Директор Центрального проектного института Минобороны Украины Олег ПРИЙМАЧУК: «При ядерном разоружении Украины все было уничтожено, включая секретную документацию, но у меня кое-что осталось. На всякий случай...»

Почти 22 года назад, в июне 1996 года, Украина окончательно утратила свой ядерный статус, завершив, согласно международным договоренностям, процесс передачи Российской Федерации своих стратегических ядерных боеприпасов. Параллельно с этим официальный Киев ликвидировал собственные ракеты-носители и инфраструктурные объекты. Последняя украинская шахтная пусковая установка для запуска межконтинентальных ракет стратегического назначения была уничтожена в 2001 году.

Фактически ядерное разоружение страны началось с провозглашения Декларации о государственном суверенитете Украины от 16 июля 1990 года, где были зафиксированы три принципа: «не принимать, не производить и не приобретать ядерное оружие». В первые годы независимости Украина подписала ряд международных договоров и соглашений о ядерном разоружении, главным из которых стал Будапештский меморандум от 5 декабря 1994 года. Согласно документу, Украина отказалась от своего третьего в мире ядерного потенциала, а страны-подписанты — Великобритания, Россия и США — обязались быть гарантами независимости, суверенитета и территориальной целостности Украины, а также воздерживаться от применения против страны любого оружия, не только ядерного.

Полный отказ официального Киева от ядерного арсенала стал фатальной ошибкой, что наглядно продемонстрировали события 2014 года, убежден директор Центрального проектного института Министерства обороны Украины, военный строитель и инженер полковник запаса Олег Приймачук. Именно он вместе со своим коллективом разрабатывал уникальный проект по ликвидации ядерного вооружения. Уникальный, потому что никто никогда в мире этого не делал. Реализация проекта, по словам Приймачука, шла со слезами на глазах, потому что и он сам, и его коллектив в свое время приняли участие в создании ядерного потенциала Украины.

«Ядерным разоружением Украины занималась сама Украина, причем денег на это мы потратили гораздо больше, чем США выделили»

— Ваш институт разрабатывал проект по ликвидации стратегического ядерного вооружения Украины. В итоге были нейтрализованы 13 ракетных комп­лексов SS-19 и пять ракетных комп­лексов SS-24, правильно?

— Это была уникальная программа. Никто никогда в мире не ликвидировал ядерное оружие. Его априори невозможно было нейтрализовать, только использовать по назначению.

— При создании ядерного оружия не закладывалась возможность его ликвидации, кроме как нанесения удара по объекту?

— Да, в советские времена проектирование ядерных ракетных вооружений вообще не предусматривало ремонт-разборку. Например, обычный боевойснаряд можно раскрутить, снять взрыватель из носовой части, отсоединить гильзу от болванки, высыпать порох, вынуть капсулу — и все, нет снаряда. Но ядерное оружие является комплексным и вообще не предусматривает утилизации.

— Мне казалось, что после присоеди­нения к международным соглашениям и договорам о нераспространении ядер­ного оружия Украина должна была просто отдать боеголовки, а не взваливать на себя головную боль по их утилизации.

— (Смеется). Нет, конечно. Ядерным разоружением Украины занималась сама Украина, причем денег на это мы потратили гораздо больше, чем США выделили на так называемую программу безвозмездного оказания финансовой помощи для ликвидации ядерного оружия.

— Почему «так называемую», если США действительно выделили серьезный денежный ресурс?

— «Серьезный»? Американцы выделили Украине на ликвидацию ядерного вооружения около 750 миллионов долларов. Это пятая часть стоимости комплекса знаменитого американского истребителя «Стелс», его инфраструктуры и обслуживания, который стоит около четырех миллиардов долларов!

— К чему вы ведете?

— Мы отдали все свое ядерное оружие, а взамен не могли купить даже крыло от са­молета «Стелс»! Для американцев 750 миллионов долларов — это тьфу, никчемная сумма. Но именно за эту сумму Украину лишили ядерного оружия! А ведь у нас на тот момент было 176 межконтинентальных баллистических ракет: 130 жидкотопливных SS-19 и 46 твердотопливных SS-24.

— Инициатор ядерного разоружения Украины первый президент Леонид Кравчук в интервью интернет-изданию «ГОРДОН» утверждал, что в 1990-х мы не могли содержать и обслуживать свое ядерное вооружение — слишком дорого, плюс истекал срок годности боеголовок, что могло обернуться непредсказуемыми последствиями.

— Либо Кравчуку не все докладывали, либо Леонид Макарович не все хотел слышать. Не знаю, откуда у него информация, что украинские пусковые установки были устаревшими.

В 1987-м я попал в Хмельницкий на последнюю новейшую реконструкцию пусковых установок. Пусковая установка — это такой колодец-шахта стратегического назначения, из которого взлетает ракета, несущая на себе ядерную боеголовку. Из 150 установок мы полностью модернизировали 46, то есть установили новые, абсолютно уникальные так называемые «60-е машины» на твердом топливе.

