Олег БАСИЛАШВИЛИ: «Чекисты сказали, что мы подкладывали бомбу под дом Василия Сталина, а это расстрел на третий день. У меня дар речи пропал — кому хочется умирать в 17-то лет?..»

Обласканные властью деятели культуры редко бывают кумирами зрителей. Олегу Басилашвили удалось невозможное: он стал прижизненным классиком, будучи всенародным любимцем. Режиссер Эльдар Рязанов уверяет — это артист-оркестр, который может поведать о таких извивах человеческой души, что просто диву даешься. Впрочем, нечеловеческие чувства ему, похоже, тоже подвластны — сыграл же он недавно Воланда в сериале Владимира Бортко «Мастер и Маргарита». На четверть грузин, на четверть поляк, московский петербуржец и питерский москвич, он никогда не состоял в КПСС, не играл вождей и партийных деятелей, не диссидентствовал. Олег Валерианович только раз изменил своему принципу держаться от политических игр подальше: на излете перестройки стал народным депутатом России. Он запомнился тем, что, стоя на трибуне парламента, был захлопываем, как Сахаров, и только раз говорил по бумажке — на инаугурации Ельцина (с которым, кстати, общался и после отставки). Басилашвили наотрез отказался в свое время от поста министра культуры, сохранив верность актерской профессии и любимому БДТ. Любопытно, что приняли его в легендарный театр по блату. Татьяна Доронина, в то время бывшая его женой, очень понравилась режиссеру Товстоногову. Но поставила условие: она перейдет в театр только с мужем, которому в течение года дадут роль. Супруги расстались, а роман с БДТ оказался бесконечным. При жизни Товстоногова Олег Басилашвили мало снимался в кино — ежемесячно играл 28-30 спектаклей. Теперь он наверстывает упущенное.

«КАРТИНА «ПРОТИВОСТОЯНИЕ» БЫЛА ЗАПРЕЩЕНА. CКАЗАЛИ, ЧТО В НЕЙ СЛИШКОМ МНОГО ЖИДОВ»

— Олег Валерианович, по-моему, сейчас все актеры разделились на тех, кто снимается в сериалах, и тех, кто откровенно их презирает. Вы себя к какой категории относите?

— Я в сериалах снимаюсь еще со времен «Вечного зова» — одной из первых российских «мыльных опер». Там я играл царского следователя Лахновского, персонажа весьма неприятного. Но поскольку действие начиналось в 1905 году, а завершалось в 1944, мне было интересно понаблюдать, как он меняется с течением времени — становится зрелым мужчиной, потом превращается в старика. У автора, хоть он и был апологетом советского строя, все это было очень хорошо прописано.

— Хорошо помню и другой ваш сериал — «Противостояние», о военном преступнике и предателе Кротове.

— Почему-то все считали, что мой герой — сотрудник КГБ, хотя я играл обыкновенного сыщика. У фильма была одна направленность, одна цель — заставить зрителей задуматься: почему в 1941 году такое количество людей перешли на сторону фашистской Германии? В связи с этим мы с режиссером Семеном Арановичем хотели сделать картину в стилистике документального кино. У нас была потрясающая немецкая хроника. На ней видно, как наши солдаты сдаются в плен, как показывают на карте расположение советских частей. Во всех войнах есть предатели, но ведь не в таких же масштабах! Армия Власова полностью сдалась, и ведь не одна она. Почему?!

— Вы себе ответили на этот вопрос?

— В той войне наш народ защищал свою родину, а не Сталина и его строй. Люди понимали, что приход к власти фашистов будет означать конец нашей страны, и они своими телами преградили фашистам путь. Но многие думали и по-другому: «Зачем я буду его защищать — убийцу и тирана?». Они согласны были жить в России — пусть и под влиянием Германии, но без голодомора, показушных колхозов и ГУЛАГа. И — сдавались в плен. Оправдать их, конечно, нельзя, но понять можно. На эту тему мы сняли 10 серий. Картина была смонтирована, показана руководству и... запрещена. Нам сказали, что в фильме слишком много евреев.

