Когда министр культуры Фурцева целый час продержала Клавдию Шульженко в приемной, уходя, певица сказала секретарю: «Передайте своей хозяйке, что она дурно воспитана!»

Бог дал Клавдии Шульженко, как минимум, три таланта: певческий (в умении превратить в произведение искусства даже самую заурядную песенку ей до сих пор нет равных), актерский (каждый свой выход на сцену она превращала пусть в маленький, но спектакль) и женский (Клавдия Ивановна была для большой страны законодательницей мод и стиля, она первой надела на сцену брюки и сделала пластическую операцию, причем не за границей, а в Москве).

Песни Шульженко — «Руки», «Первая встреча», «Забытый вальс», «Эх, Андрюша», «Голубка», «Старые письма» — почитатели ее таланта помнят до сих пор, но ни одна из них по популярности не может сравниться со знаменитым «Синим платочком», который во время войны не только вел солдат в атаку, но и спасал им жизнь. Однажды Шульженко получила письмо, в котором рассказывалось: эта песня вывела из окружения 20 маленьких детдомовцев.

До ночи они с единственной и насмерть перепуганной воспитательницей просидели в укрытии, а когда решили выбираться, стало понятно, что сориентироваться в незнакомой местности, да еще и в кромешной темноте, невозможно. И вдруг из окопов послышался голос Клавдии Шульженко: «Помню, как в памятный вечер падал платочек твой с плеч» — вскоре заплутавшие малыши уже были у своих. Недаром на могиле певицы на Новодевичьем кладбище, как алые паруса на могиле Александра Грина, издалека виден яркий синий платок.

СЫН КЛАВДИИ ШУЛЬЖЕНКО ИГОРЬ КЕМПЕР: «ИЗ ОКНА Я ВИДЕЛ КОЛОННУ ЛЮДЕЙ С САНКАМИ, И НА КАЖДЫХ — ЗАВЕРНУТЫЙ В ОДЕЯЛА ТРУП»

Сын Клавдии Шульженко от первого мужа Владимира Коралли был самым любимым мужчиной в жизни знаменитой певицы.

Илья Кемпер: «Мама все всегда держала в себе — что ей пришлось пережить, стало понятно только со временем»

— Игорь Владимирович, имя вашей мамы Клавдии Шульженко неразрывно связано с победой в войне, как и ее песни — «Синий платочек», «Давай закурим!», «Друзья-однополчане»...

— До сих пор 9 Мая, пусть фрагментарно, потому что некоторые его части размагнитились, по телевидению показывают посвященный маминому 70-летию юбилейный концерт, который проходил в Колонном зале Дома союзов. Силу воздействия творчества Клавдии Ивановны на наших солдат трудно переоценить: поднимаясь в атаку, многие из них надевали на штык синие лоскутки и шли в атаку с криком: «За синенький платочек!». Война не обошла маму стороной — они с отцом пережили блокаду, а потом прошли два фронта — Ленинградский и Волховский, а это дорогого стоит.

— Как познакомились ваши родители?

— Это случилось в поезде, в котором начинающая певица Клавдия Шульженко и уже довольно популярный куплетист, фельетонист и чечеточник Владимир Коралли (это псевдоним отца, его настоящая фамилия Кемпер) ехали на гастроли в Нижний Новгород. Мама отцу сразу понравилась, но у нее к тому времени уже был жених.

Что папе было делать? Только отбить! Коралли был ярким и темпераментным мужчиной, очень нравился женщинам. Правда, мамин жених тоже оказался крепким орешком и не хотел ее уступать, пришлось папе раздобыть где-то пистолет и пригрозить ему расправой. Конечно, всерьез никто стрелять не собирался, решение принимала мама, а она выбрала Коралли.

Я появился на свет в 1932 году (кстати, в Харькове, как и мама), когда началась война, мне исполнилось девять лет. Летом 1941 года Шульженко и Коралли были на гастролях в Ереване, а я гостил у родственников в Харькове. Родителям надо было как-то забрать меня домой, в Ленинград, но в том аду, который представлял собой юг страны — ведь именно на него полным ходом наступали немцы, это было невозможно.

