Елизавета: «Уверена ли я, что тот, кого опознавала, мой отец? Если честно, то не совсем, и если бы когда-нибудь снова с отцом встретиться довелось, вначале спросила бы, как мог он так с нами поступить, в грудь ударила бы, а потом обнимать бросилась»

(Продолжение. Начало в № 30, в № 31)

«А вы знаете, — спросили меня, — что в 2003 году ваш отец Платоном Елениным стал?»

— Борис Абрамович теперь пророком мне представляется, потому что во втором интервью, которое я у него в Лондоне за год с небольшим до смерти взял, буквально следующее сказал: «Путина на рее повесят (может, ногами вверх — не знаю), но меня повесят, видимо, перед ним, потому что скажут: «Привел его ты». Как ты о смерти отца узнала?

— Мне позвонили и сообщили.

— А кто позвонил?

— Муж сестры.

Вечером мне позвонили и сообщили, что полицейские встретиться со мной хотят. Приехали и у меня первые показания взяли.

— Это допрос был?

— Запись показаний свидетеля.

— Расспрашивали подробно?

---

---

— Достаточно подробно. Когда показания давала, двое полицейских при­сут­ст­во­ва­ли, которых, как потом выяснилось, к нашей семье, вернее, к части семьи, прикрепили.

— К тебе лично?

— Ко мне и к сестре.

— Они и психологами были?

— Думаю, какое-то специальное образование имели, потому что именно такими вещами и занимаются.

— То есть охраняли и одновременно расспрашивали?

— Не охраняли, но к ним я с любой просьбой обратиться могла, и вся связь с полицией у меня через них осуществлялась...

— И днем, и ночью?

---

---

— Позвонить я в любое время могла, все бумаги они мне домой привозили, и все вопросы через них задавала — устно или письменно.

— Знаю, что ты отца официально опо­знавала, — это был он, ты уверена?

— Если честно, то не совсем.

На следующее утро мне от коронера звонят и спрашивают: «Вы вчера на опознании были?». Я: «Да, была». — «И бумаги подписали, что Бориса Березовского опознали?». — «Подписала». — «А вы знаете, что в 2003 году ваш отец Платоном Елениным стал? Вы понимаете, что вы подписали документы, что это Борис Березовский, а он-то Платон Еленин? Вам нужно при­ехать еще раз и другие бумаги подписать». Я: «Ребята, послушайте, мы так не договаривались, я никуда не поеду. Нельзя ли сделать так, чтобы он и Платоном Елениным, и Борисом Березовским был?». Мне перезванивают: «Это никак не возможно, потому что по английским законам это должен быть один человек, а не два». В итоге им за рамки закона выйти пришлось — написать, что он и Платон Еленин, и Борис Березовский, чему я, если честно, рада была, иначе какого-то Платона Еленина хоронить пришлось бы...

«Я поняла, что какой-то страшной тайной обладаю, ведь если все хотят, чтобы случившееся с папой самоубийством называлось, а я одна знаю, что это убийство, моя жизнь в опасности»

— Как тебе кажется, дотошно ли анг­лийская Фемида в обстоятельствах смер­­ти твоего отца разобралась?

— Вначале я большие надежды на нее возлагала, очень доверчивой была... Активность следствия пять или шесть месяцев длилась, и мне казалось, никакого альтернативного, параллельного расследования не нужно, потому что если уж полгода они работают и тело только через 40 дней отдали, видимо, знают, что делают. Плюс такая громкая смерть, открытые слушания только через год...

В тот же день, когда я все бумаги должна была получить (полицейские позвонили и сказали, что привезут), ко мне одна знакомая англичанка приехала — с собакой гулять — и во время прогулки по лесу вдруг странный вопрос задала: «А что же у тебя все-таки с делом отца происходит, есть ли какие-то новости, может, помощь нужна?».

Это ужасно неприличным мне показалось, какое-то нездоровое любопытство, ведь за последние месяцы ни один человек мне такого вопроса не задал, и первое желание было — грубо отшить, но в следующую секунду я вспомнила, что муж у нее врач, а я как раз думала, что к каким-то медикам все-таки обратиться придется, чтобы они бумаги просмотрели, которые полиция привезет. И я сказала: «Ты знаешь, мне, может, действительно помощь пона­добится» — и ситуацию объяснила, на что эта подруга ответила: «Тогда тебе не мой муж, а его отец нужен — очень известный судебный эксперт-криминалист в Германии и чуть ли не лучший специалист в мире по асфиксиям».

