Андрей ДАНИЛКО: «Ахметов сказал: «Ой, берегитесь! Я вас не узнал, на вас нападут большие деньги, не знаю, как справляться будете». Я ему: «Ну вы же справляетесь!»

«Я пытаюсь высказать мысль, а тут какие-то выкрики, на меня бежит собака Баскервилей»

— Мы договорились с тобой, что будет откровенное неполиткорректное интервью, без табу. В общем-то, как всегда?

— Алеся, по-другому не бывает. Вот интервью с Димой Гордоном вызвало такой положительный для меня... Хочу его сам посмотреть, о чем мы там говорили.

— А ты не смотрел?

— Я себя не смотрю вообще.

— Там 12 миллионов просмотров. И ни одного — от тебя?!

---

---

— Как-то не могу к себе привыкнуть. Постепенно привыкаю. Но после этой субботы (24 февраля. — «ГОРДОН»), конечно...

— Давай с субботы и начнем.

— Давай.

— Многие мои знакомые, очень далекие от шоу-бизнеса и даже не знающие, что такое «Евровидение»...

— Они же не из тайги, здрасьте? Не знают, что такое «Евровидение»?

— Ну не знали, что сейчас проходил нацотбор. Однако узнали благодаря тебе. Ты послал... Не буду дословно тебя цитировать...

— Не надо, я помню.

— Послал в одно место администратора финалистки, певицы Tayanna. Что это было?

— Во-первых, я не знал, кто это такой вообще. Я пытаюсь высказать мысль, а тут какие-то выкрики, на меня бежит собака Баскервилей. Фраза, конечно, была сказана резко. Я жалею об этом, честно. Нужно быть сдержанным, понимать, что это прямой эфир. Там были и дети. Я извинился, конечно, в эфире. Но это была реакция на фразу, которую я услышал от этого человека.

— А что он сказал?

— Не буду сейчас это говорить. Я и так «прославился». Было в этом же стиле. Я не знал, что это администратор. Какая разница? Нужно уметь себя вести.

— Он тоже матом к тебе обратился?

— А чего бы я такое сказал ему?

— Не слышно было. Я не знала.

— Он начал в паузе кричать: «Ганьба, ганьба!».

— Это слышала.

— Подбежал к сцене, что-то мне выкрикнул. Естественно, у меня была резкая реакция. Я завелся за три секунды. Ребята, если вы — команда, а ты участник — команды Tayanna... Я очень разозлился, тем более то, что я сделал для Tayanna в тот момент... Были разговоры, что у нее фонограмма, об этом писалось в комментариях. Почему я как член жюри не могу спросить, если возник такой вопрос? Люди говорят, что это фонограмма. Давайте проверим.

— Она успешно доказала, красиво.

— Я же это сделал для нее, чтобы все вопросы по поводу фонограммы были закрыты. Она всем, кто писал, доказала. Молодец! Мне рассказали, что был случай на «Х-факторе», когда девочка — не помню, как ее зовут, не буду врать... Серега, который сидел в жюри, остановил ее выступление и сказал: «Это фонограмма!». Она спела акапельно, чем вызвала шквал восторга. Человеку, которого я послал в известное всем место...

— ...«откуда вышли все они», по Губерману...

— ...просто надо было дослушать, о чем я хотел сказать. Разве у меня была цель ее топить? Задвигать? Это мне зачем?

— Андрюш, мне показалось, что ты уже был заведенный. Была какая-то причина?

— Финал — это всегда нервозная ситуация. Я позвонил Бородянскому, главе и богу СТБ, и сказал: «Если пойдет нечестная игра, я встану и уйду в прямом эфире. Если какие-то будут мутки».

— У тебя были сомнения?

— Подозрения. Я живу в этой стране. Поэтому у меня были подозрения, что может быть что угодно. В том числе и фонограмма. Tayanna успешно доказала, что это не так. Мне Джамала говорит: «Ты сейчас ей добавил баллов». Я к Tayanna очень хорошо отношусь. Мне кажется, руководитель их команды должен научить своих сотрудников не бежать на меня в прямом эфире и орать, сбивая меня с мысли. Потом я успокоился. Сегодня, когда ехал на эфир, спрашивал себя: «Андрюша, почему ты завелся?». Против меня пошла тема в интернете, меня последними словами склоняют. Они же. Я думаю: «Боже, ты ведь битый-перебитый, почему это тебя так зацепило?».

— Главное — чтобы фамилию не путали, как говорит Поплавский.

— Я скажу иначе. У меня к этому человеку возникло отношение, как у врача к больному. Сочувствие. Но потом я стал думать, как адвокат. Они нервничали, они на чемоданах — уже собрались в Лиссабон. Это затратное мероприятие. И он тоже сорвался. Саша его зовут?

— Да, Александр.

— Я не знал его просто.

— Познакомились!

(Улыбаются).

— Я подумал: «Блин, он настолько переживал за Tayanna, ему показалось, что я хочу ее унизить».

— Значит, молодец, видишь, как команда за своих...

— Он реально бросился, как на амбразуру. Я хочу, чтобы вся эта история закончилась.

— Вы помирились с командой Tayanna?

— Я с ними не ссорился. Это они со мной что-то пытаются выяснять. Думаю, это должно сойти на нет. Все были на эмоциях. Есть такая фраза: «В меня уж столько было брошено камней, что ни один уже не страшен». Негативные комментарии пишут обо мне? Ребята, пишите! Я негатив не вос­принимаю. Я его не читаю.

— Фамилию только не путайте!

— Негатив, который ты не воспринимаешь, возвращается.

— Ты в Facebook не читаешь об этом?

— Бывает, мне скриншоты присылают друзья. Многие комментарии за меня, спасибо большое. Там, видимо, травля пошла, и люди пишут: «Андрей, ты, наверное, переживаешь?». Но меня это вообще не интересует. Мнение бухгалтеров и носильщиков кофров не интересует.

«Когда я выиграл нацотбор, меня упрекали: «Ви позор України, ви представляєте країну». Я говорил: «Стоп, я не президент Ющенко»

— Раньше не было открытых конкурсов, нацотборов, кого посылать от Украины на «Евровидение»...

— Были.

— Ну в самом начале это решалось более кулуарно, закрыто. Сейчас — прямой эфир, сидит жюри, много зрителей...

— Нет, ты просто забыла. Все было. Но не так обсуждалось.

— Помнишь, как все говорили: договорняки, за деньги, по блату? Сейчас все честно? Сегодня, если ты талантливый, есть возможность добиться успеха и поехать?

— Аб-со-лют-но! Если там присутствую я! Если я там сижу. Конечно, я многих раздражаю, понимаю. Но, ребята, давайте играть по-честному. Если ты лучший — едь! Я за справедливость. Для каждой команды свой — лучший, это понятно. Если бы там группа Mountain Breeze была и Tayanna — можно было бы уличить меня в... (ищет слово). Как это называется?

— Заангажированности?

— Да. У меня абсолютно ровное отношение было ко всем участникам. Они мне не родственники. О каждой оценке я готов рассказать. Что туда входит. Почему я ей поставил пять баллов, а Melovin — шесть.

— Melovin сможет принести победу Украине?

— Я такими категориями не мыслю. Для чего вам эта победа? Что она значит?

— А для чего соревнование? Разве не для того, чтобы в нем победить? Засветиться для певца — это понятно...

— Это чисто советская история — какое место. Я всегда говорю: нам место — до одного места. Почему? Главное — хорошо показаться. Когда я выиграл нацотбор как Сердючка, меня упрекали: «Ви позор України, ви представляєте країну». Я говорил: «Стоп, я не президент Ющенко». Представлять Украину может президент. Я представляю жанр. Нравится он, не нравится.

