Юрий АНТОНОВ: «Киев люблю — это для меня очень родной город, я здесь будто родился, а красивых женщин столько, что голова просто бессознательно поворачивается и к вечеру уже шея болит»

«Бульвар Гордона» Как утверждают маститые композиторы, способов написания хитов несколько, но думаю, что так, как Юрий Антонов, их не знает никто. У него что ни песня, то любимый народом шлягер: «Нет тебя прекрасней», «Поверь в мечту», «Зеркало», «Анастасия», «Золотая лестница», «Я вспоминаю», «Двадцать лет спустя», «Маки», «Море», «Вот как бывает», «Крыша дома твоего», «Родные места», «Не говорите мне «прощай», «На улице Каштановой», «От печали до радости», «На высоком берегу», «Лунная дорожка», «Переулочки Арбата» — сразу все и не перечислишь. На концертах Юрия Михайловича зрители, словно в караоке, поют, только титров-подсказок им вовсе не нужно: и так не сбиваются. Каждое слово и каждый мотив помнят, поскольку на песнях его уже не одно, а несколько поколений выросли, и куда бы сейчас он ни приехал, где бы на территории бывшего Советского Союза ни выступал, везде неизменно аншлаг и трепетное почтительное отношение, потому что песни Антонова зрители очень любят, а его самого даже побаиваются...

Наделяя Юрия Михайловича талантом сочинять божественной красоты мелодии, Господь, видимо, призадумался: а чего же ему такого добавить — для равновесия, чтобы малиной жизнь не казалась? Ну и в придачу непростой дал характер, крутой нрав, максимализм, перфекционизм и принципиальность, от которых страдает в первую очередь сам Антонов. Кто-то говорит: «Звездная болезнь», кто-то: «Одинокий — вот и злится», кому-то кажется, что высокие гонорары и громкая слава на протяжении многих лет испортят кого угодно, однако сам композитор и певец считает, что все вспышки его праведного гнева, о которых время от времени пишут и снимают передачи СМИ, были спровоцированы несносным поведением окружающих, и в некоторых вопиющих случаях нельзя с ним не согласиться. Ну, например, в истории с байкером, напавшим на артиста из-за того, что тот попросил убрать с дороги мотоцикл, и даже не посмотревшим, что человек, на которого он с кулаками бросается, почти на 40 лет старше, или же с капитаном ДПС, который грозился посадить маэстро в «обезьянник» только из-за того, что тот попросил гаишника по форме представиться. «Откуда же Юрию Михалычу было знать, что фамилия у капитана оригинальная, можно даже сказать, неблагозвучная — На­врот, и называть ее тот стесняется?» — объяснял потом обиду звезды администратор.

Антонов не скрывает: вывести его из себя легко могут непрофессионализм, непорядочность, неуважение и хамство. Пора бы уже вроде привыкнуть: все-таки знает, в какой стране живет, причем не первый год — чего же таким вещам каждый раз удивляться-то? — но Юрий Михайлович и не мирится, и не сдается, а когда совсем уж невмоготу становится, спасается от окружающего мира бегством: едет туда, где никто его не раздражает и не беспокоит, подальше от суеты — в свой загородный дом, ставший приютом для нескольких десятков животных.

Что интересно, каким бы звездным фирмачом Антонов ни казался, какой бы пафос и высокомерие ему ни приписывали, породистых кошек или собак, чтобы потом для глянцево-семейно-домохозяечных изданий с ними фотографироваться, он за бешеные деньги не покупает: почти все его питомцы либо подкидыши, либо подобранные на заправках, на шоссе, в московских переулках найденыши, принесенные бывшими хозяевами в лес и брошенные там на произвол судьбы. Если бы не мэтр, наверняка долго они не протянули бы, но в его комфортабельном мини-зоопарке припеваючи живут и множатся, а особенно преуспели кошки: еще немного, и Юрий Михайлович сможет, мне кажется, конкурировать с Куклачевым...

К питомцам Антонов относится, как к детям, а вот о детях — сыне и дочери — предпочитает не говорить в своих интервью ни слова. Не хочет, чтобы добралась до них желтая пресса: сам ведь страдал от нее не раз — то оболгали, то слова исказили, то приписали что-то, чего никогда не делал.

«Не доверяю я людям, — признается Юрий Михайлович, — жизнь научила...», но, несмотря на опыт, в копилке которого у мелодиста номер один в СССР наверняка отложилось и что такое зависть, и чем опасен круг творческих личностей (амбициозных и в большинстве своем непонятых и непризнанных), и как легко превращаются друзья в конкурентов (готовых на все, лишь бы занять твое место под солнцем или хотя бы кусочек от славы твоей оторвать), о коллегах по вчерашней эстраде и сегодняшнему шоу-бизнесу Антонов лишь в превосходной степени отзывается: «замечательный», «чудесный», «прекрасный»... Не судите, да не судимы будете!..

