Петр ПОДГОРОДЕЦКИЙ: «Музыканты тогда жили так: в периоды просветления и больших денег покупали себе инструменты, а в черные времена занимались их продажей»

(Продолжение. Начало в № 10-14)

«47 ДНЕЙ, ПРОВЕДЕННЫХ У МИГУЛИ, ПОКАЗАЛИСЬ МНЕ САМЫМ ДЛИННЫМ ИЗ ОТВРАТИТЕЛЬНЫХ ПЕРИОДОВ МОЕЙ ЖИЗНИ»

Несколько месяцев, пока были деньги, я сибаритствовал, после чего отправился работать в группу Владимира Мигули - мерзкое скопище не самых сильных музыкантов, причем со всеми присущими совку ограничениями. О мертвых говорят либо хорошо, либо ничего. Нарушу эту традицию и скажу, что Мигуля был редкостным гондоном.

Он разделил музыкантов на противодействующие группировки и сам поддерживал интриги, которые раздирали коллектив. При этом регулярно обещал всяческие материальные и моральные блага типа трехмесячной поездки по Бразилии... Не хочу о нем вспоминать, но он - один из самых непорядочных людей не только из тех, кого я знал, но и из тех, о ком слышал. Думаю, мои слова подтвердит любой человек, имевший несчастье играть в его команде и вообще иметь с ним дело. В общем, 47 дней, проведенные у Мигули, мне показались самым длинным из отвратительных периодов моей жизни. Я решил, что лучше уж голодать, чем заниматься таким богопротивным делом.

Голодать я не умею и не хочу, даже в целях похудения, так что некоторое время  поддерживал себя, постепенно распродавая собственную аппаратуру. Музыканты тогда жили так: в периоды просветления и больших денег покупали себе инструменты, а в черные времена занимались их продажей. Поскольку хорошей аппаратуры было мало, то в цене они ничего не теряли, и это служило своего рода «банком». Мой «банк» приказал долго жить в начале 1985 года, и вот тогда я вспомнил о Кобзоне.

Кобзон работал в Москонцерте и всегда хорошо относился к нам. Часто на художественных советах он вставал и поддерживал нашу программу, которая должна была по идее быть зарублена. А как-то раз он просто предложил нам перейти в Москонцерт, где, по его словам, нас не должны были заставлять включать в программу «песни советских композиторов».

Мы вместе с новым директором Валерой Голдой двинулись из «Объединения художественных коллективов» Росконцерта в Москонцерт и даже поехали на гастроли с самим мэтром. Дело было в городе Пензе, где мы выступали на открытом хоккейном стадионе. Иногда Кобзон работал в первом отделении, иногда - во втором, но с неизменным успехом. Мы играли по два концерта, а он ухитрялся днем отработать еще пару в соседних городках.

К нашему удивлению, люди, пришедшие на «Машину времени» (во всяком случае, мы так думали), прослушав нашу программу, с энтузиазмом слушали и Иосифа Давыдовича. Так что он был, да и остается, настоящей звездой в отличие от многих проходных артистов или ансамблей.

В Росконцерте, к примеру, в те времена существовала такая практика: на гастроли ехал артист (или группа), которые собирали полные залы, а к нему в качестве первого отделения пристегивали другие коллективы, которые сами по себе привлечь народ не могли. Кобзон же публику собирал всегда и везде. Кстати, наш альянс с Москонцертом прервался по той же самой причине, что и с Росконцертом. Когда пришло время утверждения новой программы, нас тут же строго спросили: «А где песни членов Союза композиторов?».

«Владимир Мигуля — один из самых непорядочных людей из тех, кого я знал и о ком слышал»

Пришлось возвращаться в более привычный Росконцерт, где даже крайне упертые Кутиков и Макар были вынуждены отрепетировать несколько песен Саульского, Пахмутовой и еще кого-то. Правда, песня Пахмутовой на стихи Гамзатова (что-то там про старика с метелкой) сильно напоминала наш хит «Пока горит свеча», но никому до этого дела уже не было.

У Кобзона работал бас-гитаристом Евгений Казанцев, довольно известный в те времена рок-музыкант, игравший и в «Динамике», и в останках «Воскресенья». Я позвонил ему и поинтересовался, нет ли в коллективе Кобзона какой-нибудь вакансии. Женька ответил, что клавишников у них целых два, но все равно с Кобзоном надо бы поговорить, поскольку он меня помнит и даже как-то приводил в пример.