До этого использовалось жидкое ракетное топливо из очень опасного и сильно ядовитого гептила. А твердотопливные были более надежными, могли храниться больше срока и были менее капризны в эксплуатации. Насколько я знаю, там было новое поколение боеголовок.

«Ядерное оружие пришлось отдать из-за сильнейшего давления США и России и неспособности руководителей Украины этому сопротивляться»

— Вы говорите о второй половине 1980-х, когда военная мощь СССР еще во­всю работала. А я спрашиваю о первой половине 1990-х, когда в независимой Украине было тотальное безденежье.

— В 1987-1990-м мы закончили модернизацию 46 пусковых установок, вместо жидкотопливных поставили новые твердотопливные системы. 46 объектов были модернизированы и могли очень-очень долго быть в рабочем состоянии!

— Может, Кравчук как президент знал больше вас секретной информации и о финансовых возможностях Украины, и о состоянии ядерного во­оружения?

— Но ведь страна не рухнула в условиях безденежья. Ядерное оружие пришлось отдать из-за сильнейшего давления США и России и неспособности наших руководителей государства этому сопротивляться. Кремль очень не хотел, чтобы в Украине было ядерное оружие, потому что понимал: с обретением независимости Киев все дальше и дальше будет отходить от Москвы.

— Когда в Украине в принципе появились ядерные ракеты?

— В 60-70-е уже начали строить. Во всем Советском Союзе самое большое количество ракет было именно в Украине. В России столько не было с учетом количества на квадратный километр территории. А все потому, что мы территориально ближе всех советских республик к западным границам.

— В разработке программы разоружения участвовали ученые, военные, инженеры, которые в свое время соз­давали ядерное оружие. Как они восприняли решение о полном ядерном разоружении Украины?

— Все, конечно, были в шоке. Никто из нас не понимал этого решения президента. Не понимал! Провели совещание, я там был. Академик Патон взял слово, сказал: «Ну вот, поступило такое указание президента, что будем делать?». Сидят ученые, химики, физики, представители ракетной армии — все, кто создавали ядерное оружие, — и у половины в глазах слезы.

— Кто-то из вас пытался добиться личной встречи с Кравчуком, чтобы донести ему другую точку зрения?

— Наверное, были доклады. Допускаю, если бы у нас осталось ядерное оружие, на 60 процентов кооперация зависела бы от России, там основные разработки были. Хотя... Ведь ракетоносители SS (их еще «Са­тана» называют) — это же разработка нашего украинского конструкторского бюро «Южное».

Ядерное разоружение еще при Горбачеве началось, после распада СССР американцы очень давили и на Украину, и на Россию. Москва устояла, а мы нет. Были переговоры, США быстро и легко согласились выложить 750 миллионов долларов в обмен на украинское ядерное оружие. Но половину этой суммы американцы вернули себе по программе Нанна-Лугара.

— Вы о программе совместного умень­шения угрозы, разработанной в 1991 году американскими сенаторами демократом Сэмом Нанном и республиканцем Ричардом Лугаром?

— Да. Программа предусматривала, что США будут помогать странам бывшего Советского Союза в утилизации снятого с вооружения ядерного, химического и бактериологического оружия. Помощь была безвозмездной, но при условии, что именно американские коммерческие компании будут участвовать в ликвидации. То есть американцы приехали в Киев, объявили тендер, столкнули лбами украинские строительные компании, которые хотели участвовать в ликвидации ядерного оружия, сбили цену, а после еще и продали Ук­раине спецтехнику, стоимость которой вошла в упомянутые 750 миллионов долларов.

А ведь речь шла о колоссальной инфраструктуре! Только один полк имел 10 площадок, на каждой — по 10 стартовых шахт, плюс связанные с ними железнодорожные и автомобильные дороги, специальные под­земные сооружения, спецузлы связи, автономные энергоблоки, системы дублирования и так далее. Огромная уникальная сис­тема...

— Во сколько ежегодное содержание и обслуживание обходилось?

— Этого никто вам не скажет, секретная информация. Да, сумма колоссальная, но ведь можно было оставить хотя бы 46 модернизированных стратегических твердотоплевных ракет SS-24. Плюс никто до сих пор не посчитал, сколько поверх выделенных США 750 миллионов долларов при­шлось заплатить самой Украине за ликвидацию собственного ядерного оружия.

— Сколько времени прошло от начала разработки проекта ликвидации до нейтрализации последней ядерной ракеты?

— Года четыре, наверное. Последним этапом была рекультивация земель, на которых располагались ракеты: вынули кабели, разрушили дороги, взорвали шахты глубиной до восьми метров, засыпали их, закрыли склады, хранилища, пункты техобслуживания, ремонтные базы... В общем, все разобрали и засеяли подсолнухами.