Поезд из Еревана, в котором ехали родители, проходил через Харьков, и харьковские родственники попытались подсадить меня в него, но ничего из этого не вышло: состав был настолько забит людьми, что протиснуться в вагон не удалось бы никому.

Меня спас Аркадий Райкин, театру которого, возвращавшемуся с гастролей, руководство железной дороги выделило отдельный вагон. Связь уже работала с перебоями, но каким-то чудом родителям удалось связаться с Аркадием Исааковичем, он забрал меня в Харькове и с рук на руки передал отцу в Москве, а уже оттуда мы отправились домой, в Ленинград.

— Там вашу семью ожидало страшное испытание — блокада?

С папой и братом Колей, 1915 год. Клавдия родилась в селе Гущевка Чигиринского уезда Киевской губернии, отец Иван Иванович Шульженко работал бухгалтером Главного управления железной дороги

— Она показала, какими мужественными людьми были мои родители, с которых я всю жизнь брал пример. Даже когда среди музыкантов начались панические настроения, они не унывали ни минуты и остальных подбадривали: папа — как политрук ансамбля, в котором они работали, мама — как солистка и женщина. В каждой семье люди умирали от голода и холода. Мы в феврале 1942 года потеряли дедушку, маминого папу, но она держалась и, как ни банально это звучит, любила повторять: «Победа будет за нами!».

Когда тучи над городом сгустились еще больше, родителям предлагали эвакуироваться в тыл или хотя бы отправить меня одного. Несмотря на мой несерьезный возраст, мама и папа решили посоветоваться со мной, а я отказался.

Будучи ребенком, я не так остро воспринимал происходящее, но и мои воспоминания не менее ужасны, чем у взрослых. По улицам я один не ходил — это было опасно, меня всегда сопровождал кто-то из взрослых. Для нашего оркестра выделили два автобуса: один — для инструментов, другой — для музыкантов, на нем мы и ездили по городу — в госпиталя, на аэродромы и к линии фронта.

Помню, как видел из окна колонну людей с санками, и на каждых — завернутый в одеяла труп. А с другой стороны — женщины с санками, на которых стоят ведра, они едут к Неве, чтобы набрать в проруби воды.

Во время блокады в городе не было света и воды, не работала канализация. На улицах стояли заметенные снегом и превратившиеся в сугробы автобусы, трамваи и троллейбусы — город никто не убирал, у его жителей не было на это сил. Конечно, мы не голодали так, как другие: родителям, как актерам, давали чуть больше хлеба, чем остальным, да и в Доме Красной Армии нас как могли подкармливали, но все равно постоянное чувство голода я даже спустя столько лет забыть не могу.

— Ленинград ведь еще и бомбили по многу раз в день?

— Когда началась война, мы жили на Кировском проспекте напротив «Ленфильма», у нас была хорошая комната в большой и

В 1928 году состоялся певческий дебют Клавдии Шульженко на сцене Мариинского театра в Ленинграде

дружной коммунальной квартире на пятом этаже старой постройки, с мраморными лестницами и высокими потолками, — они маму и добили.

Каждый раз во время налета, будь то день или ночь, она вместе со мной сначала бежала вниз, а потом взбиралась наверх — лифт не работал. В общем, мама так намоталась — сирены выли по пять раз за ночь, что она пришла в Дом Красной Армии и взмолилась: «Я нахожусь на последнем издыхании, даже не представляю, сколько километров вверх и вниз я уже набегала!». В результате нам в этом самом Доме Красной Армии выделили подвал, помещение бывшей бухгалтерии, — 60 квадратных метров. Нам поставили самую необходимую мебель, но самое главное, что уже никуда не надо было бегать.

Пока был жив дедушка, меня оставляли с ним, после его смерти родители возили меня за собой по всем фронтам, по которым ездили с концертами. Это было спасение, потому что армию в отличие от блокадного Ленинграда все-таки снабжали продуктами. Куда бы мы ни приезжали — в воинскую часть или на аэродром, — нас обязательно кормили и собирали продукты для меня. Особенно я любил бывать в летных частях — пилотам на паек давали шоколад.

