Насколько прилично быть самими собой

Виталий КОРОТИЧ

Часто вспоминаю, как однажды летом я оказался на уличном переходе в немецком городе Гамбурге в шесть часов утра. Было пустынно, только красным цветом горел светофор на противоположной стороне, где смирно стоял человек с собакой, мешая мне пересечь пустынную улицу в отсутствие зеленого глазка светофора. Для меня красный свет на переходе не выглядел столь категорично, как для немцев, но я стеснялся. Позже я рассказал об этом знакомому гамбуржцу, и тот удивился: «Как же еще? У нас и собака не побежит через дорогу, пока не мигнет нижний глазок на светофоре».

Подобные случаи происходили со мной в разных частях света, но этот запомнился именно ввиду различий в моем и собачьем мировоззрении. Для человека, выросшего в убеждении, что переходить дорогу можно как угодно, если нет рядом никого из блюстителей порядка, такой образ жизни может показаться то ли признаком закрепощения, то ли причастности к некоей недостижимой цивилизации, именуемой европейской. Мы туда очень хотим попасть, но ко многому не привыкли. Можно прочесть застенчивые покаяния в нашем несоответствии европейским нормам и модам, а можно и гордость по этому же поводу. Некоторые наши политики уверены, что путь в Европу будет не столь труден, как это кажется многим, а я все думаю, укусил ли бы меня гамбургский барбос, перейди я улицу на красный свет.

Мы образованы бессистемно. Процентов 20 американцев не очень точно знают, кто у них президент, но зато свято верят в нерушимость законов своей страны и в то, что президент гарантирует их исполнение. Милый нашему сердцу разговор о политике сосед по автобусу поддержит далеко не во всех странах мира, и не везде из осторожности. Многие канадцы не в курсе, где находится Африка, но ровно до тех пор, пока дела в этой части света их не коснутся.

Нас много лет учили заботиться о пролетариях всех стран, отучивая от размышлений о своей жизни, которую нам, как считалось, устраивали мудрейшие на свете правители. Европейцы с американцами давно выяснили, что президентов и премьеров с министрами можно гонять с должностей в хвост и в гриву — мы еще только постигаем эту науку.

Мы переполнены знаниями, которые не повседневно нужны, и знаем о Шекспире и Шиллере куда больше статистических англичанина с немцем — я как-то похвастался своим американским студентам, что встречался с их земляком, нобелевским лауреатом по литературе Джоном Стейнбеком, но оказалось, что большинство из них о Стейнбеке и не слыхивали. А однажды в приложении к журналу я издал собрание романов шотландца Вальтера Скотта, чем не преминул похвастаться землякам классика в Эдинбурге. «Вас так интересует наша древность?» — пожимали они плечами...

Мы всю жизнь внушали себе, что мы провинциальны и вторичны, листали журналы мод, ходили в кино, разглядывая чужую жизнь. Не умея разобраться с собой, не решив, в чем надо измениться, а в чем сохраниться, зачастую становились подражателями. Известен такой психический недуг — клаустрофобия, боязнь замкнутого пространства. Мы мечтаем вырваться на простор, в Европу, побродить по свету и с трудом преодолеваем то, что считаем собственной провинциальностью. Столько уже столетий подряд определяем свою идентичность — то рвемся отгородиться, то хотим слиться, то хотим стать ни на кого не похожими. Никак не высчитаем, насколько прилично быть самими собой.

Существует полусерьезная классификация народов. Американцы себя называют «плавильным тиглем» — множество этносов переплавились в новый. Есть «томатный суп» — титульный этнос доминирует, а все остальные, как привкусы, — так в Польше, Болгарии, сейчас и в Германии. Есть еще вариант — «салат» — все нации живут в общем доме, не смешиваясь и сохраняя этнические особенности, — это Канада, Швейцария... Кто мы?