Народный артист СССР, член редакционного совета «Бульвара Гордона» Иосиф КОБЗОН: «Уход свой из жизни я не планирую — просто живу... Сегодня вот встал в семь утра, чтобы в девять очередную порцию химии принять, а потом в офис поехать и заниматься делами, затем прилететь в Киев, дать интервью и уже вечером выступать... Немножко пошатывает, но сейчас уже меньше — кардиостимулятор вставил...»

(Продолжение. Начало в № 37-39)

«СО СЛЕЗАМИ НА ГЛАЗАХ НЕВЕСТКА СПРОСИЛА, МОЖНО ЛИ ЕЙ НАЗЫВАТЬ МЕНЯ ПАПОЙ, И Я С УДОВОЛЬСТВИЕМ РАЗРЕШИЛ»

- Вам можно по многим пунктам завидовать, но, думаю, один из главных поводов для зависти - ваша супруга, потому что найти такую - счастье. Безусловно, и для нее ваша встреча - удача, но для вас, думаю, все-таки больше...

- Да, мне действительно повезло безумно: вот уже более 40 лет в браке с любимой женщиной, которую понимаю, без которой, собственно, жить не могу...

- ...и которая несколько раз к жизни вас возвращала...

- Ну, это как раз естественно - я не могу представить себе человека, которому жена не помогала бы к жизни вернуться.

- О! - таких сколько угодно, причем некоторым помогают скорее уйти...

- Неле я благодарен за все, в том числе и за то, что она замечательная жена и мать. Вот я был папа-Яга - детей держал в строгости, потому что приезжал с гастролей и сразу же в воспитание окунался, а мама всегда была рядом, ее как подругу, скорее, воспринимали. По сей день посоветоваться и поплакаться сын и дочь ходят только к маме.

Из книги Иосифа Кобзона «Как перед Богом».

«Однажды приезжаю с гастролей и вижу такую картину: Неля на кухне заплаканная, Андрей виноватый стоит, понурый, в пионерском галстуке (как сейчас его вижу - смятый, перекрученный) - с улицы пришел.

- В чем дело? - спрашиваю.

- Вот, посмотри дневник своего сына: пара, пара, тройка... - родителей вызывают в школу.

- Андрей, - говорю сурово, - отец все время работает, мотается по гастролям, мучается ради того, чтобы вас обеспечить, а ты что себе позволяешь? Кто дал тебе право позорить мою фамилию? Впредь забудь, что твоя фамилия - Кобзон, и не смей ее писать ни в тетрадках, ни в дневнике - понял?

- Понял, - и ушел к себе в комнату.

Сижу я на кухне, закурил, переживаю, и вдруг он подходит: «Папа...».

Я думаю: «Ну, все, воспитательный процесс удался, сейчас будет просить прощения, всякое обещать...».

- Слушаю тебя, сын.

- Папа, а фамилия Иванов подойдет?

Вот и поговорили...».

- Вы в личную жизнь детей не вмешиваетесь?

- Нет, а когда пытаюсь, они как-то недоуменно на меня смотрят: дескать, что это ты вдруг решил нас воспитывать, когда мы уже сами родители? Неля и бабушка невероятная - перед тем, как сегодня к тебе прийти, несколько часов с ней по телефону общался. Она вчера шестерых внуков (седьмой, самый мелкий, пока в Лондоне) в Театр юного зрителя водила, а сегодня, в воскресенье, - в цирк. Устала безумно. «Господи! - говорит, - ты должен памятник мне поставить, потому что выдержать шестерых внуков одной невозможно» (действительно, они очень шумные, активные, но Неля справляется). Помню, когда в Киев Дважды Краснознаменный ансамбль песни и пляски Российской Армии имени Александрова пожаловал и мы с ним выступали, я спросил жену: «Неужели ты не приедешь? Как так?», а она в ответ: «Папочка, ну как же смогу, если мои внуки на месте?». Я только рукой махнул: «Бог с тобой, оставайся с внуками».

- Первое время после свадьбы вы с Нелли Михайловной жили, я знаю, в больничной палате...

- Ну, это недолго длилось - месяц всего: из­ве­стный врач-терапевт академик Палеев разрешил нам повесить крючок (жить больше негде было - поэтому там и поселились), но через месяц уже в новую квартиру на Большой Переяславке въехали. Зато медовый месяц запомнили...

- Нелли Михайловна в последнее время запела - как вы к этому отнеслись?

- Как к шутке, и на авторском вечере у композитора и продюсера Виктора Дробыша я даже вспомнил одну байку. Больной, перед тем как на операционный лечь стол, спрашивает у хирурга: «Доктор, скажите, а после операции я буду играть на скрипке?». Тот кивнул: «Да, конечно», а пациент: «Спасибо, доктор - до операции никогда не играл».

«Мне действительно повезло безумно: вот уже более 40 лет в браке с любимой женщиной, которую понимаю и без которой, собственно, жить не могу»

То же самое можно сказать и о Неле: никогда до этого момента она не пела, а тут вдруг Дробыш завелся: «Давайте попробуем». Мы согласились: «Ну, давай». Она ко всему относится ответственно и тут стала учить эту песню, волноваться. Чтобы на концерте в Кремлевском дворце выйти перед шеститысячной аудиторией петь, тоже нужно иметь мужество.

- Вы ей не рассказывали, какие стихи по этому поводу певица Эльмира Уразбаева много лет назад сочинила?

- (Смеется). Неля их знает:

И евреи, и армяне, и узбеки -
все поют.
Распустили черножопых -
жить спокойно не дают...

Из книги Иосифа Кобзона «Как перед Богом».