«В ДЕТСТВЕ ПОЛИОМИЕЛИТ МЕНЯ ПРИХВАТИЛ — ХОДИТЬ ПОЛГОДА ПРИМЕРНО НЕ МОГ»

— Юрий Михайлович, а ведь девичья фамилия вашей матери Литовченко — она украинка?

Юрий Антонов родился в Ташкенте в 1945 году, мать находилась там в эвакуации, а отец-военнослужащий  на побывку приехал

— Да, из Кременчуга.

— Вы на ее малую родину когда-нибудь приезжали?

— Конечно, и родственники у меня там остались. В Кременчуге родная сестра мамы живет — тетя Аня, так что корни, которые с Украиной меня связывают, очень прочные.

— Ваш отец офицером Советской Армии был, воевал, а детство ваше прошло в Белоруссии. Послевоенную Белоруссию помните? Разрушенной она была почти полностью?

— Ну, это же та часть СССР, которая на себя всю мощь немецкой армии приняла, поэтому уничтожено там почти все было, в Минске невредимыми два или три здания остались — оперный театр, сохранив­ший­ся так, будто войны и не было, правительственный комплекс и, по-моему, Дом офицеров. Остальное было сожжено, взорвано, ну и, конечно, белорусский народ пострадал, который, на мой взгляд, очень симпатичный, добрый — по натуре своей.

Маленький случай... Есть в Молодечно такая река Уша, и мы с ребятами на рыбалку ходили — два приятеля у меня были... Ничего в тот раз не поймали, домой шли, как говорится, пустые, а навстречу местный житель на велосипеде. То ли мы его остановили и спросили, как куда-то пройти, — не знаю, но у него на велосипеде вот такая связка рыбы (показывает) болталась: наловил. Он заметил, что мы с удочками: «А где улов-то?» — спросил. «Да вот, не получилось. Не умеем, наверное...». — «Домой идете?». — «Ну да». Он связку ту взял и нам отдал: «Нате, родителям принесете». На всю жизнь запомнилось! — это свидетельство того, какие белорусы добрые и отзывчивые.

— Вы наверняка периодически в нынешнюю Беларусь приезжаете, эти чистые улицы, красивые опрятные дома, аккуратно подстриженные газоны, дороги прекрасные видите... Почему здесь, в Москве, так быть не может?

— Ну, это вопрос не ко мне. Честно говоря, я достаточно часто в Беларуси бываю, потому что мои родственники в Минске живут, и не только столицу посещаю, но и Могилев, Витебск... Конечно, дороги изумительные: когда они это сделать успели? До того доходит (не в курсе, правда это или нет, но я слышал), что президент Лукашенко указ издал, чтобы дворы все заасфальтировали: это невероятно! Разумеется, Белоруссия в моей судьбе решающую сыграла роль, поскольку и в армии я служил, и музыке учился, и профессиональную деятельность свою именно там, в Белорусской государственной филармонии, начинал.

— Ваша родная сестра Жанна до сих пор в музыкальной школе в Минске преподает?

— Нет, в Москву переехала и живет сейчас здесь. Ну, как бы, знаешь, возраст уже: она в 48-м родилась — кстати, в Берлине (улыбается). Я иногда смеюсь: «Ну че, Жанн, ты хоть бы туда, на Родину, съездила...». Не спешит...

— Знаю, что в младших классах вы с полиомиелитом слегли, причем настолько все было серьезно, что вас даже парализовало и потом заново ходить учились...

— Это широко распространенная болезнь в ту пору, после войны, была, и никаких лекарств, чтобы ее вылечить, в Союзе не существовало, только на Западе. Ну, как-то мне повезло, наверное: сперва недуг прихватил, а потом пропал куда-то, хотя ходить и вправ­ду не мог — полгода примерно.

«ВУЯЧИЧ ОДНИМ ИЗ ПЕРВЫХ В СОВЕТСКОМ СОЮЗЕ ЗАПАДНОЕ МУЗЫКАЛЬНОЕ ОБОРУДОВАНИЕ НА СВОИ ДЕНЬГИ СТАЛ ПОКУПАТЬ»

С родителями в Берлине, 1949 год

— Впоследствии музыкальным руководителем ансамбля «Тоника» под руководством очень известного белорусского певца Виктора Вуячича, ныне покойного, вы работали, а на гитаре там молодой Владимир Мулявин (тоже, увы, покойный) играл...

— Нет, не там: в Белорусской государственной филармонии я с 64-го года трудился, а Мулявин ко мне в коллектив пришел, который тогда без названия был: это не практиковалось. Чуть позже как-то называть­ся  все стали, а в ту пору у нас просто инструментальное было трио, и гитарист-москвич к себе домой уехал — я без гитариста остался. Руководство филармонии предложило: «У нас тут новый музыкант появился, с женой приехал», а у нее очень интересная профессия была — художественный свист. Я оживился: «Давайте послушаем», и вот парень приходит — кучерявый такой, странный, на мой взгляд...

