Анатолий КАРПОВ: «В тот день, час и, может, даже минуту, когда в Токио мы с Фишером начали закулисные переговоры, в Амстердаме Корчной зашел в полицейский участок и попросил политического убежища»

Так повелось, что в советских шахматах политики было, пожалуй, больше, чем спорта. Еще бы — для правящего коммунистического режима шахматы стали символом интеллектуальной мощи, почти безоговорочного превосходства... Огромная необъятная страна, от Москвы до самых до окраин, приникала во время матчей на первенство мира к телевизорам и радиоточкам, жила эндшпилями и дебютами. Доходило до того, что помощник председателя Президиума Верховного Совета СССР Подгорного мог позвонить спортивному комментатору Синявскому и взволнованно уточнить: «Николай Викторович не успел записать, где стоит белая ладья, — не подскажете?»... В начале 70-х на мировом шахматном небосклоне ярко зажглась звезда Анатолия Карпова. Это о нем, многократном чемпионе мира, обладателе 11 шахматных «Оскаров» и одном из первых официальных советских миллионеров, поклонники уже много лет слагают легенды (впрочем, неотличимые от правды)... Это ему после победы в Багио Брежнев якобы сказал: «Взял корону — держи!». Это о нем и Корчном во время того же скандального матча известный московский бард Леонид Сергеев написал:

Вот, справа, он - кумир всего народа, Пьет лишь кефир в ответственный момент! Вот, слева, он - без племени, без рода, С презрительным названьем - «претендент».

Это его сатирик Аркадий Арканов не без ехидцы окрестил «героем социалистического труда нашего времени». Сразу два министра обороны СССР хотели произвести Карпова в полковники: сперва маршал Гречко, а потом, чуть позднее, Устинов. «Зачем мне полковник? Я и так в шахматах генерал», — ответил тогда Карпов. Были, правда, в жизни Анатолия Евгеньевича и проигранные битвы. В 85-м с шахматного трона его сверг молодой, нахальный, не признающий авторитетов Гарри Каспаров. И это когда Карпов был как нельзя более уверен в своих силах (а уж хладнокровия ему, поверьте, не занимать)! В первом матче с Каспаровым (он оказался самым продолжительным в истории шахмат — длился пять месяцев!) Анатолий ехал на доигрывание 27-й отложенной партии в страшный гололед, и на повороте машину занесло. Повезло, что дорога была пустая — встречный поток стоял на красном сигнале светофора... Автомобиль Карпова сделал три полных оборота и уперся в бордюр. Глядя, как мимо проносятся машины, гроссмейстер и его шофер минуту постояли, перевели дух. «Живой?» — спросил у выбивавшего зубами дробь водителя Анатолий Евгеньевич. Тот с трудом выдавил: «Вроде да». — «Ну поехали». Отложенную партию чемпион выиграл и повел в матче со счетом 5:0... Говорят, Карпов слишком уверовал в свою звезду, но, как бы там ни было, в случае с Каспаровым уникальное самообладание ему не помогло. Всего за звание чемпиона мира они сыграли пять матчей, однако вернуть себе утраченный титул Анатолий Карпов так и не смог. Что интересно, в этом противостоянии Гарри преподносил себя как человека новой формации, прогрессивных взглядов, а соперника клеймил карьеристом и любимчиком КПСС, между тем Карпов вступил в партию в 28 лет, будучи уже дважды чемпионом мира, а Каспаров — в 18: совсем зеленым, неоперившимся. Некий заочный спор между двумя К продолжался вплоть до марта 2005-го, когда Каспаров объявил, что уходит из шахмат. А вот Карпов, хотя и на 12 лет старше, на покой пока не собирается. Дома бывает от силы три-четыре месяца в году, по-прежнему мотается по миру, открывает для российских детей шахматные школы, дает сеансы одновременной игры заключенным... «С 1984 года, когда начались эти безумные матчи с Каспаровым, больше 10 дней подряд я не отдыхал», — признается он. За 40 лет в профессиональных шахматах супергроссмейстер сыграл две с половиной тысячи партий и победил в 158 турнирах — абсолютный рекорд, к которому никто пока не приблизился. Иногда кажется, что 55-летний маэстро все еще пытается что-то доказать... Каспарову? Себе? Другим? Недавно его ярый недруг, неистовый Виктор Корчной не без сожаления заметил: «Я очень многое сделал, чтобы создать Карпову негативную популярность, и все равно в Западной Европе он имеет более позитивную славу, чем Каспаров, там его реноме лучше»...

Фото Александра ЛАЗАРЕНКО

«В ГОДЫ МОЕГО ДЕТСТВА ПОНЯТИЯ «ВУНДЕРКИНД» НЕ СУЩЕСТВОВАЛО»

— Если честно, Анатолий Евгеньевич, удивительно, что мальчик из простой рабочей семьи, родившийся в далеком уральском городе Златоусте, — я там бывал — увлекся вдруг шахматами. С чего бы?