«Выступали мы однажды на стадионе - интернациональная концертная бригада, - и вот запела Эльмира Уразбаева, да так, что один солдат с восточным лицом, прорвав все заслоны, вскочил на сцену и, упав к ее ногам, стал умолять, чтобы она приняла от него, как знак выражения его чувств, наручные часы, потому что на цветы у него не хватило денег... Трогательно было до слез, а затем запела Лидия Русланова, и тогда с трибуны сошла красивая такая русская женщина в цветастом платке. Подходит к Руслановой: «Матушка, какое же счастье, что ты есть», снимает с пальца дорогое кольцо и просит: «Возьми, матушка, хоть что-то на память!» (а сама плачет, остановиться не может),

С сыном Андрюшей. «Я был папа-Яга, детей держал в строгости»

и тут наш легендарно находчивый конферансье Гаркави на весь стадион произносит: «Вот Русь великая - все с себя! Но только за любовь! За любовь!». Потом поворачивается в мою сторону и шепчет: «Кобзон, приготовься, сейчас евреи мебель понесут...».

- Вы корейской невесткой Настей довольны?

- Очень. Во-первых, она со слезами на глазах спросила (девочка росла без отца), можно ли ей называть меня папой, и я с удовольствием разрешил...

- При этом сами вы не заплакали?

- Немножко, а во-вторых, она прекрасная жена и мать. Удивительно чистоплотная, хозяйственная, трогательная, искренняя - мы с Нелей ею довольны. Не знаю, как сложится их с Андрюшей семейная жизнь (хотелось бы надеяться, что благополучно), но я останусь навсегда благодарен ей за то, что она родила нам такого чудесного внука и замечательно его воспитывает.

- Свекра, как положено у корейцев, она чтит?

- Да (складывает ладони и склоняет голову), обязательно.

«ПИТЬ МНЕ НЕЛЬЗЯ - У МЕНЯ АЛКОГОЛЬНАЯ АЛЛЕРГИЯ С ОТЕКОМ КВИНКЕ»

С тещей Полиной Моисеевной, женой Нелли, дочерью Наташей и сыном Андреем. «Неле я благодарен за все, в том числе и за то, что она замечательная жена и мать»

- В свое время у вас, как у подавляющего большинства советских артистов, были серьезные проблемы с алкоголем, но потом пагубное пристрастие вы все же преодолели, а это правда, что в последнее время можете иногда расслабиться?

- Ну, как? Один или два раза я себе это под наблюдением врачей позволял (смеется), потому что очень хочется просто стрессовое состояние снять, но понимаю, что, к сожалению, мне этого по состоянию здоровья делать нельзя - у меня алкогольная аллергия с отеком Квинке.

- О Боже!

- Выпивать поэтому противопоказано, но иногда, когда я в отчаянии, приходится. Думаю, пережить отказ от спиртного можно - ничего страшного, зато как много интересного с тех пор, как я категорически прекратил этим заниматься, произошло. Собственно, за 50 лет на сцене ничего такого до окончания выступления у меня никогда не было - все возлияния происходили только после концерта. Ни я, ни мои музыканты - ни-ни! - я даже пиво перед выступлением категорически запрещал. Когда все закончилось, можете расслабиться - не буду же я всю ночь ходить по комнатам и проверять, кто из них чем занимается, но на следующий день перед выходом на сцену - будьте любезны...

Кстати, гастролировал я всегда больше всех в стране и первый начал давать по два-три сольных концерта в день...

- ...а потом по четыре, по пять...

- Да, было и по четыре, и по пять, но дело не в меркантильности: я просто получал от этого удовольствие.

Из книги Иосифа Кобзона «Как перед Богом».

«Как сейчас помню, конец 45-го... Странным образом тогда мы учились: когда нужно было писать, худющие, но горячие, отогревали мы под рубашками чернильницы с замерзшими чернилами и писали между строк на газетах. Чтобы не стучать от холода зубами, сжимали губы - в классах стоял мороз, но не в силах он был заморозить наши души, которые после Победы горели такими страстями и такими мечтами, что, казалось, ничто на свете не сможет их погасить. Все это было, и я помню 6-ю мужскую среднюю школу, Быкова Леню, будущего знаменитого Максима Перепелицу - был он старше меня на два года, но только позже мы обнаружили, что из одной школы!

С супругой Нелли и бывшим главой КНДР Ким Чен Иром

В 1950-м семья переехала из Краматорска в Днепропетровск, я пошел в шестой класс в 48-ю школу. Я всегда был отличником, однако золотую медаль не получил, потому что в 52-м, после седьмого класса, пришлось в Днепропетровский горный техникум поступить. Почему в горный? Жили мы очень скудно, все время хотелось есть, и я решил, что пора самому зарабатывать на харчи (горным делом я никогда не увлекался, но в то время горнякам очень серьезные деньги платили).

Поступив, получил стипендию, и тут незабываемая произошла история. Я побежал быстренько в магазин и, купив на первую стипендию маме клеенчатый ридикюль (такую сумочку женскую), вложил в него первый свой рубль, но прежде, чем подарок дошел до мамы, меня перехватили сокурсники. В техникуме и ребята после армии тогда учились, и бывшие шахтеры, и даже нанюхавшиеся пороху фронтовики - одним словом, во всех отношениях самые настоящие мужики со своими, уже сложившимися, привычками, ну и как они могли упустить такой случай и первую мою стипендию не обмыть?

