Актриса, исполнительница роли Марички в фильме «Тени забытых предков» Лариса КАДОЧНИКОВА: «Параджанов сказал Ильенко: «Ты, Юра, можешь уходить, а Кадочникову мне оставь!»

В сентябре в Ук­ра­и­не будут отмечать 50-летие со дня выхода на экраны фильма «Тени забытых предков», снятого выдающимся украинским режиссером Сергеем Параджановым. Юбилейный показ отреставрированной киноленты состоится 4 сентября в киевском кинотеатре «Украина», там же, где и полвека назад. Затем фильм покажут на больших экранах по всей стране, а 12 сентября — в Лондоне на фестивале «Культура Украины сегодня».

Лариса Кадочникова родилась в Москве, в семье актрисы Нины Алисовой и режиссера-мультипликатора, художника Валентина Кадочникова, который умер во время войны. Окончила Всероссийский государственный университет кинематографии, работала под руководством знаменитых режиссеров Галины Волчек и Олега Ефремова в театре «Современник», который оставила ради съемок в фильме «Тени забытых предков» и своего мужа — оператора картины Юрия Ильенко. Этот поступок навсегда закрыл двери в любимый московский театр. С 1964 года и до сегодняшнего дня Кадочникова живет в Киеве и играет в Национальном академическом театре русской драмы имени Леси Украинки.

В свободное время Людмила Валентиновна занимается творчеством, пишет картины, а к 50-летию выхода фильма «Тени забытых предков» вместе с художником Игорем Горяным создала 13 коллажей, посвященных Параджанову. В наш цифровой век Кадочникова редко пользуется компьютером, не имеет электронного адреса и не ведет страничку в социальных сетях. Считает, что современные гаджеты отнимают время, которое следует тратить на простое человеческое общение.

«В УКРАИНЕ НЕ ПОНИМАЮТ, КАКУЮ ВАЖНУЮ РОЛЬ ИГРАЕТ ИСКУССТВО И ЧТО БЕЗ ДЕНЕГ ИСКУССТВА НЕ БЫВАЕТ»

— Что вы думаете о культурной политике в современной Украине?

— У меня такое ощущение, что, если бы Параджанов жил сейчас, даже при всех нынешних свободах такое кино он не снял бы. Потому что в современной Украине не понимают, какую важную роль играет искусст­во и что без денег искусства не бывает. Есть талантливые люди с большими планами и невероятным желанием, но киноиндуст­рия требует опеки государства.

У нас же культура — нечто из разряда «между прочим». Промышленность, экономика, бизнес — это важно. А остальное... Радио включил — играет, телевизор включил — что-то показывают, театры тоже вроде бы работают. Что еще надо? Можно не беспокоиться. По мнению наших державных мужей, культура — как погода: существует сама по себе, независимо от нас.

На самом деле, культуре необходимо постоянное внимание. Хорошо, что еще существует театр. Благодаря ему люди могут реализовать свою потребность в искусстве и общении. И никто, как в былые времена, никого не заставляет — сами платят деньги и приходят на спектакли.

Помню, когда я только приехала в Киев, Киностудия Довженко была настоящим культурным центром города. Туда свободно приходили художники, режиссеры, поэты, писатели, актеры. Там встречались в кафе, разговаривали, проводили время. Это был своеобразный культурный улей, где царила творческая атмосфера. Сейчас ничего подобного нет. Может, осталась еще парочка кафе в столице, где изредка собираются творческие люди, но общаться больше негде.

---

---

— У вас в Москве родной брат, кинооператор Вадим Алисов. Не испортились ли ваши отношения из-за российской агрессии?

— Все происходящее сейчас — большая трагедия для меня. Моя мама — киевлянка, а я родилась в Москве. Я очень люблю город, где началась моя творческая жизнь. Ко мне там всегда изумительно относились, и я никогда не ощущала враждебности. Как я могу с братом родным ссориться? У него характер непростой, но он любит Украину и меня. Я съездила к нему в Москву, побыла с ним неделю на даче. Пообщалась с близкими мне людьми. Ни к кому из своих знакомых не стала хуже относиться, я знаю, как они переживают за Украину и воспринимают сложившуюся ситуацию. Очень хотят мира и восстановления близких отношений.

— Письмо деятелей культуры России в поддержку путинской аннексии Кры­ма стало яблоком раздора для творческих людей по обе стороны границы...

— Думаю, у многих из них сложились такие обстоятельства, что нельзя было не подписать. Я не имею права говорить о них плохо, потому что своими ушами слышала от этих людей только хорошее.