В общем, приехал я в Государственный концертный зал «Россия», был проведен в гримерку маэстро и уже через минуту рассказывал ему, как сложно работать с непрофессионалами. Еще через пару минут к нам вошел профсоюзный босс Володя Панченко. «Ты помнишь Подгородецкого - клавишника «Машины времени»? С сегодняшнего дня он работает со мной». Так я стал артистом ансамбля, сопровождающего великого Кобзона. Пишу слово великий без кавычек не только потому, что на два с половиной года был избавлен от целого ряда проблем, но и потому, что научился у него очень многому.

«НИКАКОЙ ДЕМОКРАТИЕЙ У КОБЗОНА НЕ ПАХЛО, РАБОТЫ БЫЛО МНОГО, НО ОПЛАЧИВАЛАСЬ ОНА ХОРОШО»

Никакой демократией в коллективе у Кобзона не пахло. Был Он, и был коллектив, который существовал отдельно. У Кобзона была определенная система взаимоотношений с ансамблем, складывавшаяся десятилетиями. Некоторые музыканты трудились с ним по 10-15 лет, поскольку это и престижно, и выгодно. Работы было много, но оплачивалась она хорошо - авторитетный маэстро пробивал артистам высшие ставки.

В те годы у каждого артиста был так называемый «лимит выступлений». Чем выше ставка, тем меньше концертов давали работать звездам. Делалось это, несомненно, для того, чтобы лишить мастеров культуры сверхдоходов. Но Кобзону многое позволялось. Он должен был по идее работать семь-восемь концертов в месяц и получать за них около 600 рублей. Но на самом деле практиковались «поездки на фонды», шефские и псевдошефские концерты, которые не учитывались как плановые и прочее.

Поэтому выступлений хватало, иногда по полсотни в месяц, так что зарабатывали мы больше всех в Москонцерте - во всяком случае, среди аккомпанирующих коллективов. Оклад и гонорары за выступления даже у нас составляли где-то в районе тысячи рублей в месяц. К тому же не надо забывать, что СССР был страной закрытой, и каждая заграничная поездка позволяла сильно улучшить свое материальное благополучие. А ездили мы довольно много.

Закупил, к примеру, контейнер колготок, а потом продал их на родине, получив прибыль в тысячу процентов. Везли все: из Афганистана, где мы бывали постоянно, - дубленки, серебро, видеокассеты, из других стран - технику, из третьих - шмотки. В связи с этим вспоминается анекдот. Собирается большой оркестр в длительную зарубежную поездку. Выступает художественный руководитель: «Первый пункт нашей поездки - Англия. Там мы берем шерсть. Затем летим в Японию. Сдаем шерсть, покупаем аппаратуру. Возвращаемся в Союз, имеем бабки. Всем понятно?». Тут встает молоденький скрипач, первый раз выезжающий за границу: «У меня вопрос. Инструменты брать?». В общем, никому уходить по своей воле с такого хлебного места не хотелось.

Показательна история с моей «пропиской» у Кобзона. Когда я пришел в коллектив, мне тут же припомнили пензенские гастроли. Я, как и все «суперзвезды» из «Машины времени», ходил там с высоко поднятой головой и с «какими-то там музыкантами Кобзона» даже не здоровался. В результате в новом коллективе ко мне отношение было, как к мальчику на посылках.

Все просили меня звать их исключительно по имени-отчеству, даже молодые ребята. А то, как я входил в программу, - это отдельная песня. Буквально на следующий день после приглашения Кобзон отправлялся на длинные южные гастроли. Поскольку я не успел подготовиться к поездке (у меня даже концертный костюм в советском стиле отсутствовал), нужно было какое-то время. Поэтому Кобзон сказал: «Вот тебе телефон человека, позвонишь ему завтра от моего имени, он оформит тебя в Москонцерт (не забудь трудовую книжку), затем отвезет тебя к портному снять мерки, пройдешь первую и вторую примерки, потом тебе купят билет на самолет, и ты присоединишься к нам в Ялте, а готовый костюм пришлют уже туда».

Мне выдали билет, подъемные, и я полетел в Ялту. Где живут музыканты, я не знал, поэтому, учитывая статус Кобзона и соизмеряясь с собственной «звездностью», отправился в лучшую гостиницу «Ялта».

Дело было часов в семь утра. Я поинтересовался у портье, живут ли тут такие-то музыканты, на что получил отрицательный ответ. «А Кобзон?». - «Да. Номер люкс на третьем этаже». Я спросил телефон и нагло позвонил мэтру. Кобзон взял трубку не сразу и заспанным голосом, что было вполне понятно, учитывая ранний час, вежливо спросил, какого хрена мне нужно. Я тут же ответил, что великий клавишник Подгородецкий хочет узнать, какой люкс занять, на что получил отрезвляющий ответ, дескать, музыканты живут не здесь, а в гостинице третьего разряда, где мне, собственно, и место.