— По-моему, ничего необычного нет: отец эту игру любил и приучил к ней меня... Детство моему поколению выпало очень тяжелое. Сестра (она на пять лет старше) вообще горя послевоенного хлебнула, а я родился в 51-м, когда жизнь более-менее начинала налаживаться. Уже не было голода, что-то стало появляться на прилавках... Отец поступил в Московское высшее техническое училище имени Баумана — там, на базе одной из самых сильных индустриальных школ, организовали ускоренное обучение: после войны стране нужны были специалисты.

Учиться его отправили от завода, поэтому он получал не простую стипендию, а производственную, но и она была невелика. Жить приходилось на два города: он в Москве, мы в Златоусте, а мама, у которой на руках оказалось двое детей, не работала. По вечерам что-то на заказ шила, но все равно не понимаю, как отец справлялся, ведь большую часть стипендии отсылал нам на Урал. Конечно, когда он вернулся, дела сразу пошли лучше, потому что специалистов такого класса было немного. Отец прошел все ступеньки: был рабочим, мастером, начальником цеха, а вернувшись из Москвы в Златоуст, сразу же стал руководителем крупного производства...

По вечерам я смотрел, как сражался отец в шахматы со своими приятелями, и постепенно меня увлекла игра. Поначалу шахматные фигуры использовал как игрушки. Устраивал, так сказать, военные баталии: кони у меня, естественно, были кавалерией, ладьи — артиллерией...

— Может, еще и «в Чапаева» рубились?

— А почему нет — это же интереснее, чем в шашки. Особенно мне нравилось смотреть, как конь врывается в лагерь противника, — все разлеталось, и дальше можно было снести весь строй. Во что только я не играл, но где-то года в четыре с небольшим отец стал объяснять мне шахматные азы. Что интересно, мат никогда не ставил: заново расставлял фигуры и терпеливо все повторял... В семь лет моими шахматными приятелями были ровесники сестры — двое из них даже учились с ней в одном классе.

— Вас называли вундеркиндом?

— Тогда (улыбается)и понятия такого, наверное, не существовало, но в пять лет я умел очень хорошо считать, в начальных классах опережал даже учителя по арифметике. Школа вообще мне легко давалась, поскольку и память не подводила, и усердие имел определенное. Хотя не могу сказать, что корпел над уроками: домашние задания делал быстро, устные вообще не учил...

В пять лет Толя Карпов очень хорошо считал, в начальных классах опережал даже учителя математики, но понятия «вундеркинд» тогда еще не существовало

— На мой взгляд, в советское время талантам было пробиться легче, потому что это так не зависело от денег и скрытых возможностей родителей. Если ребенок заметно выделялся — ему, как правило, открывалась прямая дорога в Москву. По ней вы и отправились?

— Ну, насчет дороги в Москву я бы так не сказал, но, конечно, одаренных детей старались поддержать. Мне очень повезло с шефами: они помогали не деньгами, как сейчас спонсоры, а чисто по-человечески. Очень своевременно я попал в кружок во Дворце культуры металлургического завода, где шахматы были исключительно популярны. Секция открывалась сразу же после окончания рабочей смены и работала до 11-12 ночи. Уже и уборщицы приходили, начинали нас выгонять, а мы все сидели, причем с удовольствием.

Я никогда, как сейчас принято, не ездил на соревнования с родителями — повсюду сопровождали лишь шефы. Сначала по области, потом и подальше. С семи лет мама и отец спокойно отпускали меня с товарищами по клубу, по секции, и надо отдать должное директору и главному инженеру металлургического завода, которые позволяли специалистам временно не выходить на работу... Согласитесь: отпустить ведущего инженера на полмесяца с малышом в Челябинск или на чемпионат России среди юношей вообще черт-те куда — это была жертва.

«ВСЮ ЖИЗНЬ ФИШЕРА СОПРОВОЖДАЛИ ТРИ ПАРАНОЙИ, А ПОТОМ ПОЯВИЛАСЬ ЧЕТВЕРТАЯ»

— Стремительно ворвавшись в шахматную элиту, обосновались вы сначала в Москве, а затем в Ленинграде. Слышал, что, попав в незнакомую обстановку, вы подумали, что Ботвинник, Корчной и Таль — это не настоящие фамилии, а псевдонимы. Что, на Урале таких не водилось?