Хочу рассказать, что в этом году сбылась одна моя мечта: я побывала в Голливуде на первом международном фестивале украинских фильмов. Его организовал выходец из Одессы продюсер Анатолий Фрадис. На показы приходили эмигранты из Украины и Армении. Пригласили телеканалы, сделали красную дорожку. Гостей было много, их встречали перцовкой и канапе из кусочка черного хлеба, сала и свежего огурчика. Всем очень понравился и при­ем, и кино.

После показов сразу не расходились, подолгу разговаривали с эмигрантами, они расспрашивали, что в Украине. Все говорили о войне. Никто не мог понять, как такое случилось. Люди плакали. Там многие на стороне РФ, но многие и на стороне Украины. Они на другом конце света и плохо понимают происходящее, а кругом сильная российская пропаганда, даже в Америке.

— Картина Сергея Парад­жанова «Тени забытых предков», где вы сыграли одну из главных ролей, уже много лет входит в двадцатку лучших фильмов мира. Как думаете, почему?

— Параджанов, армянин грузинского разлива, точно и тонко прочувствовал Украину, собрал в одной картине и тесно переплел разные народные традиции. Он учился у Довженко, был влюблен в его творчество. И именно Довженко как педагог и гений дал Параджанову толчок к поэтическому кино.

Сколько я смотрю «Тени забытых предков», столько поражаюсь. Кино ведь быстро стареет, а эта картина будто вне времени. В ней столько страсти, современности, глубинной народности и мощи, которые делают невозможным старение.

Великолепная операторская работа Юры Ильенко обеспечила значительную часть успеха картины Параджанова, который сначала хотел снимать статично. А Ильенко, толь­ко окончивший ВГИК и находившийся под влиянием Урусевского (советский кинооператор и режиссер, снявший фильм «Летят журавли». — «ГОРДОН»), стремился к движению в кадре. Он брал камеру на плечо и с ней ходил, снимал с плеча. Все это оживляло картинку — обряды, которые сам Параджанов придумывал, и свадьбы — все в движении, с фантастической энергетикой.

---

---

— Как жители Буковины приняли съемочную группу?

— Приезд киногруппы был невероятным событием сразу для нескольких сел. Основные съемки проходили в Верховине и Криворивне. К ним приехал сумасшедший гений Параджанов создавать кино, шутил, балагурил, из любого события творил театральное действо, в котором принимали участие все присутствующие.

Параджанов снял хату, и она стала центром культурной жизни в селе. Туда все собирались после съемок, местные жители приходили, приносили всякие блюда — невероятного вкуса мамалыга из кукурузной крупы (я ни до, ни после вкуснее не ела), голубцы с пряными травами, а не с мясом... Каждый вечер пели песни. И так круглый год каждый день у нас был театр, театр и театр.

— Как вы попали на съемки?

— С Параджановым я познакомилась, когда работала в театре «Современник» в Москве. Юрий Ильенко и Параджанов привезли сценарий на утверждение. Мы шли с Юрой по Тверской. Было лето. Я увидела, что посреди улицы на черном чемоданчике сидит человек кавказской национальности, очень похожий на Чарли Чаплина. Когда мы подошли, Юра меня представил: «Вот актриса театра «Современник» и моя жена Лариса Кадочникова». Параджанов глянул, вскочил и сказал: «Это Маричка!».

Но все равно я еще после этого приезжала в Киев на пробы. Было очень хорошее время — солнечно, и эти каштаны на Крещатике... Москва тогда была более шумной, энергичной, а Киев выглядел очень сдержанно, красиво, спокойно и произвел на меня сильное впечатление.

— Вы не сомневались, ехать или нет?

— Я согласилась сразу. Не потому, что в Москве было скучно. Каждый день я играла в театре «Современник». Когда меня утвердили на роль и позвонили, поняла, что надо ехать. К тому же у меня муж в Киеве. Тогда наши чувства только развивались, столько теплоты и любви было, что хотелось жить вместе. Ильенко сильно меня любил и постоянно повторял: «Если ты переедешь в Киев, я обязательно стану режиссером и буду тебя во всех фильмах снимать в главных ролях». Это подкупало. Я приехала, и мы сразу отправились на съемку в Карпаты на целый год.

