Выжить в Дахау. История советского генерала Тонконогова
Когда Тонконогова после работы на каменоломнях перевели в Дахау, генерал был настолько истощен, что не мог стоять
Яков Иванович Тонконогов родился 15 мая 1897 года в Александровской слободе Воронежской губернии в бедной крестьянской семье. Его детство проходило в родном селе, где он окончил трехклассную местную школу и довольно быстро пошел работать батраком.
В 1916 году Яков был мобилизован в Российскую императорскую армию и уже в августе отправлен на Кавказский фронт, где в составе 15-го стрелкового полка воевал на стратегическом Эрзерумском направлении с турками. Впоследствии он заболел тифом и лечился в Тифлисе, а после выздоровления служил санитаром на военно-санитарном поезде. После Октябрьской революции большевиков в 1917 году дезертировал и вернулся домой.
В августе 1918 года Тонконогов был мобилизован в добровольческую армию генерала Деникина, где в составе 3-го гренадерского полка участвовал в боях с частями Красной Армии. В сентябре этого же года перешел на сторону «красных» и влился в ряды Бобровского пехотного полка. В этом полку он находился до апреля 1919-го и участвовал в боях с деникинскими войсками на Юго-Западном и Южном фронтах, в том числе в городах Павловск, Миллерово, Новочеркасск и Ростов-на-Дону.
В апреле был ранен и находился в госпитале, а со временем вернулся в свой полк и воевал против белогвардейских войск генерала Врангеля в районе Мелитополя и Мариуполя. В 1920 году вместе со своей частью сражался против отделов Нестора Махно в районе Гуляй-Поля.
В декабре 1920 года Яков Иванович был зачислен курсантом на командные пехотные курсы, после окончания которых был назначен в 45-ю стрелковую дивизию в Киев. В этой дивизии находился на различных должностях — от командира отделения дивизионной школы до командира пулеметной роты.
В 1928 году окончил экстерном зенитные артиллерийские курсы в Севастополе. Впоследствии учился на курсах «Выстрел» (пулеметное отделение). С ноября 1931 года командовал отдельным пулеметным батальоном. В 1935 году находился на разведывательных курсах IV Управления РККА.
В 1937 году участвовал в национально-революционной войне в Испании, куда СССР отправлял многих командиров РККА. За боевые заслуги был награжден орденом Красного Знамени и медалью «За отвагу».
По возвращении в СССР в 1939 году уже в звании полковника Тонконогов был назначен командиром 141-й стрелковой дивизии, которая формировалась в Славянске, а впоследствии дислоцировалась в Шепетовке. Вместе с дивизией участвовал в Польской кампании (сентябрь-октябрь 1939 года), а также в советско-румынской войне за Северную Буковину и Бессарабию (лето 1940 года).
С началом германо-советской войны 141-я дивизия под его командованием в составе 6-й армии Юго-Западного фронта участвовала в приграничных боях севернее Львова, на Тернопольщине в районе Збаража и Почаева, а затем в Киевской оборонительной операции.
Семья Якова Ивановича в начале войны проживала в Шепетовке: его жена Елена и трое детей — Виталий, Валентин и Неля. Старший Виталий, которому было всего 15 лет, ушел на фронт добровольцем. О его судьбе семья узнает только в 1945 году.
В начале августа 141-я дивизия попала в окружение в районе населенных пунктов Подвысокое и Первомайск. Несколько дней они держались, однако, не дождавшись поддержки, решили идти на прорыв. Во время прорыва много солдат и офицеров погибли, а сам Тонконогов был тяжело ранен и попал в плен.
К февралю 1943 года он находился в лагерях для военнопленных в Замостье и Хаммельбурге. В последнем концлагере с несколькими другими генералами спланировал побег, однако попытка оказалась неудачной, их поймали и посадили в Нюрнбергскую тюрьму.
Из Нюрнберга Тонконогова перевели в концлагерь Флоссенбюрг, где он работал на каменоломнях, а затем изготавливал запчасти для самолетов «мессершмитт». Пребывание в этом концлагере было очень тяжелым. Когда в июне 1944 года его вместе с другими генералами перевели в концлагерь Дахау, они были настолько истощены голодом, что не могли стоять и передвигались лишь с посторонней помощью.
«За проволокой в лесочке стоит мрачное, с закопченной трубой здание крематория — гордость немецко-фашистской культуры»
О своем пребывании в Дахау генерал оставил воспоминания, которые приводим ниже с сохранением авторского стиля и небольшими комментариями.
«Концлагерь Дахау (июнь 1944 — май 1945 года).