— Евреи у нас, разумеется, были, но не так много, поэтому эти фамилии звучали для моего уха непривычно, и мне действительно казалось, что если в литературе есть псевдонимы, то почему им не быть в шахматах? (Я, кстати, не просто познакомился с Ботвинником — даже попал в его подмосковную школу). Вообще, на Урале в те годы (думаю, там и сейчас так) национальной проблемы не существовало. Русский, украинец, татарин, башкир, еврей — какая разница? — все жили вместе.

Златоуст — город исконно российский, основанный промышленником Демидовым, хотя территория все-таки, очевидно, башкирская. Там даже топонимика вся соответствующая: гора Касатур, река Ай (Лунная река), самая высокая гора южного Урала Таганай, что переводится на русский как «подставка для Луны».

— У Высоцкого была знаменитая песня «Честь шахматной короны» — помните: «Шифер стал на хитрости пускаться...»? Впервые чемпионом мира вы были объявлены в 75-м году, правда, удостоились этого титула, так и не сыграв решающий матч с вашим предшественником Робертом Фишером. Драматическая сложилась тогда ситуация...

— Давайте начнем с того, что в 66-м я стал самым сильным молодым мастером спорта СССР, потом — чемпионом Европы среди юношей (а поколение 50-х было очень талантливым, многие до сих пор играют). После этого победил на юношеском чемпионате мира, причем в финале выиграл восемь партий подряд (из 11-ти). В 19 лет я стал самым молодым гроссмейстером планеты, а в 70-е годы это звание присваивалось намного тяжелее, чем сейчас, — нормы были другие. В 71-м я уже выиграл два крупнейших турнира в Москве и в Гастингсе и на пути к матчу с Фишером последовательно победил Полугаевского, Спасского и Корчного — сильнейших шахматистов того времени.

Карпов был самым молодым гроссмейстером планеты

— Почему же Фишер отказался играть с вами матч? На то были финансовые причины?

— Как раз наоборот — был обеспечен крупнейший в мире спорта призовой фонд в пять миллионов долларов. Кстати, профессиональные боксеры должны быть шахматам благодарны. Помните, Мохаммед Али и Джо Фрезер бились на Филиппинах за 10 миллионов долларов? Тогда о такой сумме никто даже не мечтал, так вот, половину ее составили призовые деньги, собранные на матч Фишер — Карпов и оставшиеся невостербованными. Когда Фишер отказался со мной играть, на Филиппинах бесхозным миллионам нашли применение, пустив их на бокс.

— Но вы хотели сразиться с великим и ужасным Бобби или вздохнули с облегчением: «Нет матча, и слава Богу — я чемпион мира!»?

— Хотел, конечно, готовился, но... С Фишером, кстати, познакомился раньше — в 72-м году.

— И какое впечатление он на вас произвел?

— Это была мимолетная встреча — дело в том, что на матч Фишер — Спасский, проходивший в том же году в Исландии, меня не пустили. Замечательный шахматист и ученый в области шахмат Владимир Алексеевич Алаторцев подал тогда на имя председателя Госкомитета по делам физической культуры и спорта Павлова докладную записку: дескать, хорошо бы направить Карпова в качестве стажера на матч Спасского с Фишером. Сам Павлов рутиной не занимался — он расписал бумагу кому-то из замов (я знаю, кому, но не буду эту фамилию называть), а тот наложил резолюцию: «Ввиду отсутствия ближайших перспектив считаю нецелесообразным»...

Фишера я впервые увидел в США — через два месяца после того, как он стал одиннадцатым чемпионом мира. Я принимал участие в одном из крупнейших турниров того времени в Техасе, и организаторы, понятное дело, пригласили национальную звезду на закрытие. Бобби пришел на последний тур, со всеми поздоровался, познакомился с теми, кого не знал, всех поприветствовал, но на закрытии так и не появился. Мы-то рассчитывали, что он еще среди нас появится, однако больше его не видели.

...У него очень странная была походка (была и, наверное, есть — не думаю, что она изменилась): он, как медведь, передвигался боком. Мы вообще-то как ходим? Если шаг делает правая нога, то вперед идет левая рука, и наоборот, а Фишер выдвигал руку и ногу с одной стороны, потом — с другой...

— Бытует мнение, что многие шахматные гении — люди не от мира сего, как говорится, немножко с приветом...

— А почему только шахматные — многие гении с приветом. У Фишера, например, три паранойи, сопровождающие его всю жизнь. Первая касается еврейства — он родился в Бруклине в семье еврейки и немца. Мама Регина — одесситка, неплохо говорила по-русски, и казалось бы, у него не должно быть антисемитизма, но вышло иначе. На взлете карьеры Бобби противостоял Самуэль Решевский — ортодоксальный еврей, и американские братья Решевского по вере встали горой против Фишера. С тех пор он не

С родителями. Кстати, любовь к шахматам Анатолию привил отец

признает себя евреем и стал ярым антисемитом, к тому же, как истинный янки, ненавидел коммунистов и СССР. Третья паранойя, антиамериканская, началась, когда после скандального заявления Фишера не пустили из-за границы на родину, а недавно появилась еще и японская — в Японии его посадили за нарушение паспортного режима в тюрьму. В итоге он осел на чужбине, и исландцы проявили большое мужество, его приняв.