И вот затащили они меня в какую-то забегаловку и заставили совершить акт посвящения в шахтеры - заставили меня, пацана (мне было тогда 15 лет), выпить стакан водки, чего до этого я никогда не делал. Сперва я не захотел, как не захотел когда-то сделать наколки, которые считались признаком настоящего мужчины, но мне сказали: «Ты просто боишься! Ты еврей! Ты испугался!», и тогда я ответил: «Ах так... Ну-ка, давайте...». Так на моих руках и плечах появились следы иголок - сейчас я их все свел, одну только оставил, но тогда «раскололся», как пришлось «расколоться» и при посвящении в одну из самых мужественных профессий...

Я сказал: «Водку не пью!», а они засмеялись: «Ну какой же тогда ты шахтер? Ты должен выпить хотя бы в честь посвящения» - и тогда я опрокинул целый стакан и больше ничего не помнил. Они, правда, молодцы были, не бросили. На руках беленьким занесли в трамвай, довезли домой и сбросили маме, и когда оклемался, еще получил порцию - веником: такой была моя первая водка, а ридикюль ребята передали маме, и она хранила его всю жизнь. Хранится он и сейчас с этим моим рублем у сестры...

Еще больше запомнилась мне первая моя сигарета, выкуренная, когда стал студентом горного техникума. Все на переменах курили, и я закурил, но батя однажды меня поймал... Сигарету я от него спрятал в кулак, а физически он очень сильный был человек и сжал мою руку так, что я заорал от ожога. Вот тогда батя сказал: «Хочешь курить - кури открыто, но этого чтобы я больше не видел». С тех пор прошло 60 лет, и, если что-то я делаю, то открыто, а не тайком, не исподтишка.

В кругу семьи. У Иосифа Кобзона пять внучек и два внука (Идель, Полина, Мишель, Анита, Орнелла-Мария, Михаил, Ален-Джозеф). На снимке: вторая слева – супруга Нелли Михайловна, рядом дочь Наталья Раппопорт, за ними стоит зять Юрий, пятая слева в первом ряду — невестка Анастасия, крайний справа — сын Андрей. «Когда пытаюсь в жизнь детей вмешиваться, они как-то недоуменно на меня смотрят: дескать, что это ты вдруг решил нас повоспитывать, когда мы уже сами родители?»

...Ребята, наши первые космонавты, с которыми я дружил, жили еще в Чкаловском, и мы встречались довольно часто - я ездил к ним, они, случалось, приезжали ко мне. Запомнилась встреча весной 68-го в институте культуры. Ее вел Гагарин, по окончании всех попросили наверх, на фуршет, и тут Герман Титов (мы с ним особенно близко дружили) вдруг предложил: «Поехали, покажу тебе, как я здорово гараж себе оборудовал, - точнее, погреб в нем». Приезжаем, действительно, все очень толково сделано: гараж, а под ним погреб, и на полках чего только нет - собст­венная консервация в банках, варенья, овощи и даже вино. Ну мы, конечно, с ним выпили: это было можно, потому что я был не за рулем - на служебной машине при­ехал, а он оставался до­ма, только Герман пре­дупредил: «Мне много нельзя - завтра полет».

С Юрием Гагариным. «Гуляли мы с Юрой так, что и теперь есть что вспомнить»

На следующий день со­званиваемся, и он говорит: «Ты что делаешь? Может, пойдем куда-нибудь поужинаем?». Я: «Давай», а сам чувствую, что настроение у него очень плохое. Спрашиваю, когда встретились: «Что случилось, Герман?», а он: «Да-а-а... Юра отстранил меня от полета».

 - За что?

 - Да за вчерашнее. «Ты, - сказал, - наверное, с Кобзоном квасил всю ночь...».

- Ну, во-первых, мы с тобою не квасили.

- Да я ему говорил, говорил, что комиссию перед вылетом прошел - что ты еще от меня хочешь? «Ничего, - он от­резал, - но я тебе сказал «нет», значит - нет, чтобы знал в следующий раз, как надо себя перед полетом вести...».

В общем, они поругались - Гагарина, видно, задело, что мы на его фуршет не пошли, а Герман был этим отстранением жутко расстроен.

...Ночью я на концерты уехал, а там - сообщение: погиб Гагарин. Я гастроли прервал и вылетел на похороны Юры и погибшего с ним в одном самолете пилота-инструктора Серегина. Прощание с ними было в ЦДСА, и там встретил Германа. «Вот, видишь, как бывает, - вздохнул Герман. - Он как чувствовал, что со мной в тренировочном полете может что-то случиться... Полетел сам, и вот я есть, а его нет...

С Аллой Пугачевой, конферансье Борисом Бруновым и Леонидом Утесовым. «Это сейчас Сталин не Сталин, Гагарин не Гагарин, Утесов не Утесов, а тогда все не теряли понимания, кто есть кто»

Не меня, а его надо было оберегать - он все-таки был первым».

Вспомнилось, как мы были однажды в серьезном обществе, и кто-то из высокопоставленных людей (кажется, маршал Гречко) сказал Гагарину: «Все это, конечно, хорошо, что тебя тянет в небо, но, знаешь, Юра, летать ты все-таки прекращай, ты нам нужен!». Это было в Крыму, на правительственной даче, и тогда Гагарин вспылил: «Так в чем проблемы? Вы теперь возьмите меня - и под колпак: посадите и ходите смотрите, как на музейный экспонат! Я что - не живой человек? И не должен теперь жить живой жизнью?».

Гуляли мы с Юрой так, что и теперь есть что вспомнить: как только свободный вечер у него выдавался - он сразу ко мне. Я тогда квартиру в коммуналке снимал, и на звонок выходила обычно моя соседка, - кочегарка Нюра. Хотела из любопытства узнать, кто это и к кому, а потом стучала ко мне и говорила: «Осип, иди, твой масмонафт опять пришел - опять улыбается мне так, что ушей не видно!».