— Пытаюсь представить ваше состояние: десятки лет разрабатывать сверх­секретные объекты, а после под полным контролем бывшего идеологического противника все это уничтожать.

— Плакали, конечно, кошки на душе скребли. Очень обидно было, потому что все разрабатывалось здесь, в Центральном проектном институте. КБ «Южное» создали технологию ракетоносителя, а наш институт — все остальное: инфраструктуру, коммуникацию, шахты.

«После развала СССР войск и вооружения в Украине было на 300-400 процентов больше, чем необходимо для защиты. Обслуживание этого железа стоило дороже, чем обслуживание ядерных боеголовок»

— Что оказалось самым сложным при ликвидации ядерного вооружения?

— Нейтрализовать гептил — очень ядовитое вещество, которое содержится в ракетном топливе. Захоронить в землю нельзя: один грамм в минус 16 степени этого вещества на ведро воды — все живое вокруг гибнет. Страшный яд, который можно только в ракете при запуске сжечь.

— Сколько гептила было в одной ракете?

— Точно не помню, кажется, около 25 тонн. Только в поселке Шевченково под Харьковом было запроектировано хранилище на 60 тысяч тонн ракетного топлива с частичной нейтрализацией.

Кроме нейтрализации гептила, был еще один вопрос: никто в мире не знал, как в принципе ликвидировать ядерное оружие, сколько времени это займет и во сколько обойдется. Никто не знал, потому что никто до нас никогда этим не занимался.

Начали выяснять, кто на каком этапе что может сделать. Физики — свое, химики — свое, дошла очередь до военных: «А вы что можете сделать?». Можем снять боеголовку, вместо нее быстренько поставить эквивалент, чтобы резко не остановить всю систему, которая похожа на живой организм. После — потихоньку, поэтапно отключать систему и сливать топливо.

— А гептил?

— Развезли в три хранилища по Украине. Разработали специальную емкость из трех стен, плюс специальные желоба: если хоть чуть-чуть вещества капнет — мгновенно включается индикатор протечки и автоматически начинается смыв водой.

— А если вражеская ДРГ доберется до хранилищ?

— Надеюсь, хранилища хорошо охраняются. К сожалению, нам в свое время не удалось использовать вещество для космодрома в Бразилии, срок годности прошел.

Кстати, даже после слива топлива в ракетах все равно оставалось минимум 50 литров ядовитого вещества, оно в мелких трубочках-пробочках застревало. 50 литров заразы, представляете?! И нейтрализовать ее надо в спецсооружении. Мы в Днепропетровске спроектировали специальную станцию нейтрализации, куда свозили ракеты после первичного слива топлива. Там уже выпаривали и вымывали промышленным способом остатки яда. А после — резали ракету специальными резаками.

— Если бы сейчас оказались один на один с Кравчуком, что ему сказали бы?

— У меня была такая возможность. На охоте. Мы оба страстные охотники, должны были ехать в Полтавскую область на утку. Кравчук уже давно не был президентом. Встречи не случилось, он не приехал.

— Так что вы ему скажете, если встре­тите?

— Скажу: «Леонид Макарович, когда вам докладывали, что Украина не способна содержать ядерное оружие, вам или врали, или пытались угодить». Хотя понимаю, тогда надо было выбрать: независимость или ядерное оружие.

После развала СССР войск и вооружения в Украине было на 300-400 процентов больше, чем было необходимо для защиты территориальной целостности. После вывода советских войск из ГДР большую часть оружия завезли именно в Украину.

— Не поняла, к чему вы ведете?

— К тому, что обслуживание всего этого железа стоило дороже, чем обслуживание ядерных боеголовок. Ну можно же было часть вооружения продать, чтобы содержать хотя бы 46 новых ядерных ракет! В той же России на тот момент таких модернизированных ракет было всего 10-12 штук, а в Украине — 46.

— Американцы контролировали каждый этап проекта: от разработки до непосредственной утилизации?

— Абсолютно все. С начала 1990-х делегации из Вашингтона стали постоянно приезжать в Киев. В советские времена руководство Киевского военного округа, которому вся Украинская ССР подчинялась, запрашивало разрешение у Генштаба в Москве, чтобы переступить порог нашего института, настолько тут все секретно было. А теперь представьте: 1994 год, переговоры о ядерном разоружении, и прямо сюда, в институт, заходит американский полковник! СБУ в панике бегала: натовский военный на секретном украинском объекте! Да и у нас в институте шок был, мы к такому не привыкли.

Начались переговоры, после — разработка проекта. Главное, что волновало американцев, — безопасность. Они требовали детально, шаг за шагом расписать всю последовательность: открыть люк весом 100 тонн, вынуть тот-то, приступить к тому-то... К каждому шагу требовали писать отдельную главу «Мероприятия по безопасности». У нас таких «мероприятий» на 23 тома накопилось. Я потом с главным специалистом Борисом Михайловичем Винтером дважды ездил в Балтимор, защищали наш же проект по ядерной ликвидации и обеспечению безопасности.

