Напрасные слова

Юлия ПЯТЕЦКАЯ. «Бульвар Гордона» 4 Июля, 2007 00:00

«Я думаю, каждый человек хоть раз в своей жизни отдыхал в Сочи», — с вызовом говорила главная героиня фильма «Москва слезам не верит». Отдыхал не каждый... Но каждый хотел. Каждый нормальный трудолюбивый советский человек стремился хоть раз отдохнуть в Сочи, купить югославский гарнитур (в крайнем случае румынский), замшевую куртку и «жигули». Каждый культурный — имел в доме гитару, портрет Хемингуэя, годовую подписку на «Иностранную литературу» и хоть раз в жизни обязан был побывать в БДТ. В Ленинградском большом драматическом театре времен Георгия Товстоногова.

Великий Товстоногов, Гога всемогущий, глубокоуважаемый Георгий Александрович — наиболее яркий и непостижимый феномен эпохи Совка. Его прижизненная, а тем более посмертная слава меркнет по сравнению с прижизненным и посмертным успехом Высоцкого, авторитетом Тарковского и брендом Любимова, но в том, что принято считать искусством, Товстоногов сделал не меньше, чем армия диссидентов и борцов с режимом. Он не дразнил власть, не лез на рожон, не бросался на амбразуру. Но именно у него можно было услышать и понять то, что услышать и понять больше было негде. К Товстоногову ходили по делу, а не просто посидеть. Он работал со смыслом, а не с костюмами и светом и, зная толк в интригах, никогда не врал в главном.

Гога всемогущий являлся государством в государстве, монархом в монархии, императором в империи. Во многом таким же страшным, безжалостным и саблезубым монстром, как страна, в которой он имел счастье жить и трудиться. Таким же огромным... Только у него был свой алтарь, у СССР — свой. А значит, и жертвоприношение разным.

В колыбели революции, среди заплеванных постаментов с облезшей позолотой, под носом у Политбюро ЦК КПСС как-то незаметно для всех Товстоногов раздул мощнейший культурный очаг, свил дворянское гнездо, сколотил касту избранных. Не салон для мелких буржуев, вип-сектор для своих и землянку для инакомыслящих... Избранные — это прежде всего зрители, многотысячная уличная элита, которая, несмотря на загаженные передовицами и политинформациями мозги, в те времена, на мой взгляд, была гораздо чутче, чем нынешняя театральная публика. Настоящий совок всегда безошибочно знал (и знает до сих пор), когда в него заталкивают очередную порцию слипшейся лапши с котлетками, когда — бублик, когда — дырку от бублика, а когда с ним разговаривают как с равным. Театр — это когда разговаривают. О том, о чем не с кем и недосуг поговорить.

От Товстоногова зависели, его боялись, с ним не спорили, о нем не сплетничали, на него не доносили. В его адрес не принято было шутить и иронизировать. На вы и шепотом. С тихим благоговейным трепетом. Не понравиться ему — значило крупно проиграть, а любые протестные акции внутри коллектива подавлялись жестко и быстро. «Имейте в виду, — заявил он на одном из первых собраний БДТ, когда решил уволить 60 процентов труппы, — я, в принципе, несъедобен...». Гога был не столько несъедобным, сколько недосягаемым, поэтому БДТ так и не превратился в террариум единомышленников. Один крокодил — это еще не террариум. Это экзотика.

«С его высоты все остальные режиссеры выглядели пигмеями», — многие годы спустя напишет Марк Розовский в своей книге «Дело о конокрадстве». Насчет пигмеев — вопрос спорный, но Товстоногов действительно поднял планку слишком высоко. И пока он был жив, планка держалась.

Пошлость — наиболее прилипчивая и пронырливая вещь в искусстве, способная проникать в любые щели и зазоры, удачно маскируясь под что угодно: свежее слово в искусстве, авангардное видение и прогрессивное мышление. Пошлость — не голая женщина, половой акт и ненормативная лексика на экране и сцене, которых с некоторых пор все так боятся. Пошлость — это торжествующая глупость и атакующая серость. То, чего на дух не выносил Товстоногов. Поэтому цель, к которой он шел всю жизнь, оправдывала его средства.

Нынешние киевские гастроли питерского театра посвящены памяти Кирилла Лаврова, выдающегося советского артиста, недавнего худрука БДТ. Разоренное дворянское гнездо. Затухающий очаг. Разросшийся и бесполезный вишневый сад, плодоносящий маленькой горьковатой сморщенной вишней. Напрасные слова... Буквально через 10 минут после начала «Вассы Железновой» понимаешь, что от когдашнего БДТ ничего не осталось. Вернее, осталось немного... Гогино имя, украшающее нынче фасад Большого драматического и работающее в основном как рекламная фишка, да горсть актеров.

Нет, горсть все-таки не получается. На этот раз их было двое — Алиса Фрейндлих и Олег Басилашвили. Незатейливая трехактная постановка «Калифорнийская сюита» по новеллам американца Нила Саймона о странностях любви и супружеской жизни. Переаншлаг. В битком набитом зале Театра Франко с рядами приставных стульев процентов 80 женщин, пришедших посмотреть на «мымру». Кино все еще является для нас важнейшим из искусств, и если бы Алиса Бруновна 30 лет назад не сыграла Калугину в «Служебном романе», большая часть женщин осталась бы дома.

«Подумать только: это платье стоит две тысячи долларов, а я выгляжу в нем, как Ричард III! У меня справа определенный горб!». Она выглядит сногсшибательно. Ей 72 года, и ей по-прежнему идет не только платье, но и брючный костюм. У нее по-прежнему приятный тембр, неправильный прикус, она с наслаждением курит. Играть для нее так же естественно, как дышать, и столь фантастическую органичность на сцене увидишь редко. Вдох — выдох, вдох — выдох. Уходящая натура, целебная радиация, в лучах которой просто приятно побыть.

Несколько лет назад Фрейндлих давала в Киеве пресс-конференцию. Сбежались со всего города. Журналисты, репортеры, телевидение... Не протолкнуться. Алиса Бруновна протолкнулась, уселась, достала сигарету, закурила, улыбнулась. Гробовая тишина. Она с интересом смотрит на нас, мы на нее. Молчим. Минута, другая... Пять минут... Фрейндлих, затягиваясь: «Может, спросите что-нибудь?». Я не помню, о чем спрашивали ее тогда... Сегодня я задала бы ей единственный вопрос: «Как вы уцелели?».