Увы, Роберт Фишер оказался проблемой не только для США, но и для всей планеты, тем не менее преследования, которые на него обрушились, несправедливы, некорректны и некрасивы. На мой взгляд, исландцы, которые весь мир и великого шахматиста из этой проблемы, так сказать, извлекли, молодцы — они поступили просто геройски.

«ПЕРЕД СМЕРТЬЮ АЛИЕВ ПРИЗНАЛСЯ, ЧТО РЕШЕНИЕ О ДОСРОЧНОМ ОКОНЧАНИИ МАТЧА КАРПОВ — КАСПАРОВ ПРИНЯТО ПОД ЕГО НАЖИМОМ»

— Насколько я знаю, вы вели с Фишером какие-то закулисные переговоры, причем советские власти об этом не подозревали и были крайне обеспокоены тем, куда подевался Карпов, — уж не сбежал ли он за рубеж...

— ...вместе с Корчным.

— Ну да, это ведь произошло примерно тогда же, когда заявил о своем решении остаться на Западе Виктор Корчной?

— В один день, час и, может быть, даже в одну минуту. Как сейчас помню, я встретился с Фишером 26 июля 1976 года.

— Никого не поставив в известность, куда идете?

— Нет, разумеется, — переговоры же были тайные. Начались они в семь часов вечера в Токио, а в 10 утра в Амстердаме Корчной вошел в полицейский участок и попросил политического убежища. Между Токио и Амстердамом девять часов разницы, так что получилось все одновременно. Что ни говорите, но тогдашний советский министр спорта дату 26 июля смело мог обвести на календаре черным кружочком, причем дважды. И указать: ровно в 12 часов по московскому времени Корчной сбежал в Амстердаме, а Карпов встретился с Фишером в Токио.

— Случайно так получилось или..?

— Нет, ну конечно, случайно.

— О чем же вы с Бобби секретничали?

— Об условиях, на которых могли бы все же сыграть... Тогда возможность официального матча уже, собственно, не обсуждалась, но было ясно: под каким бы названием он ни состоялся,

«Бобби Фишер оказался проблемой не только для США, но и для всей планеты, тем не менее преследования, которые на него обрушились, несправедливы»

это был бы поединок за звание абсолютного чемпиона двух самых сильных и, может, самых популярных обладателей этого титула за всю историю шахмат.

Встреча с Фишером обернулась для меня очень большими гонениями. Меня объявили чуть ли не изменником, предателем интересов СССР, обвинили в том, что я решил продать звание американцам и веду с ними сепаратные переговоры. Пытались даже какие-то дела возбудить, завели досье, но, правда, потом утихомирились...

— Скажите, а как Фишер с вами разговаривал? Свысока или на равных?

— Абсолютно нормально. Вообще, когда речь шла о профессиональных шахматистах, он себе высокомерия не позволял, и как бы ко мне лично Бобби ни относился, как гроссмейстера уважал. Мы, между прочим, и после Токио встречались не раз, в том числе и в 76-м.

По прошествии лет одного только не понимаю — как в наказание за несогласованный, несанкционированный поступок мне вообще не закрыли выезд. Я, помню, сообщил, что еду в Испанию и, скорее всего, снова увижусь там с Фишером. Дело было в августе — после 26 июля и месяца не прошло... Скрепя сердце меня выпустили, но предупредили, что идею моего матча с американцем никто не поддерживает. Тем не менее я свои планы не изменил. По возвращении руководству сказал: да, встреча была, обсуждали организацию матча. Переговоры продолжались и в 77-м, в США, но это был наш последний шанс. Время уже поджимало, потому что мне предстоял официальный матч на звание чемпиона мира. Тогда еще было неясно, с кем, но я предполагал, что наиболее вероятны кандидатуры Корчного или Спасского.

— Почему же Фишер всячески тянул время, отказывался сесть с вами за шахматную доску?

— За себя боялся. У Бобби на протяжении всей его великой шахматной карьеры прослеживается одна проблема...

— Пятая паранойя?

— Может, и паранойя: он боялся начать соревнование. У шахматистов, между прочим, до сих пор не существует тестов, чтобы реально определить, в какой они форме находятся. Я и сейчас до начала турнира не могу этого сказать, а вот после первой партии знаю это уже наверняка. Думаю, у Фишера было точно такое же понимание самого себя. Вспомните матч со Спасским: Бобби на девять дней задержался, первую партию играл непонятно как, на вторую вообще не пришел, а с межзонального турнира, где все для него шло замечательно, и вовсе уехал. (По-моему, и с какой-то Олимпиады сбегал). Факт остается фактом: на старте у Фишера постоянно присутствовала неуверенность. Это потом он разыгрывался, понимал, что любому даст фору...