Когда Melovin победил в этом нацотборе, я обрадовался. Из всех участников, мне кажется, он — как машина с полной комплектацией. У него есть качества, которые нужны для этого специфического конкурса. Если бы мы посылали участника, допустим, на «Новую волну» — конечно, Tayanna. Там важны вокальные данные. А на этом конкурсе, если уж я там участвовал, вокал не особо важен. Ты должен быть интересным, оригинальным, за тобой должна бегать пресса. А он с этим глазом приехал...

— Его уже называют молодым Мэрилином Мэнсоном...

— Это всегда пресс-конференции, интерес журналистов, которым нужно что-то необычное. Я считаю, что Melovin с этим образом просто рожден для этого конкурса. Когда я посмотрел его номер, который он сам ставил...

— Кто его продюсирует, кстати?

— Никто. Он сам по себе, насколько я знаю.

— Я думала, Кондратюк.

— Нет, Кондратюк был его наставником на «Х-факторе», когда он еще был Костей Бочаровым. Он умный парень, непростой.

— Сам реально все делает?

— Как-то сам. Но я, если честно, не очень в курсе. Знаешь, он мне позвонил перед финалом. Был нервозным, пошла энергетика отчаяния. Я говорю: «Костя, что случилось?». А он говорит: «Понимаете, меня все травят, и М1. Пишут какие-то гадости». Я ему: «Подожди, успокойся, дитина». Попросил Рому, водителя: «Заедь, купи ему таблеток гидазепама 0,2. Пусть выпьет и успокоится».

— Если бы, как на Олимпиаде, брали пробы на мельдоний...

— Нет, это пьют даже дети перед экзаменами. И я тоже — чтобы не нервничать. Мне эти таблетки нравятся. Сказал ему: «Костя, не читай ничего — ни хорошего, ни плохого». Отборы на «Евровидение» и сам конкурс — очень большой стресс.

— Тем более когда исполнителю столько лет, как ему, и он один.

— Ему 20 лет. Он боец. Наш водитель Рома привез ему эти таблетки. Он мне пишет: «Андрей Михайлович, спасибо, волшебные таблетки!». Он успокоился.

— Ты не спросил, сколько он их принял?

— Я же ему сказал, что чуть-чуть выпьешь. Чтобы нервозность не повлияла.

— Он выступал под ними на финале?

— Этого не знаю. Так вот, единственный номер, который поменялся между полуфиналом и финалом, был у него. Он побежал по лестнице, сел за рояль — и эта лестница начала гореть. Мне нравится читать мысль. Чаще всего ни в одном номере ее нет. А тут я прочитал: «Я доиграю до конца, даже если все горит». Я сказал: «Костя, я за тебя рад». Ему нужно работать над произношением, но этому можно научиться.

«Я сказал: «Если вы сомневаетесь в моей объективности и мое сидение в этом кресле помешает пацанам, я верну деньги и уйду»

— Ты вспомнил о ребятах, которых продюсируешь, Mountain Breeze. Давай поговорим о них.

— Я не продюсирую, я наставник. Мне слово «продюсер» вообще не нравится. (Кривится). «Продю-ю-сер». Я должен быть каким-то дядькой с деньгами. Они мои друзья, люди, которые меня вдохновляют.

— Ты контракт с ними подписывал?

— Конечно, какие-то юридические моменты существуют, это общепринятые, нормальные вещи.

— Ты член жюри, они принимали участие в отборе. Не было ли конфликта интересов?

— Сейчас объясню. Я им предложил поучаствовать в нацотборе. Это была вторая попытка. В том году их не допустили с песней, написанной вместе со шведскими соавторами. Такая была: добротная, форматная. Но Костя Меладзе (музыкальный продюсер нацотбора на «Евровидение-2017». — «ГОРДОН») сказал, что песня плохая, не подходит. Какие причины? Может, наоборот, она сильная была и кому-то могла помешать? Но их не взяли. Бог все видит. Я снимаюсь в роликах для «Евровидения», которые у нас, в Украине, не показали...

— ...мы покажем кусочек...

— ...и там такой момент. Едет Сердючка по Крещатику на парадной машине, звезда. Я предложил снять талантливую молодежь. Были спортсмены: девочка-пловчиха, парень-медалист, малой такой... Как же его звали? Верняев (олимпийский чемпион 2016 года по спортивной гимнастике Олег Верняев. — «ГОРДОН»). Хороший парень. Короче, едет Сердючка и собирает всю эту молодежь. Так вот, остались только эти мои пацаны. У других или не получилось, или захотелось денег. Суть в том, что в разное время Сердючка была поклонницей «Евровидения». А вот — пацаны.

— Это Mountain Breeze.

— Да. Они остались единственными из молодежи, которая должна была со мной ехать в этой машине. Шведы влюбились в пацанов. Получилось, что они не поучаствовали в нацотборе, зато появились в ролике Сердючки.

— Но про этот нацотбор все говорили: так как ты член жюри, то здесь реальный конфликт интересов.

— Я даже не был на репетициях. Я бы, мне кажется, сделал их выступление лучше, точнее. Я сказал: «Если вы сомневаетесь в моей объективности и мое сидение в этом кресле помешает пацанам, я верну деньги и уйду». Я им даже «9» не поставил, считаю, что Melovin в полуфинале был лучше. Но песня I See You, написанная Сашей (вокалист Mountain Breeze Александр Биляк. — «ГОРДОН»), мне кажется, реально похожа на песню. Понимаешь, о чем я?

— Тебе не кажется, что все сосредоточились на конфликте интересов и возможной заангажированности — и из-за этого, возможно, ребят засудили? Специально или не специально. И если бы тебя не было в жюри, у них было бы больше шансов победить?

— Может быть такое. Но я считаю, для них был крутой опыт. Они уже не только фи­налисты «Х-фактора». Добавили еще одну строчку: участники национального отбора на «Евровидение». Они не расстроились. Была досада.

— За то время, что ты являешься членом жюри на «Евровидении», у тебя среди коллег много врагов появилось?

— Еще раз?

— Со многими ли ты поссорился? Ты ведь говоришь об артистах то, что думаешь. Многим это может не нравиться. Продюсеры могут думать, что если вы дружите в жизни, то ты должен как-то иначе...

— Я как-то их оскорбляю? Это им так кажется. Как было с Tayanna? Они почему-то решили, что я пытаюсь ее каким-то образом задавить. Даже не дослушав комментарий, бежали ее защищать. Смешно. Хотя и надо отдать им должное.

— Были те, с кем ты испортил отношения?

— Ни с кем не портил. Может, они обижаются на меня, но те комментарии, которые они пишут... Ну дети просто.

— Украинский шоу-бизнес похож на украинскую политику?

— Мне кажется, да. Вот эта агрессивность группы Tayanna... Это неправильно. Они оказали медвежью услугу самой певице. Ребята, если вы меня смотрите, надо сбавить агрессивность. Кричать, что «вся Україна танцює «Лелю»? Где ее танцуют? (Заглядывает под стол, озирается по сторонам). Не знаю. Хорошая, нормальная песня, но это, кажется, немного завышенная самооценка, которая повлияла на отношение к певице.

— Кто из самых ярких украинских политиков, по-твоему, если вдруг решит из большой политики уйти, имел бы хорошие шансы сделать классную карьеру в шоу-бизнесе?

— Да ну, детский вопрос. Они все очень плохие артисты. Все. У меня есть симпатия к некоторым, но они плохие артисты. Хотя... Мне нравится, как смешно, влучно и быстро находится Олег Ляшко. Он как артист — да.

— Если по Станиславскому — «верю»?

— Да-да-да. У Юлии Владимировны с этим тяжелее. Я бы дал мастер-класс.