«МАМА КАКОЕ-ТО ВРЕМЯ НЕ ВЫСТУПАЛА, ПОТОМУ ЧТО ТЕМА СТРОЕК И КОЛХОЗОВ НЕ БЫЛА ЕЙ БЛИЗКА»

— Как известно, у войны не женское лицо. Клавдия Ивановна рассказывала вам, ей было страшно?

— Особенно часто мама вспоминала случай, когда чуть не погибла. В Волхове они с танцовщицей их ансамбля, кореянкой Аллой Ким, пошли сдавать белье в гарнизонную прачечную. В это время началась страшная бомбежка — целью немецкой авиации были военные эшелоны, скопившиеся на узловой станции. Сбросив все снаряды, немецкие летчики летели над городом на предельно низкой высоте и охотились даже за одинокими прохожими — они их расстреливали из стрелкового оружия.

Один из летчиков заметил двух женщин и погнался за ними, мама с Аллой вжались в стену и видели, как от входящих в нее пуль появляются султанчики из превращенных в пыль камня и цемента. Он летел так низко, что мама смогла разглядеть лицо пилота. Самолет ушел на разворот, и за это время они успели добежать до пожарной части и спрятаться под навес — только это их и спасло. Услышали, как пули, как дождь, стучат по навесу, но женщин они уже не достали. Помню, мама пришла бледная как смерть, с дрожащими руками.

Перед концертом, Москва, 1938 год

Таких страшных моментов на войне было очень много. Мама часто ездила по ладожской «дороге жизни» — давала концерты на пристани, находившейся на противоположной стороне озера. А немцы бомбили Ладогу нещадно, стреляли по машинам, хотя знали, что там везут обессилевших от голода людей и детей, многие из которых остались сиротами. Под одну из таких бомбежек мы и попали. Меня тут же затащили в землянку, но я, как любой ребенок, был ужасно любопытным и решил выйти и посчитать самолеты — их было 84. Когда все закончилось, мама совершенно спокойно поинтересовалась у меня: «Ну и что ты там видел?».

— Она не показала своего страха?

— Как я сейчас понимаю, мама собрала все силы в кулак, чтобы я не понял, как сильно она за меня испугалась. Мама вообще все всегда держала в себе, что ей пришлось пережить, стало понятно только со временем — война отразилась и на ее вегетативной системе, которая была изношена, и на нервах и, конечно же, на сердце.

После войны Клавдии Ивановне предложили: «Выбирайте, где будете работать, — В Мосгосэстраде или в Ленгосэстраде?». Она ответила: «Я обожаю Ленинград, считаю, что это самый красивый город в нашей стране, и всегда с трепетом ехала туда на гастроли. Но после того, что мне довелось там перенести, жить в нем я больше не смогу — буду ходить по улицам и вспоминать тот ад. Да, разрушенные дома восстановлены и покрашены, но я-то помню их совсем другими». Мы переехали в Москву, но мама всегда с удовольствием ездила выступать в Ленинград — там на нее снисходило какое-то особенное творческое вдохновение.

— Можно сказать, что руководство страны ценило Клавдию Ивановну по достоинству?

— Мама не была обижена — ее не обходили ни наградами, в том числе такими, как ор­ден Ле­ни­на, орден Красной Звезды и орден Трудового Красного Знамени, ни

В 1930 году Клавдия вышла замуж за эстрадного певца Владимира Коралли, их союзстал не только семейным, но и творческим

званиями — Шульженко была народной артисткой Советского Союза. Вот только получала все это она позже других. Может, потому, что в ее творчестве превалировала любовная лирика, даже ее концерт назывался «Песни о любви». В годы восстановления, когда нужно было поднимать боевой дух народа и страна нуждалась в песнях агитационно-наступательного характера, мама даже какое-то время не выступала, потому что тема строек и колхозов не была ей близка.

Шульженко получила звание заслуженной артистки РСФСР позже многих других актеров. Некоторые из них были этого достойны, другие же вызывали в этом смысле серьезные сомнения, тем не менее наверху сочли, что у них больше оснований, чем у Шульженко. Может, она его бы и не получила, если бы не крупный политработник, который пришел к ней на концерт, когда она гастролировала в Севастополе.