— Прочитав одно из последних интервью Фишера, я получил такое удовольствие от его хода мыслей, что две даже выписал. Итак, цитата: «Матч Карпов — Каспаров в 1984-1985 годах инсценировали КПСС и КГБ. Каспаров и Карпов — лжецы и торговцы, их нужно отправить в камеру к Ходорковскому». Не остался Бобби в долгу и перед бывшими соотечественниками. «Подавляющее большинство американцев — тупые, безмозглые свиньи», — завил он. Конкретный, однако, человек...

— (Смеется). Прямой, как правда!

— Сегодня, по-вашему, с Фишером можно играть или он уже недееспособен?

— Сложно сказать. Во-первых, годы идут, и, к сожалению, все мы становимся старше. Фишеру уже 63, и в какой он находится форме, никто не знает.

«Во время матча Корчной очень часто вел себя некорректно, выдвигал необоснованные обвинения, строил гримасы... Потом эту привычку перенял и Каспаров»

Думаю, в нормальные шахматы с ним вряд ли можно сыграть, поскольку неуверенность переросла у него в реальную манию. Вот в его шахматы — может быть...

— Те, которые он придумал?

— Да, оторванные от последних исследований, от подготовки, не со стандартной стартовой позицией, а с подобранной в каждой партии компьютером... Хотя какое-то зерно в его идее есть.

— Чтобы закрыть тему: вам было бы интересно сегодня с ним встретиться?

— Фишер всегда интересен, всегда неожидан, и я до сих пор его уважаю, что бы он о моем матче с Каспаровым ни говорил (улыбается). То, что первый наш матч с Гарри, проходивший в Москве, ненормально закончился, — это ясно, и недавно я получил тому подтверждение. Незадолго до смерти в интервью Караулову Гейдар Алиев признал, что он вмешался, очень резко вмешался... Решение о досрочном окончании матча Карпов — Каспаров в

85-м году принято под нажимом его и Яковлева — эти два человека постарались. Считаю, что одну из самых больших ошибок я допустил, согласившись играть с Каспаровым в Советском Союзе, потому что нигде, ни в одной другой стране мира, так бы правила не нарушали... К Фишеру же, повторяю, я отношусь с большим уважением и очень рад, что проблемы, далекие от шахмат, наконец от него отцепились...

«ЕСЛИ БЫ В ЦСКА УЗНАЛИ, ЧТО Я УЧАСТВУЮ В ПОДГОТОВКЕ КОРЧНОГО, МЕНЯ БЫ СОЧЛИ ШТРЕЙКБРЕХЕРОМ»

— От Фишера плавно переходим к Корчному. Весь мир, затаив дыхание, следил за сообщениями из Багио и Мерано, где в 78-м и 81-м годах проходили очередные матчи на звание чемпиона мира. В Союзе фамилию Корчной старались тогда не упоминать, писали: «Анатолий Карпов сыграл с претендентом». Эти сводки были для нас в ту пору важнее сообщений с космодромов и дрейфующих полярных станций, не говоря уже о вестях с полей — все с нетерпением ждали окончания каждой партии.

В глазах многих вы все-таки были олицетворением советской системы, поэтому те, кто нормально, в общем-то, относился к Карпову, но не любил Советский Союз (и я в том числе), болели, естественно, за Корчного. Мало кто знает, что история ваших с ним отношений поистине уникальна. Вы же дружили, общались семьями, вы даже поручились за Виктора Львовича, когда власти заподозрили его в желании бежать на Запад, и он, чтобы вас не подводить, вернулся, а сбежал на следующий раз...

— Все, что вы сейчас сказали, — чистая правда. Действительно, мы знакомы давно — еще с сеанса одновременной игры в Челябинске, куда Корчной приезжал на гастроли и где я, тогда школьник, сыграл с ним вничью. В начале карьеры Виктор Львович вообще меня здорово выручил... В 60-х годах мой тренер Семен Абрамович Фурман помогал Корчному готовиться к претендентским матчам. Потом по разным причинам они разошлись, но жены их до последних дней жизни Беллы Корчной были близкими подругами.

«Корчной никогда не умел проигрывать и относился к той категории людей, которые, чтобы настроится на борьбу, должны иметь с соперником испорченные отношения»

Собственно, благодаря Белле я перевелся с мехмата Московского университета на экономический факультет Ленинградского университета. Узнав о моих проблемах, она подключила мужа, а тот обратился к приятелю Сергею Борисовичу Лаврову — замечательнейшему человеку, который, к сожалению, преждевременно ушел из жизни. Академик, председатель географического общества СССР, в то время он был секретарем парткома ЛГУ...

