Не все меняется к худшему

Виталий КОРОТИЧ. «Бульвар Гордона» 20 Марта, 2014 00:00

Как-то незаметно промелькнуло в нашей печати сообщение о том, что в Северной Корее расстреляли 80 человек за то, что они смотрели телепередачи из Кореи Южной. Страшно, что такое возможно, — но мышление это зачато в бывшей нашей стране. Когда в 1917 году в Петрограде случился Октябрьский переворот, те, кто его организовывал, наобещав мир народам, землю крестьянам и фабрики рабочим, начали не с выполнения громких своих посулов.

В первую очередь 27 октября 1917 года они начали с запрета публиковать все, что новая власть считала опасным для себя, пригрозив страшными карами нарушителям. Чуть позже Надежда Крупская издаст список книг, подлежащих изъятию, куда вошли сотни томов — от мыслителей Древней Греции до Льва Толстого. В дальнейшем эта система только совершенствовалась, и мимо нашего внимания как-то проскочил 90-летний юбилей уникальной организации — Главлита, наследники которого и лютовали недавно в Пхеньяне.

В Главлите, созданном декретом Совнаркома 6 июля 1922 года, было девять управлений. Там изучали все сценарии фильмов и тексты театральных пьес, контролировали вывоз рукописей за рубеж и ввоз иностранных изданий, проверяли все, что печаталось, вплоть до этикеток на бутылках с водкой и спичечных коробках. Оттуда же рассылали списки литературы, подлежащей изъятию.

Больше всего цензорского времени уходило на чтение книг, газет и журналов. Ничего нельзя было послать в типографию без фиолетовой главлитской печати, разрешающей набор, а затем нужна была еще печать, разрешающая выпуск в свет. Помню, как мы в журнале ожидали экземпляра с такой печатью и как срывался выпуск номеров из-за цензорского запрета. Нельзя было давать информацию о ЧП с человеческими жертвами на железных дорогах и в авиации, о стихийных бедствиях и многом другом. Жаловаться было некуда, спорить не с кем — цензоры были какими-то небожителями, даже зарплаты у них были выше, чем у главных редакторов.

Заграничные зрелища и печатные издания были под строгим надзором — фильмы зачастую перемонтировались, а на иностранных изданиях, которые по особому списку разрешалось выдавать главным редакторам и которые надлежало хранить в сейфе, ставилась специальная шестиугольная печать, так называемая «гайка», но «особо опасные» страницы из журналов все равно вырезались. В Главлите было так называемое Второе управление, сотрудники которого работали на международном почтамте. Им подвозили тележки с распечатанными конвертами и бандеролями, которые просматривались со всей тщательностью. Было Четвертое управление — для надзора за художественной литературой.

Существовали списки запрещенных авторов и книг, около двух тысяч фамилий вообще запрещалось упоминать. Несчастный воронежский журнал «Простор» чуть не разогнали за попытку опубликовать сегодня уже всеми читанный роман Форсайта «День шакала», который был объявлен «учебником для террористов». В журнале «Всесвіт», который я редактировал, мы очень хотели поместить роман Марио Пьюзо «Крестный отец», находившийся в запретном реестре. И я тогда придумал замечательный способ, уговорив замминистра внутренних дел, генерала милиции, подписать барабанное предисловие о том, что «автор разоблачает, хотя не может подняться до уровня» и так далее. Цензоры дрогнули и разрешили, изъяв все, на их взгляд, сомнительные места из романа. Тогда полтиража «Всесвіта» ушло за пределы Украины, где разнесся слух о прорыве цензурной ограды...

Такую скучную колонку я написал, чтобы все-таки многие вспомнили, от чего мы ушли. «Бульвар Гордона» просто не мог бы тогда выйти в свет. Не все меняется к худшему...