Кстати, с Юрой мы были страшными хоккейными болельщиками. Весной 1968 года я собирался на очередные гастроли, а дня за три до моего отъезда в гостинице «Юность» был вечер Госстроя СССР. На нем среди приглашенных были и мы с Гагариным - помню, стояли с Юрой в фойе концертного зала гостиницы и смотрели по телевизору хоккей. Играли ЦСКА и «Динамо», и хотя сам я болельщик «Спартака», поспорил тогда, что выиграет «Динамо», - хотелось мне подразнить его, страстно болевшего за армейцев.

- Ну сейчас наклепают твоей «конюшне» подков, - подкалывал я.

- Да ладно, сейчас накидают твоей «Динаме» сколько захотят, - защищался Гагарин.

С голливудской звездой Лайзой Миннелли

- Если так уверен, на ящик коньяка давай спорить, что не накидают, - распалял его я.

- Да ладно, ящик... Мне жалко тебя - за этот ящик нужно будет потом целый год петь. Лучше на бутылку.

- Ну, давай!

Я проиграл - ЦСКА тогда победил. «Ну все, - говорю, - побежал за бутылкой», а Гагарин: «Не-е-ет, мы должны распить ее вместе». Я: «Мне некогда, Юра, нужно улетать на концерты».

- Ну прилетишь, разопьем...

Не распили - через несколько дней на гастролях меня догнала весть: «27 марта 1968 года в 9 часов 30 минут погиб Гагарин Юрий Алексеевич...».

«НУ ЧТО Ж ТЫ МЕНЯ ХОРОНИШЬ?»

- Несколько лет назад вы рассказали мне в интервью о том, как узнали о своей тяжелой болезни, - врач в Моск­ве скрывать от вас правду не стал: мол, «вы человек мужественный, поэтому скажу как есть. Жить вам ос­талось две-три недели»...

- С тех пор пошел уже восьмой год.

«Мы в свое время выходили на сцену: галстучек, одеты по форме... А сейчас делай что хочешь». С Веркой Сердючкой

- Все это время вы мужественно, на глазах у всех, боретесь с раком...

- Зато живу я активно.

- Весь бывший Советский Союз обошли кадры, на которых запечатлено, как, выступая в Астане, вы дважды упали, а после этого прилетели на 15-летие «Бульвара Гордона» с тремя сломанными (пос­ле очередного падения - уже дома, в ван­ной) ребрами, вышли на сцену и спели четыре песни, сняв перед этим корсет, чтобы он не мешал. Дежурившие за кулисами врачи мне сказали тогда: «Вы даже не представляете, как ему больно»...

- Дима, не надо о груст­ном...

- После этого вам сделали операцию на сердце, и теперь я вас процитирую: «Такие, как я, до пенсии не доживают, то есть по возрасту и по положению я давно уже пенсионер, но сидеть перед телевизором да на лавочке возле дома... - думаю, я до такого не доживу. Это, как старые деревья, - до старости они не доживают, просто валятся: так, наверное, и со мной будет - придет время, и завалюсь, но праздный образ жизни не для меня, и я не смогу его вести никогда»...

- Все правильно...

- Я вам задам неприятный вопрос: вы хотите когда-нибудь умереть прямо на сцене?

- Глупости, не хочу! - да и уход свой из жизни я не планирую - просто живу... Утром просыпаюсь, штору отодвигаю... Хорошо, если на дворе солнышко, а если нет - просто рассвет. «Слава Богу, - себе говорю, - новый день наступил», после чего начинаю в порядок себя приводить и радоваться жизни. Я всегда просыпаюсь рано и безумно мучаюсь, если у меня не расписан весь день, - я обязательно должен заранее все распланировать (достает из внутреннего кармана свернутый листок бумаги)...

- Как всегда, листок, мелко исписанный с двух сторон, - и в конце дня вы смотрите, что сделано, а что нет?

Памятник Иосифу Кобзону в Донецке

- Да.

- И так уже 50 лет...

- Понимаешь, мне важно себя занять. Я не могу, не умею отдыхать нормально, хотя прекрасно понимаю, что, наверное, интересно хорошую книгу взять и сидеть с ней с утра до вечера, читать...

- ...где-нибудь под Москвой на даче...

- ...с перерывом на обед (смеется). Возможности имеются: и дача, и книги - все есть, но мне непременно какое-то нужно общение, чтобы кому-то звонил, а кто-то звонил мне. Я непременно должен за кого-то просить, кому-то помогать, то есть активный образ жизни вести. Сегодня вот встал в семь утра, чтобы в девять уже в онкоцентре быть на Каширке, принять очередную порцию химии, потом в офис поехать и заниматься делами, затем при­ле­теть в Киев, дать тебе интервью и уже вечером выступать.

...Немножко меня вот пошатывает, но сейчас, правда, уже меньше, потому что кардиостимулятор вставил. Ничего... Думаю, что если бы Людмила Марковна вшила кардиостимулятор или принимала бы фраксипарин (препарат для профилактики образования тромбов после оперативных вмешательств. - Д. Г.), как мне врачи говорили, она не ушла бы внезапно: причиной ее ухода стал оторвавшийся тромб - вот и я вынужден ежедневно принимать инъекции фраксипарина.

- На вашем месте миллионы людей давно бы сложили уже руки...

- ...ну что ж ты хоронишь меня? - не понимаю...

- ...а вы боретесь!..

- И правильно делаю.