— И что американцы, упали в обморок от таланта советских военных инженеров, конструкторов и строителей?

— У них в глазах восхищение читалось от того, как мы реализовали проект. Ведь они сами даже не представляли, как это осуществить. Надо, кстати, запатентовать разработку, до сих пор руки не дошли. Думаю, когда мы им привезли проект, они где-то у себя в Колумбии втихаря все перепроверили.

— То есть?

— Ликвидировали по нашей технологии какую-то свою ядерную ракету, чтобы точно все проверить на практике. Американцы же везде все перепроверяли, все фиксировали. Помню, когда мы резали огромную стратегическую ядерную ракету, американский полковник с округлившимися глазами смотрел и все время повторял: «Ребята, какое мощное оружие, какое мощное оружие!»

Они как специалисты завидовали и восхищались украинскими ядерными ракетами. У американских же ракет обшивка легкая была. Они свои ракеты — и космические, и боевые — собирали вертикально, а у нас горизонтальная сборка была, то есть конструктивная особенность корпуса и обшивки была намного жестче и надежнее.

«Если гаранты Будапештского меморандума так выполняют свои обязательства, нам не грех восстановить чертежи ядерных объектов»

— Есть ощущение, что вы, як щирий українець, не могли все уничтожить, должны были припрятать какой-нибудь чертеж. На всякий случай.

— Ну что вы, это невозможно. Все было уничтожено, включая секретную документацию.

— Олег Михайлович...

— (Долгая пауза). Ну у меня кое-что осталось в архиве. На всякий случай.

— То есть, если припечет, можем вернуть себе ядерный статус?

— (Улыбается). Я давно знаком с Игорем Петровичем Смешко. Однажды мы с ним встретились, он тогда как раз военным атташе Украины в США был. Ну я ему сказал: так и так, на меня очень давят, чтобы я все уничтожил. У нас же прямо в Будапештском меморандуме было прописано уничтожить все, даже чертежи... В общем, я требования выполнил, но если надо будет возобновить — нет вопросов.

— Дай вам бог здоровья!

— (Смеется). Ну если страны-гаранты Будапештского меморандума так выполняют свои обязательства, то и нам не грех восстановить чертежи ядерных объектов. Дураки мы, конечно, что отдали свой третий в мире ядерный потенциал, теперь рас­плачиваемся.

— Сколько сейчас в России ядерных боеголовок?

— Точно не знаю, но Путин за 18 лет правления за счет нефтегазовых денег нарастил серьезный потенциал. И пусть вас не успокаивают неудачные запуски российских ракет или смешно дымящий у берегов Сирии авианосец «Адмирал Кузнецов». Поверьте, Россия очень нарастила свой военно-промышленный потенциал.

Путин отменил очень много указов Ельцина, которые способствовали распродаже военно-промышленного комплекса, заставил заводы и конструкторские бюро работать на военную отрасль, построил новый космодром взамен Байконура, где приходилось аренду Казахстану платить за испытания и пуски ракет. В общем, у нас очень сильный враг, недооценивать его нельзя.

— Сколько было хакерских атак на ваш институт или попыток вербовки сотрудников с целью добыть секретную информацию?

— Во-первых, мы хорошо защищены. Во-вторых, наш архив не стратегический: практически все, что у нас хранится, и так есть в России еще со времен СССР, когда все проекты были типовыми.

В советские времена мы были филиалом «двадцатки», то есть Центрального проектного института № 20 в Москве. Всего было два таких военных института: ЦПИ № 31, который проектировал технологию космодромов и ракетных позиций, и ЦПИ № 20 — проектировал ядерные объекты. После развала СССР в Москве их приватизировали, но Путин все вернул в госсобст­венность.

А что касается секретов... Благодаря таким «украинским» министрам обороны, как Саламатин и Лебедев, Москве ни хакерских атак, ни вербовок в Украине проводить не надо было — все как на ладони было.

«При Януковиче всем «смотрящих» ставили — люди Саши-стоматолога на всех госпредприятиях сидели»

— Кстати, как вам работалось при став­ленниках Януковича — гражданине России Дмитрии Саламатине, которого назначили министром обороны Украины в 2012 году, и его преемнике Павле Лебедеве, возглавлявшем ведомство до 27 февраля 2014 года?

— Была страшная административная тряска, на всех госпредприятиях меняли директоров. Я вообще не понимаю, как гражданина РФ Саламатина поставили на должность министра обороны Украины. А Лебедев вообще по образованию военным бухгалтером был, непонятно как ставшим миллионером и министром. У таких людей нет родины, у них одно божество — деньги.