«Почему вы до сих пор только заслуженная?» — спросил он у мамы. «Так другого звания не присваивают», — развела руками она. Уехав в Москву, этот начальник устроил там разнос, и где-то через месяц мама получила звание народной артистки Российской Федерации. История повторилась и со званием народной артистки Советского Союза: все уже давно его получили, а Шульженко никто ничего не давал и даже не обещал. Приехав на гастроли куда-то за Урал, мама вышла из самолета, и к ней со всех сторон бросились люди с цветами: «Поздравляем!». — «С чем?» — удивилась мама. «По радио передали, что вам присвоили звание народной артистки Советского Союза».

— Как Клавдия Ивановна готовилась к выступлению — начинала настраиваться уже с утра?

С мужем и сыном, 1941 год. «Родители возили меня за собой по всем фронтам, по которым ездили с концертами. Это было спасением, потому что армию в отличие от блокадного Ленинграда все-таки снабжали продуктами»

— Каждый день независимо от того, выступала она или нет, знакомые и соседи по дому, в котором мы жили, приходили к нам в квартиру, как на концерт. Приносили свои стульчики и табуретки, садились около рояля, потом приходил пианист и начиналось представление — мама полностью прокатывала программу сольного концерта, причем делала это с полной отдачей — не щадя голоса, со всеми взглядами и жестами. В те дни, когда ей нужно было вечером выступать, она давала два полноценных концерта.

Для работы Клавдии Ивановне нужно было вдохновение. Многие композиторы, приносившие ей свои песни, обижались на маму за то, что она не сразу брала их в работу. Другие исполнители, выучив новое произведение за сутки, тут же пели их со сцены. Шульженко так не могла, ей надо было проработать каждую песню, смешав нюансы, необходимые для характерного для нее постановочного исполнения. Когда кто-то из авторов спрашивал, почему она до сих пор не поет его песню, отвечала: «Она еще не созрела». Зато когда она выходила на сцену, отработав все до мелочей, это уже был не просто вокал, а маленький спектакль.

— «Руки, вы словно две большие птицы», — пела Клавдия Ивановна. При помощи жестов она могла передать тончайшие нюансы настроения — своего и героини своей песни.

— Сценарист, режиссер, актер, первый ведущий программы «Кинопанорама» Алексей Яковлевич Каплер, прославившийся еще и тем, что ухаживал за дочерью Сталина, за что и попал в лагеря, очень любил слушать, как мама поет, с удовольствием ходил на ее концерты. Каплер был желанным гостем у нас в доме и часто рассказывал, как во время войны ездил с делегацией в Соединенные Штаты, в Голливуд, где его принимала сама Марлен Дитрих. «Знаете, Клавдия Ивановна, — говорил Алексей Яковлевич, — если бы у меня была возможность взять вас в Штаты, вы бы пользовались там грандиозным успехом».

И таких отзывов от очень авторитетных людей было много. Маму очень ценил знаменитый актер Николай Павлович Хмелев, игравший Каренина в легендарной мхатовской постановке «Анна Каренина», а впоследствии ставший директором и худруком этого театра.

На репетициях и собраниях труппы он любил повторять: «Если хотите учиться драматическому искусству, ходите на концерты Шульженко». Об этом рассказывала Алла Константиновна Тарасова, с которой мои родители как-то встретились во время гастролей в Риге: великая актриса пришла к ним в гостиничный номер, беседуя, они просидели вместе всю ночь.

«КОГДА ЗВУЧАЛИ СИРЕНЫ, ПРЕДУПРЕЖДАЮЩИЕ О НАЛЕТЕ, МАМА ХВАТАЛА В ОДНУ РУКУ МЕНЯ, А В ДРУГУЮ — НЕСЕССЕР С ФРАНЦУЗСКИМИ ДУХАМИ И БЕЖАЛА В БОМБОУБЕЖИЩЕ»

— В Советском Союзе Клавдия Шульженко была образцом стиля и элегантности. Наверное, при тогдашнем дефиците это было трудно?

— Маме шила знаменитая в те времена портниха Елена Ефимова, работавшая с женами членов правительства и ЦК и такими звездами, как Любовь Орлова, Цецилия

После концерта в Четвертом полку аэростатов заграждения противовоздушной обороны Ленинградского воздушного флота (Клавдия в центре в белой блузке), август 1941 года. Во время блокады Ленинграда Шульженко дала более 500 концертов для солдат

Мансурова, Валентина Серова, Людмила Целиковская. Она единственная в стране получала прямо из-за границы журнал Vogue — у нее было на это специальное разрешение от вышестоящих органов.

