Римма ЗЮБИНА: «Когда ежечасно от снайперских пуль падали то семь, то 10 человек, было чувство, будто от меня отрезали по куску»

Анна ШЕСТАК. «Бульвар Гордона» 6 Марта, 2014 00:00

За три месяца Майдана популярная киноактриса, звезда киевского Молодого театра стала активисткой и правозащитнией

— В революционеры попала из Фейсбука. Думала уже удалить страничку, так раздражали эти афоризмы, фотографии ресторанных блюд, умилительных котиков и песиков, но 1 декабря 2013 года новости френдленты превратились в сводки боевых действий: того побили, тот пропал без вести... Когда зверски избили Таню Черновол, не выдержала, прокомментировала, и это попало в газету.

С тех пор была либо на Майдане, либо в интернете — следила за новостями о тех, кто на баррикадах. Возила чай и бульон: приготовлю и звоню ученику мужа (худрука столичного Театра имени Франко Станислава Моисеева. — Авт.), потому что одной с банками не управиться.

Помню, вечером 11 декабря появились сообщения, что запланирован разгон, и муж, который был за границей, тоже их увидел. Позвонил: «Римма, я запрещаю тебе сегодня ехать на Майдан, воевать не женское де­ло!». Но в три часа ночи смотрю: в Фейсбуке соседка моя, драматург Наталья Ворожбит. «Едем?» — пишу. А в ответ: «Только хотела тебя об этом спросить!».

Сына будить не стала, написала записку: «Даня, мой телефон разряжается, связь через тетю Наташу. Люблю, целую. Прости меня за все».
Те, кто говорил, что в телевизоре страшнее, чем на Майдане, тогда были правы: нас, девчат, пропустили внутрь, мы стояли под сценой и не видели, как со стороны Дома профсоюзов теснили людей, потом уже, дома, посмотрели... А теперь тот штурм кажется не разгоном, а предупреждением, потому что кромешный ужас, начавшийся 19 февраля, не поддается описанию.

Это была не война, а отстрел безоружных вооруженными до зубов людьми, которые развлекались, как на сафари или в тире. Никогда не думала, что в наше время в самом центре Европы такое возможно. В стране, которая пережила и фашизм, и Сталина и которая должна была сделать выводы: как минимум, понять, что такое человеческая жизнь. Оказывается, до не­ко­торых до сих пор не дошло.

Я хорошо знаю актрису Лену Кривду, которая чудом спаслась от снайперского выстрела. Я сама на Крещатике попала под обстрел возле своей машины: из микроавтобуса вылетели вооруженные люди и открыли огонь. В тот день, кстати, возвращалась со съемки в новом проекте Сергея Проскурни «Наш Шевченко». Разные люди — не только актеры, но и простые ми­тингующие — читали перед камерой стихи Кобзаря. Там снялся и покойный Сергей Нигоян. После обстрела я ехала домой и достаточно спокойно, словно констатируя факт, думала: для меня та съемка тоже могла стать последней.

Мне кажется, мы очень изменились за по­следние три месяца — настолько, будто про­шло лет 10. Очень быстро живем и быстро многое усваиваем. А для тех, кто не успевает, я бы по всем каналам крутила видео из Межигорья. С той периодичностью, с какой на Майдане поют гимн. Чтобы каждый обманутый, обкраденный человек знал: это на его кровные деньги!

Меня не тянет фотографироваться на фоне роскошных интерьеров: на какую такую память? О том, что, не будь сотни убитых и сотен раненых, украинцы не осознали бы, в каком коррумпированном болоте живут? Когда ежечасно от снайперских пуль падали то семь, то 10 человек, у меня было чувство, будто от меня отрезали по куску. Каждый, кто виноват, обязан ответить, иначе для чего мы стояли — чтобы посмотреть, как жил Янукович? Чтоб одни министры сменили других?

И я надеюсь, не по амнистии, а по справедливости, в связи с отсутствием состава преступления, закроют дела всех студентов Киевского театрального, которых задержали 20 января и поместили в СИЗО, а потом под домашний арест. О них я из сети узнала — в тот же день написала актриса Аня Сырбу: «Возле общежития на Олего­вской задержали ребят. Они в милиции Днепровского района». Подъезжаю, а кинорежиссер Михаил Ильенко, руководитель курса Саши Шкрабака, одного из задержанных, говорит: «Римма, все плохо. В отделение никого не пускают, только Богдан Бенюк прошел, он депутат. Парням светит от восьми до 15 лет за организацию и участие в массовых беспорядках с тяжелыми последствиями».

Одного из задержанных я знала до Майдана: молодой режиссер Андрей Иванюк работал в нашем театре над моноспектаклем о Фриде Кало. Спектакль не вышел, но Андрей проявил себя как талантливый, интеллигентный, тонкий человек. Ильенко правильно сказал: если эти ребята и были на Грушевского, то только с фото- и видеотехникой! Тем не менее их схватили, причем люди не в милицейской форме, а в штатском, аж в пяти километрах от места столкновений, и доказательствами участия в «массовых беспорядках» послужили... две марлевые повязки и бейджик с Майдана. Один из парней, Вадим Ковалев, был избит: оказал сопротивление.

С Андреем Иванюком в камере сидели подозреваемый в убийстве, рецидивист и еще кто-то с тяжелой статьей. Но «политических» эти люди не прессовали, наоборот, когда мы с однокашниками ребят и преподавателями пели под СИЗО, передавали: «Там ваши поют». Я ездила и к изолятору, и на суды, потому что понимала: бросать детей, которые ходят поддержать товарищей, нельзя. Они, кстати, сами осознавали, что еще дети, говорили: «Как хорошо, что с нами кто-то из взрослых!».

К счастью, «из взрослых» я была не одна: за студентов поручились Бенюк и Иль­ен­ко, Станислав Моисеев, главный балетмейстер Театра Франко Ольга Семешкина, режиссеры Дмитрий Богомазов и Олесь Са­­­нин, актеры Леся Самаева, Ахтем Сейтаблаев и Александр Завадский. Помогали жена Юрия Луценко Ирина, нардеп Олесь Доний и просто неравнодушные киевляне, которые оперативно решали, у кого, при­ехав, будут жить родители задержанных, кто будет возить их на заседания, кто кормить... Когда недавно на радио меня попросили про­должить фразу: «Україна — велика краї­на», я сказала: «Передусім величчю своїх людей. Я схиляю перед ними голову, я лише крапля в цьому океані».