Концлагерь Флоссенбюрг с апреля месяца начали переоборудовать под авиазавод. В лагерь начали пригонять рабочих-специалистов из Франции. В связи с этим командование вынуждено было ослабить дисциплину, облегчить режим, улучшить питание, запретить издевательства и избиение, заменили зверобоев (КАПО — привилегированные заключенные в концлагерях Третьего рейха, работавшие на администрацию), которые классически издевались вначале. Улучшили бытовые условия. Концлагерь перестал быть лагерем смерти и похож стал на обыкновенный рабочий лагерь закрытого типа.
Следовательно, таких рабочих, как мы, офицеры, не специалисты и политически неблагонадежный народ, гестапо знает, они очистили лагерь от большевистской заразы основной массы военнопленных, согнав нас в концлагерь смерти в надежде использовать как рабочую силу, причем среди уголовников, на которых никакая агитация не подействует.
Теперь же, когда этот лагерь перестает быть лагерем смерти и на место уголовного элемента приходят рабочие в добровольно-принудительном порядке, да еще французы, гестапо все это учло с точностью, свойственной немцам, решило избавиться и от бандитов, и от нас, разогнав по разным лагерям. А тут, как назло, обстановка на фронтах складывалась с каждым днем не в их пользу. Фашистские крикуны катятся назад, они приближаются к границам собственного логова, атмосфера сгущается. У кое-кого из заправил дрожат поджилки, они незаметно для других строят для себя убежища с толщиной стенок и потолка до 5 метров бетона (в Дахау). В самих семьях началось попискивание откормленных маток и выродков фашистской цивилизации и морали, публичные дома разбегаются, их начинают заменять жены убитых на фронте и голодающие, теперь потеряв источник снабжения. Все это вызвало страх, им нужно было избавиться от рабочих, которых держать в рабочем лагере невыгодно и опасно. Гестапо решило всех наиболее опасных и непригодных для авиационной промышленности и тем более не заслуживающих содержания в лучших условиях отправить в разные концлагеря — Маутхаузен, Дахау, Бухенвальд и другие — партиями в 50-100 человек.
Я с группой в 50 человек наших офицеров попал в Дахау. Со мной были генералы Михайлов, Вишневский, полковники Породенко, Потапов и ряд других.
Во Флоссенбюрге остались, вернее, оставлены гестапо были: Фанштейн (КАПО), его холуй полковник Макаренко, кроме того — парикмахер генерал-майор Павлов. Эти люди были не опасны, а даже и полезны, и они спокойно жили до конца войны. Правда, одного из них — Фанштейна — убили наши во время освобождения, а его холуй до сих пор здравствует дома. (Павлов Петр Петрович (1896-1962) — советский военачальник, генерал-майор танковых войск, в 1942-1943 годах командир 25-го танкового корпуса. Попал в плен. После войны — заместитель командира 36-го гвардейского стрелкового корпуса. — Прим. ред.)
Дахау — политический лагерь, за проволокой которого содержалась группа Тельмана и видных революционных деятелей различных стран, атмосфера совершенно другая, чем во Флоссенбюрге.
Сам лагерь расположен совершенно на ровном месте, в 18 километрах от Мюнхена. По своим размерам равняется хорошему районному центру. 75 тысяч заключенных жили в бараках, которые располагались стройными рядами среди озелененных улиц и переулков, с большой площадью, фабричной кухней, большой баней, вокруг несколько рядов колючей проволоки, глубокий ров, электрозабор с электропрожекторами, вышки с пулеметами по два на каждой, которые стояли через каждые 100 метров. За проволокой с левой стороны, обнесенное каменным забором высотой до трех метров, в лесочке стоит мрачное, с закопченной толстой черной трубой здание крематория — гордость немецко-фашистской культуры. И, между прочим, характерно, что если посмотреть с другой стороны, да еще человеку, не знающему назначения этого дома, то всякий скажет, что это здание ничем не отличается от других, или, во всяком случае, от большинства, ибо немцы во всей системе строительства и архитектуре имеют правило выдерживать свой стиль звериной берлоги. Вот почему новому наблюдателю очень трудно отличить крематорий или нюренбергскую тюрьму от жилых зданий.
Внутри лагеря самым старшим и страшным для нас был лагерст по кличке Дядя Володя (Владимир Марсарян), происхожденец-князь, грузин-белогвардеец, выше среднего роста, черные с проседью волосы, горбатый нос, подтверждающий породистое происхождение, с орлиными кровожадными глазами — в общем, тип матерого бандита, имеющего на душе не одну тысячу жертв еще с гражданской войны и попавшего за контрабанду и фальшивые монеты в концлагерь, а с началом войны Гитлера против СССР стал работать переводчиком и предателем в лагере, а затем лагерстом и палачом в лагере. Этот изверг, ибо его нельзя назвать человеком, во всей своей работе во сне и наяву жаждал крови, с остервенением мстил русскому народу и евреям, изливая свою бешеную ненависть на русских людях, попавших под его «покровительство» в лагерь. Он имел в своем распоряжении целый гарем «жен» — мальчиков всех национальностей, сам лично надевал петлю и вздергивал на виселицу осужденных на смерть.
