Жена похищенного в Москве и приговоренного к 12 годам тюрьмы за «шпионаж» украинского журналиста Романа СУЩЕНКО Анжелика: «Днем, в центре Москвы, подъехал микроавтобус, вышли мужики, схватили Романа, мешок на голову, затащили в авто — и все. Это Россия!»

4 июня 2018 года Московский городской суд приговорил украинского журналиста, корреспондента агентства «Укринформ» во Франции Романа Сущенко к 12 годам колонии строго режима. Оглашение резолютивной части приговора было публичным, в присутствии прессы, но полная версия решения суда засекречена, как и сам процесс, который все это время шел в закрытом режиме.

Сущенко был схвачен в Москве 30 сентября 2016 года, помещен в следственный изолятор «Лефортово» и обвинен в шпионаже. Российский «Коммерсантъ» со ссылкой на свои источники сообщил, что Федеральная служба безопасности России (ФСБ) обвинила журналиста «в попытке выяснить возможность нового наступления на Мариуполь со стороны «ДНР».

Роман Сущенко признан одним из украинских политзаключенных Кремля (на сегодня более 70 человек). На его освобождении настаивают ведущие западные политики, правозащитные и журналистские организации. Но за последние 20 месяцев ситуация не сдвинулась с места, хотя адвокат Сущенко Марк Фейгин надеется, что его могут обменять на Кирилла Вышинского — руководителя агентства «РИА Новости Украина», задержанного в Киеве по подозрению в государственной измене.

«Начала по телефону рассказывать Роману о том, какие акции в его поддержку проходят в Киеве. Разговор тут же заглушили»

— Когда вы последний раз видели мужа?

— В феврале этого года на свидании в московском следственном изоляторе «Лефортово».

— Сколько времени дают заключенному на свидание с родными?

— Сколько хотят, столько и дают. В первый раз приехала к мужу в тюрьму в марте 2017-го, проговорила с ним два с половиной часа. После на каждое свидание давали все меньше и меньше времени: полтора часа, час, последний раз — 50 минут.

— А комната для свиданий как выглядит?

— Помещение с огороженными кабинками, личного контакта нет, общение только через стекло и телефонную трубку. Все снимается на видеокамеры, все записывается. В комнате постоянно находится представитель СИЗО, смотрит и слушает. Прерывается неожиданно, говорят: «Свидание закончено, родственники, покиньте помещение».

— Как муж себя чувствует, как выглядит?

---

---

— Уехал из Парижа цветущим человеком, а сейчас... Он в постоянном стрессе два года, у него никакой информации о нас нет, разве что при визите адвоката или украинского консула что-то узнает. На телефонные звонки надо брать специальное разрешение у тюремного начальства. Как нам объяснял адвокат, в СИЗО очередь за возможность позвонить домой. Естественно, телефонные разговоры прослушиваются.

— Вы на себе это прочувствовали?

— Однажды начала по телефону рассказывать Роману о том, какие акции в его поддержку проходят в Киеве. Это как раз годовщина его задержания была. Разговор тут же заглушили. Знаете, как раньше было: нажимают кнопочку — и ты ничего не слышишь, хотя остаешься на телефонной линии. Лишнее слово или тема, которая им не нравится, — и все, связь обрывается.

— А письма доходят?

— Идут по два-три месяца, проходят цензуру. На каждом листочке — специальный штамп. Если что-то не понравилось тюремной цензуре, письмо отправляется в мусорную корзину. Письма должны быть только на русском.

Несмотря на это, очень много писем доходят, в том числе из Канады, Франции, других западных стран. Наши украинские дети тоже очень много писем присылают, хотя видно, как им трудно писать по-русски. Это мне муж рассказывал. Ему очень важны эти письма. Он борется за любую весточку из дома. На свидании рассказывал, как удивлен, что столько людей в Украине и на Западе его знают.

«Обвинение просило 14 лет, российский суд дал 12 — проявил «гуманизм»

— Вашего мужа задержали в Москве 30 сентября 2016 года. Как вы об этом узнали?

— От наших консулов. Мы жили в Париже, Рома уехал в Москву на несколько дней и внезапно перестал отвечать на звонки. Три дня был полный информационный вакуум, куда делся человек — непонятно. Я позвонила в украинское посольство во Франции: человек не выходит на связь — что делать? Они дали телефон нашего посольства в Москве, там сказали: «Будем выяснять». Потом появился материал одного из членов ОНК (Общественная наблюдательная комиссия в России, мониторит соблюдение прав человека в местах принудительного содержания. — «ГОРДОН»). После мне перезвонили из посольства: «Ваш муж задержан».

— Вы выяснили обстоятельства задержания?

