Юрий ЛЮБИМОВ: «Недалеко от Таганки меня по ошибке избило ворье — спутали с одним типом и отметелили как сообщника. Открыв дверь, мама упала от ужаса в обморок: голову раскроили, два зуба выбили...»

Даже обладая богатой фантазией, сегодня трудно представить, чем был Театр на Таганке для всех читающих и думающих людей в СССР: символом эпохи, театральной Меккой, эстетским вызовом системе, хулиганской фигой в кармане... Не зря же продвинутые граждане мечтали в него попасть и очередь в театральную кассу занимали с вечера, прихватив раскладушки и термосы. Физически развитые студенты проникали внутрь через крышу: оставив одежду на колосниках, просачивались в зрительный зал (иногда их примеру следовали маститые критики, теряя в чердачном окне очки и ортопедические ботинки), счастливчикам удавалось устроиться в театр пожарниками или напроситься туда в дружинники... Это о том времени Леонид Филатов писал: Таганка, девочка, пижонка, дрянь!.. Что ты наделала, ты только глянь! О, Апокалипсис всея Москвы... Толпа, оскалившись, крушит замки! Даешь билетики!.. А им в ответ: Билетов нетути! Физкульт-привет!.. Создатель культового театра Юрий Петрович Любимов заточил себя в рамках таганского красного квадрата, как схимник в келье, и сутками напролет репетировал. Позднее признавался, что 15 лет не видел неба, и казалось, режиссер чуть ли не намертво врос в свое привычное место — 13-е в девятом ряду. Фонарик в его руках — сначала фронтовой, потом трехцветный военный и, наконец, мощный, для подводной охоты — дирижировал действом: этот юркий лучик подхлестывал, заставлял стряхнуть оцепенение, звал за собой, освещал путь...Ах, как пугало это партноменклатуру, уверявшую, что един­ственно верное направление нам указывает протянутая рука бронзового вождя! Каждый спектакль Любимову приходилось сдавать по шесть-семь раз, многие его детища погибали, а иные на бюрократическом минном поле становились калеками. Чиновники умудрялись выявить антисоветчину даже в пьесах Шекспира и Пушкина, написанных задолго до сочинений классиков марксизма-ленинизма, а как чесались у них руки! Театр пытались задавить, разрушить, даже присылали машину со специальным шаром, чтобы разнести Таганку в щебень. Артисты не покидали зал: «Ломайте вместе с нами!». Спасла их от неминуемого сноса лишь мемориальная доска - когда-то в этом здании выступал Ленин.

Флер полузапретности щекотал нервы публики, и Юрий Петрович, который никогда кротким нравом не отличался, весьма этому способствовал. Говорят, когда утомленный многочасовой проработкой вызвавший его на ковер министр культуры СССР Демичев начал вкушать клубнику, Любимов спокойно достал из сумки бутерброд - ну какая власть это потерпит? 11 июля 1984 года режиссера лишили советского гражданства, его квартиру национализировали, а имя вычеркнули из афиши, программок - любое упоминание о нем было запрещено. Западная пресса тогда писала: «Мир облагодетельствован его изгнанием».

Врагам убить Таганку не удалось, но в 92-м чудовищный удар под дых ей нанесли «друзья». Самое обидное, что бунт, стремительный и беспощадный, подняли ученики, чьи имена Любимов зажег на театральном небосклоне, с кем нянчился, за кого грудью вставал... Когда главрежа отчитывали за чрезмерное пристрастие его актеров к алкоголю, он напускал на себя вид закоренелого бюрократа: «Что вы, у нас все в порядке - они давно лечатся!». Более того, в свой отпуск Юрий Петрович ездил за границу ставить спектакли, а из заработанного артистам доплачивал...

Молодого провинциала Николая Губенко он не только взял в театр, но и приблизил - будущий министр культуры разваливающегося Союза немало времени провел в доме мамы Юрия Петровича на Фрунзенской набережной. Это уже потом Губенко оперился, приобрел чиновничью мертвую хватку и однажды, ухмыляясь, заявил со сцены 75-летнему мэтру: «Мы вас очень любили... раньше, а теперь, извините, ненавидим!». За этим последовал раздел недвижимости, уход части труппы...