Жизнь Украины я познала, общаясь с жителями Буковины. Язык меня сразил: как будто человек поет, а не говорит. Там невероятной красоты смереки, горы такие невысокие и леса, где полно грибов и ягод. Рано утром до съемки мы с Юрой бежали в лес по грибы. Белые мешками собирали, соревновались, кто больше принесет, хвастались друг перед другом и отдавали «улов» местным жителям.

— Не возникало языковых проблем?

— Я не говорила по-украински, но люди меня сразу приняли. Кстати, ни Ильенко, ни Параджанов до этой поездки не говорили по-украински. Ильенко по национальности украинец, но с шести лет с родителями жил в Москве. Как только он оказался в Карпатах, сразу заговорил. А Параджанов осваивал язык постепенно. Он замечательно пел и любил исполнять украинские народные песни вместе с местными жителями, за что они его просто обожали. Буквально через несколько месяцев Сергей перешел на украинский.

«КОГДА СНИМАЛИ СЦЕНУ С ОБНАЖЕННОЙ БЕСТАЕВОЙ, ВСЕХ МУЖЧИН СО СЪЕМОЧНОЙ ПЛОЩАДКИ ВЫГНАЛИ. Я ГОВОРИЛА: «МОТОР!»

— Что из съемочной работы вам особенно запомнилось?

— Поехали мы снимать прощание Марички и Ивана. Дело было осенью, в октябре. В это время погода странная: утром выходит солнце, через час — ливень, потом снова солнце. Очень влажно и прохладно, поэтому у местных жителей вся одежда шерстяная, чтобы выдерживать перепады температуры.

Снимали на берегу речки Черемош. Сцена происходила внизу, а съемочная группа размещалась вверху. Для этого над площадкой соорудили высокий деревянный помост, крепкий, но довольно тесный, — чтобы аппаратура уместилась, камера и два-три человека. Привезли поливальную установку, с помощью которой поднимали воду прямо из реки, чтобы имитировать дождь. Вода в реке была ледяная, да и на улице, может, два-три градуса тепла всего, ветер сильный. И вот снимается сцена прощания, Маричка и Иван попадают в грозу, должен идти ливень, влюбленные прощаются. Он уходит, она плачет, и слезы текут, и дождь...

Началась съемка — камера на нас, вклю­чили ливень. Когда на меня хлынула ледяная вода, я опешила. Не ожидала такого, думала, у меня что-то случится с головой, я заболею, меня положат в больницу. Играть невозможно вообще. Тогда Иван снял свой капелюх, надел на меня и таким образом спас. И это же не один дубль! Отсняли — нас быстро в автобус, сушить, разогревать, чаем поить, переодевать в су­хую одежду, и потом следующий дубль. Я перепугалась, думала, отдам концы. Сочетание ледяной воды с сильным ветром, одежда быстро намокает, и еще при этом играть... Но нет, ничего не произошло. Мы отыграли — нас снова высушили, выдали по рюмке, чтобы согреться и снять напряжение. К счастью, никто не заболел.

Вообще, надо сказать, из-за погоды съемки были сложнейшими. Например, сцену «Серебряный лес» (когда убивают Ивана и он идет, схватившись за голову, и попадает в серебряный лес, где видит свою Маричку) снимали раз 50-60. Не так покрашен лес, не так выстроена площадка, не так срублены деревья, то дождь, то слишком яркое солнце — я думала, это никогда не закончится.

— В фильме есть довольно откровенные сцены с обнаженной натурой. Как тогда снимались эти кадры?

— Сцена снималась в горах, никого близко к съемочной площадке не подпускали. Туда не могли забрести праздные зрители. Огромная площадь была огорожена и охранялась, чтобы вдруг кто-то не зашел и не испортил кадр. И на большой поляне никого вообще не было. Эту очень красивую сцену Ильенко снял одним большим беспрерывным куском. А все нюансы местные увидели, только когда картина уже была готова.

Гораздо сложнее было работать, когда Татьяну Бестаеву снимали. Это сцена, когда Палагна идет колдовать, просить у потусторонних сил ребенка. Все-таки в советские времена не принято было снимать обнаженных женщин. А Бестаева — одна из самых сексуальных актрис того времени. Сцену снимали ранним утром. Сделали много дублей, но уже к девяти часам, когда начали люди подтягиваться, все отсняли. Мужчин тогда разогнали. Остались только Ильенко и Параджанов. Всех остальных работников заменили женщинами. Меня попросили пойти на съемку — я говорила: «Мотор!». И все-таки картинка получилась не слишком откровенная...