Ситуация тогда и вправду сложилась дурацкая. В МГУ меня стали преследовать за то, что из ЦСКА не переходил в студенческое спортивное общество «Буревестник». Пока не стал чемпионом мира среди юношей, на это как-то закрывали глаза, но когда вышел на первые позиции, пристали с ножом к горлу: мол, если не окажетесь в «Буревестнике», дальше заниматься не сможете... В подтверждение этих слов лишили права на свободное посещение лекций, выставляли, хотя я учился отлично, неудобные графики сдачи экзаменов.

— Детский сад...

— Нет-нет, все было очень серьезно. От преследований я убежал в Питер, но там история повторилась. После этого Павлов, молодец, сориентировался — понял, что проблема назрела и надо ее разрешить. Сложности ведь не только у ЦСКА возникали, но и у общества «Труд», у «Спартака»...

В конце концов, из-за меня поменяли систему зачета очков. Если, скажем, как студент Ленинградского университета я выступал на Спартакиаде народов СССР или в чемпионате Союза, очки за мои успехи начислялись ЦСКА — спортивному клубу, который я представлял, — и «Буревестнику», потому что учился в университете. Чтобы как-то умиротворить «Буревестник», это правило было в 70-м году введено.

— Так вы подружились с Корчным?

— Скорее, сблизились — причем настолько, что закрытый тренировочный матч я играл у него дома. Почему закрытый? Виктор Львович готовился к претендентскому поединку с Геллером, ну а поскольку тот был армейским лидером, а я уже выступал за юношей ЦСКА, если бы в клубе узнали, что я участвую в подготовке Корчного, меня бы сочли штрейкбрехером.

Тем не менее каков у Корчного характер! Накануне нашего матча он выразил мне признательность за согласие быть его спарринг-партнером и сказал: «В борьбе с Геллером меня интересует проблема черного цвета, поэтому все партии я буду играть черными». Я согласился, когда дела у Виктора Львовича пошли хуже, чем он ожидал, он дал задний ход: «Вы знаете, Анатолий, черными я вроде потренировался и хочу кое-какие идеи проверить белыми». Это было против договоренности, но с таким шахматистом мне было страшно интересно играть любыми фигурами, и возражать я не стал. В итоге Корчному удалось убежать на ничью: одну партию он все-таки выиграл и, ко всеобщему удовольствию, мы сыграли 3:3.

— После этого он вас, наверное, «полюбил» еще больше...

— (Улыбается). Корчной никогда не умел проигрывать.

— Я слышал, что трещина между вами пролегла еще в 74-м, когда вы должны были встретиться в матче претендентов. Накануне вы обыграли Спасского, но пока дожимали того в последней партии, Виктор Львович обошел всех общих знакомых в пресс-центре и зрительном зале и предупредил: «Теперь вам придется выбирать, с кем — со мной или с Карповым — впредь поддерживать отношения»...

— Виктор Львович относится к той категории людей, которые, чтобы полностью настроиться на борьбу, должны иметь с соперником испорченные отношения. И все равно в первую очередь Корчной был и остается шахматистом, и после того, как злость после поражения проходит, не может не признать, что да, у него был достойный соперник, который, в общем-то, показал класс.

«Жена Виктора Львовича Петра Лееврик совершенно несносная: она была американской шпионкой и немало лет провела у нас в ГУЛАГе»

...Дружба семьями у нас и вправду была, мы ходили друг к другу в гости, встречались... Не могу сказать, что очень дружили, но имели хорошие, можно даже сказать, отличные отношения. Когда он стал «невыездным», я сделал все, чтобы его вернули в сборную и сняли дисквалификацию, потом помогал семье выехать к нему в Швейцарию...

«ВО ВРЕМЯ ПАРТИЙ КОРЧНОЙ СТРОИЛ МНЕ ГРИМАСЫ. ПОТОМ ЭТУ ПРИВЫЧКУ ПЕРЕНЯЛ КАСПАРОВ»

— Это правда, что Корчного очень не любил и всячески зажимал Петросян?

— Опять-таки у них были разные отношения. В шахматном мире известно, что Корчной умышленно проиграл Тиграну Вартановичу в 62-м году, когда тот выходил на Ботвинника. Жены этих гроссмейстеров дружили, и супруга Петросяна уговорила Беллу Корчную воздействовать на Виктора Львовича, чтобы он партию сдал. Ему было все равно...

— ...и он согласился?