- За счет чего? Откуда внутренние резервы, ресурсы на борьбу с таким заболеванием страшным берете?

- Ну, вот сегодня из-за двух часов интервью недоберу... (Смеется).Борюсь, потому что мне интересно жить, нравится приезжать в Киев. Хочется какую-то память оставить, новые песни. Ты вот заговорил о песне «Мама моя Украина и отец мой Донбасс», а я сейчас с Наташей Бучинской новую песню Татарченко и Рыбчинского «Последняя любовь» исполнил...

Поэт Андрей Дементьев с супругой Анной, Дмитрий Гордон, Нелли и Иосиф Кобзон Фото Феликса РОЗЕНШТЕЙНА

- ...я ее слышал - прекрасная вещь...

- ...и если бы этой панике раньше поддался, не спел бы, мы с тобой не встречались бы и, наверное, наш разговор никто из читателей бы не подслушал...

«БЕРНЕС ПРИШЕЛ НА МОЙ ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ СО ЗНАЧКОМ «УЧЕНИК КОБЗОНА»

- Разговор завершается грустно, но все же я не могу не спросить... Помню, как на похоронах Магомаева вы сильно, не сдерживаясь, плакали - вы с Аллой Пугачевой сидели, я за вами стоял и эти слезы видел... Скажите, вы оплакивали в этот момент его или поколение, которое уходит?

- Понимаешь, в чем дело: уход поколения - это процесс естественный, все мы уйдем, но очень обидно, когда знаковые люди нас покидают, а мы потеряли их, к огромному сожалению, очень много. Янковский, Абдулов, Гундарева, Магомаев, Гурченко, и когда вспоминать начинаю... Я вот перечислил тебе имена любимых моих поэтов и композиторов - никого уже нет, но я всегда буду их помнить.

...Господи, Леонид Осипович Уте­сов был у нас с Нелей тамадой на 10-летии свадьбы - с тех пор уже 30 лет минуло, Марк Наумович Бернес пришел на мой день рождения со значком «Ученик Кобзона» - придумал-то как? Много интересных встреч было, и этих людей уже нет. Я не могу сказать: никого не осталось - наверное, новое поколение есть, новые люди, вот и в песне «Как нас Юра в полет провожал», посвященной Гагарину, Добронравов написал: «Новые люди придут, только друга не вернем... Звезды под утро цветут незнакомым огнем». Да, приходят новые, молодые исполнители, но ни Магомаева, ни Гурченко уже не вернем.

Из книги Иосифа Кобзона «Как перед Богом».

«Впервые с Леонидом Осиповичем Утесовым я встретился в Летнем театре парка «Эрмитаж»: я выступал на открытой эстраде в «раковине», а Леонид Осипович - в Летнем театре: закончив выступление, я побежал к нему на концерт (это был примерно 1961 год - мне, как артисту, позволили наблюдать за Утесовым из-за кулис). Когда он завершил концерт со своим джаз-оркестром, выстроилась сразу целая очередь поздравлять его с очередным успехом, ну и... я тоже встал. Когда смог к Леониду Осиповичу подойти, мне было интересно смотреть на его припомаженное лицо, а говорить с ним напрямую тем более. От избытка чувств я выдохнул: «Это фантастика - то, что вы делаете. Спасибо вам огромное, мне не просто интересно наблюдать, но и - учиться у вас..».

- А зачем это вам? - удивился Утесов.

- Ну я же тоже артист! - отрекомендовался я.

- Да-а-а? И чем же вы занимаетесь?

- Пою, Леонид Осипович, - может, когда-нибудь вы меня услышите...

- Может быть, и услышу, - вежливо закончил разговор Утесов.

Следующая наша встреча состоялась в 1964 году - в Москве проводился Всероссийский конкурс артистов эстрады, я выступал с композитором Аркадием Ильичом Островским и пел песню «Атомный век». Председателем жюри был Утесов, нам присудили вторую премию (первую получили Лученок и Вуячич), и, естественно, я был счастлив...

Прошло какое-то время, и я оказался в гостях у Бориса Брунова, с которым дружил всю жизнь, а Брунов жил с Утесовым через стенку. Сидим, болтаем, и вдруг заходит Леонид Осипович. «О-о-о! Садитесь, пожалуйста», - пригласили его хозяева Борис Сергеевич и Марья Васильевна. Утесов сел и неожиданно произнес: «А я видел ваше выступление по телевидению - молодец, Иосиф, вы мне понравились». - «Большое спасибо, Леонид Осипович: если бы вы знали, как мне приятно это слышать!» - с волнением выдохнул я. Это сейчас Сталин не Сталин, Гагарин не Гагарин, Утесов не Утесов, а тогда все, не только я, никогда не теряли понимания, кто есть кто.

Когда в ресторане «Прага» у нас с Нелей было 10-летие свадьбы, я пригласил Утесова - к тому времени мы уже сдружились. Он бывал на моих концертных премьерах и относился ко мне очень дружески, и вот когда Леонид Осипович согласился быть на нашем свадебном юбилее тамадой, он сказал: «Я хочу публично перед Кобзоном извиниться...». Все от таких слов, конечно, притихли: Утесов, публично, перед Кобзоном, а Леонид Осипович сказал: «Он об этом не знает, и слава Богу, но когда Аркаша Островский в 64-м году после конкурса пришел ко мне и спросил: «Как вам понравился мой солист?», я ответил ему: «Ну шо тебе про твоего Кобзона сказать? Бог дал ему голос и послал его на...». Так вот, я хочу публично сейчас извиниться - я был не прав, но мы все ошибаемся. Прости!..».

