Сирота московская

Юлия ПЯТЕЦКАЯ 6 Октября, 2004 00:00

Родителей не выбирают. Собственно, как и детей. Тема вечная и беспроигрышная еще с тех новозаветных времен, когда Авраам родил Исаака.

Абрам Шварц родил Давида. В маленьком еврейском Тульчине. И очень хотел, чтобы рожденный им Давид выбрался из убогого местечка на свет божий, стал известным скрипачом, но при этом обязательно не забыл, чья это заслуга. "Когда ты станешь знаменитым, Додик, ты скажешь им: "Мой папа... Он был мошенник и пьяница, но именно он сделал из меня то, что я есть".

Додик как-то очень быстро вырос, уехал в Москву, поступил в консерваторию, став одним из лучших студентов, и вычеркнул незнаменитого папу из списка своей жизни. Просто он очень стыдился малограмотного нелепого человека с грязными ногтями и слипшимися волосами, мошенника и пьяницу Абрама Шварца из Тульчина.

Владимир Машков остался без родителей в 24 года. Его папа, актер Новокузнецкого ТЮЗа, игравший Карабаса-Барабаса, и мама, итальянка по происхождению, работавшая в этом же театре режиссером, ушли друг за другом, и проводить их в последний путь сын не успел. Более того, он ни разу не был на их могилах, потому что те совершенно непостижимым образом затерялись во мраке города Новокузнецка.

В эти же 24 Машков впервые сыграл Абрама Шварца в пьесе Александра Галича "Матросская Тишина" у Олега Павловича Табакова, после чего выходил в роли старого еврея более 400 раз. Почти в 40 лет Владимира Львовича настигло покаяние, и, отказавшись от съемок в голливудском блокбастере "Лара Крофт-2" в паре с Анджелиной Джоли, он снял по пьесе Галича фильм. С эпиграфом "Все папам посвящается". Кстати, Машков настаивал, чтобы название его фильма обязательно писалось с восклицательным знаком.

По большому счету, такое кино - акт не столько творческий, сколько богоугодный. А в случае с Машковым еще и мистический - оказывается, в день "папиной" премьеры в родном Новокузнецке отыскались могилы родителей. Причем совершенно непостижимым образом. Если вы до сих пор не заплакали, второй фильм известного российско-американского актера и режиссера можете не смотреть.

Есть вещи, о которых очень трудно писать, при том, что, в принципе, все понятно. Более того, чем понятнее все, тем сложнее подыскать подходящие интонацию, слова и знаки препинания. На мой взгляд, покаяние - штука крайне сокровенная и, воможно, поэтому, увы, крайне редкая. Этот вид метафизической деятельности, кроме тяжелого внутреннего дискомфорта, обычно ничего нам не приносит. А человек, как существо эгоистичное и корыстное, не склонен мучить себя понапрасну, ничего не получая взамен.

Другое дело - покаяния публичные. Твои боль и стыд выставляются в качестве преинтереснейших экспонатов в музее болевой славы, и любой желающий может купить билет, дабы с ними ознакомиться. Скорбеть в компании по личным поводам - почти удовольствие. Тут уже можно рассчитывать не только на сочувствие, но и на признание. "Ось перегорнута ще одна сторінка мого життя, - заигрывая с публикой, посетует Владимир Машков перед киевской премьерой. - А слави як не було, так і немає".

Уж кому-кому, а Машкову сегодня грех жаловаться на отсутствие славы. Дружит с Робертом Редфордом, снимается с Миллой Йовович, ставит самые кассовые спектакли в "Табакерке" и "Сатириконе", находит, в конце концов, хорошие деньги на свое кино. Вот и сейчас, посмотрев "Папу!", душевно растроганный рядовой кинопотребитель наверняка бросит в увесистую копилку личных достижений популярного артиста свои восторг и почитание.

История Абрама Шварца и его сына Додика, рассказанная Александром Галичем, не имеет никакого отношения к мальчику из Новокузнецка Володе Машкову, почти на 20 лет забывшему о своих родителях. Поэтому, пожалуй, главная претензия к создателю "Папы!" не художественного, а этического характера. Для собственных публичных покаяний нужно писать собственные сценарии, а не переписывать чужие.

Пафосная и, да простят меня оставшиеся в нашей стране диссиденты, во многом очень советская пьеса Галича совсем не о том, как сын предал родителя. Советский еврей писал пьесу о своем, сидящем в подкорке у каждого, чьи предки говорили на идиш. И проницательные чиновники, на 30 лет обезвредившие "Матросскую Тишину", это сразу же просекли.