Любимов все пережил и свое детище возродил. Набрал новых учеников, репетировал с ними по 10 часов кряду и выдавал по две-три премьеры в сезон. Что им движет? Отнюдь не желание что-то кому-нибудь доказать. Мир давно признал в нем великого реформатора, хотя сам Юрий Петрович иронично называет себя диктатором, оперуполномоченным (поскольку поставил три десятка опер) и просто пещерным человеком. Он осыпан самыми престижными наградами и по горло сыт лицемерными комплиментами: не случайно же, когда его спектакль «Антигона» попытались номинировать на «Зо­лотую маску» впервые за 13 лет существования этой российской театральной премии, мэтр прислал в оргкомитет убийственно вежливый самоотвод: мол, поздно мне с кем-то соревноваться...

В столь почтенные годы у Юрия Петровича ос­тался лишь один равный по силам соперник - время.

«МНЕ ДОВЕЛОСЬ ХОРОНИТЬ ЛЕНИНА»

- Ну, Юрий Петрович, я вам завидую: глаза совершенно молодые, задорные. Как это вам удается - тут по улицам с тухлым взглядом 30-40-летние ходят...

Юрий Любимов начинал как артист. «Имел все: много играл, был заслуженным, лауреатом...»

- Даже моложе (смеется), но это уже вопрос не ко мне - с ним надо туда (показывает пальцем вверх) обращаться и к предкам.

- Это правда, что ваша мама - цыганка?

- Наполовину: родилась в семье русской учительницы и цыгана, но не кочевого - оседлого. Дед мой не очень богат был, но выезд лошадей имел - а как же иначе, какой ром без лошадей? Дед по отцовской линии был крепостным мужиком из-под Ярославля, на своем горбу хорошее хозяйство поднял, все у него было, но в 86 лет его раскулачили. Когда пришли комбедовцы, он счел их - и, в общем-то, справедливо! - бандитами: схватил коромысло и давай с ними драться, только с такими бугаями в его возрасте разве справишься? Выкинули из дома на снег без зазрения совести - спасибо, соседи на дорогу до Москвы сбросились.

Я мальчишкой совсем - в разгар коллективизации мне было лет 10-11 - на вокзале его встречал (при нем были мешочки какие-то - все, что удалось наскрести). Мы с бабкой - малый и старая - его привезли, потому что все взрослые в семье сидели: отец, мама, тетя... Упекли их не по политической статье - деньги, так сказать, выбивали, но отец не поддавался: видно, характером в деда пошел. Тот был старовер, мужик-кремень - может, оттуда мне гены крепкие и достались.

- Вы о коллективизации заговорили, а ведь сейчас растет поколение, которое ни Ленина уже не знает, ни Сталина...

- И слава Богу, а вот мне, как я с улыбкой всегда говорю, Ленина довелось хоронить.

- Творчеством?

- Нет, Дмитрий, лично: я был на Красной площади в январе 1924 года - в день его похорон. Меня туда приволок старший брат, который давно уже на том свете. Милейшим он был человеком и очень добрым: в войну собирал детей, чтобы как-то их прокормить, не убежал, когда немцы вплотную к Москве приблизились. Потом его даже судить собирались за то, что хотел якобы с врагами остаться.

Брат придерживался передовых убеждений, поэтому папе иногда говорил: «Правильно вас сажают, отсталый вы тип», за что получал крепкую оплеуху и летел под письменный стол. После чего поднимался и гордо уходил, а я за ним. Папа - а он был очень властным - выносил вдогонку вердикт: «Младшего простить, а старший, пока не принесет извинения, чтобы порога не переступил».

- Юрий Петрович, а со Сталиным вы встречались?

- Видел его в 41-м на станции метро «Маяковская», где проходило торжественное собрание по случаю ноябрьского праздника. Присутствовал там в качестве солиста Ансамбля песни и пляски НКВД, и гляньте: вот тут, на стене моего кабинета, кинорежиссер Сергей Юткевич написал: «Не зря мы плясали с тобой восемь лет в органах».

- Потрясающе!

- Эту надпись и президент Путин отметил, когда нанес мне визит.

- Я вижу, он тоже оставил след... «Ни времени, ни пространства, один восторг - это Таганка! В. Путин»...