«МИКОЛАЙЧУК ПОРОДИСТЫЙ, СЛОВНО КНЯЗЬ. У НЕГО БЫЛА УНИКАЛЬНАЯ СПОСОБНОСТЬ ИГРАТЬ ЛЮБЫЕ РОЛИ — И СЕЛЬСКОГО ПАРНЯ, И ДВОРЯНИНА»

— На экране вы с актером Иваном Миколайчуком такая красивая пара... Многие думали, что у вас был роман.

— Мы восторженно относились друг к другу, не больше. На съемках присутствовала его жена Маричка. Как она Ивана любила! Преданность безумная и влюбленность. Когда не было съемок, мы вместе с ней часто гуляли, сидели на берегу Черемоша, она вышивала и рассказывала о муже — как они вместе учились, в театре работали, какая у него семья... Я слушала ее рассказы и понимала, что эта женщина нес­ла с большой честью и достоинством свою любовь к мужу.

— Вы быстро нашли общий язык с Миколайчуком во время съемок?

— Я впервые встретилась с ним, когда приехала на пробы в Киев. Он произвел на меня сильнейшее впечатление. Ни на кого не похожий парень, породистый, словно князь. У него была уникальная способность играть любые роли — и сельского парня, и дворянина. Удивительная фактура. Актер он был замечательный, пластичный, красивый. А мне в удовольствие было с ним работать.

Он хорошо ко мне относился, мы дружили, вместе ездили на фестивали. Ведь Ильенко и Параджанова не выпускали. Ильенко — потому что у нас не было детей и спецслужбы опасались, что мы с ним останемся за границей. А Параджанов сразу после премьеры «Теней», когда мы собирались на фестиваль в Аргентину, в коридоре киностудии крикнул: «Мне билет в одну сторону!». На него тут же настучали, и результатом стал запрет выезда за границу.

Поэтому по фестивалям с картиной ездили только я и Миколайчук. Везде и всегда с нами были наблюдатели из КГБ. Каждый шаг, каждое движение надо было с ними согласовывать.

---

---

— Какие отношения сложились у режиссера с членами съемочной группы?

— В основном добрые и доверительные, но и творческие конфликты случались. Мы с Юрой даже хотели уйти.

Сейчас цифровые камеры, и все сразу на экране видно. А тогда отснятый материал можно было увидеть только через месяц. Когда привезли первые ленты, Параджанов собрал всех в маленьком сельском кинотеатре. Это еще не кино, а постоянное повторение отснятых дублей. Ничего не возможно разобрать. Я увидела первые сцены, и мне не понравилось — все красивенько, аж сладко. Поэтому я сказала Юре, что уйду. Он меня поддержал.

Мы о своем решении сообщили Параджанову. Он сначала нам не поверил, решил, что его разыгрывают, шутил, смеялся. А когда понял, что все серьезно, сказал: «Да вы что, с ума сошли? Не выдумывайте!». Огорчился и долго не мог прийти в себя. Надо ведь искать замену, останавливать производство. Директор киностудии Василий Цвиркунов понял, что это катастрофа, и стал уговаривать Юру поменять решение.

Стали быстро вызывать актрис. Приезжали на пробы из Ленинграда девушки, но они не понравились. Потом при­ехала Алла Бабенко (народная артистка Украины, режиссер-постановщик Львовского театра имени Марии Заньковецкой. — «ГОРДОН»). Я видела пробы, где она стоит у смереки, — огромные глаза, красивое лицо... Очень эффектная женщина. И появилось сомнение: а вдруг я совершаю ошибку?

Как раз в это время пришел новый материал. И опять собрался полный зал — кто-то носом шморгает, кто-то семечки грызет, гул, а режиссеру это в кайф. Мы смотрели съемки с Бестаевой и Миколайчуком. Уже совсем другое кино, и мы с Юрой решили остаться. Параджанов был счастлив. Он тогда сказал: «Ты, Юра, можешь уходить, а Кадочникову мне оставь. Я ее не отпускаю».

Думаю, этот конфликт разорвал традиционный подход к кино, который был раньше, и подтолкнул Параджанова на поиски нового. Мы с Ильенко совершенно бессознательно оказали влияние на всю дальнейшую работу и на результат. После этого конфликта мы поняли, что Параджанов смотрит на несколько шагов вперед, а мы не понимаем чего-то, поэтому надо прислушиваться к его мнению.

