Поэт Андрей ДЕМЕНТЬЕВ: «Трудно, невозможно смириться с тем, что любимый сын, хороший, открытый, улыбчивый, добрый парень, вдруг в 26 лет добровольно уходит из жизни. Я убежден: в то мгновение, когда раздался выстрел, он еще успел пожалеть об этом, но было поздно, и эта боль будет со мной всегда, до последнего дня»

Часть II

(Окончание. Начало в № 34)

«ВСТРЕТИТЬСЯ СО СВОЕЙ ПЕРВОЙ ЛЮБОВЬЮ? НЕТ! БОЮСЬ УВИДЕТЬ ТЕТКУ, КОТОРАЯ, МОЖЕТ БЫТЬ, РАСПЛЫЛАСЬ, ДО НЕУЗНАВАЕМОСТИ ИЗМЕНИЛАСЬ... РАЗОЧАРОВАНИЙ СТРАШУСЬ»

- Вы всегда были и остаетесь очень импозантным, интересным мужчиной, и, если верить слухам, у вас была бурная личная жизнь...

- Должен сказать вам, Дима, что никогда ходоком не был...

- ...ну кто ж вам поверит?..

- ...таким, я имею в виду, который периодически все бросает, потому что на уме у него только девочки, девочки, девочки. Конечно, в меня влюблялись, и я, наверное, влюблялся - все было, но по натуре я все-таки человек домашний: люблю дом, уют, теплую семейную атмосферу и чтобы близкие были рядом. Разумеется, у меня довольно бурная была жизнь, потому что в первый раз я женился в 19 лет на своей однокласснице (хотя потом наша школа разделилась на женскую и мужскую, мы с ней с восьмого класса дружили).

Очень красивая девочка, единственная дочь у родителей... Ее брат погиб в войну, отец, военный, за границей работал. Потом у нее тяжело заболела мама, врач мне сказал: «Жить ей осталось полтора-два месяца максимум», и я предложил Алисе: «Давай поженимся!». Мы, два молодых, совсем не оперившихся птенца, - ей и 19-ти еще, по-моему, не было! - пошли в загс и расписались, а когда сказали об этом ее матери, почувствовал, увидел по ее глазам: теперь она умирает спокойно, потому что дочь не одна. Потом, правда, мы с Алисой расстались - так получилось...

- Быстро?

- Два года прошло. Практически вместе мы и не жили, потому что я в Литинститут поступил и уехал в Москву, а она осталась в Калинине, затем перебралась к отцу в Румынию. Мы переписывались, но уже началось отчуждение - наверное, сказались и трудности, с которыми мы столкнулись, когда еще жили в Калинине месяца два-три после смерти ее матери. Зарабатывал я мало - заметками в областных газетах, правда, учился еще в пединституте и получал повышенную стипендию, но на это не проживешь. В общем, довольно тяжело нам приходилось, хотя никаких упреков по этому поводу от нее никогда не было - никогда! За это я ей благодарен...

Фото Феликса РОЗЕНШТЕЙНА

- Она до сих пор жива?

- Да, где-то на Дальнем Востоке осела. Говорили даже, что приезжала в Тверь и искала меня, хотела увидеться.

- Любопытно вам было бы встретиться?

- (Пауза). Вы знаете, нет.

- Как? Такому сентиментальному человеку, поэту...

- Я вам скажу, почему. Это же моя первая любовь: в моем представлении она - прекрасная блондинка с огромными глазами, шикарными волосами, и вдруг 60 лет спустя...

- Боитесь увидеть тетку?

- Да, тетку, которая, может быть, расплылась, до неузнаваемости изменилась. Черт его знает, как эти годы на ней отразились, и я разочарований страшусь, а так она осталась у меня в памяти красивой и очень романтичной девочкой.

- Сколько раз после этого вы женились?

- Дважды - прежде чем встретил Аню. Второй раз - в 26 лет, когда уже работал. Жена студенткой была, у нас родилась дочь Марина, которая сейчас живет в Петербурге (у нее очень хорошая семья), а в третий раз вступил в брак уже в достаточно зрелом возрасте - лет 30 с лишним мне было. Прожили мы довольно долго, родился сын... У супруги была дочь Наташа от первого брака, которую я удочерил, - поэтому у меня две дочери, а потом так случилось, что мы расстались.

Докапываться до причин - дело сложное и неблагодарное: единственно, чем я, если можно так выразиться, доволен, - это тем, что все мои разводы были цивилизованными. Я не позволял себе говорить о своих женах плохо: если и сам мог что-то еще подумать, то озвучить это на людях - ни-ког-да!

«Не я один живу в такой неволе, Надеясь на какой-нибудь просвет. Мы рождены, чтоб сказку сделать болью. Но оказалось, что и сказки нет»

- И не делили, наверное, ложки и вилки?

- Нет, ну о чем разговор? В последний раз я вообще оставил семье квартиру и все, что там было, - взял только бритву, зубную щетку и ушел к Ане.

Из книги Андрея Дементьева «Ни о чем не жалейте вдогонку».

«Осенью 1979 года меня пригласили в Ташкент на конференцию «Литература и правопорядок», которую устроило Министерство внутренних дел. Речь шла в основном о детективах - как руководителю «Юности», мне было интересно послушать знаменитых «детективщиков» и как бы со стороны оценить то, что печатали мы у себя в журнале (тогда все зачитывались опубликованной «Юностью» повестью Николая Леонова «Трактир на Пятницкой»).

Сидя в президиуме, я вглядывался в переполненный зал, пытаясь понять, что за люди пришли на это собрание, - писатели, библиотекари, учителя? - и вдруг меня словно пронзила молния - я увидел в ближнем ряду необыкновенно красивое женское лицо. Огромные черные глаза, ярко очерченные губы, какой-то извиняющийся глубокий взгляд... Ничего, кроме этого земного божества, я уже не замечал, а женщина, почувствовав мое пристальное внимание, улыбнулась, и белозубая улыбка осветила каким-то особым светом ее небесную красоту. Никогда прежде таких прекрасных лиц я не встречал, а когда в перерыве к ней подошел, вблизи она показалась еще красивее. Пытаясь завязать знакомство, я глупо поинтересовался, как позвонить отсюда в Москву. Поняв мое намерение с ней познакомиться, красавица лукаво улыбнулась, а после заседания мы четыре часа просидели в зеленом сквере, и я узнал, что Лариса преподает в техникуме экономику, очень любит поэзию и вскоре собирается в Москву в гости к бабушке. Не помню уже сейчас, о чем мы говорили, но мне было очень интересно с ней - умной, начитанной, смущающейся от неожиданного знакомства.

Через несколько месяцев она приехала в Москву - мы ждали ее вместе с Вознесенским в условленный час на площади Маяковского. Андрей сразу узнал Ларису, когда она шла к нам по улице, - узнал по моим рассказам и по неземной красоте, которая заставляла прохожих оглядываться...

Так начался наш трехлетний роман, когда почти каждую неделю я летал в Ташкент, чтобы увидеть свою богиню, и всякий раз как бы заново поражался ее красоте - не только внешней, но и той скрытой, духовной, которая нас еще больше сближала...

Четвертая супруга Анна Пугач младше Андрея Дмитриевича на 30 лет. «В журнал «Юность» она пришла девочкой после 10 класса — такая прелестная, очаровательная»

Она ушла из семьи, забрав сына, ни на что не надеясь, ничего не прося и не требуя, - просто любила и была счастлива, а я метался между домом и Ташкентом, но уйти к ней не решался, потому что не представлял жизни без Димы - моего единственного сына, которого очень любил (а он был слишком мал, чтобы меня понять).

Всю свою тревогу и любовь, нежность и отчаяние я доверял лирическим стихам, которые вошли в мою книгу «Азарт» и которой не было бы, если бы я не встретил Ларису... Все-таки мы расстались, но я навсегда сохраню в своей душе тот яркий свет искреннего чувства, который озарил мою жизнь, - как сохранились и стихи, посвященные моей давней любви.

Я прощаюсь с тобой... Ухожу.
Я целую твои онемевшие руки.
И сквозь боль улыбнусь твоему малышу -
Лишь один он спасти тебя может в разлуке...

Я прощаюсь с тобой... Ухожу.
Шаг до двери, - о, как он мучительно труден!
Все, что было у нас, - я в себе уношу.
В жизни той ничего уже больше не будет.

Мы опять остаемся с тобою одни.
Ухожу из судьбы твоей в горькую память.
Ты в былое вернись, в те венчальные дни,
Когда словом своим я не мог тебя ранить.

