишет свое имя на рейхстаге. А в Баку, несмотря на 13-летнюю разницу в возрасте (Вика старше), вместе пускались в рискованные проделки. Они окрестили их «пикированием».

«Пикировали» из палаты прямо на улицу по водосточной трубе. Урожденный бакинец, Кондрашов знал все ходы и выходы и водил товарища в крепость «Ичери шехир». В Вике просыпался знаток и ценитель архитектуры, и он громко восторгался минаретами, банями, усыпальницами.

Так же, без увольнительных, они отправились на концерт заехавшей в Баку Клавдии Шульженко. Компанию им составила доктор Парсаданова. Так хотелось послушать Клавдию Шульженко? Или, будто в счастливое мирное время, пойти с любимым на концерт?

А тут 6 ноября — Левитан, со сдержанным торжеством в голосе: взят город Киев! Что с Викой творилось! На радостях не находил себе места. «Все кружки и стаканы моментально были наполнены. Сестрички и врачихи принимали деятельное участие, и спирт в лабораториях на какое-то время исчез».

И почти сразу — телеграмма друга по институту, теперь военкора Лени Серпилина, вступившего с передовыми частями в Киев: «Все живы-здоровы поздравляю». Правда, бабушка уже ушла из жизни, но Серпилин, наверное, не хотел сообщать этого в поздравительной телеграмме.

Некрасов бросился к Жене. Конечно, она дала 10 дней отпуска. Он рванул домой. «Маленькая, еще меньше, чем была, в неизменном своем пенсне, она стояла посреди комнаты, над печуркой, и что-то варила. Потолки, стены черные, закопченные, а посреди этого мрака мама, источающая сияние...».

Потом еще полгода фронтовых. Они с Женей некоторое время переписывались. У Некрасова сохранилась фотокарточка: он и она, пара. На обороте надпись: «Любимому Викочке на память 12.12.1943, Баку от Жени Парсадановой». Последнее письмо он получил от нее в мае 44-го.

Поэт Лев Озеров, хорошо знавший Вику Некрасова по занятиям в литературной студии, говорил о нем: «Виктор Некрасов легко знакомился, быстро сходился с людьми и так же легко расходился. Он не останавливался на выяснении причин того и другого. Так получалось, так сложилось». Вот и писательница Инна Гофф заметила: «Иногда он влюблялся сам. Но, в отличие от сильного, ровного пламени дружбы, такая внезапная его влюбленность так же внезапно и гасла». Это многое объясняет.

Второе ранение. Поражен нерв правой руки, она висит, как плеть. Некрасова отправили в Киевский окружной госпиталь. Врач посоветовал разрабатывать руку писанием. Написались «В окопах Сталинграда».

20 лет спустя Некрасов заехал вместе с Константином Симоновым в гости к писателю Георгию Гулиа, жившему в Абхазии на берегу моря. Гулиа вспоминал: «Виктор Платонович разделся, сидел на песке в трусах, а я внимательно смотрел на него, на его ноги, руки, спину. Передо мной был человек, весь с головы до ног изуродованный грубыми рубцами, следами то рваных, то глубоких, сквозных ран... Я долго смотрел, не мог оторвать глаз от человека, на котором, скажу прямо, живого места не было. Ни единого мускула, который был бы похож на нормальный человеческий. При виде его тела поневоле пришла в голову мысль, что этот человек с прекрасной душой был возрожден из некоего месива, которое по волшебству приняло облик тела...». Последний осколок из тела Некрасова извлекли уже во Франции, спустя три десятилетия после войны. Наутро после присуждения Сталинской премии за «Окопы» он проснулся знаменитым. И почти сразу сам написал пьесу. Ее поставили в Московском театре имени Станиславского. Это был своеобразный реванш.

И хотя какое-то время «любимой девушки» у него не было, открытый, дружелюбный Некрасов подолгу один не скучал. Лауреатство, известность тоже не способствуют одиночеству. Деньги от Сталинской премии он, правда, перевел на коляски для воинов-инвалидов. Но огромные тиражи на многих языках мира восполнили щедрый подарок.

