ДУШУ Й ТІЛО МИ ПОЛОЖИМ ЗА НАШУ СВОБОДУ

69-летний журналист, участник Майдана, дядя экс-генпрокурора Украины Александр ПИСКУН: «Беркут» шаг за шагом методично убивал: стрелял — перезаряжал, стрелял — перезаряжал, будто сафари на людей устроили»

Наталия ДВАЛИ. Интернет-издание «ГОРДОН»

Ровно три года назад в центре Киева произошел массовый расстрел активистов Евромайдана, завершившийся бегством из страны Виктора Януковича. Украинский журналист, родной дядя бывшего генпрокурора Святослава Пискуна и непосредственный участник событий 18-20 февраля 2014 года Александр Пискун рассказал интернет-изданию «ГОРДОН», как чудом уцелел, когда «Беркут» стрелял в него в упор, как спас бойца внутренних войск и прорывался сквозь оцепление, а также почему ни разу не делился с племянником своими воспоминаниями о Майдане.

«Священника с крестом на груди помню — побитого, всего в крови. Я еще подумал: «И крест тебя не спас»

— Ярче всего 18 февраля 2014 года помню, как «Беркут» людей гнал вниз по Институтской в сторону Майдана. Давка была жуткая. Одна часть беркутни била всех подряд, другая — с крыш достреливала. Не просто достреливала, а старалась в глаза попасть. Поразило, с каким остервенением «Беркут» избивал всех вокруг, как наступал шаг за шагом и методично убивал: стрелял — перезаряжал, стрелял — перезаряжал, будто сафари на живых людей устроили. Священника с крестом на груди помню — побитого, всего в крови. Я еще подумал: «И крест тебя не спас». Всех били.

Евромайдан начинался в ноябре 2013-го как мирный гражданский протест в ответ на приостановку украинским правительством подписания соглашения об ассоциации между Украиной и Евросоюзом

Меня чуть в упор не расстреляли. «Беркут» ствол наставил. Наверное, Бог спас, а мужик рядом погиб, ему две пули в грудь выпустили. Это было на Институтской, 15/5. Я с тех пор часто к этому дому, как на кладбище, прихожу: цветы приношу, свечу зажигаю, следы от пуль рассматриваю.

«Беркут» начинает спускаться на Майдан, 18 февраля 2014 года

Я в тот день поздно проснулся, быстро надел кожух — и на Майдан. Так торопился, что фотоаппарат дома забыл. Теперь понимаю: хорошо, что забыл, иначе точно бы пристрелили. Беркутовцы и титушки на журналистов такие злые были. Я поднялся по Институтской до Шелковичной, квартал перекрыт, машины поджигают, давка, шум, стрельба, «скорая». В толпе на одного парня внимание обратил. «Ты из какой газеты?» — спрашиваю. Я сразу догадался, что он газетчик, теле- и радиожурналисты по-другому выглядят. Парень ответил: «Вести», Веремий». Позже узнал, что его в тот же день титушки забили до смерти.

В течение «мирного наступления» 18 февраля силовики вытеснили повстанцев, захватив часть Майдана Незалежности

Молоденьких девушек в новых светлых куртках помню. Они пакетами брусчатку носили. Пацаны камни бросают, они носят. Когда пакеты от тяжести порвались — в руках носили, прижимая грязную брусчатку к груди. Говорю одной: «Чего ж ты на Майдан новую куртку надела?». Отвечает: «Меня мама бы не пустила, если б я старую надела, сразу бы поняла, куда иду». «Беркут» бил всех без разбора, девочкам тоже сильно досталось.