Оглянусь еще раз... Ты стоишь у окна.
Словно памятник нашей любви и печали...
И кончается жизнь - для тебя и меня,
Потому что любовь у нас в самом начале».

«НЕТ ЖЕНЩИН НЕЛЮБИМЫХ, ПОКА МУЖЧИНЫ ЕСТЬ!»

- Ваша четвертая супруга, переводчица Анна Пугач, намного моложе вас и даже вашей старшей дочери - какая у вас разница в возрасте?

Сын Дмитрий. «Когда Дима погиб, я поначалу думал, что этой трагедии просто не переживу»

- Около 30 лет.

- Когда женились, вас это не пугало?

- Нет.

- А ее?

- Не знаю - об этом надо ее спросить (смеется). Понимаете, мы с ней просто по какому-то духовному складу очень совпали, по интересам, по отношению к жизни.

Я же 20 лет с ней работал: в журнал «Юность» она пришла девочкой после 10 класса - такая прелестная, очаровательная...

- Так роман у вас 20 лет длился?

- Нет, что вы! - я был женат, имел семью...

- ...и ее не замечали?

- Честно говоря, как-то мало обращал внимания. Я весь был в работе, которая мне очень нравилась, но отнимала кучу сил, времени - да всего, и потом, я входил в эту московскую жизнь: знакомился с писателями, мотался по стране, выступал на телевидении и о любовных делах как-то не думал. Однажды мы съездили вместе с ней за границу, и я увидел, что это очень интересный человек, прежде всего - глубокий, яркий, умный... знаете, добрый (для меня очень важно, чтобы добрый). Выяснилось, что мы, оказывается, оба рождены под созвездием Рака - то есть вспыльчивые, но не злопамятные, отходчивые.

От сына Димы остался внук Андрей Дмитриевич Дементьев — «полный мой тезка. Конечно, я стараюсь ему помогать и все делать, чтобы он чувствовал себя защищенным и не одиноким»

Аня хорошо писала - делала интервью с разными писателями знаменитыми, и они ее уважали - те же Владимир Емельянович Максимов, Фридрих Горенштейн, Георгий Владимов. Слетала в свое время она и в Америку к Василию Аксенову (причем по своей инициативе - я ей ничего не заказывал, потому что Аксенов у нас был закрыт напрочь) и взяла у него интервью, которое я увидел затем в верстке.

Я уже Аню знал: сначала она работала у нас учетчицей писем, потом литсотрудником... Прочитав ее текст, я был поражен тем, какая в нем глубина психологическая, литературная - да какая угодно, поэтому сразу позвал своих заместителей и сказал: «Эту девушку надо назначить заведующей отделом международной жизни и критики - два отдела отдать: она очень толковая». После чего вызвал ее и объявил: «Вы будете членом редколлегии (я всех сотрудников звал на вы. - А. Д.) и заведующей отделом международной жизни и критики», а членами редколлегии в это время были и Вознесенский, и Рождественский, и Борис Васильев...

- Достойная компания...

- Более чем, и она стала работать уже в новом качестве. Я как-то почувствовал наше родство, понимаете? Красивой женщиной меня, извините, не удивишь, потому что девчонок вокруг хватало - влюблялись в меня и красотки, и всякие...

- ...представляю...

- ...а вот такого единения мне не хватало. Особенно когда переехал в Москву со своей третьей женой Галиной - оказавшись здесь, понял, насколько провинциален.

Дочь Андрея Дементьева от второго брака Марина Демченко живет в Петербурге. «Все мои разводы были цивилизованными...»

Дело в том, что после Литературного института я по совету Бориса Николаевича Полевого уехал в Калинин, где проработал 15 лет, и хотя Москва рядом, все-таки это провинция, где все другое: отношения, встречи, люди... Многое мне надо было добирать, узнавать, чем-то себя заполнять и как-то вообще переучиваться.

Критически я к себе относился всегда (и до сих пор так!) и осознавал: чтобы стать авторитетным для людей, которые со мной работают и приносят мне свои рукописи, нужно подняться на немножко другой уровень. Хотя никогда не был, так сказать, тупым и необразованным: очень много читал и почти три высших образования за плечами имею. Вот здесь у нас и начались расхождения с прежней женой, потому что ей с точки зрения чисто духовной это было не нужно. Может, потому что она по образованию врач, а медицина в Калинине и в Москве только технической оснащенностью отличалась... Тогда и почувствовал, что как-то от нее ухожу. Не хочу обидеть ее, но все-таки начался какой-то душевный, духовный...

- ...разлад...

- Даже не разлад, а постепенный отход друг от друга, и потом, когда уже познакомился с Аней поближе, когда увидел, что рядом есть люди совершенно другого плана, другого калибра, понял, что мне нужна такая жена. Я просто влюбился... (Читает).

Нет женщин нелюбимых -
Невстреченные есть.
Проходит кто-то мимо,
Когда бы рядом сесть.
Когда бы слово молвить,
И все переменить,
Былое светом молний,
Как пленку, засветить.
Нет нелюбимых женщин,
И каждая права.
Как в раковине жемчуг,
В душе любовь жива.
Все в мире поправимо -
Лишь окажите честь.
Нет женщин нелюбимых,
Пока мужчины есть!

«В ТОМ, ЧТО СЫН ЗАСТРЕЛИЛСЯ, ПОКОНЧИЛ С СОБОЙ, ВИНОВАТ Я!»

- Андрей Дмитриевич, понимаю, что эта тема для вас очень болезненна, но как журналист не вправе ее обойти. Я знаю, что в жизни у вас произошла большая трагедия: 26-летний сын застрелился, покончил с собой фактически на глазах своей жены...

- (Молча кивает).

- Почему это произошло?

- Думаю, тут я виноват (трет полные слез глаза).Не напрямую - как бы исподволь... Когда он в 17 лет решил жениться на своей девушке Лене, я почувствовал интуитивно, - хотя они вместе еще в детский сад ходили! - что не его это девочка. Говорят же, что там, на небесах, нас разделили и где-то есть твоя половинка, которую надо найти (я вот свою после трех отыскал попыток - на четвертый раз). Иногда люди находят сразу, а иногда...

С Иосифом Кобзоном. «Единственное, что нас спасет и что всегда будет нравственно, — это искусство»

- ...поиск оказывается безуспешным...

- Увы, бывает и так. Лена была другого склада: избалованная, воспитывалась в дипломатической семье, за границей - то да се, пятое-десятое... Видно было, что к жизни она относится так, как я не любил, - поверхностно, потребительски: только давай, давай! Не было того интереса, который идет от духовности, от интеллекта, от доброты - я это почувствовал и ему сказал, а он мне в ответ: «Ты ее просто не знаешь».

Я, безусловно, знал его вспыльчивый характер, его способность принимать решения наперекор - тут он очень похож на меня, ведь и меня в свое время не остановило то, что мама моя была и против первой женитьбы, и против третьей. Они с отцом понимали, что переубедить меня все равно нельзя, и просто не приходили в знак протеста на свадьбы.

- Вы тоже свадьбу сына проигнорировали?

- Нет, ну почему? Поговорив с ним, понял, что ничего уже не изменю и опыт свой не навяжу - остается только отпустить Диму в свободное плавание. Как я своим дочерям говорил: «Девочки, поступать в институт будете сами - ничего предпринимать я не стану».

- И не предприняли?

- Разумеется, но они обе поступили и окончили - все в порядке. Так и тут - я мог надавить как отец: «Нет - и все!» - но это было абсолютно бесполезно. Мне не хотелось его ломать, ему самому надо было убедиться в том, что я прав. Мои предчувствия оправдались: людьми они оказались совершенно разными, у них пошел раздрызг, который заходил все дальше, и в какой-то момент, под горячую руку (вновь трет глаза)...

Я в это время был на Кавказе. Накануне говорил с ним по телефону, но не чувствовал, что может произойти что-то страшное. Дима сказал: «Папа, я тебя жду». Я ответил: «Прилечу завтра»... Не дождался... (Плачет).Вот и все... Потом и она покончила с собой.

С Валентиной Толкуновой и Евгением Мартыновым. «Женя был улыбчивым и бесконечно добрым — много дурачился, острил. Всякий раз, уходя из нашего дома, говорил одну и ту же фразу: «Извините, что без скандала...»

- Каким образом?

- Выбросилась с 12 этажа.

- ???