— Как интересно!

---

---

— Дальше она мне его фамилию назвала: в интернете посмотри — и я тут же с ней в лесу договариваюсь, что, скорее всего, с ним свяжусь, но при этом никаких разговоров по телефону или в сети не хочу, и мы другие способы связи стали придумывать, потому что на второй день после смерти отца я не могла своей электронной почтой воспользоваться, все у меня там прыгало, телефоны безобразно работать стали... Вполне возможно, что и до этого они прослушивались, но тут уж совсем в жуткую форму все перешло, я несколько раз к анг­лийской полиции обращалась, у меня даже на проверку их забирали (выяснить ничего не смогли, но клялись-божились, что это не они). В общем, какое-то время спустя на встречу с этим профессором в Германию я поехала.

— Окольными путями?

— Ну, максимально осторожно все это делать старалась...

— ...незаметной быть...

— ...да. За пару часов до вылета каждый раз в другом аэропорту билет на самолет покупала (я туда несколько раз летала), все свои гаджеты в Англии оставляла, на поезд билеты за наличные брала, а потом в такси садилась.

Оказалось, что профессор — приятнейший, интереснейший человек, и тут же общий язык мы нашли. По-немецки я говорю хорошо — с одной стороны, это совершенно бесполезный язык, потому что все не­мцы отлично английский знают, но с другой — любой из них тут же расцветает, когда ты с ним по-немецки говорить начинаешь, а потом выяснилось, что дни рождения у нас в один день, — общего, словом, немало. Я бумаги привезла, профессор копии сделал, чтобы все просмотреть, и потом долго на связь не выходил. Я ждала-ждала, в итоге сама позвонила и услышала: «Лиза, куда же ты пропала? Здесь же вообще ничего, говорящего о том, что это само­убийство, нет! Срочно прилетай!».

Я во второй раз приехала, и он мне по полочкам разложил, чем убийство от самоубийства отличается. Различий там очень много: полоса от веревки совершенно по-другому должна идти, разные органы абсолютно по-разному на эти виды удушения реагируют, и так далее. Я поняла, что какой-то страшной тайной обладаю, ведь если все хотят, чтобы случившееся с папой самоубийством называлось, а я одна знаю, что это убийство, моя жизнь в опасности, и если до этого открытых слушаний очень я не хотела, все это неприятно мне было, то теперь оказалось, что это мой единственный шанс дело с мертвой точки сдвинуть, потому что, если бы просто кому-то сообщила, правда могла бы наружу и не выплыть, но если об этом на открытых слушаниях заявлю, где пресса присутствует, никуда уже от этой информации не деться.

Немецкий профессор очень хотел фотографии посмотреть, которых у меня не было, — только какие-то письменные вещи имелись, и за неделю до слушаний в Анг­лию прилетел. Мы с коронером и с человеком из полиции, который ответственен за расследование был, встретились, и очень серьезный разговор у нас произошел. Профессор объяснять начал, что он увидел, полицейскому вопросы стал задавать... Коронер в шоке был от того, что дело, которым он занимался, рушится и по-другому все выглядит. У полицейского на какие-то вопросы вообще странные ответы были — например, выяснилось, что даже реконструкцию событий не делали...

— ...хотя это элементарное...

— ...да, и когда профессор поинтересовался, почему, полицейский ответил: «Мы думали, что это самоубийство».

— Думали-гадали...

— ...ну да, а доказать? В общем, как-то так... После этого коронер принял решение профессора в список людей включить, которых он в суде допрашивать будет, и меня в наказание тоже туда включил. За то, что слишком...

— ...активна была...

— Вначале одно говорила, затем другое, потому что, конечно же, как потерпевшая сторона, изначально я не должна была в том суде выступать. Потом открытые слушания начались, все это чудовищно неприятно было, особенно потому, что огромное количество прессы присутствовало...

— ...а прийти мог любой?

---

---

— Нет, внутрь очень ограниченное количество журналистов пускали, и те, кто в зале были, вели себя предельно корректно. Там нормальная, я бы даже сказала, здоровая атмосфера была, но пока ты из машины выходишь и к зданию суда идешь, тебя огромнейшее количество людей с камерами и фотоаппаратами атакует, дергает... Для меня это самые ужасные ощущения после папиной смерти были, потому что, когда тебя все только из-за того снимают, что у тебя отец умер, это бесчеловечно, чудовищно.