- Сперва он покосился на автограф Березовского (Борис Абрамович его очень высоко оставил). Путин спросил: «Как же он туда залез?». - «Да вот, - отвечаю, - на спинку скамьи встал». Владимир Владимирович засмеялся: «Ну что тут сказать? Характер такой у человека».

...Год назад я был приглашен Путиным в Грановитую палату.

- На прием?

- На обед в честь моей хорошей знакомой - действующего финского президента, и там прослойка была такая: служивых в штатском. Чувствую: справа, слева посматривают, чтобы все было тихо, спокойно. Посмотрел я на этих ребят и «раскололся»: «А знаете, я ведь уже тут обедал - то есть был сюда приглашен...».

Любимов — летчик Лярошель в киносказке «Беспокойное хозяйство», 1946 год

- Как артист ансамбля НКВД?

- Да, «...товарищ Сталин вон там сидел», - и показал где. Они сразу прониклись таким уважением...

- К вождю или к вам?

- Ко мне - за одну жизнь умудрился дважды войти в одну реку: и тогда посидеть на обеде а Кремле, и сейчас...

- Кстати, а почему в спектакле по Солженицыну «Шарашка» Сталина вы играете без грима?

- Я сознательно на это пошел, поскольку выхожу на сцену и как Сталин, и как Солженицын - так спектакль задуман.

- Что вообще вы о Сталине думаете?

- Примерно то же, что и Александр Исаевич, даже еще хуже.

- Злым он был человеком?

- Закомплексованным, поэтому невропатолог Бехтерев, который поставил ему диагноз, поплатился за это жизнью. Сталинские прихвостни в порыве страст­ной любви к Кобе хотели, чтобы его освидетельствовали и подтвердили: вождь абсолютно здоров, а доктор сказал: «Развивается паранойя» - и вечером умер в ложе Большого театра. Ему принесли кофе и сладкое, которые он очень любил, - смерть была сладкой и быстрой.

- Хорошо хоть без пыток...

- Да (соглашается), повезло...

«Я С СОДРОГАНИЕМ ВСПОМИНАЮ СТРАШНЫЕ ПИСЬМА МЕЙЕРХОЛЬДА МОЛОТОВУ ИЗ ЗАСТЕНКОВ»

- Провожая меня на это интервью, мой друг Роман Григорьевич Виктюк вспомнил, как вы ему сказали: «Нас с тобой, Рома, двое осталось»...

- Вот выдумщик! (Улыбается). Вы Рому не слушайте, никогда я такого не говорил. Вы же его повадки знаете! Роман смотрел у нас какой-то спектакль, и потом мы с ним... Ну, в общем...

- На самом деле, ссылка на Виктюка - это всего лишь мостик к следующему вопросу. Когда-то на вас обратил внимание великий режиссер Мейерхольд - как это произошло?

С Александром Солженицыным. «Шарашка» по роману Солженицына «В круге первом», где Любимов играл Сталина без грима, много лет была одним из репертуарных хитов Таганки

- Да очень просто. В «Человеке с ружьем» - бессмертной пьесе Погодина - я играл юнкера, которого убивают, а поскольку была у меня еще и роль Пятницы, занимался гимнастикой, вертел сальто - и заднее, и переднее. Сейчас этого, конечно, не скажешь, а тогда любил иногда блеснуть, особенно перед дамами. Говоришь, говоришь, а потом хоп! - сальто назад.

- Представляю, сколько дам падало от такой резвости на пол без чувств...

- (Смеется). Просто назад легче. Чтобы фронтфлип - сальто вперед - выполнить, надо основательно разбегаться, а назад можно прыгнуть и с места.

Мейерхольд сказал: «Этот молодой человек хорошо двигается», и Рубен Николаевич Симонов - шеф Вахтанговского театра - немедленно меня позвал: «Юра, Юра, иди скорее сюда. Знаешь, вот господин...».

(Пауза). Так, подождите, где он? Куда Мейерхольда дели? А, вот (достает с боковой полки бюстик) - с характерным таким носом. Ваш фотограф запечатлеет его, да?

- Ну конечно!

- «Молодой человек, - изрек мэтр, - учтите, что движение столь же выразительно, как и слово». Потом подумал, носом своим повертел и добавил: «А может, и больше». Видите, мне это запомнилось...

- Бюстик Мейерхольда в кабинете - это духовная связь с ним и его современниками?