Или, допустим, Виталий Кличко. Можно было бы провести пару занятий, чтобы он расслабился и чувствовал себя проще. Не «я даю интервью», а «мы с тобой разговариваем». А тут — плакатные фразы.

— А еще какие советы?

— Это я ему бы сказал. Если бы ему было интересно.

— Что бы ты Юлии Тимошенко посоветовал?

— Мне кажется, все они в жизни — нормальные люди. Просто находятся в такой ситуации, что врагу не пожелаешь. Это ужасно. Они меняются. Если давать советы, как публично себя вести, чтобы им было проще, то я бы мог дать пару занятий.

«Если мне не нравится кандидат или партия, нет таких денег, чтобы я согласился»

— В воздухе все активнее начинает пахнуть выборами. Парламентскими и президентскими.

— Ой, да, уже пахнет!

— К тебе уже приходили гонцы от партий или кандидатов, чтобы ты за кого-то выступал, агитировал?

— Это очень дорого стоит.

— Наверное, кое у кого есть такие деньги?

— Когда-то была такая агитация... Можно рассказать?

— Все, что угодно.

— За Януковича в те годы бригаду артистов собирал Иосиф Давыдович Кобзон. У меня с ним всегда очень хорошие были отношения, никогда не мог сказать о нашем общении ничего плохого. И он ко мне очень хорошо относился. И, думаю, относится. Мы пришли. Он: «Нужно поговорить». Видно, на артистов был финансовый бюджет. Идем по Юрмале. Все к нему бегут автографы подписывать. Ну, его за три километра видно. И я чего-то там иду.

— Тебя тоже, прямо скажем, видно.

— Это сейчас! После знаменитой фразы.

— Вот она — слава!

— А до этого знали Сердючку, а меня не видели. Так вот, все его узнают, бегут. Я говорю: «Вы, конечно, выбрали время!». И он начинает рассказывать, какие есть расценки, гонорарная часть артистам. «Сколько?» Я ему называю, сколько это стоит. Он так: «Ох! (Делает глубокий вдох, задерживает дыхание). Хорошо! Молодец!».

— Вспомнишь, какую сумму назвал?

— Да как-то стыдно.

— Ну скажи порядок цифр!

— Это было давно.

— Поэтому можно.

— Нет, не буду говорить. В общем, назвал ему. Идет мальчик — и так: ляп! Он был поражен, но при этом, как мне показалось, восхищен. Я знал: там деньги есть. Если уж мы в этом участвуем, то, пожалуйста, вот такой у нас прайс. И мы не поехали. Они эти деньги, много денег, не нашли. На эту сумму можно было взять 54 коллектива и 34 артиста. Я был очень доволен тем обстоятельством, что мы не поехали. Потом начались разборки: кто за кого. А мы в этом не участвовали. Это когда была история «Ющенко — Янукович».

— 2004-й?

— Да, точно.

— Сейчас ты знаешь сумму, за которую готов агитировать?

— Я обеспеченный человек. Если мне не нравится кандидат или партия, нет таких денег, чтобы я согласился. Поверь мне.

— Миллион долларов?

— С ума не сходи, какой миллион?!

— Пять?

— Нет.

— А если кандидат тебе симпатичен? Есть ведь такие в перечне тех, кого мы знаем?

— Пока таких нет. Сколько ты сказала? Пять миллионов?

— Да.

— М-м-м...

— У тебя ведь коллектив, надо обо всех думать...

— Я как раз подумал: можно было бы Mountain Breeze клип снять.

— Вот видишь! И не один.

— Наверное, цена есть. Не стану говорить, что я такой уж непродажный. Но с годами для меня стало важно быть честным перед собой. Я не пафосничаю, это правда. Мне нравится, когда я могу сказать «нет». Нравится, когда могу сказать «да».

— Свобода?

— Самое важное — свобода и независимость. Я никому ничего не должен. Обижаются на меня артисты или нет — меня не интересует. Не знаю, чем я их обижаю.

«Увидел ролик Славика Вакарчука — эти руки, вот это все... Слав, прости меня, пожалуйста, но... Пой, пиши песни, ты талантливый человек. Я когда это смотрю, то стесняюсь»

— Есть же и гражданский долг. Ты на выборы пойдешь?

— Никогда.

— Вообще не ходишь на выборы?

— Никогда не был.

— Серьезно?

— Даже не знаю, как это происходит.

— Ты же интересуешься политикой, смотришь?

— Да. Но я не голосую.

— Почему?

— Не верю в это.

— Тогда другие за тебя определяют...

— В какой-то момент у меня вызывал симпатию один президент. Но потом это так меняется, что я подумал: слава богу, что я за него не проголосовал (крестится).

— Не очаровываешься, чтобы не разочаровываться?

— Да. Скорее всего, то, что я сейчас говорю, неправильно. Но если бы была честная игра и я понимал, что мой голос как-то повлияет на результат... Я не вижу кандидата, за которого хочу умереть. Или сказать: «Хочу, чтобы победил он!».

— Значит, и на эти выборы не пойдешь?

— А кого выбирать, можешь мне сказать?

— Давай пройдемся по списку.

— Давай.

— Порошенко, Тимошенко, Рабинович, Ляшко, о котором ты уже вспоминал, Гриценко, Бойко, Добкин, Богословская. Кто еще? Может, Вакарчук и Зеленский.

— Вот это меньше всего меня смешило. Что касается участия артистов — ребята, ну как так можно? Увидел ролик: стоит Славик Вакарчук на фоне книжек.

— Помню, он записывал обращение, да.

— Эти руки, вот это все. Слав, прости меня, пожалуйста, но... Пой, пиши песни, ты талантливый человек. Я когда смотрю, то стесняюсь из-за того, что... Бли-и-ин, у тебя такая репутация, не надо портить...

— ...некролог...

— ...ее этой историей. (Качает головой). Я еще понимаю, когда на выборы идет Сердючка. Это хотя бы прикольно.

— Фан, имеешь в виду?

— Как стеб даже. В общем, скажу тебе: я не понимаю этого. Очень неестественное, заученное, я не верю. Не про меня это все.

— Если они пойдут и Вакарчук или Зеленский победит, у них получится что-то сделать для страны?

— Алеся, ты же взрослая! Ну как?

— А Рейган? Был же человек актером?

— Что вы все время этого Рейгана вспоминаете?

— Пример успешной истории.

— Да перестань. То другая страна. У нас абсолютно другой менталитет, другие люди. Я понимаю, что это деньги. Славика, значит, как-то заинтересовали, наверное.

— Чтобы провести президентскую кампанию в Украине, эксперты говорят, надо 250 миллионов долларов. Если ты суперраскручен — немного меньше. Но порядок цифр примерно такой.

— Вот поэтому я и не верю. «Ми йдем, Україна, бо це...». Я не могу это слушать. Это фальшь. Не понимаю, зачем это ему нужно.

— Насколько сильно на твою жизнь сегодня влияет политика?

— Конечно, влияет. Влияет на отношения с коллегами в России. Там и друзья у меня. Со многими я не общаюсь из-за того, что они думают.

— Кого из них тебе больше всего не хватает?

— Мне обидно за ситуацию. Я ушел из публичности с персонажем Сердючкой. Работаю, у меня много работы. Но я не выступаю на телевидении, когда такая история и такие события. Мне не нравится наш сегодняшний шоу-бизнес. Какие-то группировки, премии дают своим. Междусобойчик, да?

«Некоторые годы своей жизни не помню»

— После того как война началась, шоу-бизнес лучше не стал? Не стал более ответственным, самостоятельным, взрослым?

— Я считаю, у нас очень талантливые люди, европейская музыка. У нас появляются очень интересные коллективы. Мне звонил Бородянский с СТБ. У него стояло под вопросом проведение национального отбора. Это очень затратная и невыгодная коммерчески история.

