Сам себе режиссер
Режиссер, писатель, драматург и актер Евгений ГРИШКОВЕЦ: "В корейском ресторане официант нам объяснил, что, во-первых, есть собак негуманно, а во-вторых, существует определенный сезон, когда их едят"
Юлия ПЯТЕЦКАЯ. «Бульвар» 14 Октября, 2004 00:00
Феномен этого человека прост, как плач ребенка. Вы смотрите на него в театре, читаете его книжку, слушаете его выступление и понимаете, что это все про вас. Да, некоторые факты биографии, конечно, не сходятся...
"КОГДА МНЕ ХАМИТ ПРОДАВЩИЦА, ГАИШНИК ИЛИ ЗРИТЕЛЬ, Я ДУМАЮ: "НЕТ! ОНИ НЕ ЗАСТАВЯТ МЕНЯ РАЗЛЮБИТЬ РОДИНУ!"
- Евгений, слышали песню БГ "Hебо pухнет на землю, пеpестанет pасти тpава - он пpидет и молча попpавит все, человек из Кемеpова..."?
- Песню "Человек из Кемерова", чтоб вы знали, Борис Гребенщиков написал обо мне. Я прототип.
- Можете объяснить, почему, родившись в таком нетеатральном городе, вы вдруг увлеклись театром?
- Трудно сказать... Чем больше я пытаюсь это анализировать, тем меньше понимаю, как и почему это произошло. Видимо, существуют вещи, необъяснимые рациональным путем. Начинал я с пантомимы. Причем занимался этим профессионально в профессиональной студии и весьма успешно. Поскольку у меня дефект речи (Гришковец плохо выговаривает букву "р". - Авт.), становиться говорящим актером мне в голову не приходило. Но, прозанимавшись пантомимой несколько лет, я почувствовал себя, как в тюрьме.
- Какая из сторон вас не устраивала: материальная или творческая?
- Как раз материально у меня все было хорошо. Я получал 20 рублей за выступление. Пять выступлений в неделю - это уже 100 рублей. А 100 рублей в неделю в те времена - приличные деньги.
Вместе с одной новосибирской балетной парой предпенсионного возраста я ездил на гастроли, работал в каких-то цехах, жэках, на птицефабриках... И везде нас ждал успех. Но однажды, выступая в городе Новокузнецке перед пятью грузчиками, я вдруг понял, что пора заканчивать.
- Для вас вообще имеет значение, кто сидит в зале: грузчик или не грузчик?
- Ну конечно, имеет! Достаточно одного хамского выкрика в зале, чтобы спектакль был сорван. Моя аудитория довольно широка - от 16-ти до 90, включая только активных стариков. А не тех озлобленных и брюзжащих, которым, что бы они ни увидели, ни услышали и ни прочли, все равно не нравится. В принципе, все мои зрители - люди жизненно активные, и возможно, молодежи среди них больше, чем в других театрах. Я даже свои спектакли начинаю играть в 21.30, чтобы молодые люди, которые учатся и работают, успели в будний день попасть в театр. А еще мои пьесы обязательно адресованы тем, кто любит родину.
- Совершенно не ожидала услышать от вас что-нибудь столь пафосное...
- (Удивленно). А что пафосного в том, чтобы любить родину?
- Да я тоже свою родину люблю, но как только начинаешь эту любовь озвучивать, понимаешь, насколько затасканы и испошлены слова.
- Просто в таких случаях надо четко понимать, что ты имеешь в виду. Вот смотрите. Вы живете в своем городе Киеве, я в своем городе Калининграде. Каждый из нас живет в своей стране. Я в России, вы в Украине. Кстати, по правилам русского языка нужно говорить не "в Украине", а "на Украине". Так вот. Родина - это не обязательно целая страна и даже не город... Мы, как муравьи, движемся только по своим проторенным тропинкам, любим, кроме дома и работы, лишь исхоженные и насиженные места. Эти места и есть наша родина.
- Вы все-таки поразительный человек. Представитель богемы, модный автор, и вдруг такие немодные мысли...
- Знаете, когда мне хамит продавщица (к сожалению, это еще нередко случается), гаишник или зритель во время спектакля, я всегда думаю: "Нет, они не заставят меня разлюбить свою родину!". (Смеется).
- А что это за неприятная история, когда вам вначале предложили выступить на церемонии вручения премии "ТЭФИ", а потом не пустили?
- Для "ТЭФИ" меня попросили написать небольшой материал, отражающий ситуацию на телевидении. Небольшой и веселый. Вернее, ироничный. Заказали мне его летом, я написал, а выступать нужно было осенью, когда ситуация в России, в том числе на телевидении, серьезно изменилась.
Я переписал свой текст и объяснил, что летом страна, в которой я живу, была одна, а сейчас она другая, поэтому я не могу уже иронично шутить. После чего меня проигнорировали и на церемонию не пригласили. Мой текст есть в Интернете, любой желающий его может прочитать, и, по большому счету, мне не обидно, что не дали выступить. Обидно, что люди опять продемонстрировали свою трусость, слабость, самоцензуру... Да Бог с ними.
- У вас никогда не возникало ощущения, будто вы занимаетесь не своим делом?
- (Вздыхает). Было такое... В 1998 году я решил попрощаться со сценой спектаклем "Как я съел собаку". Накопилась психологическая усталость от сознания: все, что я делаю, никому не нужно. Да и материально моя профессия меня совершенно не устраивала. Поэтому я собрался уйти и громко попрощаться.
- А куда вы намеревались уйти? Опять в пантомиму?