Лилианна Лунгина, мать знаменитого кинорежиссера Павла Лунгина и жена режиссера Семена Лунгина, который ставил спектакль по пьесе Некрасова, хорошо знала Вику (во время частых наездов в Москву он постоянно останавливался в доме Лунгиных) и считала, что «он вообще был баловень в жизни. Его очень любили люди, за ним ухаживали, его любили женщины».

Однажды Вика появился в гостях у писательницы-фронтовички Елены Ржевской в сопровождении женщины. «У него — косая, чуть волнистая челка по лбу, небольшие усы, распахнутый ворот белой рубашки... У его спутницы интеллигентное, чуть смугловатое лицо, замедленный, внимательный взгляд. В нашей маленькой комнате на застеленном ковром матраце они сидели так стройно, молодо, так сближенно друг к другу. Это были Виктор Некрасов и Р.».

Вика и сам вплел в одну из своих книг романтическое воспоминание об Р.: «В крохотной комнате, вся обстановка которой состояла из железной койки, колченогого стола и занимавшего полкомнаты рояля, я заканчивал свое первое литературное произведение, здесь же начал второе. По вечерам, при свете стосвечовой лампы, покрытой бумажным колпаком, отчего в комнате всегда пахло жженым, я читал вслух написанное. Верной слушательницей моей была Р., визиты которой почему-то повергали в смущение моих старушек-хозяек. Задыхаясь от волнения, они сдавленным шепотом спрашивали сквозь замочную скважину: «Кто?» — и потом долго лязгали замком и цепочкой. Не сомневаюсь, что они были уверены, будто Р. приезжает сюда инкогнито, меняя по дороге фиакры с завешенными окнами, и только на лестнице снимает полумаску. Веселясь по этому поводу, мы с Р. прозвали мою резиденцию Пэ, от рю де ля Пэ — самой фешенебельной и галантной из парижских улиц...».

Возможно, этот роман длился несколько лет. К такой мысли подталкивает фрагмент из мемуарной книги актера Юрия Соловьева «Пути неисповедимые». Соловьев и Некрасов познакомились примерно в 1956 году в Ленинграде на съемках фильма «Солдаты» по некрасовским «Окопам». Соловьев сыграл роль Валеги.

После женитьбы в 72-м Вика черкнул ему открытку: «Представь себе, женился. Жена моя — все та же Галина Базий». В «Путях неисповедимых» Юрий Соловьев рассказал о своей реакции: «Ну, наконец-то! Свершилось. Ответил ему поздравлением.

Но что-то свербило в душе, какой-то вынужденной казалась мне эта женитьба. Помнилось что-то иное. Помнилось, как когда-то в Москве Виктор Платонович «нанял» такси, и мы подкатили к редакции «Нового мира», где нас ожидала у входа миловидная женщина в легком сиреневом платье, которой Некрасов представил меня такими словами: «А это Юрка, мой друг, Соловьев, мой Валега», и она только молча кивнула, всмотрелась в меня и, улыбнувшись, села в машину. И мы кружили где-то около «Нового мира» минут, может быть, двадцать. Некрасов и женщина вполголоса разговаривали о чем-то у меня за спиной, взявшись за руки (я это нечаянно подсмотрел через зеркало заднего вида), и мне показалось тогда, что лучшей подруги ему не найти. Кто она, эта женщина? Я не знаю. Могу только молча догадываться...».

С большой долей уверенности можно предположить, что эта женщина была сотрудницей журнала «Новый мир» и Вика вытащил ее из-за рабочего стола на короткий перерыв. Среди московских дружб Виктора Некрасова одна из самых надежных и длительных — с литературным критиком и редактором отдела прозы журнала «Новый мир» Асей Берзер. Она первой открыла таких писателей-шестидесятников, как Грос­сман, Домбровский, Семин, Владимов, Войнович, Искандер, Солженицын, Трифонов, Шукшин. Открыла Ася Берзер «Новому миру» и Виктора Некрасова, сопровождала его новые рукописи к столу главного редактора Александра Твардовского. Она приезжала в Киев, ходила с Викой в Бабий Яр и рассказывала, как женщины, пришедшие помянуть погибших там близких, целовали ему руки в благодарность за участие.