— Не отбивается?

— Да, все в минус. Понятно, что мы получаем гонорар, а не сидим в жюри просто так. Гонорар был вначале один, а потом он мне говорит: «Для нас настолько это затратно, что мы не можем». Я говорю: «Володя, я за то, чтобы проводить. Если важно мое мнение, я готов сидеть бесплатно. Только потому, что появляются интересные коллективы, которые нигде появиться не могут».

— Больше негде их увидеть?

— Да. У М1 своя тусовочка, у других — своя. А здесь могут появиться люди. И это доказал самый первый отборочный этап три года назад. Новая страница шоу-бизнеса, и ее открыли именно отбор и СТБ. Появились Pur:Pur, Brunettes Shoot Blondes. Я даже научился это выговаривать. Круто показались на масс-аудиторию The Hardkiss. Круто — Джамала с песней «1944». Новые лица, новая кровь. Они приобретают свою аудиторию. У меня никогда не было ревности к кому-то.

— Как война повлияла на количество твоих корпоративов?

— Очень сильно.

— Примерно? Сколько было «до» и сколько «после»?

— Была, допустим, тысяча...

— Тысяча корпоративов в год?!

— Я условно говорю. Мы много работали.

— Когда же спать?

— Я некоторые годы своей жизни не помню. Детство помню, общагу. А эти годы — дз-з-з. Мы где-то выступаем, кого-то поздравляем. По нескольку раз в день. Мокрые, нас выкручивают. С мигалками возят. Я был, как в колесе. Я Диме тоже говорил: только сейчас я превращаюсь в Андрея. Не Сердючка. Как-то маска приросла. Это правда, все время ты в этом, видишь себя на экране таким. Сейчас вижу шапку — о, это уже я! (Показывает на свою бейсболку, улыбается). О чем я говорил? Сбился.

— Сейчас сколько у тебя корпоративов?

— Если раньше была тысяча, то сейчас — 20.

— В год?

— Нет, я говорю о соотношении. Но это достаточно дорого стоит. Если приезжает коллектив, 26 человек, плюс накладные рас­ходы. Люди не хотят нас подставлять и не гуляют в Москве, к примеру, а гуляют, там, в Швейцарии или в Париже. Там даже дешевле бывает провести мероприятие, чем в Москве. В основном это, конечно, очень обеспеченные люди. Очень воспитанные. Я никогда не видел быдлотства: «Иди сюда!».

«Сердючка не может не допить до дна, но это же я ее играю. Потом, естественно, отражается»

— Бывали у тебя на корпоративах слу­чаи, когда ты разговаривал, как в ту субботу? Когда не понимали по-человечески?

— Нет, это у меня выскочило... Это не мой стиль общения вообще.

— Но на корпоративах пьяные люди, бывает, себя не контролируют.

— Никогда. Богатые люди, у которых миллионы, — они так правильно сидят. И моя задача — чтобы они забыли, что они миллионеры. Я смотрю на их возраст. Говорю: «Ну вы же не из семьи Романовых? Вы тоже ели картошку, заливая ее яйцами. Покупали томатный сок, сдавали бутылки». И они начинают в таких людей превращаться.

— Ты их заставляешь вспоминать.

— Они сбрасывают пиджаки, змейкой танцуют. Мне нравится, когда они превращаются в детей. Сверхзадача Сердючки — не рассмешить. Это у меня давно закончилось, был какой-то период. Задача — поменять настроение, объединить столики. Здесь — со стороны жены, те не знают друг друга, начинается такое вот, да? А тут — объединение, все целуются, обнимаются. Бывают моменты, что нас спаивают, конечно. Наливают шампанское, а Сердючка не может не допить до дна. Но это же я ее играю. Потом, естественно, отражается. Мне очень помогает в этом плане Инка (актриса Инна Белоконь, сценическая мама Верки Сердючки. — «ГОРДОН»). Берет на себя...

— ...удар...

— «И мама хочет попробовать, какое оно на вкус». Я очень люблю корпоративы. Для меня это никакая не халтура.

— Любишь, да?

— Очень.

— Я знаю, что многие звезды первой величины терпеть их не могут. Они ненавидят своих заказчиков. У них это превращается в такую внутреннюю трагедию.

— Мы работали 100 тысяч лет назад на корпоративе у Михаила Касьянова. Он тогда был какой-то начальник.

— Премьером России, наверное, тогда был.

— Да, премьер-министром. Ждали Путина, но Путин не приехал. Вдумайся: выступают три артиста — Алла Пугачева, Валерий Леонтьев и Верка Сердючка.

— Хороший подбор.

— Мы тогда только начинали. Это 1999-й или 2000-й.

— Если Путин — значит, наверное, 2000-й.

— Да, он уже был. Самое начало. К нам относились как к детям. Какая-то резиденция. Матвиенко танцевала «Я рождена для любви».

— Землячка.

— Да-да. Потом нас посадили за стол. Мы сидели с женой Касьянова. Выступает, значит, Валерий Леонтьев. Они смотрят. Выступает Алла Пугачева. И, видно, что-то ей не понравилось по атмосфере. Она так (кривится)... И ушла. Жена Касьянова спрашивает меня: «Ну чего она обиделась?». Говорю: «Не знаю». — «Она нам приказала встать — мы встали. Приказала потанцевать — мы потанцевали. Почему обиделась?».
Видимо, некоторым артистам некомфортно, когда вот столы...

— Похоже, ты очень мягко рассказываешь.

— Почему? Не мягко.

«У девичьих коллективов, поющих под фонограмму, бывают «заказы с продолжением»

— Я видела внутренний конфликт артиста с самим собой. С одной стороны, это тебя кормит, а с другой — ты ненавидишь людей, перед которыми должен плясать, когда они едят.

— Я никогда не видел, чтобы кто-то ел, когда мы выступали. Все отставляют еду. Танцуют, кричат, как-то реагируют или просто смотрят. У меня никогда не было с этим проблем. Если ты артист, тебе надо на себе сфокусировать внимание, отвлечь. Я не фоновый артист. Мне надо (щелкает пальцами), — раз! — чтобы они поднялись и были танцы. Многие артисты стесняются этих выступлений.

— Знаешь ведь, что в мире поднялась волна по поводу насилия со стороны продюсеров, режиссеров? Харви Вайнштейн и так далее. Голливудские актрисы начали рассказывать. Я общалась со многими нашими артистками, звездами. И они жаловались, что особенно на корпоративах человек, который тебя заказал, себя не контролирует. Он считает: раз я заказал, мне можно все. Это, наверное, бывает не только по отношению к женщинам. К мужчинам тоже. У тебя никогда не было таких неприятных ситуаций?

— Вот смотри. Мне звонит какой-то интересный интернет-портал... Я правильно сказал?

— Сайт?

— Да, сайт. Они, типа, делают опрос: «Звезды и насилие». Ну, там, на экран через диван.

— Значит, ты уже участвовал в таком опросе?

— Я спрашиваю: «А чего вы мне звоните? Нашли тоже...». Он говорит: «А вот были у вас такие ситуации, сексуальные домогательства?». — «Понимаете, — говорю, — к сожалению, ни разу». Как назло. Хоть раз бы какое-нибудь сексуальное насилие. Но не было, вообще.

— А в отношении девушек из коллектива? У тебя там много красивых девушек.

— У нас такой жанр, понимаешь...

— Слава богу, отводило, да?

— У нас такого не было. Если серьезно говорить, такое чаще всего происходит у девичьих коллективов, поющих под фонограмму. Бывают «заказы с продолжением». Специально создаются коллективы, которые могут брать за это деньги. Но сексуальное насилие? Особенно в нашем случае? Ни разу. На жаль.