— Днем, в центре Москвы, прямо на улице подъехал микроавтобус, вышли мужики, схватили Романа, надели мешок на голову, затащили в авто — и все. Это Россия! Больше подробностей не знаю, мы с мужем не могли об этом говорить ни в письмах, ни по телефону, ни на свидании.

— Его пытали?

— Говорит, нет. Когда иностранного гражданина задерживают на территории иностранного государства, обязательно должны уведомить консульство. Россияне этого не сделали. Украинского консула 10 дней не допускали к Роману. 10 дней! Хотя мы уже знали, где его содержат.

— 4 июня 2018 года Московский городской суд приговорил Романа Сущенко к 12 годам колонии строгого режима. Для вас такой срок стал неожиданностью?

— Конечно, нет. Мы были к этому готовы, на оправдательный приговор точно не рассчитывали. Это же российский суд, он никогда не скажет: мол, извините, что продержали вас 20 месяцев, вы невиновны. Наоборот, оглашение приговора длилось ровно семь минут. Точнее, не всего приговора, он засекречен, а лишь резолютивной его части. Обвинение просило 14 лет, российский суд дал 12, проявил «гуманизм». Мы надеемся, что еще хотя бы два года скостят на этапе апелляции.

— Как дети восприняли приговор папе?

— Старшая дочь уже взрослая, ей 26 лет, она журналист, была к такому готова. Младший сын, ему 10 лет, очень болезненно воспринял, расстроился, плакал, мы успокаивали его как могли: «Сынок, это же еще не окончательно...». Если с дочкой мы ездили в Москву на свидание, то сын два года папу не видел. Вообще. Ни разу. В тюрьму детей не пускают, да и дорога в Москву через Минск выматывающая.

— Кто в России, помимо украинских консулов и адвоката Сущенко Марка Фейгина, вам помогает?

— Есть люди, которые носят мужу передачи в тюрьму. Не хочу называть их имен в целях безопасности. Мы отсюда перечисляем деньги, они закупают продукты, вещи, витамины.

«Когда муж на свидании начал рассказывать: «Вот у меня сосед...» — его тут же осек надзиратель: «Об этом не говорим»

— Муж не рассказывал об условиях содержания, чем кормят в тюрьме?

— Какие-то каши и супы с куриными шкурками. Муж старается не есть то, что там дают, мы передаем ему фрукты, овощи, зелень, лук, чеснок. Еду домашнего приготовления передавать нельзя: ни салатов, ни консервации — ничего. Все должно быть магазинное, запечатанное в вакуумную упаковку и с датой изготовления.

В прошлый раз он был простужен, просил привезти малиновое варенье. В стеклянных банках ничего передавать нельзя. Мы купили малиновый джем в мягкой упаковке. В СИЗО не приняли, потому что «заключенные варят самогон». У меня был шок, ведь там всего 100 грамм варенья было. Рома очень любит финики, мы пытались передать ему финики в вакуумной упаковке. Опять не приняли, «потому что там внутри косточки».

— В камере есть возможность что-то самому себе приготовить?

— Я его спрашивала: «Чем вы нарезаете овощи? Нож же запрещен?». Он ответил, что просят нож у надзирателя, при нем нарезают и возвращают.

— Он в камере не один?

— У него постоянно есть сокамерник, они периодически меняются, сейчас шестой или седьмой по счету.

— Как камера выглядит, муж не описывал? Например, в киевском Лукьяновском СИЗО есть совершенно жуткие, обшарпанные помещения, а есть VIP-камеры, но за отдельную плату.

— Муж знает, что ребенок будет читать, поэтому пишет в письмах: «Мой люкс в пятизвездочном отеле...». Рома вообще человек с юмором, всегда любил всех подкалывать. Знаю, что в камере есть холодильник, телевизор, стол, две кровати, умывальник и туалет.

— Туалет или, простите, «параша»?

— Думаю, дырка в полу и неогороженное помещение для отправления естест­венных нужд. Как сказал адвокат: «На дворе XXI век, а в камерах «Лефортово» нет горячей воды». Заключенных раз в неделю водят на 20 минут в душ с горячей водой.

— Прогулки разрешены?

---

---

— Во внутреннем дворике размером четыре на четыре квадратных метра, наверху решетка, ходят по кругу — вот и вся прогулка. В камере малюсенькая форточка, если сосед курит — тяжело, Рома не курящий.

Муж говорил, что для него каждый вы­езд на суд — как выход в мир. Очень радуется любой возможности выйти из камеры, увидеть людей. Говорил, что потом неделю вспоминает каждую деталь, каждую мелочь. 24 часа в сутки находится в камере с чужим человеком, и так почти два года... Сложно, конечно.

— Конфликты с сокамерниками были?

— Говорит, что не было. Подробнее не знаю, нельзя говорить. Когда он на свидании начал рассказывать: «Вот у меня сосед...» — его тут же осек надзиратель: «Об этом не говорим». Если не послушается — свидание закончено.