То, как вел себя Лебедев, не передать. Вызвал меня на ковер: «Если в этом году ваш институт не сделает проектных работ на 43 миллиона гривен, я вас сниму с должности». Он пошел на грубейшее нарушение в управлении госпредприятиями, прямо в контракте прописав: мол, если не сделает заказов на 43 миллиона гривен — уволить. А у меня в то время проектных работ всего на 18 миллионов гривен было, Министерство обороны вообще ноль заказов дало институту. Пришлось искать заказы на стороне, крутились как могли.

При Януковиче всем «смотрящих» ставили. Это люди Саши-стоматолога (старший сын Януковича Александр. — «ГОРДОН»), их очень много было, на всех госпредприятиях сидели. Мне тоже пытались насадить «смотрящего».

— Как конкретно это выглядело?

— Например, при Саламатине вызывают меня в Минобороны и говорят: так и так, твое предприятие должно каждый месяц отчислять определенную сумму, или ты пишешь заявление по собственному желанию. Это не лично Саламатин, а его помощники-советники озвучили — гражданские пиджаки, которые почему-то свободно по Минобороны и Генштабу ходили. Я руками развел: откуда в государственном проектном институте такие деньги? Они говорят: «Где хочешь, там и бери».

— Вы отказались платить кэш «смотрящим» Януковича, и к вам применили «санкции»?

— Начались проверки одна за другой: контрольно-ревизионное управление, военная прокуратура и так далее. Перепотрошили весь институт, от и до. Задача — за что-то зацепиться, чтобы меня снять. Проверили и ничего не нашли.

Во-первых, у нашего института мировая известность, рисковать имиджем нельзя. Во-вторых, у нас всего два непривлекательных здания почти на окраине Киева. В-третьих, если бы я или кто-то из моих сотрудников отмывал деньги — нас бы давно разогнали, а у нас абсолютно прозрачные бухгалтерия, выплата зарплаты и соцпакета, банковские транзакции. Да и оборот у института небольшой в сравнении с другими госпредприятиями, максимум один-три миллиона долларов в год, да и то в лучшие времена, когда космодром проектировали.

На следующий год, уже при министре обороны Лебедеве, опять начались наезды на институт, проверки. Было задержано продление со мной контракта на должность директора.

— Чем закончилась попытка насадить вам «смотрящего»?

— Когда я отказался выполнять их требования, они почти отступили, но потребовали, чтобы в институте работал их человек: «Сделаешь его своим замом с правом доступа к печати и подписи». Он строитель какой-то, я глянул его биографию — во многих местах работал. Не стал ругаться или сопротивляться, знал, как его нейтрализовать внутри института.

— И как же?

— По процедуре заместитель директора института должен получить специальную форму допуска, а разрешение выдает только контрразведка СБУ. Я проконсультировался со знакомым контрразведчиком, объяснил ситуацию, он ответил: «Подождите, выдача ему допуска месяца три будет происходить».

Мы в институте как раз бразильский кос­модром проектировали, у нас на банковских счетах 10 миллионов гривен было. При курсе 8 гривен за доллар это огромные деньги для предприятия со штатом 200 человек. Но у «смотрящего» не было допуска к банковским счетам. Зато я приглашал его на все рабочие совещания, технологические и технические планерки.

Он ходил-ходил, часами слушал и ни черта не понимал: это же не «купи-продай», а сложнейшие инженерные совещания. Месяца через полтора «смотрящий» сам не выдержал: «Не надо мне никаких секретных допусков, а то меня за границу на отдых не выпустят». В общем, сам ушел, со мной контракт продлили, министры Саламатин и Лебедев лишились должности и многое не успели — Евромайдан победил, Янукович сбежал.

— За четыре года после победы Майдана система «смотрящих» хоть чуть-чуть пошатнулась?

— Это как соль в стакане воды. Соли нет, а вода соленая... Гражданские пиджаки, которые при Януковиче в Минобороны и Генштабе советниками числились, до сих пор в разных структурах и министерствах бегают. От них пострадали больше танковые заводы и весь военно-промышленный комплекс. Пока такие люди остаются во власти, нам и России не надо, сами себя изнутри сжираем.

— В 2004 году ваш Центральный проектный институт выиграл огромный международный конкурс и приступил к масштабному проекту — построению ракетно-космического наземного комплекса «Циклон-4» в Бразилии...

— Мы успешно закончили проектирование, прошли госэкспертизу Украины и Бразилии, определили стоимость, полностью сделали рабочую документацию. Это был большой коммерческий проект, не секретный.

— Почему Бразилия выбрала именно Украину?

— Это мы их выбрали. Кучма же раньше работал в космической отрасли, а во время своего президентства искал для Украины новую стартовую площадку, альтернативу «Байконуру», для запуска ракет и спутников.

Космодром Байконур давно был невыгоден Украине. Во-первых, надо платить большие деньги за один пуск — почти 40-50 миллионов долларов. Во-вторых, у Байконура угол к экватору был 23 градуса, что очень повышает стоимость запуска.

— Можно простым языком, чтобы обыватель понял?