Принимал активное участие в расстреле 93 наших офицеров (в том числе знакомый мне полковник еще по 24 стрелковой дивизии в Виннице — тов. Баранов). Эта группа прибыла из какого-то лагеря, будучи уже осуждена на смерть за подпольную работу. И вот приговор приводил в исполнение он, этот бандит и выродок, ставший на службу палачом от гестапо.
Дядю Володю знает вся Европа, ибо лагерь Дахау в числе 75 тысяч переменного состава. Были представители всех наций мира, вплоть до англичан и американцев. Итак, все же, несмотря на ужасы, Дахау по сравнению с Флоссенбюргом нам показался курортом. Здесь отсутствие уголовного мира уже облегчало положение заключенных, среди заключенных, независимо от национальностей, была дружественная спайка и взаимная выручка, ибо большая прослойка югославских партизан, примкнувшая к нам, русским, создала преимущество в смысле языка, взаимопонимания и идеи борьбы с фашизмом. Кроме того, большая прослойка среди заключенных чехов и французов-коммунистов, которых объединяли товарищи тельмановской группы. А, вместе взятые, эти группировки (русских и югославов, чехов и французов) представляли в лагере большинство, а, следовательно, все влияние было на их стороне и нашей.
К началу 1945 года благодаря засилью этих передовых групп нам удалось просунуть во все жизненные поры лагеря своих людей, благодаря чему на базе экономического господства авторитет наших русских и югославов возрос до неузнаваемости. Наших людей можно было в начале 1945 года встретить в госпитале на руководящей работе, на кухне и в команде по развозке пищи, что облегчало положение других товарищей, в складах и банно-прачечном отряде (благодаря им мы избавились от вшей)».
Встреча с сыном
В конце апреля руководство концлагеря Дахау собрало всех более здоровых заключенных, что могли ходить, и отправило маршем в австрийский Тироль. Небольшое число заключенных осталось в самом лагере. Именно по дороге в Австрию 1 мая 1945 года их освободили американские войска.
Среди освобожденных был и генерал Яков Тонконогов. Он некоторое время находился в Дахау, а затем самовольно вместе с другими товарищами выехал в советскую зону в Австрию. Его сразу отправили в Москву, где с мая по декабрь 1945 года он проходил проверку на Лубянке.
Проверка спецслужбой закончилась успешно для генерала, ему вернули звание, а также возобновили на службе. К этой приятной новости добавилась еще одна. Накануне Нового года генерал случайно зашел к своему товарищу в Москве и встретил у него своего сына Виталия, о котором не было сведений с 1941 года и который считался без вести пропавшим.
Удивлению генерала не было предела. Он не сразу даже узнал сына. Вот как он это описывал: «Я встретил его в квартире моих знакомых в Москве. Молодой человек посмотрел на меня и со слезами на глазах бросился мне на шею. Я ответил ему удивленно: «Подожди, ты не мой сын, я не знаю тебя, ты не похож на Виталия». Он начал меня убеждать, что он приходится мне сыном, однако многое пережил в концлагере и изменился. Дальше я уже ему не возражал, потому что его заплаканное лицо напомнило лицо Виталия, которого я оставил в 15-летнем возрасте в Шепетовке».
«Сын» также показал генералу материалы своего дела (фильтрационной проверки) на имя Тонконогова Виталия, что дополнительно убедило его. Яков Тонконогов также вспомнил, что в детстве Виталий перенес операцию на зубах и один из зубов у него был выщерблен. Виталий показал ему этот зуб, и сомнений больше не осталось. Отец и сын наконец-то встретились после ужасов войны.
Тонконогов-старший написал письмо своей жене, что их сын нашелся, и вместе с этим письмом отправил Виталия в Киев, где тогда проживала семья генерала. В 1946 году Тонконогов находился на курсах усовершенствования командного состава при Военной академии имени Фрунзе. В это время вместе с ним был и Виталий. Впоследствии они отдыхали вместе на курорте в Сочи, а в 1947 году генерал получил работу заведующего военной кафедрой экономического института в Саратове, куда они переехали вместе со всей семьей.
Жизнь постепенно входила в спокойное русло. К генералу относились с некоторым недоверием из-за того, что был в плену, а также не восстановили в партии, но он все-таки был жив-здоров и не потерял семью.
Одно лишь не давало покоя Тонконогову и его жене — сын Виталий. Их постоянно мучили сомнения относительно него. Сын часто пропадал из дома на несколько дней, вел разгульный образ жизни и многое не помнил из детства, ссылаясь на контузию во время войны. Однажды вечером в 1947 году генерал решил поставить точку и надавил на сына, чтобы тот наконец рассказал правду о себе. «Сын» признался, и семья была шокирована — с ними полтора года проживал чужой человек, который манипулировал ими, выдав себя за их умершего сына.
