Личный переводчик Хрущева, Брежнева и Горбачева Виктор СУХОДРЕВ: «Брежнев вручил мне золотые часы «Омега» и произнес: «Это тебе от меня — носи на здоровье! Бери и никому об этом не говори»

 

 

 

— Это у Громыко идея фикс такая была: презентовать их, по крайней мере, так называемой большой тройке — Брежневу, Подгорному и Косыгину (а потом еще и Андропову)...

 

Почему-то за пределы узкого набора: шляпы и белые рубашки — фантазия Громыко не выходила. Или белые рубашки, шляпы и иногда галстуки, но самых мрачных расцветок, без каких-либо ярких пятен или, Боже упаси, узоров. Вот эти предметы гардероба мне и поручалось приобретать, причем Громыко знал все размеры, они у него были записаны: ворот и длина рукавов, если это касалось рубашек, и, соответственно, окружность головы, если речь шла о шляпах.

 

 

 

 

 

 

— Нет, ничего, хотя... Один-единственный раз я пришел на очередные какие-то переговоры, и помощник Брежнева Александров-Агентов, который всегда хотел быть первым во всем, сказал мне: «Виктор Михайлович, после беседы Леонид Ильич хочет вам подарить часы». Обычно я садился за Т-образным столом на председательское место: Брежнев слева, а иностранные гости справа, и вдруг вижу: часы «Омега» лежат. Они, конечно, внимание мое при­влекли — что-то внутри подсказывало: это те самые, и исподтишка я их начал разглядывать. Ну и действительно, когда беседа закончилась и гости стали прощаться, Брежнев меня попросил: «Витя, останься». Он взял со стола часы, вручил мне и произнес: «Это тебе от меня — носи на здоровье! Бери и никому об этом не говори».

 

 

— Да, очень. Швейцарские...

 

 

— До сих пор, но сейчас их уже не ношу.

 

 

— Как любой сотрудник Министерства иностранных дел, я получал зарплату соответственно моей должности, выслуге лет и дипломатическому рангу — по тем временам не маленькую, но и не особо большую.

 

 

— Вы знаете, ничего плохого не могу сказать о Хрущеве, и хотя понимал, что какие-то планы его сумасбродны, со мной он всегда держался очень тепло, даже мягко.

 

Никита Сергеевич вообще умел различать и оценивать вклад каждого, и если считал, что свою работу человек делает хорошо, соответственно к нему и относился. Это у него что-то такое, идущее от сохи, от земли было, мужицкое...

Визит 37-го президента США Ричарда Никсона (второй справа) в Москву, 1971 год. Андрей Громыко, Виктор Суходрев, Алексей Косыгин, Николай Подгорный и Леонид Брежнев

 

 

 

— Очень уважал я председателя Совета Министров СССР Косыгина, потому что он был практически единственным в тогдашнем руководстве политиком с высшим образованием (пусть и текстильный окончил институт, но ленинградский). Говорил грамотно, на действительно хорошем, красивом русском языке — интеллигентный был человек, который тоже проявлял ко мне какое-то очень теплое отношение.

 

Алексей Косыгин, Виктор Суходрев и 36-й президент США Линдон Джонсон. «Джонсон с Косыгиным вели долгие беседы, а я умирал от зубной боли — накануне в Нью-Йорке мне вырвали зуб, и, видно, не очень удачно — образовался флюс. С распухшей щекой я поехал в Гласборо — таким и запечатлен на фотографии, размещенной на обложке журнала Life»

Из книги Виктора Суходрева «Язык мой — друг мой».

 

 

— ...Вопреки тому, что на лице у Косыгина всегда была какая-то мрачность написана, на самом деле он мог и шутить, и смеяться. Любил, например, коньячку выпить.

 

 

— Да, и сколько Анастас Иванович Микоян ни пытался его уговорить пить армянский коньяк, всегда отнекивался, и на банкетах ему подавали молдавский. Кстати, и Микояна, который был одним из самых доверенных лиц Хрущева в дипломатических вопросах, я уважал за его острый ум, проницательность и какую-то грамотность, особенно в экономике, но не только.