— Чем ближе к экватору расположен кос­модром, тем меньше топлива требуется, чтобы вывести ракету на орбиту. Все ведущие страны мира стараются поставить пус­ковые установки именно на экваторе. Угол в 23 градуса — это лишние две с половиной тонны полезного груза потерять.

Во время визита в Бразилию Кучма подписал с местной властью меморандум о создании совместного центра полетов. 50 процентов стоимости строительства космодрома оплачивала Бразилия, 50 процентов — Украина. И мы бесплатно используем стартовую площадку, платим только за коммунальные услуги. В Украине есть конструкторское бюро «Южное», Центральный проектный институт, завод, но нет своей стартовой площадки. А этим проектом мы бы закрыли полный цикл.

Сначала планировали строить космодром в Индонезии. Проект назывался «Элипсо», участвовали США, Украина, Израиль, Аргентина, Сингапур. Мы уже разработали концептуальный проект, и вдруг американцы сообщают: «Парни, там намечается переворот». В итоге пришлось отказаться от политически нестабильной Индонезии и заключить договор с Бразилией.

«Цель была догнать и перегнать США, на это ничего не жалели. В итоге 10-летняя холодная война и гонка вооружений раздели СССР догола»

— Когда космодром будет готов?

— Он уже готов на 30 процентов, но вмешалась Россия. Точнее, в Бразилии начались антиправительственные протесты. Не сомневаюсь, Кремль и там подлил масла в огонь, воспользовался ситуацией, чтобы устранить с рынка конкурента.

Бразилия соседствует с французской Гвианой, где одновременно с нами россияне начали строить свой космодром. Тоже коммерческий проект, только у них для тяжелых ракетоносителей, а у нас — для средних. Задолго до аннексии Крыма и вторжения на Донбасс Путин дал негласный указ отказаться от любой кооперации с Украиной в вопросе построения космодромов.

Когда мы все равно на 30 процентов построили космодром, в 2015 году вдруг пришел официальный документ: так и так, в связи с политической и экономической ситуацией Бразилия в одностороннем порядке разрывает контракт. За несколько месяцев до этого Бразилию с официальным визитом посетил Путин. Думаю, Кремль кому-то из местных высших чинов хорошо дал на лапу. Сейчас идут международные арбитражные разбирательства.

— Все равно не поняла, почему России так важно было не позволить завершить украинский проект? Вы сами сказали, что наш космодром в Бразилии был рассчитан на ракеты среднего класса, а российский в соседней Гвиане — на тяжелые ракетоносители.

— Это как два огромных торговых центра, которые конкурируют за потребителей. В нашем случае — это два космодрома, хоть и расположенные на расстоянии тысяч километров друг от друга, но и они, и мы собираем со всего мира коммерческие предложения по запуску спутников, например. Конкуренция.

К сожалению, Украина не выложилась полностью, чтобы хоть как-то сдвинуть с мертвой точки проект. Мы пытались через Национальное космическое агентство Украины и Фонд госимущества объяснить, попросить хотя бы высокую украинскую делегацию в Бразилию отправить, но... В общем, упустили мощнейший проект. Да еще и нашему предприятию бразильская сторона задолжала 200 тысяч долларов. Мы подали все документы, но пока не вижу поддержки со стороны украинского государства в достижении возврата денег.

— Кучма по своим каналам не может помочь?

— А что он может сделать, если его родное детище «Южмаш» и КБ «Южное» на глазах валятся?

— Вы долго проработали на Байконуре — первом и самом большом в мире космодроме. Как вы туда попали?

— Меня перевели туда из Капустиного Яра — самого первого в СССР ракетно-кос­мического военного полигона в Астраханской области. На Байконуре я проработал восемь лет — с 1979-го по 1986 год. Мы запустили проект, и меня отпустили до­мой, в Украину.

— Что за проект?

— В 1976 году в Советском Союзе началась разработка комплекса «Энергия — Буран» — масштабной программы многоразовой транспортной космической системы. Совет Министров СССР постановил со­здать на Байконуре строительное управление, расширить строительные войска и направить специалистов со всего Союза. Сначала приехали полторы тысячи офицеров, часть из них отсеяли за пьянство, не­дис­циплинированность, профнепригодность. Я попал на космодром со второй волной, отфильтрованной, в марте 1979-го.

Все силы были устремлены на создание космического аппарата многоразового использования: ракета-носитель «Энергия» выносит на орбиту космический корабль «Буран», который дальше летает в космосе как самолет, а после возвращается на Землю.

Подобная программа — о-о-очень дорогое удовольствие. У США была схожая программа — «Спейс Шаттл», они сделали намного больше пусков, а СССР — всего два. Последний раз «Буран» совершил два витка вокруг Земли и приземлился в полностью беспилотном автоматическом режиме («Шаттл» мог совершать посадку только на ручном управлении). По тем временам — невероятное, огромное достижение! Но очень финансово затратное, по сегодняшним меркам минимум шесть миллиардов долларов.