Параджанов и Ильенко нашли общий язык, часто собирались вечером за столом, обсуждали, что делать дальше. Много для успеха картины сделал художник Георгий Якутович. Он большой поклонник Михаила Коцюбинского, очень любил его повесть «Тени забытых предков». Хорошо знал Карпаты, Буковину. У него ведь там был дом. Он помогал подбирать натуру, находил невероятно красивые места для съемок.

— Когда вы вернулись в Киев и начался монтаж, Ильенко вам показывал работу, рассказывал что-то?

— Вообще, никто понятия не имел, какая картина получается. И я в том числе. Только все тихо говорили, мол, Параджанов и Ильенко что-то такое совершенно новое сни­мают, ни на что не похожее кино. Потом, когда уже мы в директорской (где обычно проходит первый просмотр) собрались вместе и смотрели картину, Иван Драч, сидящий сзади, сказал: «Гениальное кино». И все подхватили. Никто не понимал, что это такое. Кино было разбито на главы и воспринималось, как Библия, как история народа. Я тогда смотрела как завороженная и думала: неужели так красиво можно снять и сыграть?

Когда фильм показали на фестивале в Аргентине, огромный четырехтысячный зал замер. Несколько минут стояла гробовая тишина. Люди не понимали, что это за место на земле показано, кто эти люди. А потом — взрыв аплодисментов. Зрители стоя аплодировали режиссеру и артистам. Картина всех ошеломила. Жаль, там не было Параджанова и Ильенко.

---

---

— Как прошла премьера в Киеве?

— Я тогда настолько волновалась, что не могу вспомнить все подробности. Было неимоверное столпотворение, зал кинотеатра переполнен, но никто не знал, чем все закончится. Ведь представляли не только новую картину, но и новое направление в кино.

Однако просмотр прошел прекрасно. Потом на сцену начали выходить разные литераторы, критики и общественные деятели. Произносили весьма эмоциональные и революционные речи. Тогда было сложное время, сильный идеологический зажим, и этот фильм Параджанова многих вдохновил на свободу слова.

«ПОСЛЕ ВТОРОЙ ВСТРЕЧИ С ГЛАЗУНОВЫМ Я ПРИЕХАЛА ДОМОЙ НА ТАКСИ, ВЫШЛА ИЗ ЛИФТА, А ИЛЬЯ СТОИТ У МОЕЙ ДВЕРИ. НА 20-ЛЕТНЮЮ НАИВНУЮ ДЕВОЧКУ ЭТО ПОДЕЙСТВОВАЛО...»

— В вашей творческой жизни большую роль сыграл художник Илья Глазунов. Как вы познакомились?

— Мама получила пригласительный билет на выставку Глазунова. Я в тот день пришла из института, мы быстро вызвали такси и поехали. В Центральный дом работников искусств выстроилась длиннющая очередь. Поскольку у нас был пригласительный, мы ее обошли. Внутри огромный зал был забит людьми — одни головы, а на стенах портреты. К нам подошла женщина с красивыми фиалковыми глазами, темными косами и сказала: «Нина Ульяновна, вы моя любимая актриса. Я жена Глазунова, Нина Виноградова-Бенуа, идемте, я вас представлю». И мы из толпы подошли к мужчине. Он стоял и внимательно изучал посетителей, искал кого-то. Мы познакомились.

Через день раздался звонок: «Это Илья Глазунов. Лариса, ваше лицо мне понравилось, я хотел бы вас нарисовать, приезжайте. Берите такси, я заплачу». Я так и поступила. В мастерской он первым делом сдернул с меня сережки и сказал: «Ни в коем случае никогда не носите плохие украшения». Я удивилась, но виду не подала. Потом он начал рисовать. Но этот портрет не понравился ни мне, ни ему. Он сказал прийти через день. Я пришла снова через неделю. Тогда и начался наш роман.

— Как именно это произошло?

— Тогда на меня многое произвело впечатление. И то, что он знаменитость, красивый мужчина, и то, что необыкновенно рисует... И наверное, отсутствие папы сыграло роль. Илья был уже солидным мужчиной, который умел покорять женщин. Что меня потрясло? После второй встречи я приехала домой на такси на Драгомиловку. Поднялась на третий этаж, вышла из лифта, а он стоит у моей двери. На 20-летнюю наивную девочку это подействовало! Я сразу влюбилась. Мы стали встречаться каждый день.

— Супруга Глазунова знала об этих отношениях?

— Я была для Глазунова, скорее, музой. Жена ко мне относилась великолепно, понимала, что мужу нужны эмоции для творчества, и не мешала. Я приезжала, все время позировала. Нина к этому относилась очень серьезно. Потом уже поняла, что у нас начался роман, но никаких упреков или скандалов не было. Она все приняла как должное.