- Она заболела - у нее уже что-то с психикой было. Прошло довольно долгое время - по-моему, не один год, и она вдруг такое сделала. Остался внук Андрей Дмитриевич Дементьев - полный мой тезка, который в 19 лет сыграл главную роль в фильме «Дерзкие дни» с Гошей Куценко, а недавно снялся в 20-серийном телефильме «Барвиха». Конечно, я стараюсь ему помогать, влиять на него как-то. Он живет с бабушкой, с моей бывшей женой, матерью Димы, насколько возможно, мы с Аней пытаемся все делать, чтобы он чувствовал себя защищенным и не одиноким.

- Андрей Дмитриевич, спасают ли поэта стихи и должны ли они быть для него неким спасательным кругом?

- Да, безусловно. Вы знаете, когда Дима погиб, я написал много стихов - все эти годы как-то в них уходил. Поначалу-то думал, что просто не переживу этой трагедии, - Аня тому свидетель, и она, кстати, очень мне помогла. Трудно, невозможно смириться с тем, что любимый сын, хороший, открытый, улыбчивый, добрый парень, вдруг в 26 лет добровольно уходит из жизни. Я абсолютно убежден (плачет): в то мгновение, когда раздался выстрел, он еще успел пожалеть об этом, но было поздно, и эта боль  будет со мной всегда, до последнего дня.

Считаю себя виноватым в том, что не оказался в тот момент рядом, просто не почувствовал, как ему нужен. Когда в 17 лет Дима только женился, я ему закатил шикарную свадьбу - сделал все, чтобы молодые начали жизнь красиво, чтобы у них было ощущение полноты счастья, но через какое-то время он понял, что отец был прав.

Ему, человеку самолюбивому, не хотелось в этом признаться, разлад в семье в какой-то степени он от меня скрывал. Даже о том, что они разошлись, я узнал не от него, случайно, - сын этого мне не сказал, понимаете? (Вздыхает). К сожалению, уже ничего не исправишь... (Читает).

Проходит все...
И вечный поиск денег,
И трата их, и сочиненье книг.
Проходит все...
Но никуда не денешь
Своей тоски,
Протяжной, словно крик.
Не я один живу в такой неволе,
Надеясь на какой-нибудь просвет.
Мы рождены, чтоб сказку сделать
Болью.
Но оказалось, что и сказки нет.

«ОН ВЫХВАТИЛ ПИСТОЛЕТ: «А-А-А, СУКА, ВЫСЛЕЖИВАЕШЬ? Я ЗА ТОБОЙ, МЕНТ ПЕРЕОДЕТЫЙ, ДАВНО НАБЛЮДАЮ - НАДО БЫЛО ТЕБЯ СРАЗУ ПРИШИТЬ», А Я СТОЮ: ПИДЖАЧОК НАБРОШЕН, РУКИ В КАРМАНАХ - И ПОНИМАЮ, ЧТО ДАЖЕ ДЕРНУТЬСЯ НЕ УСПЕЮ, КАК ПОЛУЧУ ПУЛЮ»

- Андрей Дмитриевич, а это правда, что в свое время вы тоже хотели застрелиться и даже предсмертную записку оставили?

Андрей Дмитриевич, его супруга Анна и Дмитрий Гордон. «У меня в Украине много друзей. Отношения народов формируются, увы, через политиков, но политики приходят и уходят, а народ остается, и я не сомневаюсь: все образуется» Фото Феликса РОЗЕНШТЕЙНА

- Правда.

- Вы-то чего?

- Это вот тоже порыв, жест отчаяния... Война была еще на таком этапе, когда неясно, что дальше, а меня бесконечный голод измучил - 300 граммов хлеба давали в день и ничего больше. Впереди - никакого просвета: в дом пришла похоронка, отец в тюрьме, мама от всей этой жизни изнемогает, бабушку разбил паралич - я ухаживал за ней и в результате ее выходил: она встала после инсульта... Мне было лет 14 - может, чуть больше, и я такую усталость почувствовал, такую какую-то безнадегу...

- В 14 лет?

- Понимаете, постоянно хотелось есть. Я уходил в читальню и как после школы садился за книги, так до самого закрытия взахлеб читал, чтобы забыться, не думать о еде.

- Где ж вы оружие взяли?

- А я не оружием собирался... Мы жили в частном деревянном доме, у нас там печка-лежанка была и на ней плита электрическая с накаляющимися спиралями стояла. Тогда повсюду валялись патроны, да и чего только не было - город же в свое время был оккупирован. Нашел где-то патрон, сунул между спиралями, надел чистую рубашку, набросал маме письмо...

- Что вы там написали?

- Просил прощения... Потом включил плитку и подставил грудь, но бабушка, которая ушла в магазин за пайкой хлеба, что-то забыла и внезапно вернулась. В тот момент, когда она дверь открыла, я от плиты отпрянул. Раздался выстрел, и пуля пробила форточку, но я остался жив - видимо, так Господу было угодно. Конечно, бабушка ничего не поняла. Кто-то выстрелил? Ну мало чего - может, мальчишки опять хулиганят. Я разорвал письмо маме и никогда об этом ей не говорил.

- Вы ведь и тонули, насколько я знаю...

- И тонул... Вообще, было четыре случая, которые могли закончиться смертью.

- Жизнь вас, похоже, на прочность испытывала...

- А вы знаете, я человек суеверный и думаю, что все предначертано свыше.

- Не только, выходит, медные трубы, но и огонь, и воду прошли...

- Учась в Литературном институте, я приехал как-то в конце февраля на каникулы в Калинин. Моя будущая вторая жена-студентка жила за Волгой, нам надо было к ней зачем-то зайти. Там тропинку через реку протоптали - как раз напротив кинотеатра «Звезда», где всегда было много народу: ну мы и пошли, а лед подмыло. Я еще не знал тогда, что чуть ниже на Волге утонули два военных - провалились в полынью и не смогли выкарабкаться: пошел и вдруг - фьють! - оказался в воде. В пальто, в пыжиковой шапке, которую мама мне подарила.

- Пыжиковая шапка - ничего себе!..

- У меня впервые появилась такая. Жили мы бедно, и для мамы, знаете, какой это дорогой был подарок? (Для меня, впрочем, тоже). Провалился я с ходу: единственно, что успел, - крикнуть Ирине, той девочке, на которой потом женился: «Стой на месте!». Если бы мы вдвоем в полынье оказались, точно бы утонули, потому что я стал бы ее спасать, а там течение... В тот миг на берегу было много народу - все смотрели, как я барахтаюсь, и никто...

- ...на помощь не бросился?

- Никто - мальчишки уже потом прибежали... Ну, а я спортом вовсю занимался: гимнастикой, плаванием, греблей... Спасло меня то, что вспомнил, как еще в пятом классе преподаватель физкультуры наш говорил: «Если, ребята, кто-то из вас под лед провалился, не вздумайте цепляться за него руками, не пытайтесь лечь на него грудью. Работайте ногами, чтобы не затянуло, и плечом осторожно на лед вылезайте. Будет обламываться, опять вылезайте, но ни в коем случае не хватайтесь, потому что утянет».

Вспомнил я это именно в тот момент и так и делал: ногами по этому крошеву бил, лед обламывался, я опять... Дополз, наконец, туда, где толщина льда была уже достаточная, и выбрался, а рядом мальчишки лет 12-ти, 13-ти, 14-ти. Гляжу, посреди этой полыньи плавает шапка моя - мамин подарок. «Ребята, - им говорю, - я сплаваю». Они пальцем у виска покрутили: «Ты что, спятил? Мы тесину сейчас притащим». Когда мы этой огромной тесиной шапку мою выловили, я сказал Ирине: «Иди ко мне домой», а сам вперед рванул, потому что холодно было.

- Мороз же, да?

- К тому же я минут 10 барахтался, потом еще 20 бежал... Примчался, снял брюки и поставил их, потому что они уже обледенели, а дома ни водки, ни спирта. Сделал зарядку, полотенцем растерся и в кино рванул в ту же «Звезду». Там все друг другу показывают: «Вон парень, который у нас тут тонул». После сеанса сказал Ире: «Пойдем на каток!» - потому как почувствовал: водные процедуры все-таки последствиями чреваты. Вечером еще покатались, и хоть бы чихнул.

- Крепкое, однако, здоровье!..

- Наверное. Это один был случай, но еще поразительнее другой, который я пережил школьником. Учился тогда в восьмом, по-моему, классе, в школу ходить далеко было, и у нас, у мальчишек, был такой шик - в трамвай на ходу запрыгнуть. На остановке трое моих товарищей вскочили, а мне на подножке места уже не осталось - надо на следующую прыгать.