Ефимова звонила: «Клавдия Ивановна, приходите, я получила новый номер журнала». Они вместе выбирали модель, которая идеально подошла бы маме, обсуждали детали. Иногда Клавдия Ивановна придумывала фасоны сама — у нее был безупречный вкус. Ее знакомые, из тех, кто часто гастролировал за границей и знал, что мама любит носить, привозили ей платья и кофточки. Туалеты для юбилейного концерта для Шульженко шил Вячеслав Зайцев.

Даже во время войны, в окопах, мама выступала в нарядных платьях — так она напоминала солдатам о доме, о мирной жизни, о любимых женщинах. Вообще, Клавдию Ивановну можно с полным правом назвать законодательницей мод и стиля. Миллиардер Шабтай Калманович, которого недавно убили, в одном из своих последних интервью сказал, что считает Клавдию Шульженко эталоном красоты и духовности. На мой взгляд, называть маму красавицей — некоторое преувеличение, она была интересной женщиной — не более, но одухотворенность имеет для внешности большое значение. Мне было лестно это слышать.

— Говорят, у Клавдии Ивановны были две слабости — духи и косметика?

— В основном, конечно, духи. Это увлечение мама унаследовала от своего отца, моего деда, Ивана Ивановича Шульженко. При царском режиме он работал бухгалтером в управлении Харьковской железной дороги и неплохо зарабатывал. У деда было два хобби — он собирал французские духи и швейцарские карманные часы. На каждый праздник он дарил папе часы («Лонжин», «Патек Филипп», «Мозер»), а маме — духи, в результате чего у нее собралась неплохая коллекция.
Клавдия Ивановна держала ее в большом черном кожаном несессере, который берегла как зеницу ока. В Ленинграде, когда звучали сирены, предупреждающие о налете, она хватала в одну руку меня, а в другую — этот несессер и бежала в бомбоубежище. Мама часто меняла ароматы, но больше всего любила «Мицуко» от «Герлен». Помню, впервые попав за границу, я увидел на полке в магазине знакомый флакончик и купил, не раздумывая. Дома, когда дарил жене, сказал: «Это любимые духи моей мамы».

— Почему такие выдающиеся женщины, как Клавдия Шульженко, редко бывают счастливы в личной жизни?

С кинооператором Георгием Епифановым Шульженко познакомилась в 1956 году, он был младше на 12 лет и был влюблен в нее с 1940-го, когда впервые услышал, как она поет. Они прожили в гражданском браке восемь лет

— Не знаю, как у других, а мама, как мне кажется, просто была очень требовательна к своим избранникам. С моим отцом она прожила четверть века (к сожалению, серебряную свадьбу они так и не успели отпраздновать), видимо, за это время у обоих накопилась усталость друг от друга. К тому же не обошлось без постороннего вмешательства: кто-то все время нашептывал маме на папу, а папе — на маму.

Поводов для взаимной ревности они, на мой взгляд, не давали, просто, как люди творческие, могли кому-то улыбнуться или с кем-то невинно пофлиртовать, но в глазах и устах «доброжелателей» все это вырастало чуть ли не в измену. Мама сама подала на развод, хотя и очень из-за этого переживала — все-таки тяжело резать по живому. Какое-то время они с отцом вообще не общались, но постепенно папа начал заходить к нам в гости. К сожалению, каждая такая встреча проходила по одному и тому же сценарию: сначала родители вполне мирно общались, но потом начинали припоминать друг другу обиды, ссорились и, разругавшись, долго не разговаривали.

Потом мама вышла замуж за своего давнего поклонника и обожателя (он любил маму издалека, даже не будучи ей представленным) оператора Георгия Епифанова. В гражданском браке они прожили восемь лет, и все это время мама была счастлива, хотя многие и осуждали ее за эти отношения — Епифанов был младше Шульженко на 12 лет.

— В последние годы жизни Клавдия Ивановна жила в скромной квартире, главным украшением которой был...