— Откуда же он приехал?

— Из Екатеринбурга — из Свердловска то есть.

— Смотрите: не будучи белорусом, такой культовый ансамбль создал, прав­да?

— Да-а-а! Пришел, в общем, ко мне в 66-м, кажется, примерно год у меня работал, а потом свой коллектив создал — сначала он назывался «Лявоны». Поехали они на Всесоюзный конкурс артистов эстрады, который в Москве проходил, в Театре эстрады, выступили там, все жюри поразили, и первое место им присудили: после этого ребята вернулись в Минск и назвались уже «Песнярами». Конечно, Мулявин — человек и музыкант замечательный, мы дружили, и воспоминания о нем в моей памяти навсегда. Выдающийся артист, абсолютно русский человек, на белорусском языке пел...

— ...и как!

— Искусство национальной песни до всесоюзного мас­штаба поднял и, безусловно, очень много для белорусской культуры сделал.

— Будучи клавишником в «Поющих гитарах», вы начали песни писать...

— Ну, это я еще у Вуячича начал (улыбается). Я же музруководителем коллектива был, который, как правильно ты сказал, «Тоника» назывался, — у нас великолепные музыканты были: по тем временам.

С родителями Натальей Михайловной и Михаилом Васильевичем и младшей сестрой Жанной, Берлин, 1950 год. Отец Юрия Антонова был офицером, воевал в отдельной бригаде морской пехоты и после окончания Великой Отечественной остался служить в военной администрации Берлина

— Ну а Вуячич хороший пе­вец?

— Он своеобразный человек: красавец-мужчина, высокий...

— ...статный...

— ...с оригинальным тембром голоса — у него очень яркий баритон, и что меня еще поражало — со вкусом и модно всегда одевался. Фирменный мэн такой был, стильные блейзеры любил, но самым главным его ка­чест­вом было то, что, по-моему, од­ним из первых в Советском Союзе западное оборудование на свои деньги стал покупать — он в настоящие пел микрофоны...

— Профессионал, да?

— Конечно — на это средств не жалел, и это хорошая для меня школа была, потому что именно в ту пору я музыкальным оборудованием, инструментами заинтересовался и считаюсь теперь (наверное, не­без­ос­новательно) одним из тех, кто в этой технике разбирается.

«ПОЮЩИЕ ГИТАРЫ» В ТУ ПОРУ ПРИМЕРНО КАК НА ЗАПАДЕ «БИТЛЗ» БЫЛИ»

— Какие песни первыми вы написали, помните?

Во время службы в Советской Армии, 1964 год

— Да — мы даже в составе коллектива Виктора Вуячича их исполняли: он разрешал в своих концертах две, три или четыре вещи нам петь. Ну, я «Стой, не стреляй, солдат!» исполнял — была такая песня, протест против войны во Вьетнаме (смеется). Кстати, в «Поющие гитары» меня пригласили, как раз когда музруководителем «Тоники» был: мы в Ук­ра­ине выступали, у «Гитар» выходной день, и они к Вуячичу пришли на концерт. Делать было нечего, наверное, — вот и заглянули к коллегам: по­смотрели, мое исполнение на органе послушали, да еще как песни я пел, это их подкосило, и после концерта они подошли и говорят: «Вам и гитаристу, который нам очень понравился, мы в Ленинград предлагаем приехать» (а на гитаре Толя Чижевский играл — действительно музыкант хороший). Я спросил: «Зачем?». — «Хотим в коллектив вас пригласить». Ну, ты представляешь, чем «Поющие гитары» в ту пору были?

— Представляю...

— Примерно как на Западе «Битлз» — естественно, мы согласились. Вернулись в Минск, я уволился, Толю забрал, в Питер прибыли... Нет, не так: я сначала один приехал — Чижевский не смог: он позже к нам подключился.

Как сейчас помню, ехали мы из Ленинграда в Молдавию на поезде, сидели в купе я, Саша Броневицкий и Саша Федоров, и я сказал: «Ребята, хочу песню вам показать — я новую написал» — и «Нет тебя прекрасней» им спел. Они обалдели! Нашим руководителем Толя Васильев был — мы Шефарик его называли, — и парни сразу: «Сейчас мы Шефарику покажем, давай скорее за ним!». Толю позвали (а слово его сомнению не подлежало), я на гитаре песню сыграл... Он воскликнул: «Все, в репертуар берем!», а поскольку несколько песен я уже исполнял, Шефарик предложил: «Слу­шай, Юра, а может, мы Жене Броневицкому эту песню дадим — пускай он споет?». Я ответил: «Пожалуйста»...

— Это брат Александра?