«Сердце болит, когда видишь на каждом шагу плохую заботу о людях, обман и превышение власти»
Кеба Михаил Максимович, 1924 года рождения, уроженец села Сосновка Киевской области, во время войны вместе с Виталием Тонконоговым служил в 197-м запасном стрелковом полку, где их часто путали из-за определенного сходства. Кеба был свидетелем смерти Виталия в 1942 году.
В этом же году он попал в плен и находился в лагере для военнопленных Шталаг-326, где был завербован для работы в нацистском разведывательном органе «Валли-3» (контрразведывательная деятельность против советской разведки, партизан и подполья). После войны решил скрыть свое сотрудничество с нацистами и, хорошо зная по рассказам Виталия о его семье, внедриться в нее под видом сына. Надломил себе зуб, чтобы иметь доказательства подлинности. Также с мая 1945 года Кеба, имея адреса семьи Тонконоговых, переписывался с матерью и просил ее передать семейные фотографии, чтобы при встрече ориентироваться в ситуации и не растеряться.
Генерал Тонконогов тоже не растерялся и сразу же передал Кебу в руки контрразведки Саратовского гарнизона. Тот был арестован 4 июля 1947 года. Помимо прочего, на следствии рассказал, что после войны был перевербован американской разведкой. Завербовал его бывший шеф «Валли-3» Петерс (Петерсон), который перешел работать к американцам. Петерсон пригрозил, что если Кеба не согласится, то будет выдан советской власти со всеми подробностями его работы на немцев.
Также на допросах Кеба сознался, что получил задание попасть в семью Тонконогова, который тоже был завербован американской разведкой. До конца остается неясным, действительно ли Кеба получал такую задачу или это его очередной вымысел. Однако полученная информация стала основанием для недоверия генералу. Тонконогов попал под плотный колпак спецорганов, его неоднократно допрашивали, и на следствии генерал заявил, что ни он, ни его семья не знали, что в их семье под видом сына проживает чужой человек, проникший в их дом путем обмана.
Михаил Кеба был осужден решением Особого совещания МГБ СССР 19 июня 1948 за шпионаж, мошенничество и незаконное хранение оружия на 25 лет исправительно-трудовых лагерей.
Казалось, что после всех испытаний, выпавших на долю генерала РККА, его ждет заслуженная спокойная старость (Тонконогов вышел на пенсию в 1949 году). Но 22 октября 1947 года Управлением МГБ по Саратовской области на него было заведено оперативно-разыскное дело по подозрению в работе на разведку США.
В ходе разработки Тонконогова были завербованы много его друзей и знакомых, которые постоянно доносили на него. Письма генерала и его семьи перлюстрировались, телефон прослушивался, квартира была напичкана микрофонами и спецтехникой, а каждый выход генерала на улицу сопровождался внешним наблюдением.
Разработка генерала длилась около семи лет. Однако никаких компрометирующих материалов и фактов получить не удалось. Кроме информации, что Тонконогов время от времени слушал по радио «Голос Америки», а также в разговорах выступал с критикой некоторых государственных деятелей.
В одном из перехваченных МГБ писем он писал своему товарищу, с которым находился в концлагерях, о послевоенной несправедливости и беде в родном селе. «Сердце болит, когда видишь на каждом шагу неорганизованность. Плохую заботу о людях, зазнайство местных руководителей. Обман и частые случаи превышения власти. Присвоение себе коллективной собственности лицами, которые управляют колхозами... Особенно страдают вдовы и инвалиды, то есть люди, которые не в состоянии по целому ряду причин наработать трудодни, как все остальные...
...Я — патриот правды и честности в деловых вопросах, если речь идет о судьбе народа нашего социалистического общества и если я тебе это пишу, то только потому, что сам видел слезы многодетных вдов и инвалидов — защитников родины, на плечах и спинах которых в глухой местности дармоеды выезжают в короли, подхалимство и торговля совестью на каждом шагу...».
В 1952 году Тонконогов подготовил и передал в издательство Министерства обороны СССР книгу воспоминаний «Два дня Подвысокинской были», где описывал первые дни германо-советской войны и попытки прорыва из окружения своей дивизии в районе населенных пунктов Подвысокое и Первомайск. Однако воспоминания не были опубликованы, в том числе из-за критики генералом действий высшего военного руководства в первые дни войны.
В августе этого же года семья Тонконоговых переехала в Киев. В 1954 году, так и не собрав никаких компрометирующих материалов, оперативно-разыскное дело против него спецслужба закрыла. Яков Тонконогов жил с семьей в Киеве до конца своих дней, скончался 15 мая 1985 года, похоронен на Лукьяновском кладбище.