Я обожала Глазунова, каждый его каприз выполняла, что бы ни говорил, все делала. Это, конечно, очень плохо, но он сделал из меня большую актрису. Помню, когда училась во ВГИКе на втором курсе, Глазунов был связан с дипломатическим корпусом, писал много портретов на заказ. Тогда приехали два продюсера из США, и он повел меня на встречу с ними в посольство. Я произвела на них сильное впечатление, и мне тут же предложили подписать контракт. Сказали: «У вас такое потрясающее лицо, как у Одри Хепберн, вы нам подходите». Попросили принести несколько фотографий и условились о следующей встрече. Я предупредила, что учусь на втором курсе и что меня могут не отпустить.

Когда я сказала в институте, что есть предложение уехать, у преподавателей глаза на лоб полезли: «Деточка, опомнись! Тебе еще учиться надо. Забудь об этом вообще». Вероятно, уже какие-то сигналы из органов поступили. Я позвонила продюсерам и сказала как есть. Они были очень удивлены, ведь это очень хорошее предложение. Начинающему актеру предложили семилетний контракт, возможность обучения и работу, а он отказался! Если бы сейчас поступило такое предложение, я, конечно же, согласилась бы.

— Почему вы расстались с Глазуновым?

— Готовилась выставка, и он должен был надолго ехать в Польшу и Канаду. Поскольку он был государственный человек, ему четко сказали, что ехать он может с женой и никак иначе. Стало понятно, что мы должны расставаться.

Он приходил к нам домой. Мама его хорошо знала, знакомила с нужными людьми. Она ему сказала открыто: «Илья, надо что-то делать. Или женитесь на Ларисе, или расставайтесь». Он ответил: «Я никогда на ней не женюсь. У меня есть жена, которая мне очень дорога. А Лариса — моя муза». Мама понимала, что для меня это будет вечная мука, неопределенные отношения, аборты, и сказала мне: «Ты погибнешь, если не порвешь с ним в ближайшее время».

Мы встретились с ним на улице, поговорили, потом он пошел в одну сторону, я — в другую. Вечером звонил телефон. Конечно, это был он. Ни я, ни мама той ночью не снимали трубку. Я часто рыдала, похудела, ничего не ела, просто умирала.

Потом в моей жизни появился театр «Со­временник» и Юра Ильенко — они меня спасли. Вспоминаю это время без сожалений. Глазунов научил меня любить хорошую музыку и литературу, сделал из меня актрису. Это большое счастье и большая удача в моей жизни.

— Вы больше не встречались с тех пор?

— Пару раз видела его после нашего расставания. Я начала рисовать и принесла ему свои рисунки. На мне были брюки. Он сказал: «Почему ты в брюках? Женщине надо ходить в юбке!». А я ответила, что так удобнее. Он открыл папку, посмотрел рисунки, захлопнул. Ничего не сказал. Мы расстались.

Потом, много лет спустя, телекомпания НТВ организовала запись программы. Продюсеры очень хотели, чтобы мы встретились. Уговорили меня поехать в Москву. Мы пошли в музей Глазунова. Тогда там висело пять моих портретов. Он разрешил все, что нужно, снимать, но сам не пришел. Сказал, мол, плохо себя чувствует. Меня просили задержаться на пару дней, но я отказалась. Помнила его красивым и молодым, не хотела видеть, как он постарел.

---

---

— А у вас есть ваш портрет кисти Глазунова?

— Нет. Он ни одного эскиза, ни одного рисунка — ничего не подарил. Я и не просила.

«Я НАДЕЮСЬ, ГОСУДАРСТВО ПОДУМАЕТ ОБО МНЕ И ДАСТ НОРМАЛЬНУЮ КВАРТИРУ»

— Почему его жена покончила жизнь самоубийством?

— Когда я об этом узнала, была в шоке. Нина любила Илью безумно. Вряд ли другая женщина так его понимала бы. Это было содружество двух талантливых людей. Будучи сама прекрасной художницей, она ему посвятила свою жизнь. Удивительная женщина с потрясающим характером. Она так его чувствовала, так была ему предана... Я бы себя не смогла так посвятить мужчине.

Когда узнала, даже не поверила, что Нина отважилась на подобное, оставив двух детей и любимого человека. Значит, что-то ее толкнуло. Слава Богу, ко мне это не имеет никакого отношения. Рассказывали, что это было накануне открытия очередной выставки Глазунова. Она сильно просила, чтобы он чего-то не делал. И так страшно эта история закончилась.

