Владимир МОЛЧАНОВ: «Сегодняшние новости на российских федеральных каналах я бы вести не смог — это пропаганда и искусство телефальсификации»

Жизнь тех, кто вырос в СССР, по сути, делится на «до» и «после». И в этом «после» Владимир Молчанов — одна из самых заметных фигур, а его программа «До и после полуночи» — одна из самых революционных на постсоветском телевидении. Хотя на революционера он походил мало — ласкающий слух тихий голос, шейный платок, высокий слог. И задушевные разговоры в студии — о жизни, об искусстве, о главных ценностях. Но то была именно революция, которая многое переворачивала в зрительских душах и умах. А еще он автор двух десятков документальных фильмов, не похожих на те, что делали его коллеги «до», — особый взгляд Молчанова на привычные, казалось бы, вещи учил зрителя думать и читать между строк. В его телевизионной биографии была и программа «Время», которую он старался вести доверительно, будто обращаясь к конкретному человеку. И человек, сидящий в кресле по ту сторону экрана, ему действительно доверял. Сегодня же, считает Молчанов, «журналист — не самая приличная профессия».

— Владимир Кириллович, сегодня вы смогли бы вести программу «Время»?

— Нет, сегодняшние новости я вести бы не смог. Во всяком случае, на федеральных каналах. Думаю, не только российских, но и украинских тоже. Я это дело давно уже перерос и разочаровался в нем. В конце 80-х мы старались немножко изменить формат новостей, делать их через личностную подачу — я, Светлана Сорокина, Александр Невзоров и другие, но это было ошибкой. С тех пор прошло более 20 лет. А сегодняшние новости — это пропаганда, искусство телефальсификации, что очень заметно.

— Если такие новости вам не нравятся, то вы их и не смотрите, надо полагать. Откуда же тогда черпаете информацию?

— Я слушаю «Эхо Москвы», если в машине — то радио «Коммерсантъ», смотрю Euronews, CNN и BBC. Телеканала «Дождь» у меня, к сожалению, нет — отрубили. Читаю новости в интернете — российские и украинские. А еще у меня есть хорошие знакомые, с которыми разговариваю, и иногда получаю от них гораздо больше информации...

— В Украине принято судебное решение об отключении российских телеканалов, за соблюдением которого согласно недавнему указу министра внутренних дел Украины Арсена Авакова будут следить сотрудники милиции. Российские журналисты и вправду подбрасывают поленья в разжигание агрессии по отношению к Украине у своих соотечественников... Как вам кажется, тот, кто так бойко проговаривает эту ложь с места событий или же сидя в студии, понимает, что совершает профессиональное преступление?

— Знаете, я с этой публикой не поддерживаю никаких отношений. Сегодня появилась какая-то совершенно новая формация журналистов, искусственно выращенные человечки. Боюсь, в Украине их тоже много. Я с ними не знаком и не страдаю от этого.

— Некоторые ваши российские коллеги с готовностью включились в травлю Андрея Макаревича — хоть сами же и выросли на его песнях — за то, что он участвовал в протестах против аннексии Крыма...

— Я очень люблю Андрея Макаревича, очень ценю и уважаю и считаю, что всей своей жизнью он заслужил право говорить то, что думает. Я считаю его одной из знаковых фигур нашей культурной жизни и политической. Но то, что он думает, я не обсуждаю. Знаю, что Иосиф Кобзон предложил ему вместе выступить перед шахтерами Донбасса. Не знаю, правда, получил ли Макаревич это приглашение персонально.

— Вы ведь тоже не раз бывали в тех краях, и ваш документальный фильм «Забой», снятый 20 с лишним лет назад, стал откровением для зрителей, не знавших правды о том, как добывается «черное золото»...

— Да, мы снимали его под Луганском. Это было в 1991 году. 21 год спустя по просьбе Евгения Киселева для его программы «Большая политика» в тех же местах я снял еще один «Забой», а в нем — даже некоторых прежних своих героев.

— Печальным послесловием к вашему фильму стала авария на одной из шахт, где вы снимали, тогда погибли десятки людей... Скажите, Донбасс сильно изменился за эти годы?

— Очень сильно изменились люди. Они стали гораздо осторожнее. В первый раз шахтеры бежали за мной и хотели говорить — еще и еще. Я объяснял: «Ребята, у меня пленка закончилась, не могу больше». А в последний раз все было наоборот — люди старались отойти подальше, молчали на всякий случай, чтобы не сказать лишнего. Они боялись не понравиться начальству и потерять работу.