— ...концертный рояль, принадлежавший раньше Шостаковичу. Великий композитор очень любил играть в карты и часто проигрывался в пух и прах. Однажды, чтобы заплатить карточный долг, Дмитрию Дмитриевичу пришлось продать рояль — его купили мои родители, написав расписку, которая хранится сейчас в музее. Квартиру же мама не получила от государства, как многие другие, а купила на собственные деньги — это был кооперативный дом для работников культуры, там жили артисты эстрады и цирка. Общий объем двухкомнатной квартиры — 32 квадратных метра, из которых кухня — 5,5 метра.

Когда мама ездила в Германию на гастроли по нашим военным округам, к ней как-то приехал один из помощников Брежнева, который в это время находился в ГДР, но в другом городе: сказал, что Леонид Ильич приглашает ее в свою резиденцию. Мама была человеком абсолютно несведущим в политике, поэтому, когда я спросил ее, кто, кроме Брежнева, присутствовал на том банкете, она ответила: «Какой-то венгр и какой-то немец».

С Александром Вертинским и Иваном Козловским

Оказалось, что это — генсек Венгрии Янош Кадар и руководитель Германии Эрих Хонеккер. Брежнев признался, что является маминым поклонником еще со времени своей работы в Днепропетровске. Приехав как-то в командировку в Ленинград, он увидел афишу: «Клавдия Шульженко. Сольный концерт в Летнем театре» и подумал: «О, хохлушка — надо сходить!». «Особенно мне понравилась песня, исполняя которую вы рвете какую-то бумажку, — сказал тогда Брежнев, — вы не могли бы спеть ее сегодня?».

Речь шла о песне «Записка». Спустя какое-то время, когда Брежневу в Новороссийске вручали «Золотую Звезду» Героя Советского Союза, маму снова попросили выступить для него. Летела она туда первым самолетом, вместе с его охраной. Торжества устраивали на стадионе, после чего все были приглашены на большой банкет. В приватной беседе Леонид Ильич спросил, нет ли у Клавдии Ивановны каких-то просьб к нему.

— Такие шансы выпадают нечасто...

— Мама и попросила. Во-первых, министр культуры Фурцева из всех пенсий, возможных для работников искусств, дала Шульженко самую маленькую — 180 рублей,

«Она знала массу женских хитростей, благодаря которым сохраняла привлекательность даже в преклонном возрасте»

что было несправедливо. Екатерина Алексеевна почему-то вообще недолюбливала маму, как-то целый час продержала ее в приемной. Уходя, Шульженко сказала секретарю: «Передайте своей хозяйке, что она дурно воспитана!». Екатерина Алексеевна это запомнила.

Во-вторых, мама просила выделить для нее квартиру. Дело в том, что у нас с женой тогда родился ребенок, а жили мы в коммуналке. Мама хотела переехать в новую квартиру, а мне отдать свою. Вообще-то, Клавдия Ивановна стояла на очереди на жилье в высотном доме на площади Восстания, но Фурцева (она как-то даже с концерта ушла, когда объявили мамино выступление) собственноручно вычеркнула ее из этого списка.

Конечно, сам Брежнев этими делами не занимался, но его помощник исполнил все просьбы Клавдии Ивановны. Правда, в последний момент она передумала переезжать на новое место (не захотела расставаться ни со своим домом, ни со своими соседями) и отдала квартиру мне. Так я стал владельцем жилплощади на улице Горького. Мама же была человеком скромным — жила без личной машины, на концерты ее возила служебная «Волга», по личным делам мама ездила на метро.

Наверное, эта история с Брежневым была единственной, когда мама к кому-то обратилась за помощью, обычно она этого не делала. Во времена тотального дефицита выбор продуктов в магазинах был более чем скоромным. Что-то вкусненькое можно было купить только в Елисеевском гастрономе, но тогда пришлось бы идти на поклон к его директору.

Многие актеры заводили с ним дружбу, а Шульженко не хотела — гордая была. Покупала продукты на рынке, хоть и очень дорого, а что делать? «Я работаю на рынок», — любила шутить мама. Она обожала домашний творог и раннюю клубнику, но есть все это сама, в одиночестве, не умела. Стоило кому-то прийти в гости, как весь дефицит тут же выставлялся на стол и моментально исчезал.