— Да, но после того, как подписал бланк, устроил жене жуткий скандал. Корчной понял, какую подлость совершил по отношению к Кересу, с которым конкурировал Петросян, но и это еще не все. Никто не знает, что случилось в 71-м, когда они встретились как претенденты: девять партий свели вничью, а десятую Корчной проиграл. Этот странный матч завершился победой Петросяна, но, говорят, не обошлось там без вмешательства Павлова... Поскольку на матч за звание чемпиона мира со Спасским выходил Фишер, этому попытались воспрепятствовать, и вроде бы Павлов поручил узнать у шахматистов, кто может американца остановить. В разгар поединка с Петросяном Корчной заявил, что обыгранное Фишером поколение не может ему противостоять, а Тигран Вартанович уверял, что у него какие-то шансы есть. Вроде бы после этого с Корчным хорошо «поработали», и он согласился уступить Петросяну дорогу, однако потом, в 74-м году, отношения у них резко испортились. Произошло это как раз в Украине, в Одессе, где они тогда играли очередной матч претендентов...

— Драки хоть не было?

— До этого не дошло, и хотя история обросла легендами, на самом же деле все очень просто. Корчной в тот момент выглядел лучше, подготовился основательнее, а Петросян, я знаю, накануне болел, но считал, что все равно победит. Между тем Виктор Львович стал уже совершенно другим, он доминировал, и в какой-то момент Тигран Вартанович понял, что шансов у него никаких.

Конфликтная ситуация возникла, казалось бы, из ничего. Играли они в Одесском театре, по-моему, русской драмы, шахматный столик оказался на театральном круге, а Петросян (у шахматистов это бывает), когда волновался, начинал перебирать ногами, и чем сильнее нервничал, тем больше двигался столик. Естественно, Корчного это раздражало. Организаторам закрепить бы круг, и дело с концом, но они почему-то вовремя не побеспокоились. Корчной раз, второй обратился к арбитру: мол, соперник мешает ему думать, но Петросян себя уже не контролировал — не позволяла расшатанная многолетними соревнованиями нервная система...

Леонид Брежнев — Анатолию Карпову: «Взял корону — держи!»

Попав в тяжелую позицию, он все равно начинал неумышленно трясти шахматный столик, и в какой-то момент Корчной (он сам говорил мне об этом, когда оба мы жили еще в Ленинграде) заметил Петросяну: мол, шансы надо ловить на столе, а не под столом. Сказал он это вполголоса, но так, чтобы слышали зрители. Тигран Вартанович оскорбился и заявил, что соперник вывел его из себя, поэтому он и потерпел поражение. После этого история понеслась, как с горы снежный ком...

— Каково же, интересно, было играть два драматичнейших финальных матча за шахматную корону с человеком, с которым вас связывали столь долгие отношения? Вся советская страна, Политбюро и лично дорогой Леонид Ильич Брежнев пристально следили за этой борьбой, и не дай Бог вам было уступить «невозвращенцу», официально объявленному дома предателем. Против вас был западный мир, за вами родина, и отступать некуда...

— Ну, Запад был против меня еще со времен Фишера — я в этом плане прошел хорошую школу... После общения с Бобби побывал в опале в СССР, потом начальственный гнев сменился на милость, потому что я должен был встречаться с Корчным, то есть жизнь научила меня уже многому. Вообще же, когда я садился за шахматную доску, мысли об особой значимости, ответственности и патриотизме старался оставлять в стороне, иначе играть было бы невозможно.

— У вас были крепкие нервы?

— Они и сейчас нормальные, а были еще крепче.

— Ну хорошо, вы выходили на сцену, садились напротив Корчного... Были с его стороны какие-то провокационные реплики, разговоры, попытки вывести вас из себя?

— Были, конечно. Очень часто Корчной некорректно себя вел, выдвигал необоснованные обвинения, во время партии — потом эту привычку перенял Каспаров — строил гримасы. Это, кстати, не всегда приятно, особенно если ты допустил ошибку, а соперник начинает всячески подчеркивать, что ты дал маху. Существуют документальные свидетельства того, как это происходило.

— И как Виктор Львович гримасничал? Торжествующе?

— Да всячески. Старался сыграть на публику: мол, смотрите, какой ляп, — тоже мне чемпион мира!.. Но у любого шахматиста есть право на ошибку — вопрос в том, в какой ситуации и как часто он их допускает...

«ЖЕНА КОРЧНОГО БЫЛА АМЕРИКАНСКОЙ ШПИОНКОЙ»

— Интересно, а к вам подходили время от времени «ответственные товарищи», говорили: «Анатолий, смотри, за тобой страна. Если проявишь слабость и малодушие, будет тебе то-то и то-то — не вздумай проиграть!»? Было такое?