 

 

 

— Безусловно, а если уж, так сказать, горизонт расширить, назову еще и Индиру Ганди — многолетнего премьер-министра Индии, дочь великого Джавахарлала Неру, с которым мне тоже удалось встретиться. С Индирой Ганди много раз доводилось общаться — она была исключительно обаятельной женщиной, и ее чары распространялись на всех, даже на наших руководителей.

 

 

— Свои просьбы, во всяком случае, всегда подавала в очень убедительной, но в то же время мягкой, проникновенной форме.

 

 

— Да, она действительно получила блестящее английское классическое образование, а когда по протоколу, скажем, во время банкета, который она устраивала во дворце для нашего руководства, речи положено было произносить на хинди, она сама, как мне рассказывали, расставляла в словах ударения. Очевидно, какую-то неуверенность тут и вправду испытывала, а вот по-английски говорила совершенно свободно.

Встреча Алексея Косыгина с Индирой Ганди, Виктор Суходрев (второй справа). «Я всегда с интересом следил за ее речью, движениями, мимикой, жестами, за тем, как мастерски она ведет переговоры — умело, грамотно, на прекрасном английском»

 

 

 

— За­пом­нились мне еще и встречи с премьер-министром Канады Трюдо — он был аб­солютно непосредственным и очень доброжелательным человеком.

С Дмитрием Гордоном. «Ощущаю ли я себя частью советской истории? Если быть скромным, то нет, а исходя из того, что видел и знаю, наверное, да»

 

 

 

 

— Не думаю.

 

 

— При том строе — точно нет.

 

 

— Доступ к секретным материалам по роду своей деятельности вы имели?

Первая жена Виктора Суходрева — Инна Кмит

 

— Конечно, все документы, с которыми накануне важных переговоров знакомился, носили гриф «Секретно» или «ЦК КПСС. Совершенно секретно», да и я по своей основной работе не только переводчиком был, но и сотрудником дипломатической службы, в обязанности которого входило ознакомление и с шифроперепиской, и с другими секретными материалами. Я и готовил их, кстати.

 

 

— Разумеется, но сейчас все они уже полностью устарели.

 

 

— Нет, но у меня даже из КГБ интересовались: «Никогда каких-то подходов к вам не было?». — «Нет, — я ответил и добавил: — Думаю, их и не может быть». — «А почему?». — «Потому что, если они, эти представители чужих разведок, хоть в какой-то степени умные, знают: коль мне такое доверено, точно уж не предам».

 

 

— Я допускаю, что телефоны мои, наверное, прослушивали, но чтобы замечал за собой какую-то постоянную слежку — этого утверждать не могу.

 

 

— Ну, вероятно, могли бы, если бы что-нибудь натворил, но, по крайней мере, за те два развода, что у меня были, не тронули (хотя некоторые угрозы звучали).

 

 

— Меня не пугало, потому что был твердо уверен: то, что мне известно, никуда дальше не просочится.

 

 

— Нет, никогда — по той же причине. Они понимали, на каком уровне я работаю, поэтому рисковать, что называется, подставлять меня не решались.

 

 

— Не самого Конона, а его связников — о них сейчас уже много рассказано.

 

Теща Виктора Михайловича — легендарная советская актриса Татьяна Окуневская с дочерью Ингой

— Фильм «Мертвый сезон» — это же о Молодом?

 

— О нем, а его связниками были американские евреи, их настоящая фамилия Коэны. Когда в США нависла угроза над Рудольфом Абелем, их оттуда вовремя вывезли, переправили в Англию как Питера и Хелен Крогер — по легенде они были поляками, а когда Конона Молодого из-за предательства работавшего на него англичанина поймали, заодно захватили их и посадили на 30 лет (по официальной версии, в результате предательства начальника отдела оперативной техники польской разведки Голеневского, завербованного ЦРУ. — Д. Г.). Молодого потом обменяли, как в свое время и Абеля, а эту пару никак не выпускали, и потом я действительно имел к облегчению их участи непосредственное отношение.