Там три вагона было, я за поручни второго схватился, и вдруг - бум! - меня бросило вниз. Стоял конец марта, так что лед сверху подтаял, а сами рельсы были уже в воде, и то ли я не рассчитал, что трамвай уже скорость развил, то ли поскользнулся, но меня туда, под дно, просто затянуло по пояс. Чудом удержался, не упал под колеса. Спасло, во-первых, то, что не портфель у меня был, а сумка на плече, то есть руки были свободные, а во-вторых, я тогда гимнастикой занимался и что-то уже умел.

Трамвай между тем продолжал набирать скорость, и вдруг какая-то сердобольная пассажирка стала тянуть меня за правую руку. Думала, мне поможет, но я понял: если отцепит мою руку от поручня, одной левой не удержусь и меня разрежет по животу.

- Кошмар!

- Короче, я на руках отжался и рванулся что было сил назад. Меня решеткой ударило, которая была между вторым и третьим вагоном, и перед глазами: вжик-вжик! - колеса. Я потом месяц не мог в трамвай садиться: такой стресс, психический надрыв пережил, но судьба мне послала еще одно испытание.

Это было летом 53-го года: моя девушка жила за городом - ее мама работала там  в госпитале врачом, а я приехал к ним в гости. Ирина была в Калинине, я пошел ее встречать к электричке, а там место красивое - сплошной лес: дай-ка, думаю, погуляю. В это время, замечу, была объявлена бериевская амнистия, и на свободу вышло огромное количество уголовников. Два из них изнасиловали в соседнем пионерском лагере пионервожатую - это уже потом стало известно! - и, понимая, что их будут искать, ушли в бега.

Видимо, на станции они ждали поезда или электричку, чтобы уехать: один в кустах прятался, а второй слонялся поблизости, и тут я, пижон: в костюмчике, пиджак на плечи набросил, руки в карманах, - вдоль железнодорожного полотна прохаживаюсь. Выходит мне навстречу парень - неприятный такой, с плохими глазами. Крепкий такой, через руку пиджачок переброшен. «Ты не подскажешь, - спрашивает, - далеко ли до Калинина, если пешком идти?». - «Да километров 12», - отвечаю.

Тип этот «разоткровенничался»: он, мол, тут в пионерлагере был, дочку проведывал. Сам в Калинине, дескать, живет, в доме на площади Ленина, и черт вдруг меня за язык дернул. «Что заливаешь? - его укорил. - На площади Ленина только административные здания - никаких жилых домов там нет». Он выхватил пистолет: «А-а-а, сука, выслеживаешь? Я за тобой, мент переодетый, давно наблюдаю - надо было тебя сразу пришить». А я стою: пиджачок наброшен, руки в карманах, - и понимаю, что даже дернуться не успею, как получу пулю (хотя я занимался спортом, был немножко накачан, но все равно бесполезно - это ж мгновение!).

Он тем временем продолжает: «Я сразу понял, что ты тут вынюхиваешь, - кореша моего ищешь, который прячется. Прощайся с жизнью». Что меня спасло - я рассмеялся: «Какой мент? Спятил ты, что ли?» - причем совершенно искренне. Он скомандовал: «Не оборачивайся, иди вперед!».

В этот момент подошла электричка, и стрелять можно было спокойно, потому что шум ее все заглушал. Не вынимая рук из карманов, я повернулся и пошел - внешне спокойно, а внутри все во мне, как натянутая струна, было. Думаю, вот и все, сейчас... но он не выстрелил. Не знаю, почему, - может, я его убедил своим смехом. Ирина с электрички сошла: «Ты что такой бледный?» - спросила (смеется). Я ей сказал...

- ...«заждался»...

- Почти. «Потом, - пообещал, - все расскажу».

«И ХОТЯ ЕВРЕЙСКОЙ КРОВИ НЕТ НИ В ПРЕДКАХ, НИ ВО МНЕ, Я ГОРЖУСЬ СВОЕЙ ЛЮБОВЬЮ К ЭТОЙ ИЗБРАННОЙ СТРАНЕ»

- Вы, Андрей Дмитриевич, были частью советской номенклатуры: работали в ЦК комсомола, возглавляли журнал «Юность», входили в Комитет по Ленинским и Государственным премиям, столько званий имели, постов...

- Добавьте еще 14 нагрузок общественных.

- Ну страшное дело! - почему же вдруг вы, как Высоцкий писал, «проверенный, наш товарищ», решили все бросить и уехать в Израиль? Такой зигзаг судьбы и в страшном сне не мог привидеться тем, кто вас на идеологические должности выдвигал и был в вас уверен...

- Вы знаете, это все-таки 97-й год был, мы с Аней уже поженились (решились они на это, лишь уйдя из «Юности». - Д. Г.)... Конечно, я был проверенным и довольно удачливым: не просто член КПСС, а член бюро Краснопресненского райкома партии, депутат Моссовета двух созывов - то есть в полном порядке, но, даже в ЦК комсомола работая, какие-то добрые дела все-таки делал. Например, когда несколько месяцев заведовал отделом поэзии в издательстве «Молодая гвардия», мне дали три рукописи. Все три я решил редактировать сам, но если две из них - Расула Гамзатова и Роберта Рождественского - быстро издали, то третью, Булата Окуджавы, задержали. Он тогда - шел 68-й год! - подписал письмо против ввода танков в Чехословакию, и книгу остановили, но я пробил ее все равно - она таки вышла. Потом, спустя какое-то время, Булат на моем юбилее об этом вспоминал и в мой адрес хорошие произносил слова.

- Это понятно, но что вас, абсолютно русского человека, на Землю обетованную потянуло?

- В какой-то момент я понял, что дело свое сделал и журнал «Юность» нужно оставить молодым. Мои коллеги по редакции не хотели ничего менять, и у меня не оставалось другого выхода, как вместе с Аней уйти.

Из книги Андрея Дементьева «Ни о чем не жалейте вдогонку».

«10 июня 1990 года в ЦДЛ мы отмечали юбилей «Юности» - 45 лет. В «Дубовом зале» народу битком: члены редколлегии, редакция, авторы. Как всегда, было весело и шумно, произносили тосты, читали смешные стихи, пели песни, говорили женщинам комплименты, и вдруг среди этого бедлама встал красивый бородатый парень и попросил слова. Это был Павел Глоба - уже известный в Москве астролог и предсказатель, однако сам вид его - мрачноватый и слишком серьезный для юбилейного вечера - всех как-то насторожил. Он произнес несколько добрых слов в адрес «Юности», а потом вдруг огорошил нас неожиданным финалом - по его предсказанию, журнал в недалеком будущем ожидали очень тяжелые испытания. «И еще, - уже совсем упавшим голосом добавил «маг», - через два года с поста главного редактора Андрей Дмитриевич от вас уйдет...».

Все притихли, и тогда, попытавшись разрядить обстановку, я весело выкрикнул: «Паша, мы вас лишаем сана волшебника, потому что уходить я никуда не собираюсь. За это и выпьем - налейте ему штрафную!..». Все засмеялись, и торжество продолжалось, но на душе у меня было тревожно...

Предсказание Глобы сбылось точно - и по срокам, и по ситуации».

Это был довольно тяжелый период: без работы, без денег... Книг у меня тогда издавалось не так много, потому что, пока занимался журналом, писать было некогда...

Мы оказались в весьма стесненных материальных условиях, и Эдуард Сагалаев, тогдашний председатель ВГТРК - Всероссийской государственной телевизионной и радиовещательной компании - мне предложил: «Андрюш, поезжай в Израиль, поработай. Представляешь, как интересно - поэт на Святой земле? Стихи там напишешь...». Я слегка растерялся: «Эдик, я же корреспондентом никогда не был». - «Ну и что? Не Боги горшки обжигают». - «Сначала, - я рассудил, - должен посмотреть, что там да как», и мы с Аней полетели туда на разведку.

До нас там Флярковский работал, и я понял, что, во-первых, техника никуда не годится - вся старая, а во-вторых, два человека для такого региона: Иордания, Египет и Израиль - очень мало. Это же Ближний Восток, самые горячие точки, и по возвращении Эдику сказал: «У меня два условия. Первое - штат должен быть увеличен, там должны быть шеф бюро, корреспондент, оператор и референт». Он руками развел: «Этого я не могу - у меня по штату только два человека, так что, если хочешь, иди в правительство». Я тогда обошел трех вице-премьеров: один - Виталик Игнатенко, которому давал когда-то в Союз писателей рекомендацию...

- ...и который по сей день возглавляет ИТАР-ТАСС...