«Я никогда не питал иллюзий по поводу дружбы с великими артистами. Вообще иллюзий я по поводу людей давно не питаю»

— Можешь назвать сумму максимального гонорара, который тебе выплатили когда-либо за корпоратив?

— Знаешь, да. Такое было только раз. Иногда случается с артистами в пик популярности. Какой-то Новый год. Еще до звезды на голове. Мы пели «А я только с мороза...», вот эти песни. Одна компания заказала Сердючку, но с условием, чтобы мы в Москве не выступали в эту ночь нигде больше.

— Ага, эксклюзив?

— И это стоило дорого. За эксклюзивную новогоднюю ночь была цифра 260 тысяч долларов. Я настолько был удивлен этой сумме.

— Ты разве не сам ее назвал? Столько предложили?

— Эксклюзив. «Чтобы вы нигде не выступали, мы платим такие деньги». Мы подумали и решили нигде больше не выступать. Только у них.

— Странно!

— Тогда не было интернета. Мы собрали два концерта в «Лужниках»... Ты вдумайся: два концерта Сердючки в «Лужниках»! 2003-й, кажется, год. Пришла Пугачева с Максимом Галкиным, а ее не пускают. Клянусь тебе! Мы стоим за кулисами, я уже в этом всем. А там — типа как Depeche Mode приехал. Крик. Слышу, кто-то говорит: «Андрюха, мы с тобой!» Смотрю — боже, Алла Борисовна! Я говорю: «Да проходите же быстрей». (Машет рукой). Они прошли прямо через зал, люди их увидели, похлопали. Она осталась на банкет.

— Весь концерт отсидела?

— Да, ей очень понравились рассказы про спортивные штаны. Видно, у нее тоже такие были.

— Мадам Брошкина, что ж ты хочешь!

— Я с большим уважением к ней отношусь. Именно по человеческой вибрации. Мне всегда было с ней очень комфортно. Не как с артистом, а как с тем, кто понимает, что происходит. Банкет. Такая «свадьба» в «Лужниках». Мне наливают, все время какие-то тосты. Какой я артист, просто украинский Чарли Чаплин! Смешно это все слушать. А она мне мажет бутерброд (говорит полушепотом): «Закусывай, закусывай. Слушай поменьше. У меня все это было». Она понимает, что тебя любят, поют тебе дифирамбы, когда ты на пике. Чуть ты сбавил темп — и не вспомнят. Я никогда не питал иллюзий по поводу дружбы с великими артистами. Вообще я иллюзий давно не питаю по поводу людей.

— Для меня самая яркая ваша совместная работа, где видна была химия между вами, — это мюзикл «За двумя зайцами».

— С Пугачевой?

— Да. Как тебе работалось с ней? Кажется, что было легко, что был экспромт.

— Я был тогда очень востребован и очень занят. Колесо. Концерты, концерты, концерты... Нам давали тогда жить в этих домах — как их?..

— Вагончики?

— Какие вагончики? Во дворцах!

— Ну извини!

— Как у Майкла Джексона. Нам предоставляли особняки, чтобы не было людей вокруг. В гостинице же люди. Не можешь даже на лифте спуститься. Такой был период. Мы в этом особняке с Инной так посидели. (Иронично). Повечеряли. Я просыпаюсь — у меня в телефоне пропущенные. «Пугачева, Пугачева, Пугачева». Думаю: «Господи, что там такое?». Бужу Инну. Говорю: «Проснись, посмотри: Пугачева». Она: «Вообще, что ли, с ума сошел?». Мы были знакомы, но не близко, не так, чтобы перезваниваться. Инна говорит: «Соберись!».

Мы выпили. Чаю. Чтобы немножко прийти в себя после вечері. Я набираю, а там — гав-гав-гав. Собаки. Кричу: «Алла Борисовна, вы мне звонили?!». Стесняешься же еще: бе-ме, бе-ме. Она мне говорит: «Знаешь, мне так хотелось бы сыграть с Максимом эту роль!». А я не могу понять, забыл. Какую роль? Было лето, а уже осенью «Интер» запланировал съемки «За двумя зайцами», где Проня — Сердючка, а он — Голохвастов. Я очень не хотел это делать. Роль Криницыной в фильме «За двумя зайцами»... Понятно, что мы другие, и история другая, фильм «по мотивам»и так далее. Но мне так не хотелось играть, хоть пристрели! Я ей говорю: «Какую роль сыграть?». — «Ну вот, «За двумя зайцами», с Максимом». — «О Господи, — говорю, — так сыграйте!». — «Но если я тебе дорогу перехожу, то...». — «Какую дорогу? Мы что, за Гамлета боремся, Алла Борисовна? Играйте». Помню, почему-то все композиторы, которым предлагали, отказались писать музыку туда. То ли ее боялись... Она же тоже непростой человек. Я с перепугу нашарашил «Все устали от забот...» и все эти песни.

— Это хиты, цепляют с первых нот.

— Я между концертами сидел и это сочинял. Мне помогал Аркадий Гарцман. Он писал тексты, а я выдумывал мотивчики. Отсылал ей. Когда мы записали песню «Ссора», вот эту: «Ну и дела, сумасшедшая, блин, семейка»...

— Когда она на столе?

— Да-да-да. Тогда я подумал: «Надо же! Она всегда была очень избирательной, никогда не пела дуэты просто так. Что я, пусть даже в образе, пусть даже в развлекательном мюзикле, буду петь в дуэте с Пугачевой, в жизни не мог представить».

— Это фантастика, ты говоришь, что она туда напросилась! Что изначально ее там не было.

— Да. Был еще момент. Снимал мюзикл Максим Паперник. Финальная сцена снималась, помню, какие-то дешевые блестинки...

— Когда все актеры выходят?

— Не-не, послушай, я этого никогда не рассказывал. Камера поднимается. Я смотрю — а уже ведь есть какой-то опыт — и понимаю, что с этой точки у Пугачевой будут только голова и ноги...

— ...шарик?..

— ...а у меня — морда и тапочки. Думаю: «Что такое?». А мы же веселимся: «Все устали от забот, ла-ла-ла-ла...». Они подходят к монитору, на котором смотрят этот дубль. А я сзади хожу, заглядываю, но уже понимаю, что черт-те что. И она смотрит и — у меня такое впечатление — не понимает, как отреагировать. Кто-то: «Ой, наверное, это прикольно». А я говорю: «Алла Борисовна, мне кажется, что это говно».

Она — раз! И тирада! «Это что? Я не­богатая женщина, но я готова заплатить, чтобы вы это нормально сняли!». Боже, как они перепугались. А я (потирает руки) такой: «Все, я свое дело сделал, можно переодеваться. Финал будет хороший». Они с перепугу берут Freedom (технология съемки движущейся камерой. — «ГОРДОН»)...

— Там было все пафосно, с размахом...

— Да! Если бы не я...

— ...если бы не это «говно»...

— ...да. Но по-другому не назовешь. Я свое дело сделал и иду.

— «Мавр сделал свое дело, мавр может уходить».

— Думал: сейчас она им там всем вставит! Они ее очень боялись. Но я ее люблю. Я видел ее без маски.

— Какая она без маски?

— Она очень трогательная. Была история... Быстро расскажу, чтобы не тянуть время. Мы записывались в офисном центре. Она, значит, берет сигарету, покурить. Я ей говорю: «Алла Борисовна, у нас в студии не курят». (Изображает удивление).

— Откуда голос?