— В ту поездку вы, кажется, заезжали и в Донецк — город готовился к Евро-2012 и был красив, как никогда. А сегодня он оккупирован боевиками, дончане живут под аккомпанемент артобстрелов, дома зияют дырами от снарядов. И все же каким вы увидели Донецк два года назад?

— Город-сказка. Если не считать, конечно, что по утрам немного пахло...

— ...заводскими выбросами?

— Да-да. Но я много гулял по городу — так все было спокойно, красиво. Меня многие узнавали. Жил в гостинице прямо у реки и даже ходил на пляж, купался — хоть мне, если честно, казалось, что купаться в ней нельзя. Очень грустно теперь...

— Общаясь с местными, могли предположить, что в том же Донецке, к примеру, живут люди, которые вдруг захотят проснуться в России, и желание их проявится так агрессивно? Ведь не было этого, правда? Как будто им из космоса кто-то месседж послал. Или из России?..

— Я никогда не задумывался об этом. Но могу провести аналогию, может быть, не очень корректную. Я не раз выступал перед публикой в Нарве — это эстонский город, в котором 90 процентов населения — русские. В зале сидела довольно мрачная публика, которая как бы всячески демонстрировала, что хочет жить в России. Да, но только никто из них этот мост через реку в Россию не переходит и в Россию ехать не собирается.

Они прекрасно понимают, на самом деле, что в России никому не нужны, поскольку у нас полно безработных. Я не мог представить, что люди, живущие в Донецке, в хорошем, современном городе, зарабатывая не самые маленькие деньги, по украинским меркам, будут орать, что они хотят в Россию.

Меня с Украиной многое связывает. Я начинал свою журналистскую карьеру в Западной Украине, занимался розыском нацистских преступников. Потом переместился в Киев, который стал одним из трех моих любимых городов в мире. По приглашению Бориса Краснова участвовал в создании сценической постановки «Бабий Яр», приуроченной к 65-летию трагедии. Это тоже все очень связывает людей.

Такие вещи не уходят просто так, не забываются. Снимал в шахтерских поселках на Донбассе. Бывал в Полтаве, очень дружил со знаменитым доктором Касьяном, гостил у него в Кобеляках. Я не говорю уже о Коктебеле, куда мы все когда-то ездили. У меня есть фильм — «Холод жаркого Крыма», который я снимал в 90-х. Его несколько раз повторили на канале «Совершенно секретно» как раз тогда, когда началась эта история с Крымом. Я писал там интервью с Мустафой Джемилевым, который тогда только освободился из заключения. Так что в моей жизни разная Украина была... Я не хочу впустую обсуждать тот ужас, который сейчас царит там. Это очень тяжело.

— 19 августа исполнилась 23-я годовщина путча, который члены ГКЧП устроили, чтобы не допустить распада СССР. Тогда не обошлось без жертв: трое погибших защитников Белого дома посмертно были удостоены звания Героя Советского Союза. Здравый смысл в тот раз победил, путчисты были арестованы, и ответ на вопрос: «Где вы были 19 августа?» стал критерием настоящей гражданственности. А где же вы, если не секрет, были 19 августа 1991 года?

— Я был в Белом доме, снимал. Помню, мы ждали какой-то атаки, прятали кассеты. Когда оглядываешься на это, понимаешь, что по сравнению с происходящим сегодня это какие-то детские игры. Да, тогда погибли три человека, но сегодня мы каждый день слышим, что кто-то погиб, кого-то расстреляли. Это чудовищно. А самая главная беда в том, что это теперь на столетия — атмосфера ненависти и взаимного недоверия между россиянами и украинцами. Как им объяснить потом, что нужно налаживать доверие после всего, что произошло? Особенно тем, кто не жил в советской империи, а вырос в другом мире, с другими ценностями. У нас вот сегодня какой-то очередной депутат Госдумы потребовал ввести политинформацию в школах. Сказал: «Хотим вернуться в нормальное время. К Андропову, к Брежневу». Ну что с него взять?

— Вы как-то признались в том, что испытываете некоторую вину перед своей женой Консуэло: дескать, не поддались на уговоры уехать в Испанию, на ее историческую родину. Это было давно. А сегодня она смогла бы вас уговорить? Или вам по-прежнему комфортно в России?

— Не совсем комфортно. Ушло много хорошего в человеческих отношениях. Это одна из главных причин. Так что я не исключаю такой возможности. Хотя есть одно но — возраст.

Если вы нашли ошибку в тексте, выделите ее мышью и нажмите Ctrl+Enter