- ...да, второй - Александр Лившиц, который занимался финансами, и третий - Виктор Илюшин, и всем им доказывал, что еще две ставки нужны позарез. Лившиц спросил: «А что вы ко мне-то пришли - дело ведь пустяковое?». Я: «Понимаете, без правительства его не решишь - это должны быть внебюджетные ассигнования». - «Ну, хорошо, - согласился он, - мы вам поможем».

Вскоре мне позвонил Андрей Вавилов, тогда заместитель министра финансов: «Андрей Дмитриевич, все решено - вам дают еще две ставки», и тогда я Сагалаеву второе условие озвучил: «Эдик, техника - полный отстой». - «Сколько тебе нужно?». - «100 тысяч долларов» (а мы уже все прикинули, подсчитали, сколько надо купить камер). В общем, на эти деньги технику обновили, и, кстати, там до сих пор четыре ставки...

- ...остались?

- Да, правда, тогда, по-моему, денег получали поменьше, чем нынче. Раньше за горячую точку не платили - просто насчитывали какой-то процент от ставки посла, а сейчас ребята зарабатывают уже, слава Богу, получше (к слову, в корпункте Дементьев отнюдь не отсиживался: однажды вообще попал на сборище экстремистов и, хотя машину его охраняли четверо полицейских, ее раскурочили, а у него были сломаны три ребра. - Д. Г.).

В Израиле у нас был друг - главный редактор русскоязычной газеты «Вести» Эдуард Кузнецов. Когда-то он хотел угнать самолет («кукурузник» первого секретаря Ленинградского обкома Толстикова. - Д. Г.) и потребовать, чтобы Советский Союз разрешил евреям уезжать в Израиль, поскольку страна была за железным занавесом. Так вот, этот Эдик, которого в Союзе сперва посадили, а потом обменяли на арестованных на Западе советских шпионов (сотрудников секретариата ООН Вальдика Энгера и Рудольфа Черняева. - Д. Г.), оказался на исторической родине и стал там влиятельной фигурой. В конце 91-го года, задолго до предложения Сагалаева, он пригласил нас с Аней в Израиль...

- ...и вам понравилось...

- Мало того, мы сделали там три телевизионных фильма - спасибо, ребята помогли (эти ленты с успехом прошли в Америке, в Германии, в Израиле и в России). В общем, мы уже были как бы в материале, об Израиле я говорил с придыханием, потому что, во-первых, встретил много близких по духу людей, бывших соотечественников, во-вторых, там история нашей цивилизации кругом сосредоточена, а в-третьих, Иерусалим - столица трех религий. Все это нас захватило, и когда Эдик предложил, я, конечно, с точки зрения чисто практической, немножко перепугался, но все-таки это выглядело заманчиво, и мы рискнули. Первое время рвались назад, потому что было довольно сложно, да и скучали...

- ...а потом втянулись...

- Чем больше узнавали эту страну, тем сильнее к ней прикипали, и, в общем-то, во всех моих последних книгах обязательно есть разделы, посвященные Израилю, а буквально месяца три назад вышла новая - под названием «Припав к Земле обетованной», где собраны 140 стихотворений о Святой земле. Там и про Иорданию есть, про короля Хусейна, очень много об Израиле, о бывших наших, о традициях и исторических местах. Я уже считаю Израиль своей второй родиной и написал однажды: «И хотя еврейской крови нет ни в предках, ни во мне, я горжусь своей любовью к этой избранной стране». Полюбил я Израиль, и, что меня радует, взаимно.

«ЕВГЕНИЙ МАРТЫНОВ - ВЫДАЮЩИЙСЯ КОМПОЗИТОР!»

Из книги Андрея Дементьева «Ни о чем не жалейте вдогонку».

«Однажды Михаил Сергеевич Горбачев с Раисой Максимовной прилетели в Израиль. В Тель-Авиве проходила международная конференция, каждый час высокого гостя был расписан, и при встрече Михаил Сергеевич попросил нас с Аней показать Раисе Максимовне Иерусалим, где она оказалась впервые. Дома я предупредил Аню, чтобы в разговоре с высокой гостьей она поостереглась употреблять острые журналистские словечки, которыми мы в обычной обстановке «украшали» свою речь - я очень хорошо знал пуританскую натуру Раисы Максимовны и ее учительскую строгость в общении и не хотел внести некий диссонанс в ее предстоящие впечатления от Святой земли.

На другой день мы бродили с ней по Старому городу, и супруга экс-президента поражалась всему, что видела, - старой архитектуре, величию храма Гроба Господня, обилию цветов на улицах. Прохожие ее узнавали, почтительно здоровались, а когда, предварительно пройдя полицейскую проверку, мы спустились по белой лестнице к Стене Плача, к нашей спутнице неожиданно подбежал какой-то марокканец с автоматом и стал требовать у нее паспорт. Я подозвал полицейских и попросил их остановить не в меру ретивого служаку, объяснил, что нас только что охрана проверила, но Раиса Максимовна уже напряглась... Достав паспорт, открыла его перед злобным лицом автоматчика и громко произнесла: «Я - Раиса Горбачева, вы видите меня здесь в первый и в последний раз!».

Эти резкие слова почему-то тревожно кольнули мое сердце. Стена Плача - Святое место, и здесь положено молиться, а не гневаться, к тому же - так повелось - мое суеверие имеет большую власть надо мной. Вечером я сказал Ане: «Не надо бы Раисе Максимовне у Стены Плача так говорить... Почему «в последний раз?», а через несколько месяцев случилось несчастье - Раиса Максимовна серьезно заболела и вскоре ушла из жизни. Столько уже лет мне не дает покоя мысль, что та трагическая фраза была предчувствием. Или предсказанием...».

- Вы написали стихи к сотне известных песен - таких, как «Лебединая верность», «Аленушка», «Отчий дом», «Чайки над водой»...

- ...«Яблоки на снегу», «Каскадеры»...

- ...а какие композиторы с вами работали! Богословский, Паулс, Бабаджанян, Мигуля, с Мартыновым порядка 20 песен вы сочинили, причем одна лучше другой...

- Сейчас с Добрыниным сотрудничаю, с Катей Семеновой, а еще многие композиторы просто берут мои книги и пишут, пишут, пишут на мои стихи музыку, о чем я даже не знаю. Иногда присылают мне диски, ноты...

- Талантливым человеком был Евгений Мартынов, так рано, в 42 года, ушедший из жизни?

- Он - выдающийся композитор!

- Как-то вот подзабыли его, мне кажется...

- Нет, мы все-таки устраиваем вечера, ему посвященные, передачи о нем идут, и брат Юрий (тоже, кстати, композитор) память о Евгении очень поддерживает.

Из книги Андрея Дементьева «Ни о чем не жалейте вдогонку».

«Кто-то из моих друзей назвал Женю Мартынова солнечным человеком, и не только за его музыку - светлую, яркую и красивую: он и в жизни был улыбчивым и бесконечно добрым парнем - много дурачился, острил. Всякий раз, уходя из нашего дома, говорил одну и ту же фразу: «Извините, что без скандала...» - и заразительно смеялся, а если был немного навеселе, обнимал нашего красавца-колли и шутя расспрашивал: «Что, Кент, снова били? И опять палками?». Кент отворачивал свою умную породистую морду и ходил по кругу гостиной, пытаясь от Жениных объятий освободиться, - удивительно, но он никогда не огрызался на Женю, не рычал, хотя запах спиртного и всех этих насилий над собой не любил.

Помню, как в первый раз мы поехали вместе отдыхать на Черное море в Пицунду, и я долго не мог понять, почему Женя не бывает на пляже, не загорает, не купается. Иногда, правда, он приходил на берег, одетый, как на концерт, и, потрогав ботинком воду, весело говорил: «Хорошая водичка, братцы, теплая. Плавайте, только не утоните, пожалуйста», а сам в воду не заходил никогда.

Выяснилось все позже, когда Валентин Ежов, известный драматург, один из авторов фильма «Баллада о солдате», пригласил Мартынова отправиться с ним в лодке порыбачить. Ежов это дело любил, каждый день налавливал много ставриды, которую мы потом коптили на берегу и нередко этим деликатесом заменяли свой ужин в Доме творчества, но на этот раз рыбалка не удалась: лодка дала течь и стала наполняться водой, а до берега было далеко.