— Кто помогал Клавдии Ивановне по хозяйству?

— У нее работала уникальная женщина Шура, которая была не только и не столько домработницей, сколько костюмершей и другом. Многое по дому мама делала сама, она была замечательной хозяйкой. Как-то ее отец, мой дедушка, сказал: «Когда тебе будут ставить памятник, в одной руке у тебя должна быть лира, а в другой — тряпка». Мама постоянно протирала пыль и мыла полы — любила, чтобы везде было чисто.

Приезжая с гастролей, тут же проводила пальцем по мебели и роялю — если находила хоть пылинку, скандал был обеспечен. Мама очень хорошо готовила, особенно ей удавались котлеты. За мной следила, чтобы я был опрятно — во все вычищенное и выглаженное — одет, уроки мы, несмотря на мамину занятость, часто делали вместе. Когда Клавдия Ивановна стала меньше выступать, а Шуре нужно было зарабатывать, она перешла к Ольге Воронец, а последним ее шефом стал Иосиф Кобзон. К сожалению, Шуры уже нет.

Маму очень подкосила необходимость уйти со сцены — она привыкла к концертам, гастролям, обожанию со стороны зрителей, и когда все это закончилось, стала сдавать на глазах. Часто лежала в больницах, да и дома все хворала. Мама очень переживала из-за того, что многие ее знакомые, которые раньше были частыми гостями в нашем доме, вдруг забыли о ней и перестали даже звонить. Не изменили Клавдии Шульженко только Алла Пугачева и Иосиф Кобзон.

— Незадолго до смерти Клавдии Ивановны вы с ней часто виделись?

Людмила Лядова: «Мне кажется, Клавдии Ивановне не хватало мужского внимания. Помню, как-то она мне сказала: «Милочка, я так одинока!»

— В последние два года я жил с ней, из-за чего со мной развелась жена. Поскольку я продолжал работать, мамины соседи подменяли меня, если я не успевал вовремя подъехать. Готовил ей еду, оставлял ее в холодильнике, в обеденный перерыв мотался домой и обратно. Спасибо, начальство относилось ко мне с пониманием и не отслеживало мое присутствие на работе поминутно. Я приезжал, подогревал обед, кормил маму, ждал, пока она уснет, и только потом отправлялся обратно. Вечером мы вместе ужинали.

Когда маме стало плохо, я был на работе. Мне позвонили, я тут же примчался, но она уже никого не узнавала — находилась в какой-то прострации. Маму забрали в больницу, где она впала в кому и, пролежав так две недели, умерла, не приходя в сознание...

КОМПОЗИТОР ЛЮДМИЛА ЛЯДОВА: «КАЖДОЕ УТРО КЛАВДИЯ ИВАНОВНА ДЕЛАЛА ДОВОЛЬНО СЛОЖНУЮ ГИМНАСТИКУ И СТАРАЛАСЬ ПРАВИЛЬНО ПИТАТЬСЯ»

Людмила Лядова не только писала для Шульженко песни, но и дружила с ней.

— Людмила Алексеевна, как вы познакомились с Клавдией Шульженко?

— Благодаря песне «Когда-нибудь», которую я написала на стихи Олега Милявского. Она так понравилась Клавдии Ивановне, что она сразу сказала: «Буду ее петь!». Поскольку репетировала Шульженко долго и обстоятельно, я стала часто бывать в ее двухкомнатной квартирке на улице Усиевича. Помимо «Когда-нибудь», Клавдия Ивановна исполняла еще три моих произведения — романс «Остановись», вальс «Женщина» и песню «Телефонный звонок». Слушая, как она поет, я пыталась раскрыть тайну Шульженко — понять, почему, не обладая особо сильным голосом, она смогла стать выдающейся певицей.

— Поняли?

— Прежде всего у Клавдии Ивановны была замечательная дикция — любое ее слово, даже произнесенное шепотом, было слышно в самом дальнем уголке зрительного зала. Шульженко считала, что невнятная речь актера — признак неуважения к зрителям, она не могла себе этого позволить. Было ей свойственно и редкостное трудолюбие: над дикцией и голосом она работала каждый день — не считала возможным пропустить хотя бы одну репетицию: как бы Шульженко себя ни чувствовала, все равно, проснувшись утром, она тут же становилась к роялю.