— Нет, Бог меня уберег. Не знаю, как это получилось, но за границу — а бывать там приходилось довольно часто — я большей частью ездил один, без сопровождающих. Мало того, на инструктаж в ЦК партии меня только раз вызывали — перед первой поездкой.

— Настолько вам доверяли?

— Видимо, ко мне было особое отношение, да и знали там, наверху, что человек я абсолютно ответственный и терпеть не могу этих душеспасительных разговоров. Даже в 78-м году в Багио, когда во время матча с Корчным у меня вдруг случился кризис, давить на меня не стали.

...Я уверенно лидировал (что должен выиграть, вопросов не возникало), и вдруг психологический срыв — проиграл несколько партий подряд... Руководителю делегации звонили из Москвы (я это знаю), с тренером моим разговаривали, но ко мне никто подойти не решался.

— Даже тренеры?

— Даже они.

Очень помог Виталий Иванович Севастьянов — тогда президент советской шахматной федерации. Может, как космонавт, имевший особое чутье, он понял, что в Багио меня, говоря по-русски, задолбала погода... За три месяца, пока шел матч, на нас там обрушилось две годовые московские нормы осадков. Один тайфун утром заканчивался — вечером приходил другой: порой мы сидели под тропическими ливнями круглосуточно... Заниматься шахматами и не иметь возможности выйти на улицу — это для психики испытание: ну представьте — даже пока садишься в машину, тебя заливает водой.

С нашим генконсулом (к сожалению, ныне покойным) Валерием Павловичем Бутриным Севастьянов решил просто вытащить меня в нормальную обстановку, увезти от шахмат, дать мне возможность прийти в себя. При счете 5:5 я взял тайм-аут, и мы отправились в Манилу, где проходил как раз финал чемпионата мира по баскетболу: наши играли с югославами. Я на эту встречу пошел, потом еще на день остался в посольстве...

— И что, Корчной дрогнул?

— Он посчитал, что захватил инициативу и должен в 32-й партии побеждать, и только со временем сообразил: перед ним прежний Карпов... Корчной попытался уйти от борьбы, но было поздно, потому что дебют был избран соответствующий. Если бы мой соперник проявил в тот момент терпение и гибкость, если бы правильно оценил ситуацию, может, и выиграл бы, но матч в целом был совершенно для него безнадежен.

— Неужели вы не допускали мысль, что можете уступить ему чемпионский?

— Об этом я даже не думал, хотя после трех проигранных партий кряду человек уже реагирует на происходящее неадекватно. Это все равно что в боксе получить нокдаун: один, потом второй, — но если там бой ты уже вести не можешь, то в шахматах столь жесткой зависимости, слава Богу, нет.

— Прошли годы, Советский Союз развалился, образовались новые государства, все смешалось, Корчной вернулся на родину... Вы встречались, беседовали с ним после всего?

— С Виктором Львовичем мы видимся регулярно. Недавно, например, вместе играли в Швейцарии — там проходил небольшой однодневный турнир, приуроченный к 150-летию крупнейшего в мире банка Credit Suisse... Долгие годы этот банк спонсировал шахматы, поэтому они пригласили четырех самых интересных, с их точки зрения, современных гроссмейстеров: Каспарова, меня, Корчного и Юдит Полгар. Ну а после этого мы неожиданно встретились на ОРТ в телепрограмме Малахова.

— Вы общаетесь теперь как ни в чем не бывало?

— По-разному, но сейчас наши отношения заметно улучшились. Корчному уже 75 лет, он помягчел... Мы здороваемся, и в общем, я думаю, относимся друг к другу с уважением, хотя если спросить Корчного о прошлом, он...

— ...вскипает?

— ...начинает нести всякий бред, вплоть до того, что в Мерано мы его облучали. По этой причине он якобы не мог оказать достойное сопротивление, поэтому счет был 6:2. На самом же деле в 81-м году я играл уже намного лучше его, а он был в достаточно зрелом возрасте и как следует сопротивляться не мог.

— Ситуация, когда вы вдвоем сходите в ресторан и предадитесь ностальгическим воспоминаниям, возможна или это исключено?

— Один на один, скорее всего, подобное нереально, а в компании... Как-то мы вместе играли в аргентинском турнире и часто оказывались за одним столом. Правда, жена у него сейчас совершенно несносная. Петра Лееврик немало лет провела у нас в ГУЛАГе и, если честно, по делу — она была американской шпионкой.

— Вы это серьезно?

— Да, ее поймали в Австрии, в Вене. Недолго и проработать успела — по-моему, буквально три дня до того, как была схвачена. Она сидела во Владимире, отбывала срок в Воркуте, так что...

— ...Россию на всю оставшуюся жизнь полюбила?

— Ну, в общем-то, да...

Если вы нашли ошибку в тексте, выделите ее мышью и нажмите Ctrl+Enter