Один из лучших фильмов Эльдара Рязанова — история любви вокзальной официантки и музыканта — стал знаковым и для Людмилы Гурченко с Олегом Басилашвили

— Так прямо и заявили?

— Да, только слово выбрали более крепкое — жидов. И употребил его не кто-нибудь, а товарищ Попов, начальник «Останкино». И знаете, где они все это нашли? В последних кадрах картины, когда камера показывает панораму Трептов-парка в Берлине. Там под памятными стелами с именами воинов-освободителей лежат люди самых разных национальностей — татарин Улумбеков, украинец Миколайчук, русский Иванов и еврей Левин. Он действительно там похоронен! Но главное даже не в этом, просто чиновники поняли наш посыл, пусть и тщательно закамуфлированный, и он им не понравился.

Я сам ходил и к Попову, и к Лапину, тогдашнему начальнику Гостелевидения. «Почему вы так переживаете?» — спросил он меня. «Как же, — говорю, — мы же торопились, хотели сделать фильм к 9 мая. Праздник на носу, а вы его не принимаете». Он снимает трубку и спрашивает: «Что у нас там с «Противостоянием»?». Потом поворачивается ко мне: «Все в порядке, картина пойдет. Можете идти». Я, счастливый, приезжаю в Питер и говорю Арановичу: «Вот, видишь, поехал умный человек и всего добился!». В ответ он протягивает мне лист: «Вот посмотри — надо внести 360 изменений. Обманул тебя Лапин». Фильм даже не резали, его просто полностью перемонтировали: убрали большую часть хроники и некоторые игровые сцены, в результате получился чистой воды детектив. Но картина все равно хорошая.

— Это единственный случай начальственного насилия в вашей актерской биографии?

— Не единственный, но, пожалуй, самый обидный. Были, конечно, всякие мелочи. Например, в фильме Рязанова «О бедном гусаре замолвите слово...», мой Мерзляев должен быть военным чином из жандармерии. Проще говоря, сотрудник КГБ времен царизма, в знаменитом голубом мундире — «И вы, мундиры голубые, и ты, им преданный народ». И для меня уже был сшит мундир с эполетами, я в нем выглядел весьма представительным. Но товарищи из КГБ, прочтя сценарий, поставили свое условие: Мерзляев не должен быть сотрудником жандармерии. Кто же он тогда? «Пусть будет просто чиновник», — ответили они. Даже через столько лет блюдут честь своего мундира. В общем, одели меня в цивильное. Но мне кажется, что так даже интереснее, в конце концов, эти товарищи всегда действовали в штатском.

«В ТЕАТРЕ Я НИЧЕГО НЕ ПРОСИЛ. ТОЛЬКО ОДИН РАЗ — ПОВЫШЕННУЮ ЗАРПЛАТУ У ТОВСТОНОГОВА»

— Недавно в экранизации булгаковского «Мастера и Маргариты» вы сыграли Воланда. И фильм, и ваша роль вызвали очень неоднозначные мнения.

— Фильм не понравился только критикам Латунским, которые завербованы службой безопасности. Картина наносит удар по репутации КГБ, а для них это просто невыносимо. Главная же сложность состояла в том, что Воланд, как Остап Бендер или Митя Карамазов, у каждого свой. Невозможно угодить всем.

— И кто же Воланд для вас — Сатана или сверхчеловек?

— Ни то, ни другое. Какой же он Cатана? Тот — искуситель, даже Христа искушал в пустыне, а Воланд никого не совращает, просто наказывает порок. Убивает стукача — барона Майгеля, казнит атеиста Берлиоза, а из талантливого, но малограмотного поэта Бездомного делает философа. Он просто работник некоего высшего ведомства — скажем, небесного КГБ. Ему много тысяч лет от роду, он прожил гигантскую жизнь, говорил с самим Богом.