- Понимаете, мой старый друг Николай Робертович Эрдман (у него с Михаилом Давыдовичем Вольпиным был тандем замечательный, хотя пьесы он, очевидно, писал отдельно) видел много спектаклей Мейерхольда, а я - только «Даму с камелиями» и «Ревизора». Остальное помню весьма смутно - я был тогда не режиссером, а актером, причем начинающим, - так вот, Эрдман сказал, что мои спектакли скроены иначе и репертуар у меня другой, а лицо театра определяется именно репертуаром.

...Мы вот о Бехтереве говорили... Конечно, ему гораздо больше, чем Всеволоду Эмильевичу, повезло - я с содроганием вспоминаю страшные письма Мейерхольда из застенков...

Ужас, а ведь он верой и правдой служил... Как умилился Сталин, когда девочка с букетом пробежала через Красную площадь - от ГУМа к Мавзолею - и бросилась ему на шею... Она протянула вождю цветы, а тот угощал ее конфэтами, но ни один холуй, никто из стоявших рядом стервецов не сказал Иосифу Виссарионовичу, что в тюрьме погибает человек, который это придумал.

Бруно Фрейндлих и Юрий Любимов в фильме «Каин XVIII», 1963 год

- Идея разве принадлежала Мейерхольду?

- Да, он выполнял задание государственной важности: Сталин как-то заметил, что ему, видите ли, на этих мероприятиях скучно...

...Удивительно, но в жизни все повторяется. Екатерина Алексеевна Фурцева - (эта симпатичная дама была министром культуры СССР) тоже однажды меня вызвала: «Вот вам поручение - отметить столетие Ленина». Тогда началось какое-то состязание в безумии: одни выпустили к замечательной дате торт «Ленин», другие - баночки икры: съедаешь содержимое и видишь на дне портрет вождя. Ха-ха-ха!

- Какой, однако, маразм!

- Полный! Потом за этот полет фантазии многих прорабатывали, кому-то влепили выговоры, и вот мне предложили внести свой вклад во всеобщее ликование, что-то такое создать... Худруком музыкальным был назначен Дмитрий Дмитриевич Шостакович, и тем же вечером, после работы, я побежал к Николаю Робертовичу Эрдману - замечательному, необыкновенному... Вот, кстати, его лампа... Видите, как я рассказываю - опираясь на вещественные доказательства!

- И что он сказал?

- «Юра, вы что, самоубийца? Если откажетесь, вас выгонят, а театр закроют». Вот я и стал что-то делать, но мою лавочку они потом все равно закрыли (смеется).

Впрочем, я о Мейерхольде, которого били, уничтожали... Перечитайте его письма к Молотову - они просто душераздирающие. Только изверги могли так поступить, но ведь с ними нельзя играть. Увы, и Всеволод Эмильевич этого не чурался, и Бабель играл, а я - нет, никогда!

«У МЕНЯ БОГАТАЯ БИОГРАФИЯ - ПОЭТОМУ И МОГУ С АРТИСТАМИ УПРАВЛЯТЬСЯ»

- Было бы интересно спросить у Молотова, что ощущал он, когда читал эти письма... Вы с Вячеславом Михайловичем были знакомы?

- Нет, знал только, что товарищи по руководству страной называли его - дамы, простите! - Каменная Жопа и Господин «Нет». Он, между прочим, тут, на Таганке, был - смотрел «10 дней, которые потрясли мир», и Николай Дупак, директор театра, сопровождал его даже в буфет. Молотов пил ситро, а я стоял рядышком, поэтому все со стороны видел. «Над чем работаете?» - поинтересовался высокий гость у директора. Дупак вытянулся во фрунт: «Сейчас мы работаем... Спектакль называется «На все вопросы отвечает Ленин». Молотов хмыкнул: «На все вопросы даже Иисус Христос не мог ответить».

Ой, вспомнил (сме­ется)... Однажды мы с Павлом Кадочниковым снимались в каком-то морском фильме на подводной лодке, и когда выпили с офицерами под водой, - ну как же без этого! - капитан с восторгом поведал, как их Молотов посетил. «Видите вмятину на перископе? - спросил. - Команда была вы­строена, он начал зна­ком­ст­во с лич­ным со­ста­вом и с ходу вдруг лбом - бабах! - так ударился, что все загудело. Но не дрогнул! Не дрогнул, дальше пошел».