— Ваша мама сразу приняла Юрия Ильенко?

— У них сложились хорошие отношения. Юра был потрясающий. Мы учились на параллельных курсах во ВГИКе. Он, оказывается, давно меня любил, но я не замечала — была увлечена Глазуновым. Уже на третьей встрече он осмелился сделать предложение, а я сразу согласилась. Когда Ильенко впервые пришел к нам в дом, мама сказала: «Ты сделала правильный выбор. Это безумно красивый парень, который тебя очень любит, береги его. Он любит так, как должен любить мужчина. Ты будешь с ним счастлива». Так и случилось.

— Вы так друг друга любили — почему же разошлись?

— Действительно, у нас была божественно счастливая жизнь. Мы были окружены творчеством и талантливыми друзьями. И это многих людей раздражало. Если бы не ряд неудач, которые постигли Ильенко, когда он стал режиссером, может, я и удержала бы его. Дети? Не думаю, что это повлияло бы на него. Я лечилась, мне говорили, что у меня могут быть дети, но он все время был увлечен творчеством, только оно для него имело значение. Думаю, мы просто устали друг от друга.

Мы никогда прежде не скандалили, были единым целым, а потом вдруг начались ссоры, недовольство, непонимание. И уже когда расходились, все было жестко, резко и некрасиво. Ильенко пребывал в таком состоянии, что сначала хотел забрать все. Но потом понял, что это неприлично. Мы пришли к соглашению: дачу, машину, гараж, деньги — забирает он, а мне остается наша крошечная квартира.

Подробности этой грязной истории сей­час обсуждать не хочу. Я все простила, он слишком талантливый человек, чтобы вспоминать неприглядные факты. Когда он ушел из жизни, у меня вообще негативных эмоций по отношению к нему не осталось. Ничего, кроме благодарности судьбе за то, что с этим человеком сделано много прекрасного, я не испытываю. Очень жалею, что его нет, потому что это один из выдающихся украинских режиссеров и гениальный оператор.

— Вы до сих пор живете в этой квартире?

— Да. Когда мы переехали в Киев в 1963 году, ее нам с Юрой как молодоженам выдал директор киностудии Цвиркунов. Это было наше маленькое счастье. В одной комнате располагалась мастерская, где работал Ильенко. В другой — одновременно и спальня, и гостиная. Помню, как однажды в этой крошечной квартире (всего 29 квадратных метров жилой площади при шестиметровой кухне) собралось до 100 человек. Это случилось, когда фильм «Белая птица с черной отметиной» получил первую премию. Гости находились и в квартире, и на лестничной клетке, потому что уместить всех, кто пришел с поздравлениями, было невозможно.

Сейчас дом в упадке, коммуникации никуда не годны, постоянно аварии и поломки. Лифт часто не работает, и приходится подниматься на восьмой этаж пешком. Теперь еще одна беда. Когда мой Миша (второй муж актрисы, бывший директор Театра русской драмы имени Леси Украинки Михаил Саранчук. — «ГОРДОН») умер, его дочка стала претендовать на все мое имущество, снова возник вопрос по поводу квартиры. Я уже полтора года не могу от нее отвязаться. Надеюсь, споры закончатся. Ведь Миша своей прежней семье благородно оставил все, что имел: и квартиру, и дачу. А в последние годы, поскольку были проб­лемы с работой, жил фактически за мой счет.

Я надеюсь, что государство подумает обо мне, защитит и даст нормальную квартиру, чтобы я жила в человеческих условиях. Если бы я снималась на Западе, справилась бы сама. Сейчас я не бедствую, но заработать на приличную квартиру не могу. Считаю, что заслужила нормальное существование.

Кто только не обещал мне помощь! Даже Виктор Черномырдин. Но в последнюю нашу встречу сказал: «Лариса Валентиновна, я все-таки посол России. Почему я должен этим заниматься? Вы много сделали для вашего государства, оно должно о вас позаботиться». Потом я обращалась к не­скольким министрам культуры, все обещали помочь. Но я по-прежнему живу в этой крошечной старой квартирке.

— А как ваша мама, актриса Нина Алисова, попала на съемки «Теней»?