— Да. Женя исполнил ее, на мой взгляд, замечательно, Толя аранжировку сделал, и потом, насколько я знаю, многие музыканты, особенно гитаристы, соло на бас-гитаре оттуда снимали — в ту пору оно необычное было, на нашей советской эстраде гитаристы в таком стиле еще не играли, и все разучить хотели, как это делается.

— Это ваша первая, ставшая известной, песня была...

— Это была песня, которая сильный толчок мне дала: ее популярность в Советском Союзе была огромна, и вышедшая сразу пластинка в количестве нескольких миллионов экземпляров была продана.

— Миньон, да?

— Верно. Песня, в общем, разошлась мгновенно, ее по радио крутить начали...

«ВЫ, КИЕВЛЯНЕ, СЧАСТЛИВЫЕ: У ВАС НЕОПИСУЕМОЙ КРАСОТЫ ГОРОД, ОН В СВЯЩЕННОМ МЕСТЕ, НА ДНЕПРЕ ВЕЛИКОЛЕПНОМ, СТОИТ, И ВСЕГДА, ДАЖЕ В БУДНИ, ЗДЕСЬ АТМОСФЕРА ПРАЗДНИКА»

— Я часто на ваших концертах бываю, и мне кажется, что вы до сих пор ка­кой-то особенной любовью ее любите, — это так?

— Ну, понимаешь, ее не любить невозможно — она настолько вне времени оказалась... Больше 40 лет назад, в 69-м, написана, сколько уже прошло?

— 45 лет...

— Вот, а настолько сейчас актуальна, что народ независимо от возраста ее воспринимает. У нас вот вчера концерт был в Екатеринбурге, и маленькие дети — по пять-шесть лет (они с родителями, конечно, приходят) — цветы несут...

У меня даже слов нет, понимаешь? Ну и последний концерт в Киеве меня поразил: второе отделение началось, и через не­сколько песен народ встал и уже до конца стоял! — ну что это? (Смеется). Вообще фан­тастика! — а поскольку все это от отношения людей зависит, моя музыка им, значит, близка...

Вообще, мне очень нравится в Киев на гастроли приезжать, честно тебе скажу: я этот город люблю. Когда-то даже какое-то внутреннее желание тут квартиру купить было — я интересоваться начал, где, что, чего... Друзья у меня там есть — например, Коля Рябоконь (правда, давно с ним не виделся), с которым мы в одной части, в одной роте служили, — хороший парень, замечательный!

Киев для меня очень родной город, я так в нем себя чувствую, будто родился здесь: гуляю по улицам, в магазины захожу, кругом люди приветливые, а количество красивых женщин такое, что голова просто бессознательно поворачивается и к вечеру, когда концерт, уже шея болит, потому что идешь — и так вот (показывает) вправо-влево смотришь: блондинка, брюнетка, блондинка, брюнетка... — невероятно!

Вы, киевляне, счастливые: у вас неописуемой красоты город, он в священном месте, на Днепре великолепном, стоит, и всегда, даже в будни, здесь атмосфера праздника. Ну, это с моей точки зрения — может, сами вы этого не замечае­те, потому что живе­те — и живе­те себе, привыкли уже, но когда я к вам приезжаю, огромное удовольствие получаю от того, что по улицам просто пройдусь и посмотрю на людей.

Юрий Антонов (крайний справа в нижнем ряду) в составе популярного ленинградского ВИА «Поющие гитары», 1969 год

— Вы в «Добрых молодцах» когда-то работали (кстати, очень популярный ансамбль был), в оркестре «Современник» под управлением Кролла (тоже, уверен, школа приличная), в ВИА «Магистраль» и, наконец, в группе «Аракс»: я помню, какой она была популярной!

— Маленькая ошибка: в «Арак­се» я никогда не состоял.

«В лицо не узнавали меня долго, потому что доступ на телевидение был закрыт. По радио часто крутили»

— Только им песни писали?

— Да, с этой группой сотрудничал. В свое время на запись моего альбома на фирме «Мелодия» их пригласил: они начинающим коллективом были — не столько, правда, начинающим, сколько без всесоюзной известности: в Москве-то их знали. Меня поразило то, что ребята — замечательные музыканты, причем буквально все, каждый человек из «Аракса» таким, знаешь, даром музыкальности обладал. Сережа Беликов, на мой взгляд, выдающимся созидателем вокальных партий группы, бэк-вокала так называемого был — я до сих пор удивляюсь, как он это записывал, складывал...

— ...на той аппаратуре еще...

— ...да, и очень красивые получались кусочки. Там замечательный акустический гитарист был Вадим Голутвин, соло-гитарист Тимур Мардалейшвили — фантастический просто! В то время гитара Fender Stra­to­cas­ter была редкостью, как «бентли» на наших дорогах — даже большей! (Смеется), а Сережа Рудницкий! — о чем вообще говорить? Талантливый аранжировщик и композитор, Толя Абрамов — барабанщик очень крутой, и, конечно, стоит солиста назвать... (Пауза). Я уже постарел немножко, выпадения из памяти происходят... Ах, ну да, Толенька Алешин! — уникальный певец, он две мои песни (как сольный исполнитель) совершенно потрясающе спел.