- Где каменная жопа, там и лоб, видимо, из того же материала...

С Мариной Ладыниной в картине «Кубанские казаки», 1949 год

- Ну кто его знает (смеется) - он уже на том свете, Бог с ним. Я вам просто факты рассказываю...

- 23 апреля 64-го года - Боже, сколько прошло лет! - премьерой спектакля «Добрый человек из Сезуана» открылся Театр на Таганке, который возглавили вы. Его не зря называли островком свободы в несвободной стране...

- Так до сих пор говорят! Иногда даже чиновники, принимая меня по делам, вспоминают: «Как же, как же... Островок свободы...» и почему-то добавляют: «Садитесь!».

- Вместо «при­саживайтесь»...

- Да-да, а у меня со словом «садитесь» несколько другие связаны ассоциации. Молодые - они не понимают: смотрят и улыбаются.

- В то время вас называли дис­сидентом, но вы принадлежность к инакомыслящим всячески отрицали...

- Как правило, мне навешивали два ярлыка: Таганка, мол, политический театр, антисоветчина, а я, следовательно, диссидент.

- Но это был политический театр, признайтесь?

- Ни в коем случае!

- Форма протеста?

- Честно говоря, дело в другом - мне надоело быть артистом, и в 45 лет я переменил профессию, а это серьезная акция, не просто так. Я ведь не являлся каким-то затертым лицедеем, имел все: много играл, был заслуженным, лауреатом...

- ...Сталинской премии, на минуточку. Медалька, кстати, у вас сохранилась?

- Нет - когда потом эта премия Государственной стала, поменял, и зря. Заставили сдать, а я, дурак, покорно отнес. Надо было припрятать, сказать: «Потерял!».

- На ней был изображен Сталин?

- Ну конечно - все как положено, а удостоверение было такое, что милиция под козырек брала... Случалось, нарушишь правила, права туда вкладываешь и даешь постовому, а он руки по швам: «Товарищ! Такой документ... Сам подписал?». А вот как раз и не сам...

- За что вы такой премии удостоились?

- За роль Тятина в «Егоре Булычове». Вообще-то, сначала за роль Олега Кошевого выдвинули - Фадеев, бедный, очень меня в ней одобрял, но в это время товарищ Сталин спектакль разгромил, и тогда все это отменилось.

Потом меня снова представили - художники Кукрыниксы: посмотрели «Егора Булычова», которого возобновлял Захава, Щукина (легендарного исполнителя роли Ленина. - Д. Г.) уже не было... Борис Васильевич скончался аккурат перед тем, как я отправился в армию. Хотел со мною пойти в военкомат, чтобы меня оставили, и в эту ночь умер, а у меня были уже две повестки - вот и загремел. Не скажу, что очень расстроился - молодой был... Призывная комиссия спрашивает: «Куда хочешь?». Я смело: «Во флот!», а меня - раз! - и почему-то в конвойные войска.

- Ну надо же!

- Школу я там прошел довольно суровую, муштровали нас - будь здоров, а до этого учился в ФЗУ на монтера, потому что папа лишенцем был и с такой родословной даже в 10 класс не брали. Что вы, у меня богатая биография - поэтому и могу с артистами управляться.

- С таким интеллигентным лицом что вы делали в ФЗУ?

- Ну вот, окончил училище рядом, на улице Коммунистической. Все вокруг Таганки почему-то ошивался - тут меня и ворье как-то по ошибке избило. Я-то ничего не воровал, а они спутали с одним типом и отметелили как сообщника. Никто из прохожих, конечно, не заступился: шли мимо и не обращали внимания... Повезло еще, что отбился, ушел от них: вскочил в один трамвай, пересел на другой... Мама, когда дверь открыла, в обморок упала от ужаса: они мне голову раскроили, два зуба выбили... Ну что вы - эти ребята били серьезно.

Докладная («в порядке информации») министра культуры СССР Петра Демичева в ЦК КПСС, в которой рассматривается поведение режиссера Любимова, «задавшегося целью утвердить себя (особенно за рубежом) в качестве лидера альтернативного театра и некоего особого направления в искусстве»

 

«РАЗА ДВА ИЛИ ТРИ МЕНЯ НА РАБОТУ БРЕЖНЕВ УСТРАИВАЛ»

- Итак, Юрий Петрович, ни антисоветчиком, ни диссидентом вы не были?