Ну и дальше — два дня полного позора, потому что все подробно папино состояние обсуждали, валили на то, что это самоубийство, какие-то медицинские вещи зачитывали, в которых папа уже на клеточки был разобран, и в один из таких моментов моя сестра не выдержала — из зала выбежала, а я из-за того, что уже полгода со всеми этими бумагами возилась, наоборот, заснула: столько раз это читала, что наизусть выучила.

На этих слушаниях мы как потерпевшая сторона любые вопросы любому выступающему могли задавать. Мне изначально адвоката взять предлагали, потому что в Англии так принято, но я решила, что это лишние деньги и он мне не нужен, поскольку профессор у меня есть. Кстати, в суде участвовать бесплатно он согласился.

«У меня больше всего вопросов к охраннику было, и я не понимала, почему у полиции они не возникли»

— Publicity...

— Вовсе нет — я объяснила, что в стесненном материальном положении нахожусь, а он сказал: «Лиза, это такое интересное дело, что я готов им заниматься бес­­платно!» (смеется). На самом деле, об этом человеке я советую в интернете тебе почитать: он фантас­тические вещи делал...

— Фамилию его мы назовем?

— Это профессор Бернд Бринкманн. Мы с ним, в общем, любые вопросы могли задавать, и несколько людей было, которых мы очень подробно расспрашивали. У меня после прочтения всех этих бумаг больше всего вопросов к охраннику было, и я не понимала, почему у полиции они не возникли. В тот момент с ним профессиональнейший охранник Ави был, который израильскую армию прошел...

— ...Моссад...

— ...премьер-министра Израиля охранял и много лет с папой работал. Все утро того злополучного дня он, хотя папа рано просыпается, почему-то спал, после этого долго с женой разговаривал, затем пить кофе поехал, потом в аптеку, какие-то лекарства себе покупать, затем за продуктами... К трем часам дня вернулся, при этом прислуги в тот день не было, поскольку выходной был, суббота...

— ...и Борис Абрамович в результате на несколько часов один остался...

— Да, при этом охранник как-то не сообразил, что папа, который рано встал, наверное, не завтракал, потому что завтрак и ланч должен был приготовить или разогреть он, да и обед тоже — в час-два отец обычно обедал. С чего это вдруг Ави решил, что может где-то до трех отсутствовать и на работу не торопиться, непонятно — можно же быстро в магазин съездить и те же таблетки от кашля в супермаркете купить: я обычно так делаю. Вот эта вся часть — абсолютная загадка.

Дальше выясняется, что этот Ави дом на охрану не ставит, потому что, по его словам, папа его не просил, и вообще, никакие камеры включены не были, потому что папа не просил...

— ...потрясающе!..

---

---

— ...но ведь никто и не должен просить: это твоя обязанность — безопасность человека, которого охраняешь, обеспечивать! Вот он приезжает, к папе стучится, чтобы узнать, когда он обедать захочет, никто не отвечает, Ави в спальню заходит, пытается в ванную попасть — дверь закрыта, и что этот...

— ...опытнейший профи делает? Дверь выбивает?

— Нет, пугается и в «скорую помощь» бежит звонить, но оказывается, что «скорая» подъехать не может, потому что из дома какие-то ворота открыть нельзя, и Ави идет встречать. Уже по дороге к воротам папиному помощнику звонит, ситуацию описывает, на что тот говорит: «Быстро домой возвращайся и дверь выламывай! — «скорая» подождет». Только тогда охранник догадывается дверь взломать и папу, наконец, обнаруживает.

На суде я спросила, почему нельзя было дверь сразу выломать, на что Ави ответил, что папа был ему так близок и дорог, что он просто испугался. При этом я знаю, что или ты профессионально поступаешь и дверь вышибаешь, или человек тебе близок и дорог, и тогда ты...

— ...с двойной скорос­тью...

— ...да, еще быстрее эту дверь выносишь. Эта ситуация с охранником как была мне непонятна, когда я бумаги по делу читала, так таковой и после суда осталась, поэтому я вопросы сама задавала, какие-то коронеру писала... Кстати, все вопросы, которые в течение полугода коронеру присылала, он на слушаниях задал...

— ...то есть добросовестно себя повел?