К сожалению, альбом тот так на фирме «Мелодия» и не вышел. У нас договоренность была: ребята со мной определенные песни для моего альбома записывают, взамен им несколько песен даю, они свой диск делают, на одной стороне которого их композиции будут, а на второй — мои: «Колокол тревоги», «С чего бы?», еще какие-то, и парни на высоком уровне все это сделали. Конечно, качество записи в ту пору было не очень, возможности особой мы не имели, и ограничены к тому же во времени были: на фирме «Мелодия» смена четыре часа длилась. Я двух смен добивался — с трудом, но удавалось: за четыре часа можно только инструменты настроить, но мы еще и кое-что записать умудрялись.

В конце концов, мой альбом вышел, а у них на Дальнем Востоке какой-то инцидент во время концерта произошел — я не в курсе, что именно, но фирма «Мелодия» пластинку «Аракса», к сожалению, запретила.

«У МЕНЯ ДВОЕ «ЖИГУЛЕЙ» БЫЛО: ОДНИ ЛОМАЛИСЬ — НА ВТОРЫХ ЕЗДИЛ, А ЖИЛ В МАЛЕНЬКОЙ КВАРТИРКЕ — 22 МЕТРА КВАДРАТНЫХ НА ПЕРВОМ ЭТАЖЕ. «ДВУХКОМНАТНАЯ» НАЗЫВАЛАСЬ»

— Юрий Михайлович, а момент, ког­да впервые популярность свою ощутили, вы помните?

«В советское время понятие «популярность» как-то смазано было, слова «звезда» применительно к человеку вообще не существовало...»

— Ты знаешь, в советское время понятие «популярность» как-то смазано было, слова «звезда» применительно к человеку вообще не существовало. Все по-другому происходило, каждый делом своим занимался, доходы в основном от концертов шли, и хотя небольшие, все равно средний заработок...

— ...советского инженера...

— ...да-да, превышали. Все только от количества выступлений зависело: ставки маленькие были — 19 рублей за концерт, 13, но, признаюсь тебе, когда сольной деятельностью я стал заниматься, деньги в конверте мне уже приносили — администраторы...

— Они тогда это освоили...

— О да. Мы стадионы работали, а это 500 рублей еще, к официальной ставке в 20 (смеется).

— Потом почти все администраторы сели...

— Да...

— Смольный, Бендерский, Гильбо...

— Ты их знаешь?

— Ну, конечно...

— Их посадили, они немалые сроки отбыли...

— ...кто-то умер...

— ...но рисковые были ребята! — целые стадионы снимали, выручку с 20-30 тысяч народу!

— Мафия своего рода была — концертная...

— Да, по три рубля билеты — и стадион забивали, а Юрию Михалычу — 500 целковых: и на том спасибо (улыбается).

— Юрий Михалыч счастлив, наверное, был?

— Еще бы! 20 рублей и 500 — разница есть? Собственно говоря, 500 рублей — это зарплата министра была, причем всесоюзного значения, но в ту пору что можно было купить? Практически ничего. Ну, у меня двое «жигулей» было: одни ломались — на вторых ездил, а жил в маленькой квартирке в Выхино...

Юрий Антонов (третий слева) и рок-группа «Аракс», 1980 год

— ...ой, кошмар!..

— ...да, такой район есть в Москве. Квар­тирка — 22 метра квадратных на первом этаже, называлась «двухкомнатная» (смеется).

— Смешно сейчас, правда?

— Очень, но что делать — такова «се ля ви», так все жили.

— Зато «жигулей» двое...

— Счастливый, можно сказать, обладатель!

(Задумчиво). Первая популярность... В лицо не узнавали меня долго, потому что доступ на телевидение был закрыт. По радио довольно часто крутили: у меня хорошие контакты с редакторами радийных программ были, и мои песни ставили, однако на экран не допускали — там такой товарищ Лапин руководил, который по непонятным причинам мно­гих моих коллег отсекал. То ли, может, лично ему не нравились, то ли еще по какой-то причине — идеологической, наверное, ведь идеология была превыше всего.

— Ну а с другой стороны, анкета у вас хорошая...

— А что ему анкета? — он сидел там, как упырь, маленький человек за большим столом, и говорил: «Этому можно...», «...тому нельзя!», хотя разве какие-то антисоветские песни мы исполняли? Мы...

— ...о любви пели...

— ...конечно! — даже о БАМе, тем не менее отбор был жесткий. Потом все это как-то смягчаться стало, и первым сигналом, очень за­метным, мое выступление на сцене Кремлевского дворца съездов стало.