— Типа: «Что такое?». Спрашивает: «А где курят?». — «На лестнице». Мы были на восьмом этаже. Вышли с ней вместе, стоим, курим на лестнице. (Изображает курение). А люди сверху спускаются, с работы. Тут я и Пугачева. Люди идут — а потом глаза такие! (Показывает широкие глаза). И спускаются дальше. Она стоит молча. Потом поправляет прическу (изображает затяжку) и говорит мне: «Ну как, слава не давит?». Я тоже затянулся, говорю: «Знаете, когда я снимаю все «доспехи», не давит». (Снова делает вид, что затягивается). — «Счастливый!».

— Класс!

— Я к ней очень хорошо отношусь. Я рад, что у нее сейчас жизнь, которую она хочет.

— Сейчас не созваниваетесь?

— Я вообще никогда не созваниваюсь просто так. Мне всегда неудобно. Только по делу. Бывает, с праздниками поздравляю.

— Андрей, кто твой лучший друг? Или подруга?

— Подруга — Инка. Инка.

— Она и твой лучший друг?

— Это близкий человек.

— С которым можно поделиться, поплакаться, быть слабым, сильным? Это она?

— Понимаешь, так совпало... Ой, сейчас такое расскажу! Когда-то мы отмечали мой день рождения. И уехали вместе в Эдинбург. И так дали хорошенько! Я ей говорю: «А чего ты не вышла за меня замуж?». А она: «А ти предлагав?». Родственность такая. Я очень люблю, когда она ко мне приезжает. В чем заключается женщина, хозяйка? У меня может быть бардак дома. За три секунды — чисто все. Помыла, повытирала. Я не понимаю, как она это делает. Ничего в холодильнике нет, но сразу почему-то появляется все на столе, красиво. Как хозяйка она для меня идеальна просто. Плюс человеческие качества.

«Милиция приезжает ко мне в студию меня арестовывать. Говорят: «Андрей, нам поступило заявление, что вы украли ребенка, чтобы продать его на органы»

— Ты допускаешь, что, может, не сейчас, а через какое-то время, поступишь так же, как, например, Филипп Киркоров? Ты...

— ...почему вы меня все время об этом спрашиваете? А я не могу это сделать как-то иначе?

— Если встретишь человека, можешь как-то и иначе.

— Я пока того человека, с которым можно построить семью, не встретил. У меня нет еще такого желания. Я тебе объясню. Это очень большая ответственность. Мне говорят: «Может, ты кошечку заведешь?». Какую кошечку? Она же сдохнет у меня, эта кошечка. Ее же надо кормить, гулять с ней. Я не люблю нянчиться с этим всем. Но я думаю об этом. Александр Вертинский родил детей в 57, кажется, лет. Или в 60.

— Около того.

— Это не происходит просто так. Должно совпасть. Это же не телевизор купить. Или мне это не дано, не знаю.

— Твоя мама, Светлана Ивановна, как любая классическая мама, в какой-то период начнет спрашивать: «Ну когда уже внуки? Давай, уже хочется понянчить».

— Ты говоришь о стандарте.

— Она не говорит такого?

— Нет. У нас свои отношения. С Аней, моей племянницей, они недавно приезжали.

— Сколько маме лет?

— 80. А племянница сейчас опять в положении. Второго ребенка ждет. Это мои близкие родственники. С моими двоюродными у меня нет контакта.

— Племянница — я так понимаю, это дочка твоей старшей сестры Гали?

— Да. Мы с ней не общаемся.

— С сестрой?

— Да.

— Почему?

— То же самое меня спросил Ефим Шифрин в гримерке. У него большая семья, много родственников в Израиле. Дети, внуки, э-ге-гей! Он говорит: «Не могу себе даже представить, Андрей, как можно не общаться с сестрой». Я отвечаю: «А к вам вызывали милицию? На вас писали заявление?». Была такая ситуация. Если это интересно, почему я с сестрой не общаюсь?

— Ага.

— У нас всегда были отличные отношения. Но в какой-то момент у нее случился заскок. Не знаю, как иначе назвать. Не работает. Кем она хочет быть? Наверное, президентом Украины. И вот у моего племянника Вани была проблема со здоровьем. Так как Галя — неуравновешенный человек, сразу врагов начинает искать, скандалить, я его взял и положил в «Медиком» на обследование.

— Они в Киеве живут?

— Нет, в Полтаве. Но ей не сказал, в какую больницу. Ему сказал: «Вань, я на телефоне. Врачи все тебе сделают». Он начал превращаться в человека, начал общаться, все нормально. Я на студии. Звонок. Милиция приезжает ко мне в студию. Меня арестовывать. Смотрят на меня. Естественно, узнали. Говорят: «Андрей, нам поступило заявление, что вы украли ребенка, чтобы продать его на органы». Откуда это? Вот скажи. Я по стенке съехал. Понимаю: это родной человек все-таки. Но сказал: все, на этом мы заканчиваем наши отношения. Я был в шоке. Ясно, что по закону милиционеры должны были отреагировать.

— Сколько лет было племяннику?

— Наверно, 12. Где-то так. Сейчас он уже живет с девочкой. Я им купил квартиру. Все в порядке. Я им всем там купил квартиры, все живут отдельно. Я жил в при­стройке, в которой обои закручивались от сырости зимой. Когда я просыпался, было впечатление, что лицо мокрое от инея.

— Так холодно было?

— Холодно. Обогреватель какой-то стоял. Боже, если бы мне тогда сказали, что у меня будут возможности купить квартиры, чтобы у всех была возможность жить хорошо?!

— Племянники это понимают? Хорошо к тебе относятся?

— Очень хорошо!

«Отец устраивал дебоши по пьяной лавочке. Трезвый был абсолютно нормальный человек»

— Вся Украина знает сценическую маму Верки Сердючки. Но о маме Андрея Данилко, Светлане Ивановне, практически ничего не известно.

— А зачем?

— Она похожа на сценическую маму Верки?

— Ну, конечно, нет. Мы все Весы. Инка тоже, кстати, Весы. И муж твой.

— И я Весы!

— И ты? Одни Весы! Мне очень нравится этот знак. Мне комфортно от того, что меня зовут Андрей, что я 2 числа родился.

— Моя дочка родилась 2 числа, а я — 3 октября.

— Сколько у нас общего, да? Так что я хотел рассказать?

— О маме.

— У нее была очень непростая жизнь. Есть один момент, не знаю, могу ли рассказать...

— Мы же договорились, что обо всем...

— Я просто не люблю о семье говорить, потому что они непубличные люди, где-то, может, стесняются.

— Мне кажется, наоборот, это приятно.

— Что тут приятного? Не знаю. Я приезжаю — только и слышу: вот Данилко не помогает своей маме, мама в страшных тапочках на огороде. Послушайте, я дома в такой застиранной футболке хожу. Мне когда-то «Комсомольская правда» ее подарила. Но я же дома нахожусь. Где вы видели, что по огороду надо ходить на каблуках или с прической? Вы что, больные? И был такой случай. Она была маленькая. Война, в эвакуацию она ехала как дочка военнослужащего. Поезд, забитые вагоны. Напротив них сидит семья. Это кино. Надо было Михалкову рассказать. До всех событий, когда он те фильмы снимал. Эта семья сидит по ходу движения поезда. Женщина говорит моей бабушке, маминой маме: «Вы меня простите, я не могу ехать по ходу поезда. Если вам не сложно, можем поменяться местами?». И они меняются местами. И тут — немецкие самолеты. Ды-ды-ды-ды-ды. Только пересели — эту семью расстреливают. Киношная история.

— У тебя доверительные отношения с мамой?

— Да.

— Она в Полтаве живет, не хочет в Киев переехать? К тебе поближе?

— Знаешь, люди в таком возрасте... «Что я буду делать? Сяду в четырех стенках и буду смерть ждать?». Ну, как всегда.

— Там ведь подруги, соседи...