Перечисляя заслуги Берзер перед словесностью и ее служителями, писатель Станислав Славич добавил: «Она была одной из тех, кто делал все, что мог, чтобы облегчить последние страдания умирающего Гроссмана. Она всегда делает все, что может. Я был знаком с нею и раньше, но только благодаря Некрасову Анна Самойловна стала и для меня «нашей Асей».

За два месяца до кончины Некрасова в Париже Ася устраивала его рукопись «Городские прогулки» в московский журнал «Юность». И на ее долю выпало представить в журнал «Дружба народов» последнюю некрасовскую книгу «Маленькая печальная повесть». И опубликовала воспоминания о нем, проникнутые глубоким знанием всех его жизненных перипетий и светящиеся любовью.

Так, может, это она была в том запомнившемся Соловьеву такси и той загадочной Р. из фиакра? Но ни имя, ни фамилия Аси Берзер не начинается буквой «р». Разве что их аж две в фамилии. Как у Цветаевой — Эренбургу:

Над пустотой переулка,

По сталактитам пещер

Как раскатилося гулко

Вашего имени «Эр»!

«ПРЕТЕНДЕНТКА НА ПРЕСТОЛ»

Примерно в тот год, когда миловидная женщина в сиреневом платье впорхнула в такси, нанятое Некрасовым, нашлась и его прежняя любовь — Галина Базий. Теперь она жила в городе Кривом Роге, работала в Драматическом театре имени Шевченко. Была замужем за актером того же театра Никитой Прейсом, бывшим мужем балерины Натальи Скорульской, дочери известного украинского композитора. Импозантный, актерски одаренный, Никита блистал в провинциальном театре и пользовался успехом у женщин.

В криворожском театре в начале 60-х работал и начинающий режиссер Владимир Судьин, теперь заслуженный деятель искусств Украины. По его воспоминаниям, он передал Никите Николаевичу привет из Киева от бывшей супруги Натальи Скорульской, а тот познакомил его с новой супругой — Галиной Викторовной Базий. Судьин задействовал ее в спектакле «Снежная королева» в роли атаманши: «Это была яркая характерная актриса». Через две недели Судьину потребовалось съездить в Киев, и Галина Викторовна попросила его купить цветы для Викиной мамы. Просьбу он выполнил и запомнил, как Некрасов открыл ему дверь: «Так что ж ты так долго идешь? Галка мне уже позвонила сегодня, сообщила, что ты будешь. Я с утра жду, а тебя нет и нет!». Потом Зинаиде Николаевне: «Мама, это режиссер Галкиного театра». Мама огорошила вопросом: «Вы женаты или нет? Непременно женитесь! Не берите дурной пример с Вики». Она одобряла сына во всем, расхождения были только в вопросе женитьбы. А Вика отшучивался: мама не понимает, как он о ней заботится, не приводя в дом невестку. Или о женах вообще: «В отсутствие мужа отодвигает все диваны и кушетки в поисках недопитой четвертинки. Найдя, разбавляет водой. Дура, главного загашника ей все равно не найти...».

Очевидно, после развода Галина Викторовна чаще наведывается в Киев. Вика представил ее не только маме, но даже тетке Софье. Сначала она недоверчиво присматривается к новенькой, о чем сообщает в письме в Швейцарию, датированном сентябрем 1964 года: «Около восьми пришла Зина со своей гостьей, которую я называю «претендентка на престол»... Покуда эти дамы претендуют на престол, они со мной очень любезны: и цветы, и торт мне приносят. Но когда надежда потеряна, знать меня больше не хотят». Но очень скоро тетка влюбляется в новую знакомую: «Вчера у меня была Зина с Галиной Викторовной, моей «благодетельницей», «доброй феей». Она приехала на один день и уезжает лечиться, я уже не помню, какая у нее болезнь. Кажется, радикулит. Она — актриса, но ей уже сорок лет, а в одной из ролей ей приходится танцевать».