— Да, действительно очень серьезно в ситуации разбирался, и я внимание обра­ти­ла на то, что суд — это прямо театральная постановка, где все логично: кто за кем выступает, какие вопросы задают, и так далее. Серьезная работа была проведена, и среди вопросов, которые я задавала, достаточно рискованный был. Выступал психиатр, к которому мы вместе с папой в феврале обращались и который сказал, что папе какая-то особая помощь, госпитализация и так далее не нужна. Я спросила: были ли у него еще случаи, когда доктор говорил, что ничего ужасного нет, а пациент в итоге жизнь самоубийством кончал?

«Мой отец личным и, наверное, главным врагом Путина являлся»

— Интересный вопрос...

— Причем это не просто врач — глав­врач лучшей частной психиатрической клиники в Англии. Ты понимаешь, конечно, что его ответ на ту или иную сторону сильно влиял, и доктор сказал: «Это первый такой случай в моей жизни. Я впервые в суде в подобной ситуации нахожусь — что я человеку сказал, что с ним все более-менее в порядке, а потом все смертью закончилось». Если бы он по-другому ответил, дело бы в другую сторону повернулось...

— И что же, в кон­це концов, суд решил?

— Все два дня выглядело все так, как будто это самоубийство, — до последнего выступления профессора Бринкманна, и ког­да свое решение судья зачитывал, он со всех доводов в пользу самоубийства начал. Я не выдержала и просто из зала выбежала — сестру и друзей, которые со мной в суде были, в машине ждала. Минут 20-30, наверное, ожидала и на 100 процентов уверена была, что вердикт будет «самоубийство». В итоге друзья и сестра выходят: «Лиза! Что же ты убежала?» — и рассказывают, что судья открытый вердикт вынес: причина смерти неизвестна.

— Теперь прямо тебя спрошу: на твой взгляд, это самоубийство было, убийство или вообще отец, может, жив?

— Мне лично кажется, что вначале отец отравлен был, причем травить его могли так, чтобы всем казалось, что он в депрессии, и чтобы в итоге его убить да чтобы все вокруг в самоубийство поверили. Причем произошло это в субботу, а в понедельник он должен был в Израиль лететь, надолго — там друг его ждал, и папа хорошо отдохнуть собирался...

— Тем более он там бывать любил...

— Да, очень любил Израиль и был позитивно на эту поездку настроен, впервые не планировал, когда вернется, и вполне возможно, достаточно долго там пробыть собирался.

Я рассуждаю так: если бы я хотела этого человека убить, понимала бы, что для убийства этот день — идеальный. Прислуги в доме только в субботу и в воскресенье нет, в понедельник папа надолго уезжает, неизвестно, когда вернется... В общем, я бы в субботу попробовала...

— ...а если не получится...

— ...да, запасной день есть — воскресенье, потому что в этом доме папа около полугода жил и все об этом доме уже известно, а как дальше ситуация сложится и представится ли возможность, никто не знает. На самом деле, мы с сестрой против того были, чтобы папа там жил, и он не очень-то хотел туда после Израиля возвращаться, выходит, суббота — последний шанс его там застать...

Из интервью Бориса Березовского Дмитрию Гордону, 2012 год.

«— Не утверждаю, что ничего не боюсь, — например, не хотел бы, чтобы меня пытали, а вот смерть как таковая, желательно мгновенная, не пугает».

Как-то жене пожаловался: «Я что-то не­важно себя чувствую». — «Что с тобой?» — спросила она. «Да что-то сердце давит». — «Послушай, Борь, тебя либо убьют, либо сердечный приступ настигнет и умрешь ты в одну секунду, так что не парься», хотя, с другой стороны, дело Литвиненко имеется, в котором папа активно участвовал. Он считал, что два процесса есть, которые могут сильно на ситуацию повлиять, — это суд с Ромой Абрамовичем и дело о смерти Литвиненко: папа там важную роль играл, по-моему, как потерпевший рассматривался...».

— ...и мы уже сейчас видим, как решение по гибели Литвиненко на мировую политику влияет...

— Конечно. Все это должно было с участием папы произойти, но и без него справились.

— Кто, как ты думаешь, был в смерти Бориса Абрамовича заинтересован?

— Мой отец личным и, наверное, главным врагом Путина являлся, и я считаю, что все те годы, когда папа был жив, главный удар он на себя принимал, вся путинская ярость именно на папу лилась. О Березовском на российском телевидении и в прессе упоминать запретили — только если какое-нибудь очередное уголовное дело, тогда можно, и понятно было, что в тот год, когда папа суд проиграл, на борьбу с Путиным деньги тратить не мог.