— Ну да. Она в селе купила хату. Давно еще. Мы жили — в одной комнате 100 человек. Она уехала, когда мне было 14 лет. Из села уезжают люди. Но она любит этот огород, что-то копать. Я это терпеть не мог.

— У нее до сих пор огород, хозяйство?

— Уже поменьше. Я купил ей квартиру. Говорю: «Мама, переедь хотя бы на зиму, чтобы жила не в селе».

— Надо уже в этом возрасте, чтобы кто-то за ней смотрел?

— Конечно. Сейчас она приезжала, я дал копеечку на мебель. Она переедет. А хата будет как летняя дача, грубо говоря.

— В Полтаве квартира?

— Да.

— Племянники будут присматривать?

— Ну, будут в гости приходить, общаться. По крайней мере, будет своя территория.

— Вы по скайпу созваниваетесь или по телефону?

— Я по скайпу не могу. Я стесняюсь. Видеть самого себя? Не могу!

— Но ведь ты в маленьком окошке!

— Начинаешь думать, как ты выглядишь. Это ужасно!

— Какой самый трогательный подарок ты сделал своим родителям? Маме, папе покойному?

— Особо не помню. Папа был в тюрьме. Не в тюрьме — а как это называлось, когда пил много? Туда люди попадали, которые, мягко говоря, любили выпить. Он устраивал дебоши, именно по пьяной лавочке.

— Бил маму?

— Было такое. Трезвый — он был абсолютно нормальный человек. Сложные были отношения. И вот я в пионерском лагере. Я любил на воротах стоять. В пропускном пункте лагеря — или как это называется? Почему любил? Потому что дежурным можно было не спать днем. Тихий час я не­навидел. Сначала не можешь заснуть, а потом не можешь проснуться.

На воротах я чувствовал себя таким начальником. Подходит какой-то человек. Я открываю палкой калитку. Он говорит: «Андрюша, это ж я, твой папа». А я его не узнал, представляешь! Он приехал меня забирать из лагеря. И я бегу по дорожке, тоже — как в кино, к вожатой: «Ко мне приехал папа!». Я всем врал, что мой папа — профессор. Как все дети, выдумывал. Я же не мог сказать, где мой папа находится, да? Нес что-то, и они все, думаю, понимали, что я несу. Короче, это последний такой контакт: я и папа. Ни одной фотографии с ним нет. Вообще ни одной. Мы едем домой, он меня привозит.

— Сколько тебе тогда было?

— Девять примерно. Или 10. Потом он умирает. Я помню похороны. И как все люди смотрели: «Заплаче чи не заплаче?». Тетки какие-то. Я, конечно, не заплакал. Пришел в школу. Мне сказали читать стихотворение Пушкина «Зимний вечер». Оно до сих пор мое любимое. «Вечор, ты помнишь, вьюга злилась...». Я читаю это стихотворение, а перед глазами все плывет. И такая гробовая тишина была в классе. Мне показалось, все прочувствовали энергетику сопереживания. Для меня до сих пор самый важный момент в выступлении артиста, даже тех пацанов из Mountain Breeze: я им сопереживаю или нет. Для меня тогда показатель, если я это ощущаю. Давай о чем-то веселом? Чего мы ушли в какую-то...

«У Стэтхема выходной был. Мы начали работать, а он сидел на площадке и глядел на нас, как ребенок»

— Веселое. Если бы ты был президентом Украины, что бы ты сделал?

— Начинается!

— Главные шаги, которые, ты считаешь, надо сделать на этой должности, чтобы Украина наконец начала выбираться из этой ямы?

— Я мыслю как президент коллектива. Должна быть команда, которой я доверяю. Которая нацелена на то, чтобы сделать дело, а не заработать деньги. Вся проблема этих людей: каждый понимает, что он там временно, и они все пытаются украсть, потому что это скоро закончится. И ты ничего не поменяешь. Я вообще никаких иллюзий не питаю.

— Что делать?

— Должно пройти время. Должно прийти новое поколение. А оно есть. Я смотрю по своим ребятам — они другие. Мы с ними играем в интервью. Сидит Саша, солист Mountain Breeze, и я задаю вопросы.

— Ничего себе игра! У тебя же такой опыт интервью.

— Я задаю вопросы и для того, чтобы его понять. Как они мыслят. Мне очень важно, чтобы они мной гордились, понимаешь? Спрашиваю его, к примеру: кто ты, чай или кофе? Не просто вопрос: творческие планы? И спросил его: «Саша, на каком месте у тебя деньги?». Он: «Не на первом, но и не на последнем». — «А теперь ты спроси». — «На каком у вас месте деньги?». Я говорю: «На своем».

Ему так понравился этот ответ: «О-о, надо запомнить». А я говорю: «Можешь пользоваться, дарю, если надо. Можешь цитировать, упоминать, что это я сказал». Я так правда думаю. У меня деньги тоже никогда не были ни на первом, ни на последнем месте. Но — на своем.

— Сколько тебе сегодня надо для жизни в месяц?

— У меня достаточно денег для того, чтобы помогать другим и быть независимым вообще от всех.

— Был голливудский фильм «Шпион», нашумевший, в котором ты снимался. Как это произошло, как ты туда попал?

— Это — к вопросу о «Евровидении». Я говорил в самом начале: главное не место, а как ты проявишь себя там. Не дали мне первое место, тогда выиграла Мария Шерифович. (Поет). «Mo-o-olitva». Но благодаря «Евровидению» британский режиссер Пол Фейг, снимающий в Голливуде, увидел выступление Сердючки. Это вообще кому рассказать! Звонит Андрей, менеджер наш. Говорит: «Приглашают в Будапешт сняться в фильме». — «О Господи, — говорю. — И что, деньги платят?». — «Да, платят». — «А что сыграть надо?». — «Эпизод, камео».

— Себя?

— Да, себя играешь, как бы концерт на площади. Я говорю: «Мы ни разу не были в Будапеште. Там есть во дворике отличная пивная, интересная. О, как раз сходим».

— А еще и деньги платят!

— Ага. Говорю: «Инка, поехали!». Без задней мысли. Приезжаем туда. Нас встречают. Мы живем в крутейшем отеле.

— Сценарий не читал, не знал, кто снимает?

— Та, думал: зачем? Мы играем камео. Какая-то комедия. А это — Голливуд. Пол Фейг от хорошего расположения к нам специально придумал сцену. Мелисса Маккарти, Джейсон Стэтхем. Происходит, значит, концерт на площади. Мелисса Маккарти — знаменитая актриса, но я ее не знал. Потом уже увидел, конечно. Стэтхема знал. Мы два дня снимали эту сцену. А у Стэтхема выходной был. Мы начали работать, а он сидел на площадке. Он глядел на нас, как ребенок. И мы так — бабахнули, публика — ля-ля, па-па. Тут же — Мелисса Маккарти. Наши ребята в процессе импровизации хватают Мелиссу и поднимают. Она испугалась, у нее шок. Пауза, остановка. Нас попросили так не делать, потому что актриса чуть было не...

— Неустойку бы платили по контракту.

— Ну, мы так не делали больше. Но в фильм вошел именно этот дубль! Потому что там была ее реальная реакция, и ее оставили. Оператор этого фильма — известный (Роберт Йомен. — «ГОРДОН»), он снимал «Отель «Гранд Будапешт».

— О-о, оскаровский фильм!

— Да. В моем понимании, круче работы и организации не было. Я по этому подходу очень скучаю. Ты понимаешь, что тебе не надо самому лезть и смотреть, как оператор снимает...

— Проверять...

