Экс-заложник «ДНР» боец АТО Александр МОРОЗОВ: «В плену я провел 1058 дней, почти три года. Избивали так, что просил себя пристрелить, сознание терял. Лицо опухло и заплыло, ничего не видел»

28-летний старший сержант Александр Морозов из города Ромны Сумской области ушел в зону АТО летом 2014 года, в разгар Иловайского котла. Был зачислен в 57-ю отдельную мотопехотную бригаду ВСУ, воевал в Донецкой области, осуществлял поддержку украинских бойцов, оборонявших аэропорт. 21 января Морозов вместе с другими бойцами прорывался к донецкому аэропорту забрать раненых и погибших. Его колонну разгромили боевики, а сам Морозов спустя две недели попал в плен, где провел 1058 дней — почти три года.

«Когда понял, что на реальной войне? Когда в донецкий аэропорт заехали. Все, что было до, вообще ни о чем»

— До войны окончил училище, — рассказывает Александр, — потом педагогический техникум в Конотопе, работал сварщиком. 27 августа 2014 года пришла повестка. В дверь засунули, никого дома не было. Папа мне позвонил: «Что делать будешь?». Я сказал: «Сейчас приеду и заберу». Ни страха, ни сомнений не было: надо — значит, надо. Папа нормально отреагировал, даже обрадовался, что сын принял решение идти в АТО, а не прятаться от мобилизации. Мама? Не плакала. Невеста тоже.

30 августа уже был зачислен в ряды Вооруженных сил Украины, в 57-ю отдельную мотопехотную бригаду. Два месяца проходил подготовку и боевое слаживание в Кировограде (в 2016-м переименован в Кропивницкий. — «ГОРДОН»). 6 ноября 2014 года мы въехали в зону АТО, попали в Константиновку Донецкой области. Это в 20-30 километрах от линии разграничения. Там наша бригада базировалась.

Так называемое перемирие в феврале 2015 года после «Минска-2» было. А осенью 2014-го шли бои, бои, бои... Каждый день. Затихало только утром или в обед, все остальное время — стрельба.

Понял, что это реальная война, когда в донецкий аэропорт заехали. Все, что было до, вообще ни о чем в сравнении с аэропортом. До того на блокпосты заезжали и на передок кое-что сделать и вернуться. О конкретных задачах, которые нам ставили, рассказывать не могу, не имею права.

Страха не было, адреналин был. Страх позже пришел, когда очень конкретные пули над головой летали. Но самое страшное — когда лежишь на открытой местности, тебя минометами кроют, а ты ничего сделать не можешь. Вставать и бежать опасно, может осколками посечь. Лежишь и ждешь, где мина упадет.

«Ночью выехали в донецкий аэропорт раненых и погибших забрать. У сепаров все пристреляно. Шансов проскочить 90 на 10»

— 20 января 2015 года мы выехали в одно из сел, где базировались наши ребята и откуда шла поддержка на ДАП (донецкий аэропорт. — «ГОРДОН»). Это уже последние дни обороны аэропорта были. Сепары сами прозвали наших пацанов киборгами, потому что 242 дня не могли их оттуда выбить. Не могли ничего сделать, пока полностью аэропорт не взорвали.

Зачем столько дней ДАП удерживали? Тактическое давление, стратегическая точка и личный подвиг ребят. Мы защищали, потому что так было положено. Я военный человек, привык исполнять приказы. Есть команда — я выполняю. Это армия.

А еще ДАП удерживался, чтобы сепары ощутили: мы рядом, прямо под Донецком, а вы сделать ничего не можете. Изначально весь аэропорт — и старый, и новый — нашим был. Потом ребят выдавливали и выдавливали. Когда мы заезжали, пацаны сидели в комнате 5 на 12, плюс прилегающая территория.

Ночью 21 января выехали на задание в ДАП раненых и погибших забрать. У сепаров все пристреляно, особенно подъезд к аэропорту. Из-за этого несколько наших отказались туда ехать. Дорога длинная: сначала вдоль забора, потом в дырку вскочить, быстренько проехать через взлетную полосу и к «рукаву» (телескопический трап. — «ГОРДОН»). Шансов проскочить 90 на 10. Когда командир спросил: «Поедешь или нет?», я ответил: «Приказы не обсуждаются».

Заезжали на тягаче легкой брони — это такая жестяная банка, алюминиевая, толщиной в 10 миллиметров, с пулеметом. Не доехали до здания метров 200-250. Нашу колонну разбили: одна машина осталась на взлетной полосе, ее подбили. Еще одна упала на автостоянку аэропорта, сепары по ней из РПГ добавили. В общем, впереди машина упала, сзади — горит, боекомплекты взрываются, пацанов откинуло, обожгло, двое спаслись, потом в плен попали. Наша машина посередине, стали выходить из-под обстрела. Съехали, выгрузились, прямиком в лесополосу.