«ХОРОШО, НО ГРОМКО»

Дальше произошло следующее. Я имел нахальство попросить у музыкального руководителя ноты, чтобы по ним играть не совсем знакомую мне программу, и услышал: «Какие еще ноты?». Кобзон отреагировал примерно так же: «Ноты, наверное, забыли взять с собой, так что вы, Петр, садитесь рядом со звукорежиссером и слушайте программу». Я понимаю, что ноты, конечно, были, но давать их мне, памятуя о событиях в Пензе, никто не собирался.

В общем, сел я рядом с пультом и стал слушать. Усвоил все довольно быстро, а к тому времени и костюм мой подоспел. Играть на клавишных мне приходилось не одному - был еще музыкальный руководитель, игравший на рояле, на синтезаторе играл Витя Прудовский плюс аккордеонист. Самое сложное - это вычленить из всей музыкальной картинки то, что играет клавишник, и запомнить наизусть. А дебютировал я благодаря тому же Женьке Казанцеву.

Коллектив Иосифа Кобзона на «гастролях» в Афганистане, слева Петр Подгородецкий. Кабул, 3 ноября 1986 года

В Ялте наступил день, когда он ушел в очередной запой. Это случалось с ним время от времени, и бороться против природы было невозможно. Его запирали в номере, казалось, абсолютно пустом, причем на верхнем этаже, но когда наступало время ехать на концерт, Казанцев уже лежал на постели в невменяемом состоянии. Где он доставал водку, кто ему ее проносил, не знаю, но пока запой не кончался, остановить его было невозможно. Тем более что никаких «докторов Майоровых» тогда и в помине не было. Вернее, может быть, и были, но не для нас, грешных...

Короче, Женька в запое, руководитель пишет срочные аранжировки, клавишник на синтезаторе играет партию бас-гитары, а меня сажают за другой инструмент (благо синтезаторов там было навалом), и я в новом светлом костюме начинаю играть.

Первый концерт помню очень хорошо. С меня лил холодный пот, но отыграл программу я довольно уверенно. Во всяком случае, меня не напрягали по поводу музыкальной стороны дела. Таким образом, называя всех по имени-отчеству и играя время от времени в концертах, я провел полгода. Зимой мы полетели в Норильск. Жили  в гостинице квартирного типа, то есть обычном жилом доме, в котором каждому полагалось по однокомнатной квартире с кухней, так что можно было что-то приготовить.

Но речь не о гостинице, а о концертах, которые мы играли в каком-то Доме офицеров. У Кобзона была привычка заканчивать концерт романсами. Все музыканты уходили со сцены, за рояль садился музыкальный руководитель и играл. Иногда его заменял штатный клавишник - отличный профессионал, у которого сейчас свое собственное джазовое трио.

А тут Кобзон вдруг поворачивается ко мне и говорит: «А что, Петр, вы какие-нибудь романсы-то знаете?». Надо отдать мне должное - перед поездками с Кобзоном я основательно подучил и отрепетировал пару десятков исполняемых им романсов. «С какого начнете?» - говорю. «Две розы». Сажусь за рояль. Музыканты, которые по сценарию должны были уйти за кулисы, становятся вокруг рояля и выжидательно смотрят на меня.

Я не моргнув глазом отаккомпанировал ему первый романс. И тут происходит нечто фантастическое. Кобзон, никогда и никого принципиально не хваливший, поворачивается в мою сторону, причем всем корпусом (затянутый воротничок иначе не позволял), и говорит: «Хорошо, но громко».

Сказать просто «хорошо» он не мог, но все равно коллеги чуть не сошли с ума. Ходили предания, что последний раз он говорил нечто подобное лет 20 назад. А тут... «Ну давайте, Петр, следующий...». Так я отыграл с ним весь блок романсов, получил свою долю аплодисментов и поехал в гостиницу.

Поздно вечером раздается стук в дверь. Я открываю и вижу, что в коридоре толпятся ветераны - самые уважаемые и «долгоиграющие» члены ансамбля. «Можно?» - говорят. «Ну заходите...» Принесли водки, закуски, расставили все на столе. Налили, выпили. После этого мне сообщили, что отныне я могу всех звать «на ты», поскольку проявил себя не только настоящим профессионалом, но и вписался в команду. Правда, все это произошло лишь через полгода после моего прихода.

(Продолжение в следующем номере)

Если вы нашли ошибку в тексте, выделите ее мышью и нажмите Ctrl+Enter