Так получилось, что в 1982 году я вернулся из поездки по Африке - там у меня случился тепловой удар. Я выступал перед нашими рыбаками прямо на траулере в океане, и мне говорили: «Нельзя петь больше 15 минут - здесь африканское солнце, и ты должен с этим считаться. Уходи, не стой долго на сцене», но я отмахнулся: «А-а-а... Ерунда!». Концерт вел Брунов, все были в шапочках - один я вышел без головного убора, да еще в тройке, и через час меня долбануло - солнечный удар!

Меня отнесли в каюту, а за рубежом тогда работали, естественно, «блатные» специалисты, и какая-то медсестрица от волнения, что артист помирает у нее на глазах, решила ввести мне хлористый кальций. Ее «автограф» у меня по сей день есть - она промахнулась и вколола мне его в мышцу. Начался некроз, омертвение мышцы, рука отказала, и когда вернулся из Африки, меня госпитализировали. Я лежал в клинике, а Леонид Осипович - в Кремлевке, и когда меня пришел проведать Брунов, он обмолвился: «Ну надо же - теперь приходится бегать и туда, и сюда...».

Он дал мне телефон палаты Утесова, я стал звонить ему из своей палаты - так мы переговаривались несколько дней. Я ему истории про Африку рассказывал и... анекдоты - последним поделился за несколько часов до его ухода из жизни.

Я еще еле ходил, но на время вышел-таки из больницы, чтобы проводить его в последний путь.

...Когда я был женат на Гурченко, она дружила с Бернесом - подружился и я. Жили мы на Маяковке, а Марк Наумович с женой Лилей - на Колхозной площади -там, где магазин «Обувь», и ходили в гости то мы к ним, то они к нам. Занятный был человек Бернес, очень занятный - не зря его называли Марк сам себе Наумович. Был он еще оригинальный, амбициозный, однако, когда компания располагала к себе, становился удивительно обаятельным. Красивый и элегантный, а как шутил! - и еще любил нецензурную лексику, которая в его исполнении в настоящее превращалась искусство. Он делал это так вкусно, так по-одесски смачно, что язык ни у кого не поворачивался сказать: «Что это вы все матом ругаетесь?!». Его мат звучал неоскорбительно и изысканно, острые словечки вылетали из него, как междометия, и казалось, что без них речь его сразу перестанет быть понятной, а уж то, что перестанет быть яркой, так это точно.

Еще он заядлым был анекдотчиком - одним словом, очень живой человек.

...Как-то в Ростове мои гастроли совпали с моим днем рождения, а выступали там в это время и другие артисты, и вот в назначенный час приходят поздравить меня Павел Лисициан, Борис Андреев и Марк Наумович, а на груди у Бернеса огромный значок - «Ученик Кобзона»! Все начали хохотать и спрашивать: «Где это вы взяли?», а он отвечает: «В соседнем универмаге купил», да так серьезно, что чуть не поверили.

Потом уже выяснилось, откуда у него этот значок. Оказывается, он зашел в магазин, а там, как и полагается, у каждой работницы соответствующий знак «Продавец», «Младший продавец», «Старший продавец», ну и у начинающих - «Ученик продавца». Бернес у кого-то этого «Ученика» выпросил, и уже сам тушью приписал после слова «Ученик» «Кобзона». Не знаю, кто бы еще мог до такого подарка додуматься, а Бернес додумался, потому что во всем был оригинальный. Очень приятный был, но вместе с тем непредсказуемый и капризный невероятно - все время чего-то капризничал. Особенно когда стал плохо себя чувствовать, всех держал в напряжении. Все волновались, как он может себя повести, если надо было выходить не тогда, когда он хотел: никто не знал - выйдет он сейчас на сцену или чего-нибудь выкинет.

С ним очень дружил композитор Ян Френкель, и вот когда подтвердилось, что у Бернеса рак и он уже в больнице лежал, вдруг звонит Френкель: «Иосиф, приходи сегодня на «Мелодию». Марк будет записывать новую песню - послушаешь: не дай Бог это его последняя запись...».

Я пришел, приехал Марк. Естественно, весь болезненный, но держался достойно, не капризничал. Потрясающе спел он тогда своих «Журавлей»:

Летит, летит по небу клин усталый,
Летит в тумане на исходе дня.
И в том строю есть промежуток малый.
Быть может, это место для меня?..

Спел, потом прослушал со своим таким бернесовским прищуренным взглядом запись и сказал: «Ну вот, попрощались». - «Да что вы? - попытался успокаивать я. - Вы еще столько песен исполните!». - «Нет уж, петь их придется тебе...» - и уехал.

Это была последняя наша встреча».

«ЧТО СВОИМ ДЕТЯМ, КОГДА ТЕ ВЫРАСТУТ, БУДУТ ПЕТЬ БИЛАН И ДРУГИЕ МОИ КОЛЛЕГИ?»

- Как вы считаете, эпоха ушла бесповоротно?

- Абсолютно - вместе с духовностью и высочайшим патриотизмом. Не знаю, удастся ли нам через какое-то количество лет воспитать новое поколение россиян или украинцев, которые будут так же трепетно относиться к своей стране и к творчеству, как относились мы, ведь обрати внимание, о чем наша молодежь сегодня поет. Я люблю, иногда с молодежью встречаясь (хотя это, конечно, немножечко с моей стороны некрасиво), такие проводить эксперименты: «Ну, что, ребята, споем чего-нибудь?». - «Споем!». - «Ну, а что вы хотите?». - «Да что-нибудь». Я говорю: «Давайте я вам предложу, только с одним условием - что бы я ни назвал, подпойте. Не знаете - не надо, все добровольно: договорились?». - «Договорились».