Люди для Воланда — ошибка Божья. «Для чего ты изгнал их из рая?» — спросил он однажды у Бога. — Ведь жили себе нормально, нет, тебе зачем-то нужно было устроить эту провокацию со змием и яблоком». «Адам и Ева сами должны вырабатывать в себе человеческие качества, — отвечал ему Всевышний. — Постепенно они превратятся в homo sapiens, и это будет их заслуга». — «Да никогда человеку не стать разумным, как был дерьмом, так и останется». В этом вся суть их спора. И вот спустя сотни тысяч лет он является на землю, чтобы посмотреть на людей.

Перед ним социалистическая Москва. Говорят, тут живут свободные люди, которые отрицают Бога. Интересно! И что же он видит? Люди одеваются иначе, на автомобилях ездят, а в остальном такие же, как и тысячи лет назад. «Я прав», — думает он. Ему грустно, потому что человеческую природу, в которой заложено много подлого, не изменить. И вдруг Воланд встречает двоих, не похожих ни на кого: талантливого и честного писателя не от мира сего и женщину, которая кожу с себя готова содрать, только бы ее возлюбленному было хорошо. Такой любви он тоже не встречал.

Он, бессмертный, завидует Мастеру, потому что его самого так никогда не любили и любить не будут. А еще понимает, что этим двоим не место на земле: их просто затопчут в этом «социалистическом раю». Жаль. Значит, надо им помочь. Но и это не самое важное в романе! Главная мысль там: никогда ничего не проси у тех, кто сильнее тебя! «В отличие от меня», — говорит Булгаков, который просил у Сталина разрешения уехать за рубеж.

— А можно прожить жизнь, ни разу ничего не попросив?

— Нет. Можно ведь просить не словами, а поведением: вылизывать задницу начальству, выкрикивать фальшивые лозунги. Не могу назвать ни одного человека, в том числе и себя, который мог бы устоять перед соблазном. Разве что только в театре я ничего не просил. Хотя нет, один раз было. Как-то пошел просить к Товстоногову повышенную зарплату: «У меня 28 спектаклей в месяц, Георгий Александрович, прибавьте, пожалуйста!». На что Гога ответил: «Почему вы не даете нам возможности самим об этом подумать?». И я ушел.

— Подумали?

— Через полгода мне зарплату повысили.

— А переделать людей, сделать их лучше, можно?

— Думаю, что нет. Антон Павлович Чехов говорил, что каждый из нас должен по капле выдавливать из себя раба, и сам так поступал, но до конца так и не выдавил. Чего уж тут от других ждать? В каких-то случаях с годами нравственная суть человека меняется в лучшую сторону. А в каких-то и в худшую, к сожалению...

— Говорят, многие актеры отказались от съемок — очень уж неоднозначная у булгаковского романа репутация. Вы не боялись?

— Честно говоря, мне было немного не по себе. Когда мне выпала эта роль, все вокруг говорили: «Мистика! Бог всех покарает!». А я как раз был в Киеве на гастролях, вот и решил пойти в только что восстановленный Успенский собор в Киево-Печерской лавре: «Попрошу у Бога разрешения сыграть». Прихожу, а храм закрыт. Делать нечего, зашел в тот, что по соседству. Стою. Вдруг подходит ко мне женщина. «А вы не хотите, — спрашивает, — посмотреть восстановленный собор?». — «Хотел, — говорю, — да только там закрыто». А она мне: «Пойдемте, вдруг откроют». И точно, только мы подошли, какой-то служка двери отпирает: «Проходите». Я оказался перед алтарем один и воспринял это как знак: мне разрешают.

«ВСЕ СЧИТАЮТ НОВОДВОРСКУЮ ИДИОТКОЙ, А ОНА ГОВОРИТ ТО, В ЧЕМ МЫ ДАЖЕ МЫСЛЕННО НЕ МОЖЕМ СЕБЕ СОЗНАТЬСЯ»

— Насколько я знаю, Воланд — не первая ваша встреча с Булгаковым.

