"Мы, короче, в театре. На Фила пришли посмотреть!"

Наталия ДВАЛИ 17 Ноября, 2004 00:00

Афишами московского спектакля "Дон Жуан" со звездой бандитского кино в главной роли был оклеен весь город. Лицо Вдовиченкова со следами губной помады попадалось настолько часто, что посмотреть спектакль хотелось хотя бы потому, чтобы выяснить: отчего зацелованный кумир так брезгливо морщится?

Впрочем, озадаченных выражением лица нового театрального Дон Жуана было куда меньше тех, кто пришел конкретно на крутого пацана Фила из "Бригады" и Кота из "Бумера". "Мы, короче, в театре! - кричал по мобильному мужчина в галстуке и с барсеткой. - На Фила пришли посмотреть!".

Выбор Вдовиченкова на роль известного греховодника и женолюба не только коммерческий ход, но и принципиально важное решение. По словам создателей, сегодня киногерои Владимира в сознании миллионов зрителей - бандиты с человеческим лицом, герои и антигерои одновременно. Подобная двойственность и неоднозначность человеческой натуры - ключ к пониманию одного из самых сложных характеров мировой драматургии - Дон Жуана.

Как раз с "двойственностью и неоднозначностью натуры" вышла загвоздка. Первые 10 минут действа откровенно любуешься фактурным исполнителем главной роли.

Вдовиченков-Дон Жуан с огромными белыми крыльями за спиной чудо как хорош в арлекинских подштанниках. Едва широкоплечий красавец появился на сцене, женская половина зала с жадностью прильнула к биноклям. Но к красоте, как и к уродству, быстро привыкаешь. Следующие 10 минут спектакля еще теплится надежда, что подобная игра - оригинальная режиссерская находка и концептуальная трактовка классического образа. Увы. Через полчаса надежды не остается.

То ли режиссеру Марку Вайлю не хватило мастерства на более тщательную и убедительную прорисовку образа, то ли Дон Жуан однозначно не для Вдовиченкова, при всей неоспоримости его внешних данных. Хотя и не в них дело.

Герой Мольера (по чьей пьесе и был поставлен спектакль) не просто коварный обольститель. Очередная победа ловеласа - лишний аргумент в пользу его же доводов об отсутствии человеческих ценностей. О какой любви идет речь, если в объятиях Дон Жуана оказывается каждая первая встречная? Так, шаг за шагом, он отвергает основы мироздания - любовь, веру, традиции, бросая тем самым вызов Небесам. "Во что я верю? - переспрашивает Дон Жуан своего слугу. - Я верю, Сганарель, что дважды два - четыре, а дважды четыре - восемь". Именно в ключевом споре о вере и неверии раскрывается философская начинка пьесы. А спора-то как раз и не выходит.

Вдовиченков безынтонационно озвучивает свою часть текста, терпеливо ждет окончания реплик партнера и добросовестно перемещает декорации с одного края сцены на другой. Никакой мятежности духа нет и в помине. Выражение актерского лица остается неизменным, о чем бы он ни говорил.

Наблюдая за Вдовиченковым, очень трудно избавиться от ощущения, что ему просто лень играть. Никаких лишних движений души и тела. Строго воплощается запрограммированный режиссером минимум. Причем настолько запрограммированный, что сцена гибели Дон Жуана выглядит театральщиной, возведенной в квадрат.

Вот герой лениво идет в центр сцены и лениво поднимает голову. Там на невидимых тросах подвешен длинный дощатый ящик, в течение всего спектакля имитирующий статую Командора. Вот опытный соблазнитель падает на колени, и ящик медленно начинает опускаться, олицетворяя рок, под тяжестью которого и гибнет отчаянный грешник.

После такой не совсем убедительной жизни и совсем неубедительной смерти вопрос: "И чего только бабы на него вешались?" - остается без ответа. Зато сам собой отпадает вопрос о брезгливо сморщенной физиономии на афише. Ну достали пацана! И женщины ("В любви я люблю свободу и не могу решиться заключить свое сердце в четырех стенах"). И папаша-моралист ("Я ненавижу тех отцов, что живут столько, сколько и их дети"). И всеведущие Небеса ("Если небо посылает мне предостережение и хочет, чтобы я понял его, пусть говорит яснее").

Единственное, что не дает спектаклю скатиться до откровенно коммерческой однодневки, - блестящая игра Григория Сиятвинды (Сгаранель). Актер театра "Сатирикон", возглавляемого Константином Райкиным, в комедийно-цирковой трактовке образа достигает невероятного трагизма.

Слуга Дон Жуана разрывается между нравственностью и собственной трусливостью: "Почему я служу ему? Потому что страх заставляет меня сдерживать свои чувства и вынуждает одобрять то, что противно моей душе".

Угодливый и хитрый, он в мгновение ока открещивается от своих убеждений, едва Дон Жуан устремит на него проницательный взгляд. Но именно неказистый, услужливый, совсем не праведный Сганарель оказывается единственным защитником тех общечеловеческих ценностей, в отсутствии которых так легко убеждается его господин. И чем больше грешит Дон Жуан, тем сильнее слышен голос Сганареля, уверенного в присутствии Бога в душе каждого: "Что бы вы ни говорили, есть в человеке что-то необыкновенное - такое, чего никакие ученые не могли бы объяснить".

Невнятный, скомканный финал спектакля буквально спасает этот маленький неказистый человек. И отчего-то становится жаль Дон Жуана, гибель которого оплакивают лишь потому, что теперь никто не станет платить деньги.

Увы, ни виртуозный Сиятвинда, ни хорошая работа остальных актеров не спасают спектакль. Потому как Дон Жуана там нет, а есть Вдовиченков - тяжеловесный, безликий и неубедительный. Зато вполне понятный той части публики, которая пришла конкретно на Фила из "Бригады". Во всяком случае, уже другой мужчина в галстуке, но без барсетки втолковывал своей длинноногой спутнице: "Видишь, слуга напрягался, напрягался, и шо? Потому шо жить надо в расслабуху!".