Как рассказал нам вечером Ежов, Женя стал с таким остервенением вычерпывать воду, что Валентин даже рассмеялся. Оказалось, Мартынов не умел плавать и страшно испугался, однако, к счастью, все обошлось - они приплыли на лодке к берегу, где их ждали загорелые гурманы, опечаленные малым уловом. Женя уже пришел в себя и, как всегда, шутил: «Это я всю рыбу испугал - слишком громко пел песни Дементьева...». Вот таким он был - мой солнечный друг.

Песни приносили нам неплохие гонорары, и я решил купить дачу. Присмотрел в Пахре - в писательском поселке - ладный дом: место было красивое, участок большой - березы, сосны... Чего еще надо для покоя и счастья? Но на покупку денег мне не хватало. Я попросил взаймы у Жени, он не задумываясь дал и потом каждый день весело мне выговаривал: «Андрей Дмитриевич, пожалуйста, переходите улицу осторожнее. В Москве движение сейчас сумасшедшее - мало ли что, а мне тоже дачу покупать надо...» - и притворно вздыхал. Ну а когда я вернул долг, рассмеялся: «Покупать дачу я передумал - буду к вам ездить» - и нередко приезжал, любил посидеть у камина, послушать музыку. В эти минуты с него можно было писать лирическую картину или просто портрет - так он был колоритен и красив...

Однажды в день моего рождения Женя сел за фортепьяно и сыграл новую и очень яркую мелодию, которая поразила меня своей глубиной и эмоциональностью. «Это вам подарок ко дню рождения: если напишете стихи, буду счастлив», - и улыбнулся своей неповторимой улыбкой.

Шло время, новая музыка Жени постоянно звучала в моем доме, и я мучился поиском темы. «О чем должна быть эта песня? О любви? Да, разумеется!» - и вдруг меня осенило: «О любви Пушкина к Наталье Гончаровой...». Стихи писались долго и трудно, но недели через три я позвонил Мартынову и сказал: «Песня есть. Приходи...».

Он пришел - уставший после гастролей, какой-то непривычно тихий и серьезный. Увидел на рукописи название - «Натали», сел за пианино и спел прямо с листа. Потом еще раз... Я все ждал, что он скажет, но Женя снова и снова продолжал петь. От жалости у меня перехватило горло - голос звучал так проникновенно и так печально, словно он рассказывал свою судьбу. Потом подошел ко мне и сказал: «Теперь можно и умереть - это лучшее, что мы с вами написали».

Я молча его обнял. Слова те в каком-то смысле, к несчастью, оказались пророческими, но впереди еще было много работы и сражений за право быть услышанным, потому что судьба «Натали» складывалась нелегко. Песню практически запретили и на радио, и на телевидении - я узнал, что она не понравилась тогдашнему председателю Госкомитета Лапину. Женя просил устроить с ним встречу, и случилось так, что вскоре Никита Владимирович Богословский позвал меня пойти вместе с ним к тому самому Лапину поговорить о сложившейся ситуации на эстраде. Мы оба были членами художественных советов на ТВ и на радио, и нам было о чем пообщаться с начальством. Я согласился, позвонил Евгению, но он уехал на гастроли.

Встреча с телевизионным министром оказалась не из приятных - Сергей Георгиевич слыл человеком умным, но нетерпимым и, по-моему, весьма избалованным властью. Он не очень-то принял наши доводы в защиту молодых и вообще высказывался весьма консервативно. Воспользовавшись моментом, я спросил его, почему запрещена наша с Мартыновым песня «Натали». Он раздраженно ответил: «А зачем вы написали ее с этим смазливым купчиком? Что, нет других музыкантов хороших? Жалко стихи... Отдайте их кому-нибудь для иной музыки... Вон ваш друг Вознесенский с Мартыновым же не пишет... И Роберт Рождественский тоже». Я с ходу завелся. Сказал, что друзей не предаю, что молодой Мартынов - один из самых талантливых и ярких композиторов и «Натали» будет жить в том виде, в каком мы ее создали. Лапин как-то очень удивленно посмотрел на меня и дал нам понять, что разговор окончен, но Никита Владимирович (спасибо ему!) меня поддержал - с тем и ушли.

Рассказывать Мартынову о встрече с Лапиным мне не хотелось - Женя был очень ранимым и мнительным человеком, поэтому мой рассказ надолго мог бы вывести его из равновесия, расстроить, а это непременно сказалось бы на его творчестве и настроении.

Я уже не однажды видел, что с ним происходило, когда ему ставили палки в колеса, не принимали в Союз композиторов, запрещали песни (были слезы, запои, и сколько нам - близким ему людям - приходилось тогда принимать усилий, чтобы он не сорвался!). Через день после разговора с Лапиным я позвонил своему другу Рождественскому и попросил его встретиться с Женей, а когда Мартынов вернулся с гастролей в Москву, дал ему дачный телефон Роберта и сказал, что хорошо бы, он с ним что-нибудь написал. «Ты должен работать с разными авторами - это тебе пойдет на пользу, к тому же Рождественский - замечательный поэт».

Женя согласился, и вскоре зазвучали их прекрасные песни. О том же самом я говорил и с Вознесенским, и когда все вместе мы поехали в Пицунду, Андрей с Евгением там хорошо поработали, их песня - «Начни сначала» сразу же стала шлягером.

Я радовался, что «умыл» Лапина, но Женя продолжал терзать меня по поводу возможной встречи с председателем Гостелерадио, ничего не зная о нашем тяжелом разговоре с ним, который не допускал дальнейшего общения. Я старался все спустить на тормозах, Мартынов обижался, нервничал, наивно полагая, что Лапин не в курсе. Стоит, мол, нам поговорить с ним, и все лучшим образом образуется и наша любимая «Натали» широко зазвучит в эфире, но от Жениных наскоков я всячески уклонялся и отмалчивался. Боясь, что он может нарваться на хамство всемогущего министра, отговаривал его идти к Лапину, и однажды, после моего резкого отказа с ним связаться, Мартынов психанул. Мы чуть не поругались, но в конце концов песня все-таки завоевала эфир - вошла в репертуар известных певцов, и Женя успокоился. Кстати, мне передали, что Лапин мое упрямство таки оценил».

Из книги Андрея Дементьева «Ни о чем не жалейте вдогонку».

«1 января Нового года у меня были гости - Соня Ротару с мужем. Сидя за праздничным столом возле нарядной сверкающей огнями елки, мы смотрели передачу «Песня-75», которая была записана раньше, 13 декабря, и вновь я вспомнил тот страшный для меня вечер, когда прямо в студию позвонили и передали, что моего сына Диму увезла «скорая».

Соня еще пела нашу «Лебединую верность», а я уже пробирался между рядами, чтобы уехать в больницу. Она увидела меня со сцены, и на какое-то мгновение я перехватил ее тревожный взгляд, но, слава Богу, тогда все обошлось, а сейчас Соня сидела рядом со мной на диване и почему-то была печальна. На экране в это время, как всегда красивая и эффектная, София Ротару принимала букеты под бурный восторг зала. Я нежно поцеловал ее на глазах у ревнивого мужа и предложил выпить за счастье, и вдруг Соня заплакала - тихо и по-детски обидчиво, словно в душе ее произошло что-то непоправимое. Правда, тут же улыбнулась и весело попросила: «Не обращайте внимания - я просто устала...», и мы действительно не обратили внимания на ее слезы или сделали вид, что ничего не произошло. Праздник продолжался, и всем было хорошо: выпили даже за Женю Мартынова, который по телефону радостно пропел нам первые строки «Лебединой верности», посетовав, что мы не вместе.

...Ранним утром я проводил гостей до такси и незаметно для Сони шепнул Анатолию: «Береги ее - она, по-моему, на пределе». Толя похлопал меня по плечу и тихо промычал: «Да брось, все в порядке. Что ты, нашего брата-артиста не знаешь?». Соня обняла меня, и я почувствовал, что она осталась очень довольна нашими праздничными посиделками».

«ПАУСТОВСКИЙ, ФАДЕЕВ, СИМОНОВ  И ЭРЕНБУРГ ЧИТАЛИ НАМ ЛЕКЦИИ, А С ИСАКОВСКИМ Я ДАЖЕ ПОДРУЖИЛСЯ»

- Я знаю, что в Литературном институте у вас преподавали выдающиеся писатели ХХ века, например, Паустовский...

- Константин Георгиевич заведовал у нас кафедрой творческого мастерства.

- Читаю сейчас Паустовского и наслаждаюсь: замечательный слог, стиль...

- Да-да, он был писатель особого склада, в хорошем смысле сентиментальный, его книги пробуждают какие-то светлые чувства, доброту.

- Вы и Фадеева застали?