— В телевизионном проекте по произведениям Михаила Афанасьевича «Пушкин. Последние дни» я играл поэта Кукольника, в спектакле БДТ «Мольер» — Людовика XIV (именно в этой роли Олега Валериановича впервые увидел Эльдар Рязанов и был просто потрясен. — Авт.), в телевизионном фильме «Дни Турбиных» — фон Тальберга. Кстати, снимали мы у вас, в Киеве, но не в том доме, где жил когда-то Булгаков, а напротив. Почему? Мне объяснили: «Так для кадра лучше». Но я, честно говоря, так и не понял, зачем снимать в чужом доме, если рядом стоит подлинный. Вообще, Михаил Афанасьевич — мой любимый писатель. Вот если рассуждать здраво, то за весь период советской власти, с 1917-го по 1990-й год, кто в истории литературы останется настоящим литератором? Поэзию я в данном случае не беру, она всегда стояла отдельно.

— Ну, Шолохов...

— Несомненно, с «Тихим Доном». Ильф и Петров — «12 стульев» и «Золотой теленок». Валентин Катаев — «Святой колодец», «Алмазный мой венец» и «Трава забвения». Может быть, Гроссман — «Жизнь и судьба». И Булгаков. Все! Остальные канут в забвение, несмотря на то что среди них были и честные, порядочные и талантливые люди.

Москва, Патриаршие пруды. Воланд (Олег Басилашвили) беседует с мастерами культуры — писателем Берлиозом (Александр Адабашьян, слева) и поэтом Бездомным (Влад Галкин, справа)

— А ведь при жизни они были куда знаменитее Булгакова, да и жили не в пример лучше его.

— Думаю, имели все, что хотели. Но, наверное, кто-то может кривить душой, а кто-то — нет. У некоторых людей есть внутреннее чувство, которое не позволяет им скурвиться. На эту тему написана чеховская пьеса «Иванов». Заметьте, не «ИванОв», и именно «ИвАнов». И там очень интересная история с человеком происходит. Он хочет жить, как все: иметь жену, детей, внуков, пить чай и водку, гулять, спать. Но что-то его все время не устраивает, он мечется. Приходит в гости, знакомится с молодой женщиной и влюбляется. Начинает новый роман, но понимает, что и тут уже что-то не то. Почему так происходит? Да потому, что он не сформулировал для себя жизненную цель, а она значительно выше того, чем он живет и о чем мечтает. И он пускает себе пулю в лоб, потому что не может так жить.

Это внутреннее чувство — жажда каких-то высших идеалов и справедливости — есть во многих людях. Например, та же Валерия Новодворская. Казалось бы, ну чего она добивается? Веди себя, как все, и будет у тебя спокойная старость. Но ее приглашают на телевидение, и она начинает резать правду-матку. Все над ней смеются, считают идиоткой, а ведь она говорит то, в чем другие даже мысленно боятся себе признаться. И не потому, что она такая упрямая и хочет остаться в веках. Просто не может иначе.

— О чем бы вы не говорили, у вас везде мелькает тень агента КГБ. У вас особые счеты с этим ведомством?

— Наоборот, одному человеку из КГБ я обязан жизнью. Давно это было, я еще юным был совсем... Поздно вечером шли мы с другом от своих подруг-девчонок, с которыми вместе занимались в самодеятельности. Жили они в Арбатских переулках, и нам нужно было в метро, на станцию «Дворец Советов», ныне — «Кропоткинская». Поздний вечер, в вестибюле пусто, тогда в метро вообще мало народу ездило. Ни автоматов, ни жетонов еще не было — чтобы пройти, нужно было купить билетик за пять копеек. И вот заходим мы и видим, что два здоровенных амбала пытаются пройти без билета, а девочки-дежурные в красных беретах их не пускают.

Мы же герои, решили за девочек заступиться: «Как вам не стыдно?! Оставьте их в покое!». И вдруг один из них достает из кармана удостоверение, на котором изображен щит и меч: «Вы арестованы». Второй вынимает пистолет, и мы понимаем, что это чекисты, сотрудники госбезопасности, тогда это называлось МГБ. Тот, что с пистолетом, говорит нам: «Три шага вперед». Вокруг уже стала собираться толпа, все шепчут: «Шпионов поймали!». Это мы-то шпионы!