— Странный бизнес-план: вбухать шесть миллиардов долларов ради всего двух запусков, а после закрыть проект.

— Цель была догнать и перегнать Америку, на это ничего не жалели. В итоге 10-летняя холодная война и гонка вооружений раздели СССР догола: к 1989 году в стране был жуткий дефицит, а на прилавках — пустота.

В космической программе участвовали абсолютно все министерства Советского Союза, реализация была на личном контроле министра обороны СССР Дмитрия Устинова. Все графики, таблицы с датой и стоимостью возили на утверждение в Москву. Я присутствовал практически на всех крупных совещаниях.

— За 10 лет на совещаниях никто ни разу не поднял вопрос, что гонка во­оружений, в том числе затратная космическая программа, подрывает экономику государства?

— Создатели «Энергии» и «Бурана» — знаменитые ученые, генеральные конструкторы — между собой не всегда ладили: не было Королева там.

Плюс постоянное давление сверху: быст­рее, в темпе, давайте! И махина завертелась, чуть ли не половина заводов всей страны на это работали, только военных строителей на Байконуре было 45 тысяч. Когда в мае 1986 года впервые запускали «Энергию», двигатели не были достаточно испытаны, ракета вздымалась ввысь и так вибрировала, что мы думали: «Сейчас взорвется». Сырое все было.

— За восемь лет вашей работы на Байконуре неудачные запуски были?

— Были, причем ни тогда, ни сейчас эта информация официально нигде не публиковалась.

— Почти 30 лет прошло, думаю, гриф «секретно» неактуален, расскажите.

— Сентябрь 1983-го, запуск с «гагаринского старта» — площадки № 2. Два космонавта, Геннадий Стрекалов и Владимир Титов, заряжены, все готово.

На Байконуре есть две площадки, с которых можно стартовать с человеческим ресурсом — площадка № 2 (основная) и площадка № 31 (запасная). Принципиальное отличие от грузовых стартов — ракета должна плавно подниматься, иначе большая перегрузка для человеческого организма. Чтобы обеспечить плавное поднятие, нужно, чтобы газы куда-то уходили. То есть обустраиваются большие газоходы — что-то вроде огромной ямы в форме балалайки.

На тот момент запасная площадка № 31 закрыта на ремонт. Все собрались на площадке № 2, кинооператоры со студии Довженко приехали снимать запуск. Ракета поднимается и вдруг начинает заваливаться в сторону газохода. Полностью заправленная ракета с космонавтами!

Главный конструктор и начальник гарнизона одновременно нажали кнопку «отстрел» — то есть отстрелить капсулу безопасности с космонавтами. Ракета упала, взорвалась, выгорело все абсолютно, а капсулу с космонавтами ветром начало сносить прямо в пламя километром в диаметре. Пламя такой высокой температуры, что металл плавился.

— И?

— Слава богу, удалось избежать трагедии.

— Разобрались в причине неудачного запуска?

— Назначили государственную комиссию, дали в подчинение тысячу человек, они по сантиметру все кругом прочесали, собрали каждый элемент. Оказалось, у одного из ракетных двигателей клапан не открылся, брак.

На Байконуре есть огромное кладбище ракетных двигателей с 1955 года. Их испытывали, но никуда не вывозили, потому что секретная экспериментальная разработка, режимный объект. Я был на этом кладбище — это огромные горы двигателей.

«На Байконуре летом жара +47 в тени, в ушах звенит. Зимой —30, ветер страшный. Знаете, сколько людей от жары и холода умерли?»

— Это правда, что с Байконура было очень тяжело уволиться, военные даже готовы были ехать на войну в Афганистан, лишь бы вырваться с космодрома?

— Мощная государственная программа, гонка вооружений, холодная война, на кону — престиж СССР, ее науки и техники, и зарплаты неплохие. Сверху спущен не­гласный приказ никого из военных специалистов с Байконура не отпускать, даже на вышестоящие должности. Но у людей ситуации разные: семьи, дети, кому-то лечиться надо, вот некоторые и писали рапорт на Афганистан, потому что тогда командование не имело права тебе отказать.

— Воевать с талибами легче, чем работать на космодроме?

— В Афганистане нужны были и военные строители. Я даже одного такого знал, спрашивал: «Зачем ты туда лезешь, у тебя же семья?!». Он ответил: «Я там два года побуду и вернусь домой». После Афганистана давали свободу выбора места службы, да и вероятность гибели у строителей была невысокой.

— А вы думали про Афганистан?

— Не-е-ет, абсолютно, что вы! Я восемь лет проработал на космодроме и буквально выпросил у начальства возвращение в Украину.

— Престижная работа, хорошая зарплата, космодром... Что вас не устраивало?

— Когда моему ребенку было четыре годика, мы с ним прилетели в Москву. Приземлились на военном секторе аэродрома Внуково-3. Сын вышел из самолета, увидел траву, цветочки и... начал их есть. У меня слезы пошли, понимаете?