— В каком же году?

— В 87-м — юбилей Октябрьской революции был, Горбачев как Ге­не­раль­ный секретарь ЦК КПСС (со всем Политбюро, естест­венно) на этом концерте присутствовал, и впервые с балконов, где обычно сидели, они в первый ряд спустились (раньше такого никогда не было — так демократия начиналась!).

Как правило, все программы такого уровня из исполнителей народных песен, оркестров симфонической музыки и солистов Большого театра состояли, и вдруг мне звонок: «Мы вас на концерт, посвященный юбилею Октябрь­ской революции, приглашаем». Я первым чисто эст­радным исполнителем там был!

«В ПЕРВОМ РЯДУ ГОРБАЧЕВ И ПОЛИТБЮРО В ПОЛНОМ СОСТАВЕ — НОГИ У МЕНЯ ДЕРЕВЯННЫЕ БЫЛИ»

С Вячеславом Добрыниным и Львом Лещенко, конец 80-х. «Со Славой Добрыниным до сих пор дружим — замечательный он!»

— Что пели?

— Очень хотел «Крышу дома твоего» исполнить, но петь нужно было вживую, под фонограмму «минусовую» — ты это себе представляешь?

— Тем более боги перед тобой!

— В зале — одни белые рубашки и черные костюмы, женщин практически не было (ну, ты в Кремлевском дворце бывал — там пять тысяч мест!). Смотришь и думаешь: «Что это? Или мне снится?». В первом ряду Горбачев и Политбюро в полном со­с­таве, и ноги у меня деревянные стали, честно тебе признаюсь! Я маму предупредил: она сидела и телевизор смотрела, а как пришлось выступать? Никакой ведь под­звучки не было...­

— ...ужас!..

— ...где-то вдалеке что-то слы­ша­лось. Интересная, вообще-то, система: из пола такие стоечки с ма-а-аленькими микрофонами выползали — речевыми, для торжественной части, плюс никаких репетиций, ну ничего! Заиграла фонограмма, а я ее не слышу, понимаешь? — что-то там где-то шумит... Растерялся, хотя опыт к тому времени огромный имел, но все же как-то сконцентрировался и спел. Ну, аплодисменты вежливые были — я поклонился и на деревянных ногах за кулисы ушел, а ведь это прорыв был, причем не только мой: советскую эстраду признали! Потом уже легче всем стало...

— В начале 80-х вы были самым популярным — я на этом настаиваю! — исполнителем в Советском Союзе, и вот 83-й год — и 30 подряд ваших аншлаговых концертов в 10-тысячном киев­ском Дворце спорта, причем по два в день, и я, например, на два ходил, хотя билетов не достать было...

— ...да-да, это правда...

— Я думал, это предел, но оказалось, нет: в Ленинграде есть СКК, зал на 15 тысяч зрителей, и вы 28 этих залов собрали. Я внимание читателей обращаю: это абсолютный рекорд, в Книгу рекордов Гиннесса занесенный, и мне кажется, он уже никогда не будет побит: ну кто сегодня 28 СКК по 15 тысяч соберет?

— Мы там 15 дней, по-моему, были. Или 14?..

— Сумасшествие, правда?

— Толпы народа! Я знаю, есть люди, которые 80-тысячный стадион собирают, но это один концерт, а тут 15 тысяч народу — и каждый день, да еще по два выступления! Ходи­ли, как на работу...

— ...нескончаемым потоком!

— Да-да (смеется). Питер я обожаю, у меня буквально неделю назад концерты там были — в БКЗ «Октябрьский». Перед этим городом преклоняюсь, особенно потому, что свою молодость там провел, у меня много друзей там — вот сейчас на мое выступление «Поющие гитары» пришли, ребята еще из того коллектива, который жив-здоров, слава Богу. Я их, как родных, встречаю, потому что это часть жизни, это Питер, и публика меня там очень любит.

— А где, простите, публика вас не любит?

— Ну, знаешь, разные ситуации бывают, Россия — такая страна огромная, где просто эмоциональное состояние народа измерять можешь, причем в разных регионах оно разное. Вот на Севере — в Архангельске, Вологде...

— ...люди спят...

— ...точно: сказать, что не нравится им, не могу, но выражают они свои эмоции более сдержанно.

— Зато в Краснодаре...

— Краснодар, Ростов — это понятно: актив! Не знаю, почему так: солнце ярче светит, что ли?

— Суммарный тираж ваших пластинок и компакт-дисков до 50 миллионов экземпляров дошел, вы прекрасную музыку ко многим фильмам написали, и я вам, Юрий Михайлович, по­жалуй, главный задам вопрос: как такие красивые мелодии у вас рождаются, откуда?

— (Руками разводит). Ответа на этот вопрос нет.