Отцу примерно год нужен был (мы это не раз и с ним, и с его помощником обсуждали), чтобы материальное состояние восстановить.

— А возможности были?

— Да, были дела, и год требовался на то, чтобы их уладить.

И еще об одной вещи забывать не надо — о суде по убийству Литвиненко, где мой отец активной стороной был, до конца со Скотленд-Ярдом по поводу этого дела общался...

— ...и Марину, вдову Литвиненко, поддерживал...

---

---

— Конечно, к тому же изначально всех адвокатов оплачивал и этот суд также очень важным в своей борьбе с Путиным считал, чтобы истинное его лицо показать. Разумеется, после смерти папа уже этим заниматься не мог, Марине в одиночку бороться пришлось, и справилась она с этим блестяще.

Из интервью Бориса Березовского Дмитрию Гордону, 2012 год.

«— Пользуясь случаем, проясните, как можно чье-либо состояние подсчитать и во сколько, к примеру, свое вы оцениваете?

— Состояние вообще очень сложно оценивать — разве что если только в порядках (то есть по количеству нулей). Что значит состоятельный или несостоятельный? — ощущение это внутреннее: один обеспеченным себя считает, когда у него тысяча долларов появляется, а у другого, глядишь, несколько миллиардов, но он сетует: маловато.

Цифр я по нескольким причинам не называю, потому что все время меня преследуют, постоянно перекрыть что-то пытаются, что-нибудь отобрать. Скажу по-другому: чувствую себя очень уверенно и комфортно...

— ...а это важно...

— Это единственное, что важно! Я тяжелейшие судебные процессы веду, которые под сотню миллионов стоят — и не долларов, а фунтов, но дело в том, что приоритетом деньги никогда для меня не были.

— Процесс интересен?

— И не только процесс: когда заниматься политикой стал, для достижения своих политических целей готов был любые суммы потратить. Вот у меня часто спрашивают: «А ты жалеешь, что 50 миллионов долларов на Украину отдал?»...

— ...на «оранжевую революцию», в смысле?

— «Я их инвестировал, — отвечаю, — это самый эффективный за мою жизнь бизнес-проект». Не знаю, благодаря моим деньгам победа была достигнута или нет, но только средств у оппозиции было нич­тожно мало. Всего там порядка 75-80 миллионов потрачено, из которых полсотни дал я, а у противоположной стороны за четыре ярда (миллиарда на биржевом сленге. — Д. Г.) в распоряжении было, причем два из них на социальные расходы пошли: на нищих, голодных, на пенсии — чтобы голоса купить.

— А сколько разворовали...

— Поэтому и говорю: я абсолютно счаст­лив. Конечно, Жвания-жулик с Третьяковым до сих пор бегают, чтобы повестку в суд им не вручили, где отчитаться придется, как мои миллионы потрачены, но это уже другая история, а в целом от таких инвестиций у меня full satisfaction, то есть полное удов­лет­ворение».

«Влюблялся отец несколько раз — серьезно»

— Известный ученый, доктор физико-математических наук, лауреат премии Ленинского комсомола в советское время (тогда всего этого достичь еврею крайне непросто было, и не за деньги, понятно, это было куплено), Борис Абрамович Березовский в моем представлении все-таки не физиком был, а лириком, и даже одно из своих стихотворений о любви мне читал. Я понимаю, что женщин в себя не влюблять он не мог, а сам часто влюблялся — на твоей памяти?

— Наверное, несколько раз — серьезно.

— Это сильные были чувства?

— Ну да.

— Каким же влюбленного отца ты запомнила? Что с ним в то время происходило?

---

---

— Думать (особенно вначале) только о том человеке он мог, в которого был влюблен.

Из интервью Бориса Березовского Дмитрию Гордону, 2012 год.

«— Это правда, что женщинам вы сти­хи посвящали?

— Конечно, правда, — а как же?

— Хоть одно из них вспомните?

— Самое-самое, как мне кажется, лучшее — оно так и называется «Люблю». (Читает).

Вдвоем летим по восходящей,
легко вливаясь в магистраль,
По огибающей от центра
мы крутим вечную спираль.
Все ближе, ближе, ближе встреча
— ей изменить уже нельзя.
Все тоньше, тоньше, тоньше время,
что отмеряешь ты и я.
Одним движением синхронным
открыли девичью души,
одним прикосновеньем смыли
все предыдущие пути.
И, приостановив дыханье,
поймали новую волну,
И, сбившись с ритма,
лишь шептали:
«Тебя люблю». — «Тебя люблю».