— Но ведь все малыши так делают, изучают мир.

— Да он не видел зелени на том Байконуре! Это же Казахстан, там ни лесов, ни травы — сплошная степь, выжженная земля. Летом жара +47 в тени, кислородное голодание, в ушах звенит, перебежками от тени к тени перемещаешься. Зимой —30, снега мало, ветер страшный. Знаете, сколько людей от жары и холода умерли!

— Ничего не понимаю: строите космодром, запускаете ракеты в космос, а люди от холода и жары умирают, как это?

— На Байконуре было около 65 площадок малых и больших. Мы жили на площадке № 10 — военный жилой городок с домами, школами, ресторанами, плюс там же космонавты к полетам готовились. Городок на 110 тысяч жителей, практически областной центр, только колючая проволока по периметру.

Ближайшая площадка космодрома на расстоянии 18 километров, самая дальняя — 95 километров. Между жилым городком и космодромом постоянно ездил мотовоз — это что-то вроде электрички, последняя уходила ровно в 22.00, если не успел — приходилось ехать домой на авто.

А теперь представьте: дикий мороз, сильный ветер, машина глохнет — то ли бензин закончился, то ли привод-ремень лопнул. И все — связи нет, рации нет, мобильных не придумали. Кругом никого, только степь. Максимум полчаса при —30, и человек начинает замерзать.

Мы всегда возили с собой запасные ремни для машины, бензин, а многие водители были неопытными солдатиками, призывниками по 18-20 лет. Офицеры шинели жгли, тенты, чтобы согреться, но никакой системы патрулирования между космодромом и жилой площадкой не было. За то время, что я работал, 10 таких смертельных случаев было. В общем, я об одном мечтал: домой вернуться, в Украину.

«Проект «стена Яценюка» — непрофессиональный, плюс показуха. Пограничники рассказывали, как местные жители откручивали и секциями заборы уносили себе в огороды»

— Правда, что именно вашему институту поручили исправлять «стену Яценюка» — сеть оборонительных сооружений на границе с Россией?

— Часть «стены» уже построена. Хотел бы я знать, кто проводил экспертизу этого проекта, потому что технологически и технически он был выполнен непрофессионально. Мягко говоря. Очень много ошибок, отклонений. Проект выполнен без учета свойства грунтов и без условий местности, а саму «стену», точнее, сетку пальцем легко расковырять.

— Может, на этапе исполнения были допущены ошибки, а изначально проект был нормальным?

— Нет, сам проект непрофессиональный, плюс показуха. Пограничники рассказывали, как местные жители откручивали и секциями заборы уносили себе в огороды. Сейчас все исправляем: проектируем водоотводы, пункты мониторинга, вышки, систему обнаружения-оповещения-патрулирования. Пограничные войска с нами работают, довольны. В общем, работа идет, но больше рассказать не могу — закрытая информация.

— Как институт пережил экономический спад последних лет?

— Тяжело, конечно. Сами ищем заказы, при том что ежемесячно перечисляем 500 тысяч гривен налогов в бюджет.

У нас вообще несчастный случай был. Как хорошие хозяева, мы держали счета в двух банках. Один из банков НБУ ликвидировал, а у нас там на счету шесть миллионов гривен было. Представляете, какие это деньги для предприятия в 200 человек? Трехмесячная зарплата с полными премиями всем сотрудникам накрылась, да еще на фоне экономического кризиса.

Мы десятки писем написали — бесполезно, ответ один: «Вы в очереди, пока физ­лицам не выплатим, не ждите». На бумаге перспектива вернуть деньги есть, а фактически — нет, потому что 47 банков за два года рухнули в Украине. Причем в каждом якобы был куратор от НБУ, который должен был следить за всеми сделками банка, должен был знать, что творится! Точно могу сказать: вся эта «чистка банков» — государственное преступление против госпредприятий, которых это коснулось.

— Последний вопрос. После начала войны с Украиной вы поддерживаете отношения с российскими коллегами, с которыми учились и работали в советские и постсоветские времена?

— Созванивались пару раз, они кричат: «Что у вас там происходит? Вы фашисты!» — вот и весь разговор. При попытке как-то объясниться, получаю ответы— копию кремлевской пропаганды.

Знаете, недавно к нам в институт один военный прокурор приходил, с открытым ртом на все смотрел: «Как вы богато живете!». И даже не спросил: «Как вам это удалось?». Не поинтересовался, как мы смогли выжить, сберечься и развиваться. Никто спасибо не сказал коллективу за то, что сберег и содержит в отличном состоянии уникальные архивы и фонды.

Одно знаю: никакие америки с европами нам не помогут, надо только на собст­венные силы рассчитывать. А чтобы на свои силы рассчитывать, надо беречь и раз­вивать то ценное, что у нас есть.

Если вы нашли ошибку в тексте, выделите ее мышью и нажмите Ctrl+Enter