19 февраля штурм возобновился и продолжался 17 часов

Видел, как одному из внутренних войск камень шлем расколол: у него волос светлый, кровь по голове струится. Его свои оставили, он сидит посреди дороги, ничего не соображает. На него наши с палками налетели, бить начали, у них после кровавого мессива в Мариинском парке все кипело. Я своими руками голову вэвэшника закрыл, защищал от ударов. Пацаны кричат: «Отойди, дед, мы с ним разберемся!». Я не дал, потом уже женщины подбежали, перевязали этого вэвэшника, оттянули в сторону. Три года пытаюсь выяснить его имя. Хочу родителям его сказать: «Если бы не я — не было бы у вас сына».

«Пацаны на голову надевали каски строительные, велосипедные или лыжные. Не спасало. Один удар «Беркута» — и эти детские каски разлетались на щепки, вокруг все в крови было»

Еще помню, как огромная черная машина пыталась к Раде проехать, а вокруг все горит, здесь — активисты, там — «Беркут». В машине мужик орет, что на заседание опаздывает: «Пропустите, я депутат!» — и удостоверение тычет. Депутат, да не тот — регионал. В общем, его машина долго горела, а ему самому морду набили.

Горящий Дом профсоюзов, 19 февраля 2014 года

«Беркут» наступал, а мы на Институтской баррикады между домами строили. Тащили все: мебель из помещений, мусорные баки, выломанные входные двери, лавочки со дворов. Рядом элитный дом, хозяин выскочил: «Не трогайте лавочки, я их покупал!». Ну, я ему сказал все, что думал... В толпе на одного мужика внимание обратил. Он мне навстречу шел: огромный, с усами, в серой куртке и шапке. Я пошутил: «Мужик, у тебя ус отклеился». Он рассмеялся: «Та не, все нормально». Так и разошлись.

«Когда слышу от политиканов: «Мы на Майдане стояли!», отвечаю: «Все стояли, да не всех били и расстреливали»

Укрепили баррикады, девочки молоко горячее с медом принесли, с утра же все голодные. Женщина сумку пустых бутылок несла, я сумку подхватил и занес ребятам, которые «коктейли Молотова» разливали. Смотрю, та же женщина опять сумку несет, я опять подхватил. И тут слышу: «Беркут» прорвался!». Они между домами через скверик прорвались и погнали толпу к Майдану. А мы оказались зажатыми между баррикадой и атакующим «Беркутом».

Вижу, первый беркутовец бежит прямо на меня. Думаю: «Эх, не успею жовто-блакитну ленточку спрятать, сейчас опять дубинкой по голове получу». Подбегает, здоровый, накачанный, под два метра ростом. Я стою, в упор на него смотрю, а рядом сумка с пустыми бутылками для «коктейля Молотова». Беркутовец замахнулся и ногой по бутылкам: «Чья сумка?!». Женщина кричит: «Не моя, не моя!». Он к ней поворачивается: «Ах ты, сука, дома сидеть надо!» — и наотмашь, будто саблей, бьет дубинкой по переносице. Хруст, кровь. Я оцепенел, дар речи потерял.

20 февраля 2014 года вошло в новейшую историю Украины как «кровавый четверг». Самое жестокое противостояние происходило на улице Институтской — там от рук снайперов погибло около 50 повстанцев

Потом еще двое беркутовцев подбежали: ударили меня по спине и голове, а женщину опять по лицу. Дальше — третья группа, и опять удар по лицу и голове. Вдруг слышу залп: бах-бах-бах! Метрах в пяти — беркутовцы, оружие прямо на нас наставили. Я даже не сразу понял, что «бах» по мне был. Они же всех подряд расстреливали.

Когда беркутня ушла, такая тишина наступила, аж в ушах звенело. Я обернулся к женщине: ни в нее, ни в меня пули не попали, но у нее лицо в крови. Рядом мужик к стенке приперся, лицо тоже в крови, но она запекшаяся, аж черная, только склеры белые-белые. Вглядываюсь в мужика и понимаю: это же тот, с усами! Ему две пули в грудь попали. У меня в голове все переключилось, я за «Беркутом» погнался. Зачем? Не знаю. Позже узнал имя мужика с усами — Виктор Швец, герой Небесной сотни. Его, оказывается, на моих глазах расстреляли.