- Это пришитые все ярлыки - я просто отстаивал свое дело.

- Любили, выходит, советский строй?

- Что вы, ну как я его мог любить с такой биографией? Деда из дома выкинули, мать посадили... Она рыбинская, и ее сразу отправили - у них был такой метод - в Рыбинск. Мы, дети, остались одни: старший брат, я и маленькая сестра. Втроем заседали, решали, кому к маме ехать, - видите (улыбается), в России все на троих. Я брату сказал: «Тебе нельзя, они тебя могут взять» - и отправился в путь. Собрали мне кое-что: сальца, сухарей...

- Страшно теперь вспоминать?

- Досадно... И довольно противно...

- Вы однажды заметили: «Будь я на месте начальства, непременно Любимова бы посадил. Наверное, спас Андропов»...

- Не только - меня, например, раза два или три на работу Брежнев устраивал.

- ???

- Периодически отсюда меня выгоняли, но друзей было много, и среди них водились даже, как сейчас говорят, спичрайтеры - те, которые речи генсеку писали. Они-то как раз и старались слово замолвить... Ой, Екатерина Алексеевна Фурцева произнесла как-то замечательную фразу. «Ну что вам неймется? - она любила так хлопать ручкой. - Мы вас заметили? Заметили! Теперь делайте, что нам надо, и все будет у вас хорошо. Ну?!».

- И действительно - чего упрямиться? Делайте!..

- Вот, а я никак на эти милые увещевания не поддавался.

- Совесть не позволяла или отношение к своей профессии?

- Насчет совести промолчу - не хочу лезть в эти дебри, ну а теперь представьте: я сделал вещь - скажем, портрет. Только кисть отложил, а они говорят: нос укоротить, прическу подправить, бантик снять - это лишнее. Я в штыки: «Почему вы мою работу корежите? Ничего не буду менять!». Я за спектакли сражался - вот и все, а неумолимая цензура делала выводы...

- Сильно натерпелись от нее в советское время?

- Ну конечно, но об этом не столько я говорил, сколько другие. Иногда друзья даже выплескивали негодование на начальство: «Вы ему тут комплименты сыплете, поздравляете, орден вручаете, а зачем с ним такое выделываете?». И такое бывало... У меня же хорошие были друзья, все очень талантливые: Альфред Гарриевич Шнитке, Эдисон Денисов, Софья Губайдуллина, сейчас Владимир Мартынов - это лучшее, что есть.

- Да уж кого ни возьми: что художник Давид Боровский...

- ...что Джорджио Стрелер, и потом, какие у нас тут писатели были, какие поэты? Лучшие: Трифонов, Можаев, Абрамов... Я делал свободные композиции, с первых дней шел путем поэтического театра - иначе просто не­возможно было поднять эти пласты нашей культуры: ОБЭРИУты, Серебряный век.

«ПОСЛЕ СМЕРТИ ВЫСОЦКОГО Я ПОЗВОНИЛ АНДРОПОВУ: «ВАШИ ТОВАРИЩИ НЕ ПОНИМАЮТ, КОГО ПОТЕРЯЛИ»

- У вас, я читал, были особые отношения с Андроповым - это правда, что он даже вас обнимал?

Летопись советской эпохи...

- Один раз... Я же детей его в театр не принял - сына и дочь: они после десятилетки пришли - очень к нам на Таганку хотели...

- И что, бесталанными оказались?

- Ну почему - симпатичными: дочка даже на фортепиано играла. Что-то прочли - басню какую-то выучили, отрывок: как всегда в таких случаях, но я посоветовал им: «Надо сперва институт окончить»...

- А вы были в курсе, чьи это дети?

- Даже не догадывался.

- Хм, а если бы знали?

- Все то же сказал бы. Андропов расчувствовался: «Спасибо большое, вы моих детей спасли!» - и обнял. Тут я, конечно, не удержался, спросил: «За что?». - «Как?! - он ответил. - Ни мать, ни я не могли на них повлиять. Вы знали, что это мои дети?». - «Нет». - «А зачем же на них час потеряли?». (Видите, какое мышление было). Я: «Жалко мне их стало - вот и уговаривал поступить сначала в университет. Если, обнадежил, так уж вам невмоготу, потом к этому разговору вернемся...». Они были наслышаны, что иногда я принимаю без театрального образования - на всякий случай смотрю: а вдруг талант!