— Ильенко вместе с Параджановым так решили. Мама была красавицей, и все понимали, что такой потенциал надо использовать. Параджанов предложил, мол, она украинка, почему бы ей не сыграть маму Ивана? Она приехала молодой и красивой, а ей сделали грим и состарили. Прежде мама играла дам, княгинь, ученых, знаменитую Ларису Огудалову в фильме «Бесприданница»... А тут надо было сыграть простую сельскую женщину и мать. Она быстро вжилась в роль. Ей очень хотелось работать и сниматься. Параджанов ей безумно нравился, она была в него влюблена как в режиссера. А тут такое предложение, да еще и поездка в Карпаты — она не могла не согласиться.

---

---

— Судя по вашим рассказам, мама — важный для вас человек. Какими были отношения с ней?

— Замечательные. Когда я уехала из Москвы, мы каждый день по телефону говорили — я должна была слышать ее голос. В детстве мне казалось, что она брата любит больше, чем меня. Вадик был похож на нее — очень открытый, подвижный, щедрый, и всегда они находили общий язык. А я была менее близка с ней.

— Вас это не обижало?

— Все вокруг так восхищались мамой, что я тоже смотрела на нее с восхищением и почтением. Обид не было. Мама — идеал, сама жизнь, красота, доброта. Она — словно шампанское. И характер имела дивный. У нас дом всегда был открыт, никогда никакого алкоголя, только чай, сахар и печенье. Все друзья-знакомые приходили и проводили у нас вечера. Мама приглашала гостей, когда ездила на гастроли. Актеры из Армении, Грузии, Прибалтики приезжали и жили у нас по месяцу. Мама говорила так: «Нации все одинаковые — есть талантливые люди или нет. Все добрые и светлые — это мои дру­зья».

Мама чуть ли не до последних дней жизни играла в театре. Однажды она на месяц уехала на гастроли и 30 дней подряд играла в «Бесприданнице». Когда закончился последний спектакль, упала в обморок. В больнице выяснилось, что у нее проблемы со щитовидкой и надо делать операцию. Врачи предупредили, что после она уже не сможет так играть. И она отказалась. Для нее театр был важнее всего.

Отец рано умер. За ней ухаживало много мужчин, но она так и не встретила другого, который бы ее так любил, как когда-то папа. Он был ассистентом режиссера, любимым учеником известного советско­го режиссера Сергея Эйзенштейна. И так рано ушел из жизни... Мама говорила, что я похожа на него внешне и по характеру.

Нас с братом растила бабушка. Вадик учился в школе хорошо, а я намного хуже. В детстве была очень стеснительной и болезненной, у меня была плохая память, я быстро забывала. Мама ходила в школу, говорила с моими учителями, объясняла им, что у меня такая особенность памяти, что я не могу сразу же на следующий день ответить урок, просила, чтобы спрашивали через день. Сейчас уже все по-другому — время и профессия сделали память блестящей. Я помню даже мельчайшие подробности.

— Как вы при таких способностях и стеснительности поступили в театральный институт?

— Сама не понимаю, как это получилось. Мама на два года подписала контракт и уехала в Саратов. Мы остались с бабушкой. Тогда я осмелилась, пошла и поступила во ВГИК. Мама, когда узнала, очень переживала. Спокойно вздохнула только тогда, когда я попала в театр «Со­временник».

— Она на ваши спектакли ходила?

— Конечно. Когда я играла «Бесприданницу» тут, в Киеве, мама специально при­ехала и была так счастлива! Сказала: «Лариса, ты и есть Лариса. Ты сыграла эту роль. И зал так тепло принял!». А я не могла ее не сыграть, потому что по характеру очень похожа на героиню — легкоранимое существо.

— Какую роль вы еще хотите сыграть?

— Я написала пьесу «Жорж Санд и Шопен». Мне очень нравится эта женщина и их отношения с Шопеном. И я могу еще эту роль играть. Мы собирались ее ставить вместе с Константином Риттель-Кобылянским (оперный певец, родился в Киеве в семье актеров, потомок известной украинской писательницы Ольги Кобылянской. Сейчас живет и работает в немецком городе Дюссельдорфе. — «ГОРДОН»). Встречались с продюсерами, но пока не складывается. Еще я мечтала сыграть в пьесе «Вишневый сад» Раневскую. Не получилось. Вообще, Чехов — мой любимый писатель. Особенно ценю слова из его пьесы «Три сестры», когда Маша говорит: «Мы останемся одни, чтобы начать нашу жизнь снова. Надо жить... Надо жить».

Если вы нашли ошибку в тексте, выделите ее мышью и нажмите Ctrl+Enter