Галина Базий и Виктор Некрасов зарегистрировали брак в январе 1972-го, за полгода до того, как тихо угасавшая Зинаида Николаевна упокоилась на Байковом кладбище. Именно в январе к Виктору Некрасову впервые нагрянули кагэбэшники. Правда, еще не с обыском. Чтобы его избежать, он сам отдал им несколько запрещенных книг.

Галина Викторовна стоически переносила все невзгоды, свалившиеся на их семью после ее замужества, особенно страшный квартирный обыск, длившийся почти двое суток. В 1974-м на допросе в КГБ по подозрению Некрасова в авторстве пяти антисоветских рассказов (что соответствовало действительности) ее пытались спровоцировать на уличающие супруга признания. Она твердила одно: из-за плохого зрения ничего не видела, а заодно и не слышала. Там поняли, что она будет держаться, как партизан, и отстали. Вместе с Виктором Платоновичем Галина Викторовна эмигрировала во Францию.

«Не знаю, «выкать» или «тыкать». Судя по фотографии, ты похож больше на бандита, чем на писателя, поэтому буду «тыкать».

Некрасов выдернул эти два предложения из письма к себе молодого человека по имени Никита и поместил их в книге о своих путешествиях под названием «Из дальних странствий возвратясь...». Сразу бросаются в глаза игривость и интимность тона писавшего. Без особого права на такой тон не пишут человеку чуть ли не вдвое старше да еще за тридевять земель.

Письмо пришло в Париж из Австралии. По словам Вики, оно было первым. Значит, были и другие. И то ли письма эти были так важны, то ли снова одолела тяга к перемене мест, но Вика предпринял путешествие чуть ли не через весь земной шар. Разумеется, он привез из этого путешествия материал для книги. Но в Австралии у него был предусмотрен особый пункт — город Перт, куда он летел только для встречи с Наниной и Никитой. «Я знал, что первым, кого увижу на «далеком материке», будет та самая Нанина Прахова, с которой вместе боготворили Ивана Платоновича, вместе бесславно поступали в студию Станиславского, вместе работали во Владивостоке».

---

---

Фамилия Никиты — Алексеев, это фамилия мужа Нанины Праховой, тоже ставшей после замужества Алексеевой. Некрасов не упомянул ни мужа Нанины, ни второго сына. Все внимание — Нанине и сыну.

«Это она, несколько пополневшая и поседевшая, кинулась ко мне на аэродроме города Перт.

«А этого молодого человека узнаешь?». — «Ха-ха», — сказал я, а может быть, и более выразительно, поскольку этого не такого уже молодого человека с бородкой последний раз я видел, когда ему минуло один год. Прошло с тех пор... Когда же все это было? И было ли вообще?».

О том, что Нанина в Австралии, Некрасову сообщили еще в Киеве. Звонок из дома Праховых: «От Нанинки письмо». Он не пошел туда, не побежал — помчался. Виктор Платонович узнал, как она жила после того, как они расстались: «Пережила оккупацию в Киеве. Потом оказалась в Германии. Освободили американцы. Долго слонялась по различным лагерям «ди-пи» (так назывались лагеря для перемещенных лиц. — Авт.), с малышом Никиткой на руках. В конце концов осела в Австралии... пошла по стопам родителей, стала художницей... Как и все мы, ни Ермоловой, ни Комиссаржевской не стала».

Она сказала: мечтала съездить в Киев, но пока копила деньги, все близкие поумирали, а он, Вика, уехал. Он ответил: теперь копи на Париж. Но свидеться больше не пришлось. Одна из родственниц Нанины рассказала мне, что в Киев приезжал Никита. Вот только когда это было, она не запомнила.

О Никите Некрасов написал в книге коротко: «Отношения в общем установились. Пиво по утрам приносил». А рассказ о Нанине закончил ностальгически: «Смотрю со стороны на этот вырванный из родной почвы цветочек. Ну, пополнела, ну, поседела, ну, где-то там что-то болит, а вот сядет у стола, что-то зашивает, совсем как в том далеком Владивостоке в уютной комнате с занавеской через всю комнату...».

Если вы нашли ошибку в тексте, выделите ее мышью и нажмите Ctrl+Enter