— 8 февраля этого года вашему мужу исполнилось 49 лет. Не знаете, как в тюрьмах отмечают день рождения?

— Он рассказывал, что получил передачу — печенье, вафельный торт и сок. Угостил соседа по камере. Как в детском садике, провел утренник. Было бы смешно, если бы не было так грустно.

«Я звонила московским родственникам сразу после исчезновения Романа. Они говорили, что ничего не знают. Думаю, когда мужа взяли, ФСБ сразу к ним пришла»

— Вы говорили, что информацию муж получает от консулов и адвоката. А еще как?

— Поначалу была полная информационная изоляция: ни писем, ни телефона, ни газет. Ему постоянно твердили: «Украина о тебе забыла, никто о тебе не вспоминает, не надейся». Потом перевели в камеру с телевизором, но там всего два канала — «Первый» и «Россия». Муж рассказывал, что последний сокамерник смотрел теле­ящик днем и ночью, на всю громкость. Рома чуть с ума не сошел от того, что 24 часа в сутки орал телевизор с российскими новостями.

Когда Марка Фейгина лишили адвокатского статуса, Романа почему-то тут же перевели в одиночную камеру, он три дня там пробыл. Наше посольство ноту протеста направило в российский МИД, спрашивали: «На каком основании?». Там ответили, что муж «представляет опасность для российского государства». То есть человек полтора года сидел с соседями в камере, опасности не представлял, а после резко все изменилось? Думаю, это было психологическим давлением, чтобы Рома отказался от Фейгина.

— Разве не лучше сидеть в одиночной камере, тем более что очередной сокамерник может не только 24 часа в сутки смотреть телевизор, но и оказаться подсадной уткой ФСБ?

— Как нам объяснил адвокат, лучше сидеть не в одиночной камере, иначе не будет свидетелей и кто угодно может зайти и сделать что угодно. И все, никто ничего не слышал, не знает. Мы же очень боялись и до сих пор боимся, чтобы с ним ничего не произошло в тюрьме.

— Насколько я знаю, ваш муж выписывает российскую «Новую газету», более-менее оппозиционную путинскому режиму.

— Да, читает. Раньше, вплоть до 2017-го, даже на украинские газеты можно было подписаться, муж читал «Зеркало недели». Но с прошлого года подписку отменили, якобы «трудности с доставкой».

— Простите, если мой вопрос покажется грубым, но искренне не понимаю: зачем надо было ехать в Москву, тем более в 2016-м — на третий год войны с Россией, когда уже были десятки украинских политзаключенных Кремля?

— У человека там живет двоюродный брат, который болел. Роман повез ему деньги на лечение, и до этого несколько раз ездил.

— Неужели муж не взвешивал перед поездкой возможные риски?

— Нет, вообще не было подозрений. Человек летел из Парижа, у него был вид на жительство во Франции. Как они это все выкрутили, непонятно.

— До того Роман ни слежки за собой, ни еще чего-то подобного не замечал?

— В Париже ничего такого не было. Когда живешь в свободной европейской стране, по сторонам не оглядываешься. Знаете, это сейчас, задним умом, мы такие умные. А тогда даже в голову подобные мысли не приходили. Ну за что арестовывать? За то, что журналист и работаешь в Париже шесть лет? Он до этого летал во многие страны — и все нормально. Ездил по всему миру. Свободный человек.

— Мир — это одно, Россия — совершенно другое.

— Муж не раз ездил в Москву, и все было нормально.

«Кремль не жалеет денег на пропаганду во Франции, постоянно запускает фильмы о «гражданской войне в Украине»

— Что теперь говорит двоюродный брат, к которому в сентябре 2016-го Роман вылетел из Парижа?

— Я звонила московским родственникам сразу после исчезновения Романа. Они говорили, что ничего не знают. «Как, не знаете? Он ночевал дома или нет?».— «Нет, не ночевал, но где он, мы не знаем». Думаю, когда мужа взяли, ФСБ сразу к ним пришла, взяла с них подписку о неразглашении. Я с этими родственниками больше не общаюсь.

— Я была уверена, что вы до сих пор живете во Франции, с удивлением узнала, что вы в Киеве.

— Мы вернулись из Парижа год назад.

— Почему, если не секрет?

— Ну как, почему? А на что там существовать? Я не работала, зарабатывал муж. На Западе дорого снимать квартиру и учить ребенка. Да и вообще жить там дорого.

— Сколько вы прожили во Франции?

— Шесть лет. Сын учился во французской и в субботней украинской школе. Плюс мы с ним дома дополнительно занимались. Сейчас он учится в украинской школе в Киеве, нравится, хотя все абсолютно другое, разный подход к системе образования. Там ребенок приходит домой — и никаких домашних заданий уже делать не надо, они все делают в школе.