— Борис Абрамович мне признался, что предавали его часто, но женщины не предавали ни разу, и он очень хорошо о маме твоей отзывался, что она «идеальный человек, более порядочного трудно встретить». Хотел бы спро­сить, а они с отцом действительно ос­та­вались друзьями?

— Да, это так.

Из интервью Бориса Березовского Дмитрию Гордону, 2012 год.

«— Что в женщинах для вас наиболее ценно? Какой должна быть ваша избранница?

— Ну, о внешности мы, конечно, не говорим, да? — это условие необходимое (смеется)...

— ...но недостаточное...

— Именно. Для меня важно в женщине мать видеть, которая прежде всего с лаской ассоциируется, я считаю, что моя женщина — та, за которую все время подержаться хочу (это и есть то главное, что моей ее делает). По поводу любви, в общем-то, много классных формулировок есть, но особенно мне высказывание Станиславского нравится. Помните, на вопрос какого-то актера: «А как любовную сцену сыграть?» Константин Сергеевич ответил, что любовь — это желание прикоснуться: на мой взгляд, он абсолютно прав.

— Вы для себя, что такое любовь, сфор­мулировали?

— Да, безусловно.

— Желание прикоснуться?

— Нет, это лишь ее проявление, а Пелевин вообще потрясающе написал: «В любви начисто отсутствовал смысл, но зато она придавала смысл всему остальному». Здорово, ну а я так считаю: любовь — это дополнение до цельного, поэтому всю жизнь люди так его поиском и озабочены (сме­ется)».

«Бабушка 89 лет прожила, при мне айфон осваивала, и это совершенно потрясающе было»

— О бабушке спрошу. Мама Бориса Абрамовича — замечательная, судя по всему, женщина, очень его любившая, и ей он искренним чувством платил. Какие отношения у тебя с бабушкой были?

— Прекрасные! — я первой внучкой была. Бабушка меня обожала, моим лучшим другом, защитником от папы была. Каждый раз, когда плохие отметки я получала, ее вызывала — чтобы, когда папа с работы приходил, дома уже бабушка была: при ней ругать он меня не мог, и в какой-то момент уже понял, что, если у нас дома бабушка, значит, Лиза «тройку» или «двойку» схватила (смеется). Она совершенно фантастическим человеком была, потому что ко всем всегда хорошо относилась, всех до конца выслушивала и поддерживала, и поэтому люди перед ней раскрывались. У папы большое количество друзей было, и очень многие из них с бабушкой дружили — люди моего возраста, папиного... Тем, у кого матери умерли, как бы маму она заменяла.

— Сколько бабушка прожила?

— 89 лет.

— Это правда, что к концу жизни она и скайпом, и электронной почтой пользоваться научилась?

— Бабушка при мне айфон осваивала, и это совершенно потрясающе было. Она во Франции находилась, я — в Англии, и вот ей айфон купили. Позвонила мне раза два, совершенно правильные, конкретные вопросы задала — и все, с тех пор айфоном легко пользовалась.

— Абсолютно современный человек!

— Да, ко всему открытый, а мне, не­смот­ря на то что у меня еще со школы первая профессия «программист-лаборант», на айфон перейти, наверное, тяжелее было.

— Ты художник, у тебя, я знаю, даже выставка в Москве была. Что ты рисуешь и как этот процесс творчества происходит?

— Во-первых, у меня не одна выставка — это ты, наверное, в Википедии посмотрел (кто-то написал, и я ничего даже не исправляла): намного больше, чем одна выставка, было. Делаю я не картины, а инсталляции. Обычно какая-то идея в голову приходит, и я достаточно долго думать могу, хорошая она или нет, прежде чем над визуализацией работу начать. От не­скольких месяцев до нескольких лет продумываю, как это на практике осуществить, чтобы ничего по дороге не растерять.

— А как, интересно, папа относился к тому, что ты делаешь? Ему это нравилось?