Вот, к примеру, «Надежда» (напевает): «Светит незнакомая звезда...» - и все подхватывают: «Надежда, мой компас земной, а удача...». Закончили. Я говорю: «Молодцы, спасибо большое (хлопает в ладоши), а теперь вы что-нибудь предложите из того, что сегодня поете, - я с удовольствием вам подпою или вы сами без меня спойте, только не вчерашнее, а сегодняшнее». Начинают хихикать, друг на друга смотреть - ничего не поют, и это обидно: ну что же вы?

Вот у каждого из моих внуков есть своя песня - посвящение деда: деда не будет, а посвящения эти останутся. Они приходят ко мне на концерты, и компакт-диски мои им включают - любимая Неля моя говорит: «Это ваш дедуля поет». Сейчас они слушают песни, повзрослеют - будут слушать романсы, а что своим детям, когда те вырастут, будут петь Билан и другие мои коллеги? Что их сыновья и дочери из отцовского репертуара запомнят?

Конечно, нынешняя эпоха, увы, бездуховная. Молодежь виновата? Ни в коем случае! - виноваты мы: я, ты - взрослые люди. Мы не смогли передать ни любовь к отечеству, ни любовь к творчеству - разве что к духовным конфессиям определенное отношение привили. Ну, скажем, вербное воскресенье - иди, пожалуйста, в Лавру, молись, так нет, начинают: «Вербохлест - бей до слез», «Не я тебя хлещу - верба тебя хлещет»... Да, все это хорошо, но где философия жизни, ее правда? Почему мы не любим друг друга? Почему друг другу завидуем? Помнишь, я песню «Зависть» на замечательные стихи Кима Рыжова пел?

Есть одно сужденье очень спорное,
Что бывает зависть только черная,
Что бывает зависть только злобная -
Горькая, как путь на место лобное.
Разве не бывает зависть белая -
Зависть к прямоте,
что рядом с бедами,
К тем, кто не забудет, что обещано,
К тем, кто не солжет
врагам и женщинам?
Что ни говорите, не обидно ведь
Белой-белой завистью завидовать.
И наверно, крылья кто-то выдумал,
Потому, что птице позавидовал.
Будь со мною зависть только белая -
К тем, кто не для славы дело делает,
Кто открыл дорогу
к звездным россыпям,
Кто последним шагом
стал Матросовым.

В этих словах и духовность, и идеология, и патриотизм...

- Диме Билану не пробовали предложить эту песню исполнить?

- Нет - не его это размерчик, не его, как они говорят, формат, а очень жаль. Талантливые, молодые, красивые, и все им дозволено - выбирай. Не то что мы в свое время выходили на сцену: галстучек, одеты по форме (одергивает пиджак)...

- ...на все пуговицы застегнуты...

- ...а сейчас делай что хочешь. Меня спрашивают: «Вас сексуально-эротическая одежда наших исполнителей не шокирует?». - «Если она соответствует репертуару, - говорю, - даже нравится». Смотри, какие ребята красивые, статные, поджарые: ни брюха нет, ни окороков каких-то. Да, мне нравится, но внешняя форма должна соответствовать внутрен­нему содержанию.

Из книги Иосифа Коб­зона «Как перед Богом».

«В советские годы меня отлучали от радио и телевидения дважды. Первый раз это случилось в 64-м году: мне было 27 лет, я увлекся красавицей Вероникой Кругловой, и она ответила мне взаимностью, но между нами встал один журналист из «Советской России» (имени его я не помню). Вероника ему отказала, однако, видимо, он решил, что третий лишний все-таки не он, а я, и чтобы я это понял, а заодно, чтобы убедилась в этом и Вероника, мой соперник насобирал о моей личной жизни таких подробностей, что не отмахнуться от меня могла только такая же пьющая и гулящая особа, как я сам. Все это он опубликовал в «Советской России» под заголовком «Лавры чохом» - мало того, там же вопросом задался: «Как такой аморальный тип мог получить высокое звание заслуженного артиста Чечено-Ингушской АССР?» (а мне как раз звание это присвоили).

Таким образом меня сделали самым выдающимся молодым советским алкоголиком тех лет, который только и знает, что поет да пьет, да по бабам шляется «и у нас во дворе», «и опять во дворе», и у всех во дворе... Выходило, короче, что надо сделать все, чтобы ни одну порядочную советскую девушку этот ненасытный и коварный пьяница и сердцеед Кобзон не смог обмануть, а для этого следует запретить ему выступать в Москве и Ленинграде, ну и, конечно, по радио и телевидению - так меня отлучили от ТВ в первый раз...

Что я могу сказать? В те годы действительно выпивал и действительно трепетно относился к девушкам, но что-то не помню, чтобы позволял себе лишнее настолько, чтобы можно было утверждать: Кобзон - отвратительный алкоголик и гадкий бабник, беспринципно отравляющий и разрушающий женские сердца. Да если бы я так пил и гулял, я бы по нескольку концертов в день да еще на протяжении почти всей творческой жизни не выдержал - сдох бы уже через пять лет, как это с теми знаменитостями происходит, которые позволяют себе лишнее.

Пьяное сердце постоянных гастрольных перелетов не вынесет - не говоря уже о сольных концертах, на которых, если хочешь оставаться востребованным, должен всегда работать вживую и на полную силу, и сбрасывать за один такой, может быть, столько, сколько старательный футболист за матч. Поэтому, по моим наблюдениям, живущие в загулах артисты долго не протягивают (какие еще, к черту, сплошные бабы?), а этот, так сказать, журналист смог тем не менее организовать на меня поклеп на весь Союз, и целый год, пока разбирались, я не имел права выступать, как прежде.