— А что сына удивило в киевской школе?

— Что надо таскать с собой учебники. Мы каждый день носим рюкзак весом шесть килограммов. Во Франции все учебники остаются в школе, где у детей специальный шкафчик для вещей.

Еще сын несколько месяцев привыкал, например, к оформлению в тетрадях: количество клеточек должно быть таким-то, отступ такой-то. Удивлялся, почему учитель черкает все красным, во Франции в школе все пишут карандашиком, если неправильно — стирают, то есть нет стресса, когда красным все перечеркнуто.

— По вашим ощущениям, рядовые французы понимают, что в Украине пятый год идет война и что напала именно Россия?

— Нет, они всегда были настроены положительно к России. Там же несколько волн российских эмигрантов было. Кремль не жалеет денег на пропаганду во Франции, постоянно запускает фильмы о «гражданской войне в Украине», что Россия вообще не имеет никакого отношения к событиям последних лет. Россия настолько цинично и агрессивно продавливает свою информационную повестку на Западе — начиная с культуры и заканчивая политикой, — что голоса украинцев тонут.

Французы — очень закрытый народ, живут своей страной, происходящим в мире особо не интересуются. Во всяком случае, мне так показалось. Многие считают Ук­ра­ину частью России и очень мало о нас знают, некоторые вообще спрашивают: «Украина? А где это?».

«Сын очень-очень ждет, постоянно говорит: «Если папа приедет, я его никуда не отпущу, больше он никуда без меня не пойдет»

— Как думаете, почему Кремль так вцепился именно в вашего мужа?

— Не знаю, почему выбор пал на нашу семью. Очень сложно сказать. Суд проходил в закрытом режиме, они считают, что там «гостайна». Что за доказательства предоставили, какой «шпионаж», в чем конкретно это выражалось? Никто до сих пор ничего не знает.

— В мае прошлого года вы написали письмо первой леди Франции с просьбой оказать содействие в освобождении мужа. Что вам ответила Бриджит Макрон?

— Месяца через три прислала ответное письмо со словами поддержки, написала, что они в курсе нашей ситуации и будут делать все возможное для освобождения моего мужа.

— И?

— Как видите, пока ничего в судьбе мужа не изменилось.

— Кто на Западе вас под­держивает и системно мониторит в том числе ситуацию вокруг Романа Сущенко?

— К сожалению, никто. Мы были в Am­nesty International, как только Романа арестовали, там выразили — ну как сказать? — озабоченность.

— Глубокую?

— (Улыбается). Очень.

— А политики?

— Ну о чем вы говорите? Нас очень поддерживает агентство «Укринформ», где Роман проработал 12 лет. Мы с ними координируем все акции в поддержку мужа.

— Вы встречались с президентом Украины Петром Порошенко?

— Два раза, сначала — после возвращения из Парижа и недавно — когда он собирал родственников украинских политзаключенных Кремля. Он нам рассказывал, какие шаги предпринимаются для освобождения, слушал наши предложения.

— Вы так вздыхаете...

— На встрече послушала истории родных других политзаключенных... Болит, конечно, потому что все это сложно, долго, выматывающе. Девочки рассказывали, как больше четырех лет пытаются мужей вытащить, которых взяли в плен и увезли в Донецк. Крымские татарки были, рассказывали, как их многодетные семьи без отцов остались. Я смотрела на них, слушала их истории и понимала: все затянется на годы.

Украина же постоянно предлагает на обмен задержанных у нас граждан России. Но этого человека в Кремле собственные граждане не интересуют. Что должно произойти, чтобы на Путина снизошло озарение и он наконец отпустил заложников, сказать сложно.

— Думали, как проведете с мужем первый день его освобождения?

— Ой, я бы его обняла, прижалась бы к нему крепко-крепко и просто молчала. Мы ждем его каждый день, скучаем очень. Знаете, когда мужа арестовали, я месяц не решалась сказать об этом сыну. Говорила: «Папа уехал в командировку, пока ты был в школе, папа звонил и передавал, что очень-очень тебя любит». Днем плакала, потом умывалась, забирала сына из школы и весь вечер изображала, что мне хорошо, весело, что у нас ничего не случилось.

Но сразу после ареста мужа мне же постоянно звонили друзья, знакомые. Сын слышал обрывки разговоров... А потом случайно на компьютере увидел фото мужа в суде. «Это же папа! Что с ним?». Сын так разволновался, его трусить начало. При­шлось рассказать. Он, бедный, так испугался. А сейчас сын пишет письма папе, рисует для него. И очень-очень ждет, постоянно говорит: «Если папа приедет, я его никуда не отпущу, всегда буду с ним, больше он никуда без меня не пойдет».

Если вы нашли ошибку в тексте, выделите ее мышью и нажмите Ctrl+Enter