Нас вывели на улицу и куда-то повели. От наших конвоиров пахло водкой, может, они не были пьяными, но крепко выпившими — точно, и ничего хорошего это нам не предвещало. Идем по Остоженке, и тут друг говорит мне: «Я сейчас буду рвать когти!», бежать то есть. А куда бежать, улица пустая, да они тут же пристрелят нас «при попытке к бегству». Еще и паспорта наши у них, мы их сами, дурачки, вручили: «Пожалуйста, мы ничего не боимся, мы за правду».

Вдруг нам навстречу — человек, как мы потом поняли, начальник этих двоих. «В чем дело?» — спрашивает. И один из чекистов сказал, что я с приятелем... подкладывал бомбу под дом Василия Сталина, который жил в особняке рядом со станцией метро. Я как это услышал, у меня дар речи пропал! Вы понимаете, что это тогда значило? Организация теракта, за которую полагалось «10 лет без права переписки», то есть расстрел на третий день. А кому хочется умирать в 17-то лет! И начал я что-то лепетать в наше оправдание, причем ни тогда, ни сейчас не мог вспомнить, что именно я ему говорил. Начальник послушал, сказал своим подчиненным: «Дайте мне их паспорта». Взял мой паспорт, прочитал. Потом говорит своим: «Спасибо, товарищи, можете идти. Я их сам доставлю куда надо». Те, нехотя и оглядываясь, ушли.

Он дождался, когда они зайдут на угол, отдал нам с Юркой паспорта и сказал: «Идите отсюда к... такой-то матери, и чтобы я вас никогда тут больше не видел!». Как мы дунули! Никогда в жизни я так быстро не бегал. Какое там метро, мы мчались по Бульварному кольцу к моему дому на Чистых прудах. И Юрка потом еще две ночи ночевал у меня в коммуналке, боялся домой пойти. Хотя, казалось бы, почему? Но уж очень мы с ним были напуганы.

— Вы пережили тогда первый по-настоящему страшный момент? Все-таки время тогда было специфическое...

— Вы даже не представляете, какой была обстановка в стране! Существовали некие правила игры, по которым жили тогда все. Например, на политинформации о международном положении, что бы ты ни думал, сиди и молчи. Убивай в себе все чувства. Кто за? Все! Кто против? Нет таких. Не дай тебе Бог сказать: «Я думаю по-другому». И никакого чувства протеста ни во мне, ни в других это не вызывало. Тогда было просто неприлично голосовать против.

Помню, идем мы с приятелем по подмосковной станции Пушкино — знаменитому дачному месту, мы туда каждое лето выезжали. Солнце светит, птички поют, мороженое вкусное едим. И стоят эшелоны с заключенными: обыкновенные теплушки, как для скота, с зарешеченными окошками. Их охраняют вооруженные солдаты. И кто-то там, за этой решеткой, скребется, хочет обратить на себя наше внимание. Ни разу у нас в душе не шевельнулось к ним никаких чувств — ни жалости, ни сострадания, все-таки там люди сидят. Полнейшее равнодушие. Правда, и ненависти к ним как к врагам народа тоже не возникало.

Если кого-то из знакомых арестовывали, человек просто исчезал. И к этому тоже относились как к должному! Просто шепотом передавали друг другу новость: «У Витьки отца арестовали». — «Да, а за что?». То есть вина человека сомнению не подлежала, все интересовались, что именно он сделал. В нас не было страха, когда все сидели и боялись. В обществе царило равнодушие, а это, на мой взгляд, гораздо хуже. Казалось бы, как это могло коснуться нас, молодых? Родители нас щадили, многое скрывали. Но где-то глубоко в генах все осталось, и то, что сейчас происходит в нашей жизни, — следствие того сталинского селекционного метода. Он хотел воспитать из нас людей нового мира и преуспел в этом: выросли доносчики, стукачи, трусы, предатели, мздоимцы — в общем, рабы. Конечно, были и отдельные светлые личности, которые самим своим существованием протестовали против существующих порядков, например, тот же Булгаков или Мейерхольд, но судьба их печальна.