«Я В ТАШКЕНТЕ РОДИЛСЯ, ПОЭТОМУ ЛЕТО ЛЮБЛЮ — ПЕСЧАНЫЕ ПЛЯЖИ, ЯРКОЕ СОЛНЦЕ, ТЕПЛОЕ МОРЕ, КРАСИВЫХ ЖЕНЩИН, ВИНО ХОРОШЕЕ, И В ЭТОМ СТАРАЮСЬ СЕБЕ НЕ ОТКАЗЫВАТЬ»

— Но от чего или от кого: от мамы, от солнца, от любви вдохновение вас озаряет?

С Дмитрием Гордоном. «Мне очень нравится в Киев на гастроли приезжать — когда-то даже какое-то желание тут квартиру купить было»

— Ну, я же в Ташкенте родился, поэтому солнце, наверное, как-то повлияло (улыбается). Я вообще лето люблю — песчаные пляжи, яркое солнце, теплое море, красивых женщин, вино хорошее, и в этом стараюсь себе не отказывать, хотя последнее время почти не отдыхаю. Нет времени просто: гастроли, коллектив, который поддерживать материально надо, потому что жизнь нынче суровая.

— Ну а сами вы понимаете, что ваши песни — особенные?

— Не-а, не понимаю.

— Хорошо, зайдем тогда с другой стороны. Покойный Николай Мозговой — прекрасный украинский композитор и мой большой друг, которого вы наверняка знали, мне говорил: «Ты знаешь, все пишут по-разному. Один услышал ночью, во сне, мелодию и записал, другой сел просто к рояльчику, и тут же мотив появился, а третий... У композиторов термин такой существует — «жопный метод», так вот, все шлягеры Юры Антонова именно этим рождались способом: по инструменту до потери пульса долбил...

— В принципе, я с ним согласен, хотя в том, что какая-то мелодия кому-то приснилась, очень сомневаюсь: присниться что-то обыденное может, но воз­вышенное — никогда! Это невозможно, ведь ты просыпаешься — и сон забываешь, не говоря уже о песне — ну как ее можно вспомнить, проснувшись? У меня, когда я за роялем работаю, рядом магнитофон стоит: я все записываю, потому как то, что в голову тебе пришло, можно мгновенно забыть и потом ни одной ноты не вспомнить, поэтому играешь — пишешь, играешь — пишешь...

У меня такой случай был... Один хороший поэт Борис Дубровин дал мне стихотворение, причем без названия, на листке напечатанное. Я почитал — ничего показалось — и пообещал ему: «Я еще раз потом посмотрю». Оно 10 лет пролежало — как-то ноты я разбирал (всяких черновиков у меня много) и смотрю: желтый листочек лежит — бумажка за это время пожелтела! Я взял ее, на рояльчик поставил — и песню «От печали до радости» придумал: понимаешь, да?

Потом проблема встала, как сделать ее, записать, а у меня Витя Зинчук в ту пору работал — выдающийся гитарист, замечательный, очень чистый человек...

— Вы лучших музыкантов, мне кажется, себе забирали!

— Ну, не забирал...

— ...сами приходили?

— Конечно, и я предложил: «Витя, давай песню сделаем. Посмотри ее — как гитарист». Соло гитары сочинить, в принципе, можно, но оно такое, знаешь, немножко формальное будет, потому что, если это популярной касается музыки, на бумаге хорошое соло написать достаточно трудно, гитарист должен его сам прочувствовать, потому что специфику инструмента он знает, подтяжки различные, какие-то обороты, чисто гитарные, и то, что на фортепиано ты сочинишь, в исполнении гитары может не прозвучать.

Вот и сидели мы с Витей, думали, он сказал: «Я поищу» — и через некоторое время приходит: «Вот, подобрал». Я: «Витя, это вообще!» — ну, подработал немножко, и вышло супер! Соло это просто научным пособием для гитаристов стало — оно в стиле Марка Нопфлера было, и Витя, конечно, мастер своего дела: здорово очень сыграл, благодаря чему соло на все времена получилось!

«СЛАВА ДОБРЫНИН — УШЛЫЙ ПАРЕНЬ: ОН НА ХУДСОВЕТ НЕ ПОШЕЛ, А Я, КАК ДУРАЧОК, НА ЭКЗЕКУЦИЮ К ИНКВИЗИЦИИ ПОПЕРСЯ»

— Насколько я понял, спрашивать, что вас вдохновляло, когда ту или иную песню писали, нет смысла, правда? Вы, очевидно, садились и просто работали...

— Ну, может, на две-три вещи что-то и вдохновило: когда, например, «Нет тебя прекрасней» писал, взаимоотношения с одной женщиной были, которая в Ленконцерте работала. Она очень красивой была, стихи писала (потом в Америку уехала). Два куплета сочинила, но мне казалось, для песни этого маловато. Какой-то период времени с известным ленинградским гитаристом Михаилом Беляковым я общался — он стихи пописывал, и я попросил: «Миш, слушай, может, еще что-нибудь придумаешь?». Он третий куплет дописал и так в общую тематику этой песни попал, будто весь текст одному поэту принадлежит.