- Признайтесь, покровительством Андропова вы когда-нибудь пользовались?

- Ни разу - только позвонил ему, когда умер Владимир Высоцкий. «Вы недооцениваете его, - сказал, - тут может быть Ходынка, а я заинтересован, чтобы ее не было».

- Что он ответил?

- Юрий Владимирович предельно был лаконичен: «Ну что ж, в этом вопросе я помогу. Пришлю генерала - он вам представится и будет сопровождать». И действительно, человек от него появился, но тон у Андропова был довольно сердитый. Я сказал что-то вроде: «Ваши товарищи не понимают, кого потеряли», а он: «Вы преувеличиваете». - «Нет, - не унимался я, - скорее, вы недооцениваете: я-то в этом разбираюсь». Он не стал спорить: «Ну хорошо, хорошо... Ладно! Пока я с вами разговариваю как товарищ»...

- Пока?

- Да, это цитата точная.

- Юрий Петрович, вы наверняка знаете, что среди прогрессивной интеллигенции существовала группа людей, которые рассуждали примерно так: «Подумаешь, Евтушенко, Любимов - это они-то гонимые? Ездят спокойненько за границу, все им дозволено...».

- За границу, мой дорогой, я не по своей прихоти ездил - меня посылали, и в этом принципиальная разница. Посылали, и я привозил деньги, как крепостной мужик, а когда там (показывает пальцем вверх) полоскали, на меня во-о-от такое пухлое дело лежало. (Перелистывает воображаемые страницы). «И правильно вас наказали! Вы это говорили?». - «Говорил». - «Еще мало всыпали!».

- Где это с вами так разговаривали? В Комитете госбезопасности?

- Берите выше - песочил меня лично член Политбюро наш московский вождь Гришин (в прошлом - помощник машиниста).

- Тонкий, очевидно, знаток театрального искусства!

- Н-да... Положил перед собой мое дело и начал читать нотацию. Час прошел, два, а ему хоть бы хны. Я поразился: «Делать ему, что ли, нечего? Хоть бы в туалет, что ли, уже пошел». Видимо, было сказано: «Надо его так проработать, чтобы он, наконец, понял».

- Не испугались?

- Очень устал, а напугать меня трудно: я все-таки прошел две войны, умел даже «коктейль Молотова» бросать правильно, чтобы танк вспыхнул... Надо ведь чуть подождать, пока он пройдет, и кинуть в зад.

- Для начала надо под танком спрятаться...

- Ну да - для этого ты, собственно, ров роешь...

- И все равно, когда железная махина на тебя прет, думаю, страшно...

- Еще бы - ты знаешь, что танк может на одной гусенице крутануться и в лепешку тебя расплющить... Я это к тому говорю, что людей, которые много чего на своем веку повидали и смерти не раз и не два смотрели в глаза, запугать практически невозможно.

«ПОКОЙНЫЙ ЗИНОВЬЕВ НАЗЫВАЛ ТАГАНКУ «КОРОЛЕВСКИМ ТЕАТРОМ НА ЕБАНКЕ»

- Вы тем не менее сталкивались с тем, что недоброжелатели злословили: «Наверное, он с КГБ связан, с органами сотрудничает»?

- Много чего говорили, покойный Зиновьев даже называл Таганку - извините! - «королевским театром на Ебанке», мол, все они там служат, и для показухи чего-то им не разрешают... Пусть болтают, мне это безразлично...

- Художник и власть существуют всегда параллельно, это непересекающиеся миры, но власть так и норовит набросить на творческую личность узду, захомутать ее. Вы для себя уяснили, как эти отношения выстроить правильно?

- Честно говоря, нет, хотя случаи были конкретные. На эту тему со мной и Анд­ропов беседовал, причем довольно долго...

- У себя на Лубянке?