В ту пору, если газета припечатала, это было хуже приговора, потому что приговор на какой-то срок дается, а выступление газеты могло действовать, пока не отменят, хоть до конца жизни, что с некоторыми и бывало. Это сейчас газеты могут писать что угодно, и чаще всего - никаких оргвыводов, а тогда... Тогда, если бы не группа выдающихся композиторов во главе с Вано Мурадели, я, может, и не поднялся бы.

Мурадели пошел к главному редактору «Советской России» и стал доказывать, что целый ряд знаменитых людей, которые хорошо знают Кобзона, написанным возмущены, потому что оно совершенно не соответствует действительности, на что главный редактор ответил: «Наверное, вы правы, но мы - правда!» (это на языке тогдашних газетчиков означало, что наши газеты просто по определению неправду писать не могут).

Вот таким было мое первое отлучение от ТВ - кстати, на это время меня заменили срочно выписанным из Ленинграда Эдиком Хилем».

«СТАРЫЙ КЛЕН СТОИТ ЕЩЕ ЗЕЛЕНЫЙ, СЛОВНО ОТ ЛЮБВИ СОШЕЛ С УМА»

- Иосиф Давыдович, я человек гуманный, не садист, поэтому понимаю, что наше интервью подошло к концу, но чтобы закончилось оно правильно, прошу вас рассказать анекдот какой-то из свежих - вы их знаете сотни! - и исполнить песню из тех, которые особенно в последнее время вас взволновали...

- Начнем с анекдота, пожалуй, - ну какой приличествующий нашей встрече можно вспомнить? Приходит еврей к раввину: «Ребе, что делать? Все плохо: дочь не выходит замуж, сын - наркоман, жена болеет, меня с работы выгнали, денег нет - ну хоть в петлю лезь». Тот говорит: «Знаешь, что? Вот тебе 100 долларов, иди в казино, поставь на цифру 32, и тебе это должно помочь». Через какое-то время еврей снова приходит: «Ребе, вы сотворили чудо. На цифре 32 я выиграл, пошел в следующее казино и опять выиграл. В семье появились деньги, и меня взяли на работу, дочка вышла замуж, сын прекратил наркоманить, жена выздоровела, а как вы угадали, что надо ставить именно на 32?». - «Все очень просто, - объясняет раввин. - Когда ты ко мне пришел?». Тот задумался: «Я? Шестого». - «В котором часу?». - «По-моему, в шесть». - «Ну, так шесть умножить на шесть - 32». - «Как 32?! - воскликнул еврей. - Шесть на шесть - 36». Ребе на него  посмотрел удивленно: «Разве?». Вот такой анекдот симпатичный, а песня? (Поет):

Выпал снег и белою короной
Увенчал и землю, и дома.
Ну, а клен стоит еще зеленый,
Словно не страшна ему зима.
Ну, а клен стоит еще зеленый,
Ну, а клен стоит еще зеленый,
Старый клен стоит еще зеленый,
Словно не страшна ему зима.

Старый клен стоит еще зеленый
С ивой у замерзшего пруда.
Может быть, в последний раз влюбленный,
Так, как не любил он никогда.
Может быть, в последний раз влюбленный,
Может быть, в последний раз влюбленный,
Может быть, в последний раз влюбленный,
Так, как не любил он никогда.

Старый клен с красавицею ивой,
Ей даря любви своей тепло,
Может быть, в последний раз счастливый
Всем метелям с вьюгами назло.
Может быть, в последний раз счастливый,
Может быть, в последний раз счастливый,
Может быть, в последний раз счастливый
Всем метелям с вьюгами назло.

Ни седой мороз, ни ветер лютый
Жизнелюбу-клену не указ.
Может быть, в последний раз он любит
В сотни раз сильней, чем в первый раз.
Может быть, в последний раз он любит,
Может быть, в последний раз он любит,
Может быть, в последний раз он любит
В сотни раз сильней, чем в первый раз.

Выпал снег и белою короной
Увенчал и землю, и дома.
Ну, а клен стоит еще зеленый,
Словно не страшна ему зима.
Ну, а клен стоит еще зеленый,
Ну, а клен стоит еще зеленый,
Старый клен стоит еще зеленый,
Словно от любви сошел с ума.

Вот такая история, рассказанная Геннадием Татарченко и Юрой Рыбчинским...

Из книги Иосифа Кобзона «Как перед Богом».

«Скоро уже полвека, как Аркадий Ильич Островский вывел меня впервые на сцену Колонного зала и объявил: «А сейчас мои песни исполнят молодые, талантливые, но пока еще не артисты, а студенты училища Гнесиных Виктор Кохно и Юрий Златов».

Я смотрю на сцену и не понимаю, что делать. Виктора Кохно Островский объявил правильно, а мое имя забыл, что ли, или с кем спутал, а он показывает: чего, мол, застыли - выходите. Мы вышли, спели... В кулисах подхожу к композитору: «Аркадий Ильич, вы забыли мою фамилию?».

- Да ты что? Я тебя поздравляю - я просто придумал тебе псевдоним: будешь Юрий Златов.

- Аркадий Ильич, это нечестно. Как я своей маме в глаза посмотрю и как ей скажу, что имя, которое она мне дала при рождении, вы изменили?

- Ты рискуешь, Иосиф - с этим именем известным артистом не будешь, никогда.

- И все-таки я останусь Кобзоном. Навсегда».

Если вы нашли ошибку в тексте, выделите ее мышью и нажмите Ctrl+Enter