 

 

— Да, в 1969 году в обмен на арестованного в СССР агента МИ-5 Джералда Брука...

 

 

— В Москву, но через Варшаву, потому что легенду надо было сохранить — они же «поляки». Так получилось, что в самолет «Лондон — Варшава», на котором Коэны-Крогеры улетели, пробрались и журналисты, а потом написали (я прочитал об этом в английских газетах), что в Варшаве к самолету, который встал не на общую стоянку, а где-то в сторонке, подъехала черная «Волга» или еще какая-то машина, Крогеров раньше всех вывели по трапу и куда-то увезли, а на самом деле пару разведчиков просто переместили в другую часть аэропорта, где стоял Ту-104, на котором они благополучно прилетели в Москву.

 

 

— Они нет. Моррис, как по-настоящему звали Питера, получил, по-моему, орден Боевого Красного Знамени, а его жена — Красной Звезды или наоборот. Ну, что-то в этом роде... (Леонтина Тереза Коэн до последних дней продолжала работать в Управлении нелегальной разведки СССР — выполняла специальные задания, выезжала в различные европейские страны для организации встреч с разведчиками-нелегалами. В 1996 году за успешное выполнение специальных заданий по обеспечению государственной безопасности в условиях, сопряженных с риском для жизни, и проявленные при этом мужество и героизм ей присвоено звание Героя России посмерт­но. — Д. Г.).

 

 

 

— Я вышел на мидовскую пенсию, имея ранг Чрезвычайного и Полномочного Посланника 1-го класса. Да, если вспомнить, что когда-то в МИДе носили форму, то на погонах у меня было бы без просветов три больших звезды, то есть действительно генерал-полковник — над этим, наверное, можно смеяться, но это так.

 

 

— Непосредственный повод мне, разумеется, известен, хотя ей много чего шили: и шпионаж, и антисоветскую агитацию... Осудили ее за связь с иностранцем.

 

 

— Нет, эту историю она в своей книге во многом, скажем так, приукрасила.

 

 

— Нет.

 

 

— Не знаю, но того, что она пишет в книге, точно не было. Это мне моя жена Инга сказала, которая опять же вспоминает, что поведала маме о связи, которую имела с Берией ее соученица по страшим классам средней школы. Вот ту действительно Берия...

 

— ...изнасиловал...

С супругой Ингой Дмитриевной Суходрев-Окуневской-Варламовой у себя дома под Москвой, на Николиной Горе

 

— Да, она не единожды бывала у него в особняке и посвящала в эти тайны Ингу, а та уже передавала их маме.

 

 

— Мог быть в какой-то степени, но бурного романа, конечно же, не было — в Югославии она была вместе со своим мужем, известным советским писателем Борисом Горбатовым.

 

 

— Это другой вопрос, но нет — эту историю преувеличили. Роман у нее случился с Владо Поповичем — был такой посол Югославии в Москве.

 

 

— Нет, к тому же Татьяна Кирилловна врагом народа уже не была — ее полностью реабилитировали.

 

 

— Это неправда, но привозил его из каждой своей командировки (Playboy продавался повсюду, а теперь уже и в Москве давно выходит на русском), и потом, глядя на журналы, мог вспоминать, когда и в какой стране был.

 

 

— Непосредственно — забор в забор — мы граничим с Андроном, но у них с Никитой, по сути, общий участок.

 

 

— Нет, но братьев я хорошо знаю. Никиту с его раннего-раннего детства помню — я тогда еще в школе учился, а с Андроном мы более-менее когда-то дружили.

 

 

— Шапочно, но он знал меня, я его. Иногда мы даже мнениями по каким-то политическим вопросам обменивались...

 

 

— Истинная.