- Он тоже читал нам лекции - как и Эренбург, Симонов, а Твардовский шефствовал над нашим институтом от Союза писателей СССР.

- Здорово, и вы с ними совершенно спокойно общались?

- С Исаковским даже подружился.

- Интересные были люди?

- Очень, и вот сколько я слушал ораторов, Эренбург меня просто потряс. Он прочитал нам о французском изобразительном искусстве три лекции: каждая - часа на полтора, и без единой бумажки. Все на память шпарил - имена, цитаты, поскольку во Франции долго жил и дружил там со многими писателями и художниками-импрессионистами. Симонов читал нам лекции о журналистике, а потом я был его соседом по даче - забор в забор (смеется). Его и Зиновия Гердта...

- Это правда, что Симонов завещал не хоронить его, а сжечь и развеять прах над полем, где против фашистских танков насмерть стояли тысячи плохо вооруженных солдат?

- Да, так и сделали.

- Где оно - это поле?

- По-моему, в Белоруссии под Могилевом, где в июне-июле 41-го проходила линия обороны города.

- Чувство вины какое-то у него было перед погибшими?

- Думаю, нет - просто они попали в тех местах в окружение (Евгений Долматовский, который вел у нас семинар, тоже там оказался). Вырвались чудом...

- «Ты помнишь, Алеша, дороги Смоленщины...» - знаменитые стихи Симонова...

- Они посвящены Алексею Александровичу Суркову, которого я тоже хорошо знал...

- ...автору песни «В землянке»...

- Замечательный был поэт, но, к сожалению, сейчас все они почти забыты. Ну, не все, но многие. Я, кстати, стихи написал... (Читает):

Забытые поэты.
Родные имена.
Они умолкли где-то,
Но то - не их вина.
Виновна наша память,
Что слишком коротка.
Но продолжает ранить
Знакомая строка.

«Я НЕ ЗНАЮ, МНОГО ЛЬ МНЕ ОСТАЛОСЬ. ЗНАЮ: ДОЛГОЙ НЕ БЫВАЕТ СТАРОСТЬ»

- Мемуары уже вы закончили?

- Через несколько дней выйдут в свет. Воспоминания писал мучительно и долго, потому что, как сказал Алексин, это не мой жанр. Во-первых, я никогда не вел дневников, и это большая ошибка. Когда-то на заре моей молодости Полевой спросил: «Старик, а вы дневники ведете?». - «Нет, Борис Николаевич, не веду». Он огорчился: «Ну как же так, почему? - вот я со времен войны все записываю. Жизнь у вас такая насыщенная, вы общаетесь с выдающимися людьми. Потом, когда придет время за мемуары засесть, мои слова вспомните, а куда заглядывать будете?». - «Сюда, - показал на голову. - Вот Михаил Михайлович Пришвин выступал у нас как-то и советовал никаких дневников не вести - мол, что память сохранит, то и есть самое главное». Оказалось, правда, Пришвин хитрил - сам-то он дневники вел. По ним Павел Гусев, главный редактор «Московского комсомольца», даже дипломную работу писал - я был председателем государственной экзаменационной комиссии, и он у меня защищался. Мы ему, помню, пятерку поставили - очень хорошая была работа.

- Андрей Дмитриевич, я очень благодарен вам за беседу, но знаете, в конце сам Бог велел почитать вам стихи...

- У меня, хочу напоследок заметить, в Украине много друзей. Когда-то Дмитра Павлычко переводил - в «Литературной газете» были напечатаны его стихи в моем переводе, Боря Олийнык - замечательный человек... В том, что происходит, - я имею в виду отношения с Грузией, с Украиной, - виноваты политики, но они приходят и уходят, а народ остается, и я не сомневаюсь: все устаканится, образуется... Мы вот Советский Союз ругаем, говорим, что все там было плохо, но это же не так. Мы и марксизм отрицаем, а Марксу принадлежит великая фраза: «Бытие определяет сознание» - это первое, а второе - он сформулировал, в чем роль личности в истории заключается.

Есть у меня такое стихотворение... (Читает).

Скучаю по Советскому Союзу.
Грущу по незабытым временам,
Когда впервые мне явилась Муза,
Когда душа молилась именам.

Мы были и доверчивы, и робки,
И простодушны были, и смелы.
Как мнут теперь нас на дорогах пробки,
Так мяли в прошлом властные углы.

Я не хочу возврата к давним страхам:
Под чьим-то взглядом петь или дружить.
Былая жизнь вдруг обернулась прахом,
Но что-то же под ним осталось жить?

Скучаю по Советскому Союзу...
Не потому, что нам держал петлю,
А потому, что подарил мне Музу
И не сводил всю нашу жизнь к рублю.

Скучаю я по молодости нашей,
Что не умела рвать завидный куш.
Скучаю по наивности вчерашней
И по всеобщей родственности душ.

К цинизму мы тогда не привыкали
И думали не только о себе...
И не копались наглыми руками
В чужой беде или в чужой судьбе.

А ныне на экране взлет нежданный
Империи цинизма, страха, зла.
Я не хочу, чтоб с этого экрана
Мне прямо в душу чья-то кровь текла.

Отношения народов формируются, увы, через политиков, приобретая ту или иную окраску. Когда-то, выступая на собрании в Большом театре, я сказал: «Единственно, что нас еще спасает и что всегда будет нравственно, - это искусство, литература: все остальное, и в частности политика, - безнравственно». Горбачев - мы с ним в очень хороших отношениях! - подошел ко мне уже на банкете с рюмкой коньяка и воскликнул: «Андрей, ты прав - политика безнравственна!».

- На склоне лет он это понял...

- Я спросил: «Зачем же вы-то в нее пошли?». Он вздохнул: «Да я ведь старался ее изменить».

Из книги Андрея Дементьева «Ни о чем не жалейте вдогонку».

«Вечером 11 ноября я позвонил на дачу Михаилу Сергеевичу Горбачеву - договорились увидеться, и на следующее утро его секретарь передала мне, что шеф ждет в 17 часов в своем Фонде. Мы долго сидели в тот день за чашкой чая и не торопились расставаться - Михаил Сергеевич рассказывал о последних событиях, о поездках, о встречах за рубежом.

Поразил один эпизод. На похоронах Вилли Брандта главы многих государств подходили к нашему бывшему президенту выразить свое уважение, хотя он и не был в официальной делегации. Все это издали видел его бывший соратник Бурбулис и тоже поспешил к Горбачеву с протянутой для приветствия рукой. «Здесь я тебе руку подам, но говорить будем дома», - сказал ему Михаил Сергеевич, который так и не простил Бурбулису его политических шараханий (все документы по Беловежской Пуще готовил ведь Бурбулис, и он был одним из ярых инициаторов развала СССР).

Ну а потом Михаил Сергеевич рассказал об одном смешном предложении, которое сделал ему на встрече в узком кругу Олег Ефремов. «Приняв дозу», великий артист неожиданно спросил Горбачева: «Михаил, ты партию создавать будешь?». - «Какую?». - «Все равно какую, но без партии тебе нельзя никак. Готов, короче, пойти к тебе замом».

Я пошутил: «Но у вас уже был в замах один любитель выпить - и что вышло?». Горбачев рассмеялся.

Интересной была и наша встреча с Михаилом Сергеевичем, когда к нему в Фонд приехал Владимир Емельянович Максимов. Это произошло в начале 1993 года - мы сидели в просторном кабинете втроем, и поначалу зарубежный гость держал себя весьма настороженно: накануне он долго меня пытал, а действительно ли бывший президент хочет поговорить с опальным писателем, который был выслан советской властью из родной страны. Когда выяснилось, что Максимов с Горбачевым - земляки по Ставропольскому краю, они тут же перешли на ты и стали вспоминать былую юность, однако ни тот, ни другой без политики обойтись не могли. Помню, Максимов неожиданно спросил Горбачева, а почему он допустил распад Советского Союза. «Ельцин, Кравчук и Шушкевич нарушили Конституцию, приняв в Беловежской Пуще решение о ликвидации СССР... - горячился Владимир Емельянович. - Почему ты их не арестовал?».

Михаил Сергеевич, видимо, такого поворота не ожидал и на секунду задумался. Потом сказал: «Но как я мог?! Я же всегда стоял на позициях демократии - отменил, как ты знаешь, цензуру, узаконил Церковь, ввел в нашей стране демократические нормы жизни... Это не мой путь - арестовывать, подавлять, применять насилие...». И тогда Максимов резко выдохнул: «Ну, Михаил, тебе виднее - или на коне, или под конем...».