— Тем не менее моменты, когда вы, допустим, сильно в кого-то влюбились — и песня родилась, были?

— Ну, я все время в кого-то влюблялся, но ни о чем особенном это не говорит, хотя под впечатлением что-то и получалось... Вот, например, песня «Зеркало»...

— ...гениальная совершенно!..

— ...я на стихи Михаила Танича ее написал: одно время мы сильно дружили. Ездили на машине куда-то, вечерочками мотались — плохого ничего не было. Ну, он в ту пору маститый уже был: я-то — на первом этапе успеха находился, а Танич — величайший поэт-песенник, такой, как Леонид Дербенев, Михаил Пляцковский, Игорь Шаферан. Это плеяда такого крупняка поэзии песенной была, хотя Миша Пляцковский маленького был роста... Замечательный душевный человек, который очень хорошие стихи для детей писал...

— ...песни к мультфильмам «Приключения кузнечика Кузи», «Кот Леопольд», «Крошка Енот»...

— Совершенно верно, и вот Танич мне текст предложил. Я начал читать его и сказал: «Миша, мне очень два слова не нравятся, они даже выпеваться тяжело будут: «До головокруженья». Он: «Да нет, ты не понимаешь — это такой образ!» — давить на меня начал, а он это умел: закаленный ведь был товарищ, лагеря прошедший... Замечательный человек, хлебосольный какой!..

— ...и жена у него, Лидия Козлова, душевная и талантливая...

— Просто исключительная женщина, а хозяйка какая! Когда они на Садовом кольце, в переулке, жили, я к ним любил приезжать, они кормили всегда до отвала... Кстати, должен тебе признаться, что Танич — первый поэт, который членом худсовета на «Мелодии» был: члены Союза композиторов очень его уважали. Я в ту пору туда не входил, и как-то меня вместе с Добрыниным на худсовет пригласили, но он не на «Мелодии», а в Союзе композиторов проходил: они к нам как к потенциальным членам Союза как бы присматривались, потому что у них там средний возраст 60 лет был, а мне тогда 30, может, 35 было — в общем, очень молодым считался. Вот и решили на меня и Славу Добрынина посмотреть, но Слава — ушлый парень: он не пошел, а я, как дурачок, на эту, как бы ее назвать...

— ...экзекуцию...

— ...да, к инквизиции, в общем, поперся. Там выдающиеся композиторы сидели — человек 10, наверное: я признаю их и тогда признавал, и были еще Михаил Танич и Леня Гарин — мой приятель, шикарный му­зыкант и композитор, давно погиб­ший...

— ...трагически...

— Да, а что нужно было сделать? Клавиры каких-то песен своих показать и спеть. Я «Маки» сыграл — думал, пройдет...

— ...патриотическая все-таки вещь...

— Да, но как начали они меня критиковать — мама родная! Мало не показалось...

— А что в «Маках» плохого?

— Все! — никто не уточнил, что именно, но все никуда не годилось, а Леня Гарин встал и мои работы с музыкальной точки зрения разобрал (по-моему, еще «Несет меня течение» я показывал). Гарин свое мнение об этой песне высказал, объяснил, что, куда и зачем, довольно профессионально и правильно, но после того как меня на кусочки там порубили, Михаил Танич поднялся и полностью на защиту мою встал, причем достаточно жестко, и спорить с ним не мог никто, потому что все композиторы от поэтов зависели: куда, мол, без них?

Что я из этого всего вы­нес? Вышел, плевался и думал: «Какой же я дурак! А где же Слава Добрынин?». А Слава дома хихикал и потом говорил: «Вот, я знал, знал!». Мы до сих пор с ним дружим — замечательный он!

— Он ведь тоже Антонов...

— ... (смеется) я в курсе. Помню, к нему домой на улицу Горького приезжал (у него в ту пору жена Ира была), мы сидели, чаи попивали, я ему песни показывал, а он только задумал композитором стать — где-то на гитарке играл, в каком-то коллективчике...

Ну а к песне «Зеркало» возвращаясь... Кстати, ее Танич мне сам показал, позвонил: «Юра, давай встретимся», и мы встретились и задружились. Не нравилось мне это «до головокруженья», но Танич уперся: «Любую строчку могу изменить, но эту — нет!». Принципиальный товарищ! Имел право!

— И строчка какая!

— В результате я спокойненько это спел (даже запросто, так скажем), и песня очень известной стала. У нас с Таничем, не­смот­ря на такие дружеские отношения, две песни всего: «Не забывай» и «Зеркало», но какие ударные!

(Продолжение в следующем номере)   

Если вы нашли ошибку в тексте, выделите ее мышью и нажмите Ctrl+Enter