«Шесть человек лицом вниз лежат, а над ними беркутовцы стоят. При мне седьмого за руки-ноги схватили и лицом в землю бросили. Я вдруг сообразил: да они же мертвые!»

— На Институтской все горит, вокруг все оцеплено. Я пошел к верхнему входу метро «Крещатик». На улице перед стеклянными дверьми шесть человек лицом вниз лежат, а над ними беркутовцы стоят. При мне седьмого за руки-ноги схватили и лицом в землю бросили. Я смотрел-смотрел и вдруг сообразил: да они же мертвые!

Травматические пули, подобранные Александром Пискуном на Майдане. «Мне после Майдана было больно и страшно, но теперь ничего не боюсь...»

«Беркут» так трупы наших пацанов в ряд клал: принесли — и лицом вниз бросили, принесли — и лицом вниз... Это не с баррикад, там тела никто долго не забирал. Это те, кого «Беркут» в вестибюле добивал, когда выход из метро заблокировал.

Я к Майдану пошел, тела лежат, вокруг все оцеплено, как в мышеловку попал. Напрямую к оцеплению «Беркута» пошел: у одних глаза бегают, ищут, кого бы еще ударить, у других — глаза спокойные. Я к спокойным подошел, говорю командным голосом: «Мы зачистку делать будем, не идите на Майдан, там афганцы с оружием, кто первый пойдет — ляжет». Они мне: «Так нас командиры заставляют». Отвечаю: «Ну так пусть командиры вперед идут». Их мой кожух с толку сбил, я его еще в советские времена купил. Наверное, подумали, что я переодетый кагэбэшник.

Подхожу к майору: «Я на Майдан». — «Не положено!» — говорит. Тогда я вынул из кармана удостоверение в кожаной обложке, на которой написано «СБУ». Майор меня пропустил. Он же не знал, что я эту кожаную обложку с «СБУ» на базаре купил. Повезло, что майор не открыл удостоверение, иначе увидел бы там корочку журналиста.

Племяннику ничего не рассказывал. У нас с ним разные идеологические платформы. Он за границей был во время Майдана. Мы не созванивались. Если бы спросил, я бы ответил, но он за три года ни одного вопроса о том, что было на Институтской, мне не задал.

«Что запомнилось? Самоорганизованность и самопожертвование. Люди все сами делали и решали. Я такую молодежь на Майдане видел — восхитился! В Украине такая молодежь — радоваться надо! И плакать, что такая власть»

18 февраля моя родственница на Институтской погибла. Тоня Дворянец, герой Небесной сотни, пенсионерка, участница ликвидации аварии на Чернобыльской АЭС. Ей 61 год был. Она была на мирном протесте возле Рады, а когда избивать начали, пыталась пробраться к верхнему входу метро «Крещатик», там ее тело и нашли. Тоню дубинками забили.

На следующий день, 19 февраля, подняться с постели не мог, сутки лежал, не спал, кошмары снились, трупы, кровь... Днем 20-го вернулся на Майдан. Все как в тумане, мозги не работают. Люди цветы несут, фотографируются на месте расстрела активистов, а мне кричать хочется: «Почему сейчас вас так много?! Где ж вы были, когда тут всех убивали?!».

«Горы показаний, море фото- и видеодоказательств — и... ни-че-го. Следователи мне признались: «Указания сверху нет»

— Я год ждал, а в 2015-м сам пошел в Генеральную прокуратуру показания давать. Знаком с теми, кто ведет следствие. Видел служебное видео с Институтской. До конца не досмотрел, не смог, очень тяжело, нервы расшатаны. Горы показаний, море фото- и видеоматериалов о событиях 18-20 февраля — и... ни-че-го. Следователи мне признались: «Указания сверху нет».

Все беркутовцы вернулись на службу, тех, кого задержали, скоро отпустят: мол, они опытные и обученные. Да-а-а, «обученные»: избивали профессионально.