Ночь. Старший мне приказал подняться на возвышенность. Я прикрывал, пока группа принимала решение о дальнейших действиях. Только вылез и занял позицию — накрыло минометным огнем. Сколько длилось — не знаю, мне казалось, что долго. Получил легкую контузию от разрыва мины, в какой-то момент отключился. Потом затихло, только машина продолжала гореть и боекомплект взрываться. Под утро спустился вниз, но никого уже не было.

«С параллельной улицы сепары фигачили, в итоге туда же прилетало от наших. И так изо дня в день»

— Сутки провел в лесополосе. Только позвонил по мобильному — сепары начали прицельно бить. Одна мина упала в нескольких метрах впереди, другая — сзади, а я лежал за какими-то бетонными кусками. Выжил. Повезло. Начал выходить, но куда — непонятно. Ни курить, ни спать не хотелось, думал, что дальше делать. Хорошо, что на мне куртка гражданская была и штаны, похожие на российский пиксель. В 2014-м одинаковой формы не было, мы сами себе шили.

Две недели скрывался в разбитых домах в частном секторе возле аэропорта. Что ел? В брошенных домах какие-то запасы находил. Потом местный помог. Пожалел, наверное: переодел в гражданское, подкармливал. Обстрелы постоянно шли, местные по подвалам прятались. Почти все дома осколками побиты, часть разрушена, часть сгорела. С параллельной улицы сепары фигачили, в итоге туда же прилетало от наших. И так изо дня в день.

Больше оставаться в окрестностях аэропорта было нельзя, кто-то из местных узнал обо мне, хотел сдать сепарам. Я реально опасался возвращаться через передок, не был уверен, что свои же случайно не подстрелят. Узнал, что есть возможность выехать на подконтрольную Украине территорию. Как? Выйти в город, сесть в маршрутку, а на блокпосту сепаров сказать: так и так, мол, живу там-то, но документы сгорели.

Добрался до Донецка, собирался сесть в маршрутку... Меня остановили возле ж/д вокзала с проверкой документов. Двое сепаров с оружием и в полной экипировке. Обыскали, а при мне военник был (военный билет. — «ГОРДОН»). Сглупил, конечно. Они тут же меня на колени поставили, вызвали машину. Когда подъехала, они отвлеклись, а я дал деру. Они стрелять вовсю. Не попали. Бог отвел. Даже не представлял, что могу так быстро бегать на адреналине.

В плену провел 1058 дней, почти три года. Взяли меня 4 февраля 2015 года прямо в Донецке. Оказался в спорткомплексе «Олимпийский», напротив «Донбасс Арены». Стекло разбил, хотел залезть переночевать, потому что уже вырубало от усталости. Оказывается, рядом сепарский наряд был: услышали звук разбитого стекла, пришли. У них же комендантский час действует. Думали, мародер.

Вытащили меня, начали избивать. Человек восемь. Нормально так били. На каком-то этапе я уже сказал, что из ВСУ. Начали избивать еще сильнее. Тупо ногами, прикладами — всем подряд. Избивали так, что я просил себя пристрелить, сознание терял. Две трещины в ребрах, одна — в кисти. Лицо опухло и заплыло, ничего не видел. Через сутки один глаз открылся.

Машина подъехала, они туда меня погрузили. Куда отвезли — не знаю, камера какая-то, мне шапку на глаза надвинули. Допросили и оставили в этой камере. На­утро опять вытащили, допросили, челюсть выбили. Потом передали, как они сказали, «более серьезным людям». Мне кажется, это МГБшники были. Они уже не избивали, просто угрожали, пистолет Макарова к голове приставляли. Спрашивали, как я оказался посреди Донецка. Думали, что я ДРГшник, заброшенный в город, или корректировщик. По говору — местные, причем работали в «безопасности» еще при прежней украинской власти.

«Российское ТВ постоянно приезжало. Перед съемкой сепары нас предупреждали: «Отвечайте так, чтоб не переснимать. Если придется отматывать, можем заодно и здоровье у вас отмотать»

— На две недели бросили в гараж. Обыкновенный гараж для авто. Холод собачий. Минус 15 только днем, ночью еще холоднее. Спал на куске доски, поначалу укрывался рубероидом, потом они мне немного тряпок накидали. Ноги специально в мешки укутывал, чтобы хоть как-то согреться. Приносили раз в день тарелку супа.

За это время ни разу не возили на допрос. Думаю, специально там оставили, чтобы прочувствовал, к кому попал и что ждет. А через две недели приехали и опять забрали на допрос. Но мои показания от первоначальных не отличались, так что перевели из гаража в подвал. Там около месяца держали, а после к нашим пленным перевели в «избушку» (здание СБУ в Донецке. — «ГОРДОН»).

В «избушке» год и три месяца провел. Мы там тупо, как рабы, были, на работы постоянно вывозили, но хоть кормили два раза в день более-менее. А летом 2016-го нас уже в макеевскую колонию перевели. Там работ не было, содержали как военнопленных. Три раза в день еду приносили, но такую... Обычная тюремная баланда, безвкусная однообразная жижа.