«ПОСЛЕ ОБЕДА АКТРИСА РАСПЛАКАЛАСЬ: «НИКОГДА НЕ ЗАБУДУ, ЧТО ТЫ В ЯПОНИИ МЕНЯ НАКОРМИЛ»

— Когда вы узнали, что есть другая жизнь и другой мир?

— Когда впервые выехал за границу. Деятелей культуры вообще-то выпускали очень осторожно, на гастроли за рубеж ездил только цирк, балет Большого театра, а из драматических коллективов — наш БДТ. Первыми странами, в которые мы поехали, были Болгария и Румыния, но все равно они показались нам раем земным. Что уж тут говорить о Финляндии! Бывшая вшивая окраина Российской империи произвела на нас ошеломляющее впечатление. Вокзал в Хельсинки был похож на торговый центр «Глобус»: сияющие витрины магазинов, в которых выставлены роскошные, а потому совершенно непривычные для нашего глаза товары.

Можете себе представить: из нищей, полуголодной страны попасть в такую красоту! Мы тогда жили в коммуналках, у нас не было даже нормальных бытовых условий — отдельного туалета, горячей воды... Если появлялось что-то новое, все тут же спрашивали: «Где достали?». Не купили, а именно достали. Ведь в магазинах не было ничего. Чтобы стать счастливым владельцем холодильника, нужно было записываться в очередь и годами ждать, когда она, наконец, подойдет.

Жена Олега Валерьяновича Галина Мшанская ведет телепрограмму на канале «Культура», младшая дочь Ксения (на фото) работает на радиостанции «Эхо Москвы», а старшая Ольга — на телевидении вместе с мамой

Существовала отдельная льготная очередь, и каким же счастьем было исхитриться и найти человека — инвалида или ветерана, который записал бы тебя на свое имя. Кстати, маленький холодильник «Ленинград» я когда-то купил именно так. «Жигули» смог купить себе только после картины «Вокзал для двоих», нам с Люсей Гурченко заплатили тогда за работу по пять тысяч рублей — совершенно сумасшедшие деньги! И вдруг из такой нищеты попасть в западное изобилие. Это же с ума сойти можно!

— Зато из командировок вы, наверное, привозили всей родне подарки?

— Но какой ценой! Суточные нам платили — четыре доллара, столько стоит «мак» — бутерброд. Можно на него жить целый день? Нет, конечно. Потому мы везли с собой два чемодана, в одном лежали вещи, в другом — продукты. У нас все было очень точно рассчитано: мы везли с собой палку сухой колбасы (она не портится), хлеб (пусть черствый, зато свой), электроплитку, пакеты с сухими супами и кашами. Кстати, все это еще нужно было достать — в магазине колбаса не лежала. Вот так мы и питались в течение всех гастролей, а сэкономленные доллары (за два месяца их набиралось 240 — большие деньги!) шли на подарки родным и друзьям. Умудрялись купить жене шубу, детям ботинки, памперсы, о которых у нас никто тогда даже не слышал.

— Но из-за этого во время гастролей вы жили практически впроголодь?

— Конечно, ведь мы не то что в ресторан, в закусочную не могли пойти. Помню, в Японии мне выплатили какой-то гигантский гонорар, и я отправился по магазинам тратить его. С собой взял нашу актрису, Валю Ковель, у нее был такой же размер ноги, как и у моей жены. Мы с ней долго ходили, причем пешком, потому что жаль было тратить деньги на транспорт. Устали ужасно. И я пригласил ее в «Макдональдс», который казался нам в то время шикарным рестораном. Взял ей бульончик, картошечку — в общем, все как положено. А после обеда она вдруг расплакалась и сказала: «Никогда тебе этого не забуду! Ты меня в Японии накормил». Впервые за два месяца гастролей она поела досыта.