Я и к Авакову, и к Луценко на прием не раз ходил. Хотел обоим один вопрос задать: «Вы что, на другую сторону баррикад перешли?». Ни один меня не принял. Я в Доме профсоюзов и Пашинского за рукав хватал, в глаза ему смотрел. Глаза многое скажут. Пашинский — шестерка, в зоне бы чай подавал.

Так скажу о нынешней власти: они поклялись на чужой крови, а сами до сих пор не поняли, за что ребята на Майдане полегли. Вот если бы они своими детьми поклялись — тогда бы им поверили. Но нынешние пришли во власть на чужой крови, кровью и кончат. Только нам от этого не легче.

Когда слышу от политиканов: «Мы на Майдане стояли!», отвечаю: «Все стояли, да не всех били и расстреливали». Я каждый вечер на Майдан ходил, ни одного веча не пропустил. Вначале много ребят в легкой обуви было, когда морозы ударили — простудились, я им мед свой носил, лекарства. Слушал выступления политиков со сцены и думал: «Ну сколько можно «ганьба» кричать? Янукович плевал на вашу «ганьбу». Пока кровь не прольется — ничего не будет». Коллеги мне возражали: «Какая кровь, ты что?! Не накаркай!». А я будто чувствовал что-то...

Не видел, как убили первых активистов на Грушевского — Сергея Нигояна и Михаила Жизневского. Но был на панихиде Жизневского. Когда моя мама умерла — не плакал, держал себя, а когда под «Пливе кача» 25-летнего Жизневского провожали... До сих пор не могу эту песню слушать, больно очень.

Что запомнилось? Самоорганизованность и самопожертвование. Откуда взялось — не знаю, но не было на Майдане ни организаторов, ни координаторов. Люди сами все делали и решали. Пацаны спереди и сзади крышки от стиральных машин на себя вешали, на голову надевали каски строительные, велосипедные или лыжные. Не спасло. Один удар «Беркута» — и эти детские каски разлетались на щепки, вокруг все в крови было.

Меня в прокуратуре однажды с ухмылкой ехидно спросили: «Ну что, снова пойдете на Майдан?». Я отвечаю: «Пойду!». И опять буду с народом. Да, и на Антимайдане вроде народ был, но другой — совки, которые за гречку голосуют. Не хочу я к ним.

Почему большинство моих ровесников не приняли Майдан, почему хотят дружить с Россией, несмотря на тысячи убитых на войне? Телевизор смотрят, книг не читают, мозги не работают. Я не снимаю с них ответственности. И с себя тоже.

В поликлинике мне одна бабка сказала: «Мало вас, таких умных, на Майдане убивали!». Еще одна в банке заявила: «На Майдан иди и там выступай, а здесь нечего права качать!». Еле сдержался, чтобы ее не ударить. Или мент в Киеве на Подоле мне сказал: «Мы вам, майданутым, еще покажем, у нас оружия хватит!». Да если бы ребята Майдан не отстояли, в Киеве уже давно бы «русский мир», как на Донбассе, был.

Зато я такую молодежь на Майдане видел — восхитился! Раньше думал: ой, только пьют-курят, пропало поколение. Нет! Такими ребятами гордиться нужно. В Украине такая молодежь — радоваться надо! И плакать, что такая власть.

Не я один такой, уже многие срываются, открыто говорят, наболело. Человек не может привыкнуть к убийству. Особенно если это на твоих глазах происходит. Последние три года я плохо сплю, среди ночи просыпаюсь, вспоминаю.

Мне после Майдана больно и страшно, но теперь ничего не боюсь, хоть и понимаю: эти во власти не успокоятся, будут грабить страну дальше. Уже не в Путине дело, он их просто скупает, потому у нас наверху столько агентов Кремля, сами охотно продаются.

Если вы нашли ошибку в тексте, выделите ее мышью и нажмите Ctrl+Enter