Ну и, конечно, Клавдию Ивановну отличала задушевность исполнения — каждому, кто ее слышал, казалось, что она поет именно о нем и для него. В ее песнях был смысл, сюжет, хорошие стихи, а не набор слов, как у многих современных певцов. В отличие от нынешних, в основном самозваных, Клавдия Шульженко была настоящей Примадонной советской эстрады.

— А загадку женственности Клавдии Ивановны вам разгадать удалось?

— Она знала массу женских хитростей, благодаря которым сохраняла привлекательность даже в преклонном возрасте. Так, Клавдия Ивановна обожала ро­зовый цвет,

С Эдитой Пьехой. «У мамы был безупречный вкус, ее можно с полным правом назвать законодательницей мод и стиля»

который, как она считала, освежает лицо, а потому молодит женщину. Правда, в то время, когда мы с ней общались, ро­зовых вещей она в силу возраста уже не носила, зато в ее спальне все было розовым — занавески, абажур, покрывала на кровати и креслах и халаты хозяйки.

Ну а то, что Клавдия Ивановна одевалась с большим вкусом, знали все, кто хоть раз видел ее на сцене. Мне посчастливилось побывать на одном из последних ее концертов, который прошел в Колонном зале Дома союзов.

Первое отделение Клавдия Ивановна пела в жемчужно-сером платье, которое во втором сменила на небесно-голубое. Платья Шульженко всегда были не просто элегантными, а создавали образ, несли смысловую нагрузку, подчеркивая драматические или лирические моменты ее исполнения. Любимым головным убором Клавдии Ивановны была чалма, причем Шульженко умела так ловко и красиво ее завязывать, что самый простой платок в ее руках в считанные минуты превращался в произведение искусства. Косметику Клавдия Ивановна использовала только французскую.

— Как она ее доставала в Советском Союзе?

— Друзья и знакомые привозили ей ее из Парижа целыми наборами. Клавдия Ивановна часто говорила, что мечтала побывать в этом городе, чтобы поклониться могиле своей любимой певицы Эдит Пиаф, но этого не случилось — дальше стран социалистического лагеря она за границу не ездила.

Что же до косметики, то самым любимым средством Шульженко по уходу за кожей лица было... оливковое масло. Я переняла у нее эту манеру и каждый день, если не нужно никуда торопиться, мажусь им — оно прекрасно впитывается, поэтому и результат дает молниеносный. Владела Клавдия Ивановна и искусством грима — она знала, что у нее красивые глаза, и умела при помощи декоративной косметики правильно их подчеркнуть.

— Она не располнела даже с возрастом, как ей это удалось?

С Аллой Пугачевой

— Каждое утро Клавдия Ивановна делала довольно сложную гимнастику и старалась правильно питаться. Больше всего звезда советской эстрады любила салаты, которые умудрялась делать из всего, что есть в холодильнике. Брала, например, длинный китайский салат, который особенно любила, добавляла в него сваренное вкрутую яйцо, натертый на терке свежий огурец и заправляла все это смесью из сметаны (или майонеза — в зависимости от того, что у нее было), сахара и лимонного сока — вкусно и полезно. Сок лимона она добавляла и в другой свой салат — витаминный, состоящий из яблок, моркови и меда.

— От чего больше всего страдала знаменитая певица в старости?

— От одиночества. Нет, конечно, у нее были сын и домработница, которая исполняла любую ее прихоть и терпела все причуды и капризы больного человека, но мне кажется, Клавдии Ивановне не хватало мужского внимания. В поклонниках она недостатка не испытывала, ей часто звонили, присылали записки и цветы (Шульженко очень любила цикламены — белые, красные, фиолетовые, но больше всего розовые), но ничего серьезного она им не позволяла, а замуж после расставания со своим вторым мужем Георгием Епифановым так больше и не вышла. Помню, как-то она мне сказала: «Милочка, я так одинока!». Сколько же боли и страдания было в этих словах...

Если вы нашли ошибку в тексте, выделите ее мышью и нажмите Ctrl+Enter