- На Старой площади - он был тогда уже секретарем ЦК КПСС, правда, еще не генеральным. Опять-таки устроили мне аудиенцию люди, которые доклады ему писали, его команда, потому что дела у меня были плохи, опять мне что-то грозило. Вспомнил! Именно в тот визит он меня обнял - значит, хотел принять очень радушно, а потом плавно съехал на тему: «Вы по своей профессии хотите работать? Тогда должны какие-то вещи понять. Знаете, что случилось с Компартией в Индонезии?». Помните, Дмитрий, был момент - там вырезали коммунистов?

- Конечно...

- «Вы все-таки сознательный человек и понимаете... У нас коммунистический строй, значит...» - и пошла старая побасенка... Как говорил дорогой Леонид Ильич (копирует Брежнева): «Не надо раскачивать лодку - доплывем, доплывем!». Такой это был разговор - надо признать, вполне миролюбивый...

- Своеобразный торг: ты - нам, мы - тебе...

- Как это потом аукнулось? Вот, бывало, вызовут те, кто непосредственно мной командует: или Министерство культуры, или Московское управление... Кстати, президент Путин, когда мы последний раз говорили с ним о казусах жизни, спросил недоверчиво: «А кто вами руководит?». Я в ответ: «Управа». Он удивился: «Какая?». - «Городское управление культуры, поскольку принадлежу я Москве». Путин улыбнулся: «Интересно, как же управлять вами?» - с таким подтекстом, что это, мол, невозможно. Тем не менее управа продолжает спускать сюда ценные указания...

...Когда Андропов пришел к власти, его помощник мне позвонил и сказал: «Юрий Владимирович хочет с вами побеседовать о роли и цели искусства», но потом он стал сильно болеть... Мой брат тогда лежал в «кремлевке» - как-то прихожу, а он спрашивает: «Ну что, плохи твои дела?». Я кивнул, но такой осведомленности удивился, потому что в свои проблемы его не посвящал - не хотел огорчать. «С чего ты это взял?» - поинтересовался, а брат показал на отдельный особняк в кунцевской больнице, известной как ЦКБ: «Там твой хозяин. Утром на два часа уезжает, а потом привозят его, вечером отлучится на час - и снова сюда». Разумеется, я все понял...

- Почему брат назвал Андропова «твой хозяин»?

- Ну как - тот вроде генсеком уже был...

- Когда Юрий Владимирович скончался, к власти в СССР пришел Черненко...

- Он почему-то сразу - в 84-м году! - подписал указ, лишивший меня советского гражданства.

- И вы остались в Великобритании?

- А что было делать?

- Вас насильно лишили гражданства или вы сами об этом попросили?

Дмитрий Гордон беседует с Юрием Петровичем в его историческом кабинете на фоне знаменитой «музейной» стены, испещренной автографами выдающихся современников

- Ничего я не просил. К чести англичан, они предложили мне паспорт - что редко бывает! - в тот же день, когда это случилось.

- Почему же вас так демонстративно выбросили из страны?

- Понимаете, я дал интервью в «Таймс», которое очень советским властям не понравилось, и они по­требовали, чтобы я бросил работу и в течение 24 часов вернулся домой. Я понимал, что это значит, а у меня сын Петр был маленький... Сейчас-то он, слава Богу, человек взрослый, образованный, говорит на пяти языках, а тогда нужно было его еще вырастить...

- Что крамольного вы в том интервью наговорили?

- Я не считал, что сжигаю мосты... В это время советские ПВО сбили корейский «Боинг» с двумя сотнями пассажиров на борту, и англичане меня спросили, как я к этому отношусь.

- И что вы ответили?

- Что думал! «Вы же видите, - сказал, - по телевизору, как плачут родственники погибших пассажиров, которые ждали их в аэропорту...».

- Вы отдавали себе отчет в том, что говорите?

- Естественно - я же не пьяный был...

- ...и понимали, что по головке за это вас не погладят?

- Это не умышленно вышло - просто был перерыв в репетиции, а тут корреспондент... Среди вопросов, которые он задавал, был и о сбитом самолете. Надо сказать, через день он пришел снова: «Мы никогда этого не делаем, но главный редактор поручил спросить: не хотите ли что-то смягчить?». Я лишь плечами пожал: «Ничего, что нужно смягчать, не вижу. Вы спрашивали - я отвечал: зачем мне вам лгать, по какой причине?».

Киев - Москва - Киев

(Окончание в следующем номере)

Если вы нашли ошибку в тексте, выделите ее мышью и нажмите Ctrl+Enter