— ...как это монтируется. Там каждый — профессионал, отвечает за свое. Съемки начинаются, грубо говоря, в девять утра. В семь — подъем, грим. Заканчиваются в семь вечера. Почему, спроси? Для того, чтобы артист приехал, привел себя в порядок, лег спать, выспался и у него было нормальное лицо. После того как мы снялись в этом фильме, нас пригласили на ковровую дорожку в Нью-Йорке. Там Джуд Лоу еще был. И к нам бегут, как будто мы с ними в школе вместе учились. Целуемся, все вокруг (изображает щелчки фотоаппаратов)... Выступая в Украине, ты всегда нервничаешь. Все время надо что-то доказывать. В Нью-Йорке выступаем в самом крутом отеле, на их закрытой вечеринке. И я спокоен, как двери. Моя атмосфера. Они, как дети, радуются, не завидуя тебе. Молодцы!

— Это редкость, да.

— И еще, что крайне редко, они очень любят вот эту аутентичність. То, что не сдерто. Они прошерстили обо мне все. Понимали, что это придумано и написано нами. Танец придумали мы сами. Звезду придумали. Кстати, вспомнил про звезду. Крещатик, 25, этот дом со звездой...

— Да, уже все знают, где ты живешь.

— Хотят же сделать декоммунизацию, убрать звезду. Я говорю: «Ребята, после 2007 года эта звезда к символике Коммунистической партии не имеет никакого отношения! Это шапка Сердючки!». «Евровидение» в Киеве было в мае, а я никогда не был в мае в Киеве, не получалось. А тут — зелень, все так пахнет. Мне Киев таким красивым показался! Мне понравилось здесь «Евровидение». И это все — под моим домом. И иностранцы даже фотографировались на фоне этого дома, потому что, по легенде, в нем живет Сердючка.

«Я человек закомплексованный. Все закомплексованные лезут на сцену»

— В том резонансном новогоднем интервью Дмитрию Гордону...

— ...посмотрю его, прям интересно!..

— ...ты, говоря об олигархах, отметил, что самый яркий из российских — Абрамович. А кто из украинских наиболее яркий?

— Из тех, с кем я общался, — наверное, Ахметов. Еще до всех событий мы сидели в компании в Донецке, в его отеле.

— Donbass Palace?

— Да. Мы с ним не были знакомы. Ани Лорак была, еще кто-то. И он со всеми общается, а меня как будто нет. Я к такому привык. Думаю: не узнал. Потом смотрит на меня: «Это же вы играете Сердючку?». Я киваю. Он говорит: «Ой, берегитесь, у вас будут такие проблемы». Спрашиваю: «Какие?». — «Я вас не узнал, и на вас нападут такие большие деньги. Не знаю, как вы будете с этим справляться». Я ему: «Ну вы же справляетесь!». Пусть нападут!

— Ответил ты ему!

— Было приятное ощущение от разговора с ним.

— А кто из олигархов самый жадный?

— Как «жадный»? Откуда я знаю?

— Может, были какие-то ситуации у тебя или у коллег?

— Помню, кто самый щедрый.

— Да?

— Он сейчас в розыске, правда.

— Имя назовешь?

— Тельман Исмаилов. Тогда времена были другие, понимаешь? Была вечеринка, мы сидели за столом. Он мог: вот такая сумма — коллективу! Из чемоданчика.

— Сверх того, что не оговаривалось?

— Да. Сидело много артистов. А он меня посадил возле себя. Мне было так не­ловко. Я у него попросил сигарету.

— От неловкости?

— От незнания, как себя вести. Он говорит: «Я свои сигареты никому не даю». Я так растерялся. А он: «Я их подкуриваю». Подкуривает — и дает мне. А вокруг — все любители моего творчества. Они же не слышат наш разговор. «Он ему сигарету подкуривает! Сидит с ним рядом!». И — тоже вот лицемерие! После этого все ко мне подходят. И — «какой я талантливый артист», «просто украинский Чарли Чаплин»... Начинается это все. Я: «Говорите, говорите!». Я не люблю артистическую тусовку — в плохом смысле. Как бы тебе объяснить? Это школа лицемерия. Я в ней тоже участвовал. Хихикал, когда кого-то обсуждали. А потом думаю: блин, что я делаю? Смеялся над несмешными анекдотами.

— Сейчас у тебя есть комплексы?

— Их меньше. Вообще я человек закомплексованный, да. Все закомплексованные люди лезут на сцену.

— Или в политику.

— Нет, в политику наглые лезут. Наглые и жадные. Все мои комплексы, наверное, оттого, что я прятался за этой маской. Я постепенно, как из Щелкунчика, превращаюсь в принца. Она меня спасла, Сердючка.

— В интервью Дмитрию Гордону ты рассказывал, что у тебя лежит много написанного материала...

— ...да...

— ...и для Сердючки, и, я так понимаю, для Андрея Данилко.

— Алеся, Андрея Данилко, себя, на сцене я не вижу. Мне нужно играть маску, нужно играть кого-то. Персонажа, но не себя. Я закулисный человек сам по себе. Абсолютно комфортно себя чувствую за кулисами.

— Когда Сердючка будет что-то выдавать?

— Я нашел старые демки. И одна так понравилась. Лирика. «Я хочу просыпаться с тобой, разреши мне об этом мечтать». Надо ж такое написать?! А меня как-то тронуло. (Напевает). «Я хочу просыпаться...». Боже, это ужас, я сейчас буду рыдать! Есть материал. Я насчитал около 60 украинских песен. Это которые с текстом. Около 60! Тоже лирика. «Твої губки — мандаринки...». Смешные есть. Одна попала в интернет, неприличная. Хотя после того, что я сказал в субботу, может, уже все равно? Лірика українською мовою. «Моя любов тобі до сраки». Не слышала?

— Слышала.

— Где-то она есть, кто-то выложил. Наш Андрей переслал другу, и оно пошло. Это тот момент, когда — «а як ти по-другому скажеш?».

— В конце интервью с Дмитрием Гордоном ты сказал, что если бы у тебя была гитара, то ты бы спел вживую Высоцкого.

— Да я пошутил!

— Ты же понимаешь, что я не могла не приготовить гитару. (Достает две гитары).

— Высоцкого хочешь? Да ну, я шутил, конечно, я такого делать не буду. С ума сошла?

— Сделаем приятное Вятровичу (директор Института национальной памяти Владимир Вятрович. — «ГОРДОН») — споем Высоцкого, чтобы он порадовался.

— А кто такой Вятрович?

— Погугли. Он сказал, что Высоцкий, Цой и Булгаков — это щупальца Москвы.

— Ох! Щупальца Москвы? Высоцкий, Цой — и кто еще?

— Булгаков.

— Почему?

— Лучше у него это спросить.

— (Поет):

Белый снег, серый лед
На растрескавшейся земле...

Слушай, мне стыдно. Я уже весь красный. Мама дорогая! Я еще такой великий гитарист.. Если бы ты дала мне пианино...

— Если бы ты сказал, мы бы притащили!

— Прям так? Я говорил про гитару — и вы притащили?

— Да!

— Как же эта песня поется, сейчас вспомню. «Я рождена для любви...». Господи, забыл все песни с перепугу. Я и гитара — это сильно! Грушинский фестиваль! Я вспомнил, Алеся, почему я не могу спеть. Я отвык петь бесплатно.

Могу подарить, друзья, воздушный поцелуй. Будьте счастливы, приходите на концерты. Вы меня, пожалуйста, простите за ту ситуацию. И Tayanna, и ребята, с которыми мы поскандалили. Все — модное слово — хайпанули от этого. Все-таки мы живем в одной стране. Миша Ясинский, Саша... Как фамилия?

— Кажиян.

— Думаю, надо друг друга простить. До скорых встреч в эфире!

— Спасибо тебе!

Записал Николай ПОДДУБНЫЙ

Если вы нашли ошибку в тексте, выделите ее мышью и нажмите Ctrl+Enter