— До конца даже не знаю, потому что тут-то как раз папа меня в трудную минуту бросил. Когда первую выставку в Москве я готовила, она сразу в одной из лучших галерей планировалась, и я решила, что все по правилам будет. Несмотря на то что у папы в тот момент в распоряжении и «Манеж», и ОРТ были, и некоторые художники знакомством с ним и его партнерами пользовались, я просто в галерею обратилась — и меня тут же взяли. Много гостей, знакомых пришло, журналисты, а папа в тот вечер занят был и не доехал.

— Обиделась?

---

---

— Он в тот вечер все же приехал, но позже, меня и друзей в ресторан пригласил — открытие выставки отметить, но, по-моему, так ничего и не посмотрел, хотя длилась экспозиция месяц. После открытия огромное количество статей в газетах вышло, где меня грязью с ног до головы поливали, причем, с одной стороны, приятно было, что никто мое искусство не критиковал, а с другой стороны, за что? Я и сама не ожидала, что противно так будет. Вроде абсолютно наплевать должно быть, что какие-то глупые журналисты не по делу гадости говорят, причем какие-то нелепые вроде «бледная Лиза Березовская»... (Ну, это март был, и если бы я после лыж загорелая приехала, наверное, тоже было бы плохо). В общем, из пальца высосанные большие статьи на первых полосах газет появились — ни о чем, несуразные. Когда на тебя огромный поток таких вещей идет, оказывается, это очень неприятно, и папа мне даже ничего утешительного не сказал, хотя было понятно, что все это...

— ...именно из-за него произошло...

— ...да, из-за него!..

— ...и ему адресовано...

— С такой точки зрения на это я не смот­рела.

Вообще, мне кажется, что папа, конечно, на каких-то моих выставках был, но никогда ничего мне не говорил. Один раз смешная ситуация произошла — когда в Питере должна была выставка под названием «Воз­дух» проходить: в ней прекрасные, в основном питерские художники, участвовали, работы Тимура Новикова, Георгия Гурьянова экспонировались, еще чьи-то, и меня тоже пригласили. Я какие-то трехмерные облака сделала (у меня своя, очень сложная, технология напыления), и уже перед самым началом куратор выставки сообщил, что меня взять не могут — из-за фамилии: владельцы помещения против моего участия. Глупейшая ситуация: ну, там только облака, никакой политики!

Переубедить владельцев невозможно было, и я под другой фамилией выступать решила. Айдан Салахова, мой галерист, ре­шительно против была, говорила, что я своего отца и семью предаю, а меня, на­оборот, это забавляло: новую жизнь можно начать! Сергей Ануфриев биографию мне придумал — что я из Крыма, под влиянием каких-то крымских течений художественных нахожусь, и так далее. Я фамилию Сла­вина взяла — моей прабабушки по маминой линии, а Еленой в честь новой папиной фамилии стала, и мне этот эксперимент понравился — отзывы очень хорошие были: откуда такой прекрасный художник появился, почему мы раньше его не знали? Это мне уверенности придало в том, что делаю и что творчество мое никак с деятельностью папы не связано.

«О любви к отцу стараюсь не думать»

— Любопытно, а какие у Бориса Абра­мовича в живописи предпочтения бы­ли?

— Мне кажется, любимым его художником Шиле был — последние лет 10, но очень важной особенностью папы было то, что он ко всему новому был открыт. Например, в какой-то момент в Лондоне я большой день рождения устроить решила, очень красивый клуб сняла, много друзей из Москвы прилетело, друзья из Англии приехали, и впервые в жизни папу на свой день рождения я пригласила, потому что с тех пор, как выросла, с родителями, бабушкой и их друзьями обычно днем отмечала...

— ...а уж вечером...

---

---

— ...ночью и утром со своими друзьями была, а в этот раз пригласить папу решила. Он со своей девушкой пришел и всю ночь вместе с нами провел. На этом дне рождения мой самый любимый диджей Антон Кубиков играл — для меня он Бог электронной музыки. Папа несколько раз за вечер к нему подошел и спасибо сказал, при этом очень четко ситуацию описал: «Как же это прекрасно и просто: красивое место, красивые люди, красивая музыка  — и никакой еды!». 

— После смерти отца три года прошло — тебе его не хватает?

— Ну, конечно...

— Хотелось бы посекретничать с ним о чем-то, поговорить?

— Да, но я стараюсь об этом не думать. Чтобы не расстраиваться...

— Любовь твоя к отцу больше теперь — после того как его не стало?

— Наверное, какая-то другая она, но об этом я тоже стараюсь не думать.