В плену на 25 килограммов похудел: весил 97, а теперь — 72 килограмма. Один раз наши пацаны голодовку объявили, требовали звонок родным. Их вытащили в коридор и избили. Всех. Еще в конце лета 2017-го ко мне их «прокурор» приехал, предъявил обвинение в «пособничестве терроризму», срок — от 15 до 20 лет.

Российские телеканалы постоянно приезжали. Разные: ТВЦ, НТВ, «Россия 1», еще кто-то — не запомнил. Непосредственно перед съемкой сепары нас предупреждали: «Отвечайте так, чтоб не переснимать. Если придется отматывать, можем заодно отмотать у вас и здоровье».

Начальник колонии приходил: «Сейчас зайдут журналисты, будут общаться». Наши пацаны спросили: «А что, если мы не хотим?». Он с улыбочкой ответил: «Тогда будете общаться со мной». Как — уже сами догадывайтесь.

Что хотели российские СМИ? Чтобы мы на видеокамеру поносили Украину. Все к этому сводилось. А нам важно было на любую камеру засветиться, чтобы родные знали — мы живы. Российские телевизионщики приезжали, отрабатывали, уезжали. Мы для них рабочим материалом были. Пацаны рассказывали, что один раз, за день до обмена, какой-то журналист с российского телеканала дал им аж полпачки сигарет.

«Около 20 чеченцев сидели с нами в соседней камере. Когда россияне, типа, порядок начали наводить в «ДНР», разоружили казачков и кадыровцев. Одних выслали, других изолировали»

— Еще до плена, когда в Константиновку приехали, началась небольшая депрессия. Там много жителей к нам относились не очень нормально. Вообще не очень. Местные могли и в спину плюнуть или поймать военного и избить. А те, кто поддерживал Украину, боялись открыто заявить свою позицию.

Очень раздражает, когда по украинскому телевизору кто-то говорит: «Российских войск там нет». Как нет?! Россияне там всем рулят, командиры РФ во главе всех подразделений «ДНР». Не верите? Ну так съездите в Донецк!

Знаю, что было отдельное подразделение кадыровцев, но лично не сталкивался. Зато около 20 чеченцев сидели с нами в соседней камере на «избушке». Когда россияне, типа, порядок начали наводить в «ДНР», разоружили казачков и кадыровцев. Одних выслали, других изолировали.

«В плену самое тяжелое даже не пытки или избиение. Самое тяжелое — ждать и не понимать, почему обмен затянулся на три года»

— В плену самое тяжелое даже не пытки или избиение. Самое тяжелое — ждать и не понимать, почему обмен затянулся на три года. Знаю, что волонтеры, которые помогали моим родителям, готовы были собрать 50 тысяч долларов и выкупить меня из плена. В «ДНР» и за меньшие деньги людей продавали, думаю, и 10 тысяч долларов было достаточно. Были те, кто договаривался и выкупал. Им вообще неважно: ВСУ или нет, за деньги сделают все. Нет там идей. Все деньги решают.

Я в колонии с Иваном Лясой и Александром Кориньковым сидел. Нас с Иваном обменяли, а Сашу нет. Еще там остались Серега Глондарь, Богдан Пантюшенко, Рома Совков. Напоследок обнялись, конечно, как братья, которые провели три года в одной, блин, заднице.

Тяжело было: я уезжал, а часть меня с пацанами, которых не обменяли, осталась. Они расстроены очень были. Вы не представляете, что такое даже сутки там провести. Мы и так накрученные были из-за постоянно срывающихся обменов, а тут... Думаю, сепары специально оставили у себя лучших из нас, чтобы обменять их уже на россиян, а не просто ватников.

Не хочу больше вспоминать. Я ж не на экскурсию туда ездил. Мне 28 лет, три года моей жизни там осталось. Зачем вываливать воспоминания на кого-то, если сам забыть хочу? Я задавил в себе этот гнев и ярость. Хочу обо всем забыть.

По Киеву уже погулял. Нет, мужики, сидящие в кафе и живущие так, будто нет войны, не раздражают. Это люди, это обычная жизнь. Каждый сам делает свой выбор. Я тоже не особо во что-то вникал, пока лично меня не коснулось. Пока, не дай бог, война в Киев не придет, никто в столице до конца не ощутит, что такое постоянные взрывы над головой.

Сейчас лечение и реабилитацию в военном госпитале прохожу. После в часть поеду, возможно, продолжу службу. Реабилитация и моей маме нужна, ей очень тяжело было последние три года: слезы, нервы... В планах у меня свадьба, семья, дети. Раньше о многом даже не задумывался, а сейчас хочу жить полной жизнью.

Чем война закончится? Думаю, заморозится конфликт на годы. Будет, как в При­днестровье или Северной Абхазии: грязь и деньги, деньги и грязь. А я считаю, что надо свою землю отвоевывать. Я хочу единую неделимую суверенную Украину.

(Окончание в следующем номере)   

Если вы нашли ошибку в тексте, выделите ее мышью и нажмите Ctrl+Enter