— Когда-то вы, коренной москвич, переехали в Ленинград, да так там и остались. Никогда об этом не жалели?

— Мой переезд — яркий пример того, что судьба есть и от нее не уйдешь. Если бы я остался в Москве, то работал бы в Художественном театре, меня туда приглашали. Там осталось много моих однокурсников по Школе-студии МХАТа, но ярких артистов из них, увы, почти не получилось. И не потому, что они мало играли. Просто сама творческая система Художественного театра, определенная когда-то Станиславским, к тому времени уже почти полностью изжила себя. И мои друзья-однокурсники — Женька Евстигнеев, Миша Козаков — стали хорошими артистами только потому, что вовремя ушли из МХАТа в «Современник». А меня судьба направила к Товстоногову. И хоть мне и не раз предлагали перейти из БДТ в какой-то московский театр, я отказывался, несмотря на то что очень люблю Москву. Это мой родной город, там жили мои родители. Уйти от Гоги (так все актеры нашего театра называли Георгия Александровича Товстоногова) было невозможно, он был великим режиссером, который давал актеру новую жизнь на сцене.

«ДЕМОНСТРАНТЫ БРОСАЛИ В МЕНЯ ГОРСТИ МЕДНЫХ МОНЕТ И ПЛЕВАЛИ В ЛИЦО»

— Вы всегда с ним ладили?

— Бывало, что и обижался, и спорил. Помню, он ставил спектакль по рассказам Василия Шукшина. Сначала назначил меня на роль Простого человека, а потом передал ее другому. А через два года снова решил ввести в спектакль меня. И тут я решил показать характер: «Георгий Александрович, внешне я произвожу интеллигентное впечатление. Разве я могу играть человека с простым лицом?». — «Вот поэтому я вам эту роль и предлагаю», — ответил Гога. То есть разногласия у нас, конечно, были, но моя творческая жизнь складывалась удачно. Если бы я не попал к Товстоногову, то даже не знаю, как бы все сложилось. Сегодня я горжусь, что живу в Питере, это моя вторая родина, которую я люблю по-своему, иначе, чем Москву. А еще я горжусь тем, что на cъезде народных депутатов Российской Федерации именно я поднял вопрос о возвращении городу Ленинграду имени, которое дал ему великий Петр, — Санкт-Петербург.

— Говорят, Советский Союз тоже вы развалили.

— Да чего только про меня не говорили и не писали! Некий Юрий Шутов издал книгу, где приводилась «документальная запись беседы» покойного Анатолия Собчака с агентом ЦРУ, который советует разваливать Советский Союз через Басилашвили. Так это всего лишь слова, однажды мне и физически досталось. Дело было в мою бытность депутатом около гостиницы «Россия», после заседания одного из съездов, на котором я защищал от нападок Егора Гайдара. Демонстранты с красными флагами бросали в меня горсти медных монет и плевали в лицо.

— Последний вопрос. Скажите, есть у вас роли, которые по какой-то причине не состоялись?

— Была одна, о которой я очень сожалею. Правда, сейчас уже не вспомню ни названия фильма, ни имени режиссера. А история была такая: после проб меня утвердили на главную роль. Съемки должны были начаться через две-три недели. И вдруг режиссер вызывает меня к себе, на «Ленфильм». Захожу в комнату, а там сидит вся группа: оператор, его ассистенты, художник по костюмам и даже гримеры. «Олег Валерианович, — говорит режиссер, — вы знаете, как я хотел, чтобы вы снимались в моей картине. Но, к сожалению, вы эту роль играть не будете. Почему, я не могу вам объяснить. И хоть от нас это не зависит, все равно извините». Как я потом понял, он собрал всю группу, чтобы я понял: он не врет. Когда я впоследствии увидел картину, стало все ясно. Главную роль играл актер, жена которого работала на «Ленфильме» редактором.

Если вы нашли ошибку в тексте, выделите ее мышью и нажмите Ctrl+Enter