- Думал поступать на юридический факультет. Юриспруденция, как вы понимаете, меня совершенно не интересовала, зато давала возможность прокормить себя и свою семью. В общем, хотел уйти лихо, по-понтерски, а в результате получил за пьесу "Как я съел собаку" "Золотую маску" (российская театральная премия. - Авт.), потом "Антибукер" (российская литературная премия. - Авт.). Затем пьесу перевели на все языки - от японского до португальского - и я стал ездить на гастроли в Европу...
- Любопытно, как вас переводят?
- Это процесс очень интересный, поскольку от переводчика действительно многое зависит. Например, в Польше мне попался очень колоритный переводчик: маленький толстый веселый человек, который подолгу смеялся сам, а только потом начинал переводить залу.
В другой стране накануне моего выступления переводчик повредил себе руку, его обкололи обезболивающим, и во время действия он засыпал. В итоге пьеса, рассчитанная на час 50, шла три с половиной часа без перерыва. Причем, если я хитрил и пытался оставлять какие-то куски без перевода, чтобы побыстрее закончить, он тут же просыпался и говорил заплетающимся языком: "Ничего, ничего, я переведу...".
Но, пожалуй, самым незабываемым было мое выступление в Англии перед Королевским обществом глухонемых (там, вообще-то, все общества королевские).
Переводчик должен был сидеть на высоком барном стуле у меня за спиной - чтобы глухонемые его хорошо видели. Он страшно волновался и, чтобы успокоиться, прямо перед представлением залпом выпил 300-граммовую бутылочку виски. После чего немного расслабился, раскраснелся и как-то даже преисполнился чувства собственной значимости. Вначале он просто ерзал на стуле, периодически с него слезая. Через некоторое время встал рядом со мной. А потом постепенно начал выходить вперед, расхаживать по сцене, жестами общаться с залом, делать какие-то свои отступления... В середине спектакля я понял, что на меня уже давно никто не обращает внимания, зато у моего переводчика состоялся настоящий театральный дебют.
"БЫТЬ БОГАТЫМ - ЭТО КУПИТЬ ЧЕРЕШНИ СКОЛЬКО ХОЧЕШЬ. И ЧТОБЫ ДЛЯ ТЕБЯ ЭТО БЫЛО НЕДОРОГО"
- Вас ставят в Москве и в Европе, даже в Киеве в одном из театров идут ваши "Дредноуты". Как вы относитесь к чужим постановкам своих пьес?
- Я всегда говорю тем, кто ставит мои пьесы: "Замечательно! Мне очень понравилось!". На самом деле, единственное чувство, которое я испытываю, - это удивление. Просто оно бывает более сильное или менее. Помню, в одной моей пьесе играли великолепные актеры Филозов и Стеклов. Потрясающие! Но они играли с таким надрывом и театральными эмоциями, что мне за них было обидно. Я прекрасно понимаю, что это поколение актеров так воспитано, они не могут иначе. Но мне-то этого как раз и не нужно.
Тем не менее я не возражаю, если кто-то хочет поставить мою пьесу, и когда ко мне обращается молодой театр с просьбой, обязательно пишу специальное письмо, в котором отказываюсь от гонорара. Потому что еще хорошо помню, как в году эдак 97-98-м мне тоже очень нужна была поддержка, в том числе материальная.
Вот чего я совершенно не принимаю - это когда за границей мои пьесы переделываются в пьесы про русских. Я видел спектакль "Как я съел собаку", поставленный в бразильском городе Сан-Паулу местным режиссером. Там мой герой зачем-то бросался в зал маленькими поролоновыми гранатами. Я не пишу про русских или про нерусских. Я пишу о себе, и ставить нужно тоже о себе. Тогда в этом есть смысл.
- Вы хорошо помните время, когда серьезно нуждались. Сейчас вы материально благополучны. Что для вас значат деньги?
- Однажды я преподавал за границей драматургию людям разных стран и попросил их написать, что такое, по их мнению, быть богатым. Один швейцарец написал гениально. "Быть богатым - это прийти на рынок весной, когда только появляется первая, очень дорогая, черешня, и купить ее сколько хочешь. И чтобы для тебя это было недорого".
- Это правда, что вы теперь вегетарианец и собак больше не едите?
- Мяса я сейчас не ем, а собак вообще никогда не ел, кроме случая, описанного в своей пьесе. Правда, однажды в корейском ресторане мы пытались заказать собаку. Официант-кореец в ответ на нашу просьбу сделал большие глаза. Представляете, как выглядит кореец, у которого большие глаза? Затем он нам объяснил, что, во-первых, есть собак негуманно, а во-вторых, существует определенный сезон, когда их едят. А еще на специальных собачьих фермах, если собака проявляет себя как личность и яркая индивидуальность, ее не съедают, а подыскивают ей хозяина.
- Вы человек многогранный - сами играете, сами пишете, сами ставите. Это потому, что до сих пор не можете определиться с жизненным выбором или просто настолько тщеславны?
- Вся зрительская любовь всегда достается актеру. Каким бы бездарным и глупым он не был. Режиссер этой любви даже при самом лучшем раскладе получает вполовину меньше. А драматургу вообще никакой любви не достается - только деньги. Поэтому драматурги все такие злые: "Боже! Что они сделали с моей пьесой!".
Я недавно побывал на двух книжных ярмарках... Много общался с писателями... Ну что вам сказать? Пьют люди! А я сам пишу, сам ставлю, сам играю и в результате получаю и любовь, и деньги.
Если вы нашли ошибку в тексте, выделите ее мышью и нажмите Ctrl+Enter