Я спросил Михаила Сергеевича о книге Бориса Олийныка «Князь тьмы», в которой бывший зам председателя Палаты Национальностей Президиума Верховного Совета СССР, известный украинский поэт, по сути, предал Горбачева и подверг сомнению все их совместные порывы в тогдашней борьбе за демократию. Горбачев задумчиво покачал головой: «Не могу понять... Ты ведь знаешь, как мы дружили, как я его любил, но злобы на него не держу. По-моему, он не совсем здоров. Безудержный алкоголь даром не проходит - как-то иначе объяснить его поступок мне трудно». - «А вы читали в «Литературной газете» статью поэта Красникова, в которой он представил Олийныка очень неприглядно, жестко проанализировав его книгу?». - «Нет, не читал... Бог судья всем, кто предает друзей».

В ответ я процитировал Горбачеву другого русского поэта: «Не знал ты, Шиллер, где коварство, где настоящая любовь...». - «Наша национальная доверчивость, - произнес Горбачев, - это беда, но переделать характер трудно. Когда я ушел с поста президента (помнишь, это было в конце декабря?), с Новым годом из бывших соратников поздравил меня лишь Назарбаев». - «А чего вы удивляетесь, Михаил Сергеевич? Царская карета понеслась дальше, а вы с нее сошли». Горбачев на секунду о чем-то задумался, а потом вдруг весело предложил: «Давай-ка пить чай».

- К Ельцину, знаю, вы не так хорошо относились...

- А можно об этом стихами? Первое называется «Письмо избирателям». (Читает).

Голосуйте за Бориса, раз уж вам так захотелось.
И за взлет его недавний, и за памятный уход.
За ответы на вопросы, где продуманная смелость
Для него теперь важнее всяких почестей и льгот.

Человек попал в немилость...
А у нас таких жалеют.
Ведь лишен поста и чина,
Потерял в зарплате треть.
И ушел простым министром
Он с трибуны Мавзолея.
А кого, как не министров,
В наше время и жалеть?

Голосуйте за Бориса.
Он на вас имеет виды.
Он готовится к реваншу...
А какой без вас реванш?

И пока восторги ваши лечат все его обиды,
Он на все на это время будет верный рыцарь ваш.

В наших жалких магазинах мы его встречали часто.
Эту скудость и порядки он в сердцах критиковал.
Но Москва словам не верит... И сочувствие начальства,
Как и гнев его державный, не ахти какой товар.

А Москва изнемогала от нехваток и от жалоб.
Наша бедная столица - вся в грязи, в дымах, в снегу.
В дни правления Бориса очень сильно оплошала:
Взял он в долг у нас надежду и живет теперь в долгу.

Времена переменились... И Борис не так опасен.
Но во всех столичных бедах сам он тоже виноват.
А поскольку слишком долго жили мы в эпоху басен,
То побасенки Бориса лишь наивных удивят.

Он клеймит чужое барство...
Сам меж тем живет как надо.
Говоря строкой поэта,
«Чайка», дачка, водь и гладь...».
И повсюду микрофоны,
И везут продукты на дом...
Отказаться от соблазнов
Потрудней, чем речь сказать.

Робеспьер перед глазами,
Бонапарт, а может, Кромвель...
Кто б ни вспомнился сейчас мне,
Но не дай нам Бог дожить,
Чтобы вновь цветы Свободы
Поливали чьей-то кровью,
Оборвав с грядущим миром
нас связующую нить.

Голосуйте за Бориса... Он мечтает отыграться.
На гроссмейстерских турнирах разгорелся аппетит.
Вот и все, что о Борисе рассказать хотел я вкратце.
Остальное жизнь покажет.
Или сам он подтвердит.

Ну а второе стихотворение имеет такое название: «Открытое письмо президенту Российской Федерации Борису Николаевичу Ельцину». (Читает).

Дорогой Президент,
я не очень-то верю,
Что допустят до вас
эти несколько строк.
Но я снова стучусь
в ваши царские двери,
И мой голос, признаюсь, не одинок.

В эти годы мы все оказались в опале
У судьбы... И у вас,
и у ваших вельмож,
Что в свои словеса
нашу жизнь закопали,
Потому что не ценят ее ни на грош.

Значит, вновь вы себя
окружили не теми.
Все, как в песне -
«А карлики бьются за власть»,
Так бездарно расходуя
общее время...
И воистину - как бы нам всем
не пропасть.

А когда вы несетесь
в блестящей карете,
Москвичи уже больше вам вслед
не глядят.
На таких скоростях невозможно
заметить,
Как мы бедно живем,
как тревожен наш взгляд.

И какой-нибудь старый солдат
с орденами
Усмехнется,
глотая дешевенький дым.
И пойдет по Москве,
затерявшись меж нами,
К старым бедам
и к новым заботам своим.

Вы когда-то
в своем популистском угаре
Лечь на рельсы хотели,
коль цены взлетят.
Чтоб спасти вас,
мы рельсы, конечно, убрали,
Но теперь нам без них
ни вперед, ни назад.

Если я вас обидел,
прошу снисхожденья,
Но от ваших трудов, от щедрот и утех
Ничего не прошу я -
ни власти, ни денег,
А прошу человеческой жизни
для всех.

Личности и правда приходят, уходят... Ведь и Отечественная война 1812 года была не схваткой двух народов - это была война Наполеона, потому что он, личность высочайшего полета, по натуре своей был, как Александр Македонский. Это все объяснимо, но когда Пьер Карден приехал, вы не представляете, как его здесь принимали. И когда мы бываем во Франции, ходим по улицам, знакомым из литературы, я думаю: «Боже, как все это близко и как дорого!».
Мы начали сегодня разговор о молодости, так вот что я о ней думаю. (Читает).

Я молод, потому что рядом ты,
И вопреки годам, что на пределе,
Я окунаюсь в царство красоты,
Где мы с тобою вновь помолодели.

Я молод, потому что я влюблен.
Как много лет с той встречи
миновало...
И тайный код двух избранных имен
Любовь нам навсегда
расшифровала.

Я молод, потому что этот мир
Еще мы до конца не распознали.
И наша жизнь -
как долгожданный миф,
Который был разгадан только нами.

Меня часто спрашивают, счастлив ли я? «Да, - отвечаю, - потому что...». Потому что... (Читает).

Каждый день, как подарок,
лотерейный билет.
Уж пора быть мне старым,
да не чувствую лет.
Я живу в тех же ритмах,
в тех весенних годах,
В прозаических битвах,
поэтических снах.

Я люблю нашу землю -
нет на свете родней.
Ничего не приемлю,
что не нравится ей.

И меня все тревожит,
что тревожит ее.
Каждый день, что был прожит,
прожит был для нее.
Оттого однозначно
я не чувствую лет,
Что дарю, а не трачу -
вот и весь мой секрет.

Хочется жить, понимаете, ведь жизнь - она и вправду прекрасна. (Читает).

Я не знаю, много ль мне осталось.
Знаю: долгой не бывает старость.

Впрочем, сколько ни живи на свете,
Что-то продолжать придется детям.
Например, вернуть друзей забытых,
Что погрязли в славе иль обидах.

Дать понять врагам, что не простил их.
Я при жизни это был не в силах, -

То ли доброта моя мешала,
То ли гнев мой побеждала жалость...

Я не знаю, сколько мне осталось.
Лишь бы не нашла меня усталость -

От друзей, от жизни, от работы.
Чтоб всегда еще хотелось что-то.

Ну и напоследок мои любимые и самые, может, известные строки. (Читает).

Никогда ни о чем
не жалейте вдогонку,
если то, что случилось,
нельзя изменить.
Как записку из прошлого,
грусть свою скомкав,
с этим прошлым порвите
непрочную нить.

Никогда не жалейте о том,
что случилось,
Иль о том, что случиться
не может уже.
Лишь бы озеро вашей души
не мутилось
Да надежды, как птицы,
парили в душе.

Не жалейте своей доброты и участья,
если даже за все вам -
усмешка в ответ.
Кто-то в гении выбился,
кто-то в начальство...
Не жалейте, что вам
не досталось их бед.

Никогда, никогда ни о чем
не жалейте -
поздно начали вы или рано ушли.
Кто-то пусть гениально
играет на флейте,
но ведь песни берет он
из вашей души.

Никогда, никогда ни о чем
не жалейте -
ни потерянных дней,
ни сгоревшей любви.
Пусть другой гениально
играет на флейте,
но еще гениальнее слушали вы.

Киев - Москва - Киев

Если вы нашли ошибку в тексте, выделите ее мышью и нажмите Ctrl+Enter