В своем покаянии с общим бюджетом в четыре миллиона долларов (продюсерская компания Игоря Толстунова) Машков оставил от Галича всего лишь фундамент, на котором решил построить свой дом. Тема антисемитизма, красной нитью проходящая через пьесу, в картине практически отсутствует, зато жизнеутверждающего пафоса и тошнотворных банальностей о том, как пахнет мятой на родных просторах, с избытком.

Говорят, Машков не хотел педалировать еврейскую тему, дабы его не уличили в конъюнктуре и спекуляциях. Может, поэтому его Додик в исполнении писаного красавца Егора Бероева просто вылитый принц крови. Какой уж тут антисемитизм.

В результате переписываний и переосмыслений человеческий мир у Машкова заметно проигрывает миру вещному. Тульчинские пейзажи, снимавшиеся в Каменец-Подольском, довоенная Москва, да и предельно тщательный антураж, таки да, подкупают. Трогательный Абрам Шварц, мечущийся в московском метро с авоськой, наполненной чесноком, выглядит убедительно, но все моментально сыплется, как только начинает раскручиваться сюжет с плоской и пресной, как еврейская маца, идейной начинкой.

Единственное, что принимаешь в этом фильме безоговорочно, - музыка. Скрипочка пиликает так, что впору заплакать. Никак не могла понять, почему так жалко скрипочку и совсем не жалко людей. Все выяснилось в титрах: "Музыкальная тема - Владимир Спиваков". Оказывается, Владимир Теодорович не только подбирал для "Папы!" музыку, но и предложил Машкову исполнителя на роль маленького Додика - очень талантливого юного скрипача Андрея Розендента. Этот мальчик со Спиваковым и скрипочкой вытащили на себе практически весь фильм.

Тем не менее я убеждена, что картина Машкова, в которой он сыграл свою худшую роль (режиссировать себя у него пока плохо получается), просто обречена на зрительский успех. Как доказательство - первую награду Владимир Львович уже получил - приз зрительских симпатий на XXVI Московском международном фестивале. Учитывая характерную человеческую особенность обливаться над вымыслом слезами, Машков выжимает слезу профессионально - в лучших традициях индийских триллеров про Гиту и Зиту.

В Киеве московского гостя принимали с подчеркнутой торжественностью. Красная ковровая дорожка начиналась у входа в кинотеатр "Киев", заканчиваясь где-то под облаками, и желающие купить билет в кассе преодолевали эту дорожку прыжком. Не столько из почтения к заезжей знаменитости, сколько по требованию людей при исполнении.

Прыгали не все. Например, Роман Гургенович Балаян, с легкой руки которого "Вовка" когда-то попал в кино, сыграв у Матешко в "Зеленом огне козы", прыгать не стал (наверное, билет у него уже был), но в сторону отошел. Может, сам понял, а может, объяснили, что, дескать, не для вас постелено.

Не знаю, какой и куда флаг нам еще нужно повесить и какой гимн сочинить, чтобы произошел хотя бы микроскопический тектонический сдвиг в нашем незалежном сознании. Мы дублируем русские фильмы на украинский, но продолжаем мыслить, как советская союзная республика.

В этот праздничный вечер УССР принимала дорогого гостя из Москвы. Среди официальных лиц, кроме неофициального Балаяна, присутствовали глава кинодепартамента Минкульта Украины Тимофей Кохан и начальник Главного управления культуры, искусств и культурного наследия Александр Быструшкин, произнесший перед премьерой лаконичную, но пламенную речь, в которой поздравил московского гостя с дебютом, выразив пожелание, чтобы этот дебют был у него не последним. Если бы не Балаян, взявший слово на правах наставника и друга российской звезды, Быструшкин, наверное, так никогда бы и не узнал, что дебют у российского режиссера случился несколько лет назад, когда он снял "Сироту казанскую". Кроме того, дебют, как свидетельствует толковый словарь русского языка, даже у очень талантливых людей бывает только раз в жизни.

Но красная ковровая дорожка сделала свое черное дело, и ничто не смогло нарушить обстановку строгой торжественности. Перед показом картины Машков, вкратце изложивший историю своих сложных взаимоотношений с родителями, обратился к зрителям с трогательной просьбой: после просмотра написать на бумажках свои впечатления от фильма. "Буквально пару слов, для меня это очень важно".

"Понимаете, Меер, - говорил Абрам Шварц своему лучшему другу. - я, конечно, вам верю... Но у меня такое ощущение, что вы врете".