 

 

— Я бы сказал, очень приятной. Не хочу опять же преувеличивать, но как-то мы отдыхали почти целый месяц в Пицунде, а в Москве Володя бывал у нас дома с гитарой и пел. Вместе мы встретили два Новых года — в гостях у извест­ного кинорежиссера Александра Митты, и к ним с Мариной домой приходили: однажды прекрасный вечер провели вчетвером. Могу, кстати, определенно сказать: сколько бы ни было у меня встреч с Володей, при мне он не поднял ни одной рюмки спиртного.

 

 

— Нет, просто после Володиной смерти Марина попросила о помощи. На похороны я пойти не мог по служебным причинам, но Инга была, а я уже к концу поминок пришел. Марина Влади утащила меня в Володин кабинет и просила отредактировать и передать письмо Брежневу с просьбой о том, чтобы эта квартира осталась за семьей Высоцкого и была превращена в музей (о том, что такая просьба последует, жена заранее предупредила меня по телефону). Я позвонил Александрову-Агентову, потому что мало ли какое отношение к этому наверху будет, а мне очень не хотелось бы...

 

 

— ...взять письмо, которое я не смог бы по назначению передать. Об этом я рассказал Андрею Михайловичу, он ответил: «Берите», после чего я помог Марине отредактировать текст, потому что по-русски она говорила прекрасно, но наших бюрократических тонкостей не знала...

 

 

— Нет, на следующий день переслал фельдсвязью Александрову-Агентову, который потом сообщил мне, что ему даже и докладывать генеральному не пришлось — этот вопрос он решил сам, позвонив председателю исполкома Моссовета Промыслову.

 

 

 

— Есть такое.

 

 

— Штук 30 — это из тех, которые у меня рядом с моим любимым креслом находятся: я их по очереди курю, потому что и трубки должны отдыхать.

 

 

— Одна трубка досталась мне от многолетнего премьер-министра Великобритании от Лейбористской партии Гарольда Вильсона, который был знаменитым трубочником. Как-то с премьер-министром Австралии Гофом Уитлемом я в Ленинград ездил, где меня отвезли к знаменитому нашему мастеру по изготовлению трубок Федорову, и тот показал мне альбом со своими работами, а потом руками развел: «Я понимаю, что вы не просто посмотреть пришли, но, увы, ничего готового у меня сейчас нет». Пообещал через пару недель порадовать — и так получилось, что именно в это время я снова прилетел в Ленинград, уже с Вильсоном.

 

Заглянув к Федорову, получил от него прекрасную английскую трубочку — она была так хороша, что мне захотелось подарить ее Вильсону, с которым мы на следующий день улетали в Москву (жена — свидетельница этой истории). Пришел к нему в салон, где он сидел с бумагами какими-то, и сказал: «Я только вчера один раз ее выкурил». Вильсон был очень доволен (любой трубочник — взрослый ребенок!) — полез в свой кейс и достал трубку знаменитой фирмы Dunhill.

 

 

— Ну да. «По удивительному стечению обстоятельств, — заметил, — она новая, я ее выкурил один раз»: так вот и получилось, что мы обменялись подарками. Трубочки, кстати, были удивительно похожи — обе средних размеров, классической прямой английской формы.

 

 

— Вы знаете, сейчас начинаю об этом думать с некоторым благоговением. Вот недавно российское телевидение дважды (один раз Володя Познер в своей программе, потому что его отец принимал участие в спасении этой пленки, а второй — телеканал «Россия. Культура») показало неизвестное интервью с маршалом Жуковым. Когда я его смотрел, просто не выдержал и сказал жене: «Инга, Господи, какой же я старый, ведь с этим человеком — маршалом Жуковым — общался, когда он был министром обороны и членом Политбюро, пока Хрущев его не убрал».

 

Ощущаю ли я себя частью советской истории? Если быть скромным, то нет, а исходя из того, что видел и знаю, наверное, да. Не каждому, согласитесь, выпадает такое...