— Я с целым рядом политиков и разведчиков разговаривал, которые Березовского знали, и мысль высказывал, что на самом деле Борис Абрамович жив: если честно, мне этого хочется, а натолкнули на эту мысль моменты, которые я тебе озвучил. Во всяком случае, очевидно, что если Ави из дома ушел, то он был в сговоре: либо с МИ-6, которая дала возможность твоему отцу из игры выйти и спокойно с измененной, к примеру, внешностью на каком-нибудь острове жить, либо же с ФСБ, и тогда Ави ушел, чтобы Бориса Абрамовича могли спокойно устранить. Я прав?

— Хотелось бы надеяться, что насчет МИ-6 ты прав...

— Кстати, в фильме Лунгина «Олигарх» главный герой Платон после покушения выжил и в конце картины на родину возвращается — может, это очередное пророчество? Ладно, я тебе последний вопрос задам. Если бы когда-нибудь на этом свете тебе снова с отцом встретиться довелось, что бы ему сказала?

---

---

— Наверное, вначале спросила бы, как мог он так с нами поступить, в грудь ударила бы, а потом обнимать бросилась. Ну, как-то так...

Мне кажется, до сих пор очень немногие имеют полное представление о моем отце. Еще при его жизни было снято о нем множество фильмов и телепередач, написано книг и статей, полных лжи и неправды. После его смерти поток лжи не иссяк, и до сих пор я почти не встречала правдивых воспоминаний о нем. В такой ситуации наиболее точную оценку делам моего отца я неожиданно обнаруживала у людей, которые лично его не знали и, по-видимому, судили о нем по его собственным словам и поступкам. Не составляет, на самом деле, большого труда его понять. Он был публичным человеком, много писал и давал интервью и всегда очень четко формулировал мысли, следя за каждым произнесенным словом. Его позиция была неизменна: свобода и уважение к личности стояли во главе угла.

Я вижу, что общество до сих пор не готово до конца оценить дела моего отца, но уверена, что со временем его имя займет свое достойное место в истории. Он начал заниматься политикой в середине 90-х, неожиданно для всех уйдя из успешного бизнеса. Не всегда хорошо разбираясь в людях, он очень хорошо понимал исторические процессы и прекрасно умел анализировать ситуацию. Он был одним из тех, кто способствовал приходу Путина к власти, но был единственным, кто взял за это ответственность. Очень быстро осознав свою ошибку, он приложил все силы к ее исправлению.

В самом начале он обратился к олигархам, но ни один его не поддержал. Он прекрасно понимал масштаб последствий как для России, так и для остального мира и пытался это донести всеми доступными ему способами, подвергая себя огромному риску. Он так и говорил: «Я сражаюсь с машиной целого государства». На моего отца совершались покушения и постоянно заводились новые уголовные дела, его имя было вымарано из учебников истории, его было запрещено упоминать на российском телевидении, а в прессе постоянно распространялась ложь. Но он упорно продолжал делать все возможное, чтобы показать миру истинное лицо путинского режима и предотвратить опасность. Он проводил расследования, давал интервью, писал, снимал фильмы и издавал книги.

Он не только предупреждал об опасности, но и разъяснял, что именно надо делать. За много лет до введения санкций он говорил о необходимости запрета на въезд и аресте западных счетов путинских соратников, еще за несколько лет до сочинской Олимпиады на BBC он призывал к ее бойкоту. Он прекрасно понимал значение Украины, «великой европейской страны». Я помню, как он возмущался, когда Обама одним из первых поздравил Януковича с победой на президентских выборах. «Неужели Обама не понимает важность происходящего в Украине и к каким серьезным последствиям это приведет?!» — говорил он. В «Обращении к Окраинному народу» он писал: «Вы выбрали пахана гетманом. Да еще младшего брата большого брата. Убежден — ненадолго. Будущее за украинским, а не за окраинным народом».

Несмотря на все предпринимаемые уси­лия, к моменту смерти моего отца у власти оставался Янукович, а весь мир готовился к Олимпиаде.

Только недавно я начала разбирать папины записи и читать его книги. В 2002 году он писал: «У России нет возможности выжить, если она не станет либеральной, но если Россия станет либеральной, она будет — самая!». Он считал своим долгом служение России, как бы высокопарно это ни звучало. День защитника Отечества он считал своим праздником. Он видел далеко вперед, и его предсказания только начинают сбываться.

Если вы нашли ошибку в тексте, выделите ее мышью и нажмите Ctrl+Enter