Начальнег Мира

«Больше пейте, меньше закусывайте, — призывал Венечка Ерофеев в бессмертной книжке «Москва — Петушки». — Это лучшее средство от самомнения и поверхностного атеизма». Как известно, автор жестко следовал своей установке, а для томящихся не только духовной жаждою изложил ряд редких и удивительных рецептов, моментально вошедших в золотой фонд русской литературы и трапезы. Наиболее популярным до сих пор остается коктейль «Слеза комсомолки» — о «Ханаанском бальзаме» и «Духе Женевы» многие напрочь забыли, хотя сам Венечка «напитком, затмевающим все» считал «Сучий потрох»: «Это уже не напиток — это музыка сфер». «Пиво жигулевское — 100 г., шампунь «Садко — богатый гость» — 30 г., резоль для очистки волос от перхоти — 70 г., клей БФ — 12 г., тормозная жидкость — 35 г., дезинсекталь для уничтожения мелких насекомых — 20 г. Все это настаивается на табаке сигарных сортов — и подается к столу». Дочитав приблизительно до середины новый, а точнее, очередной пелевинский сборник «Ананасная вода для прекрасной дамы», я подумала, что хотя у Виктора Олеговича, как истинного постмодерниста, нет любимого писателя, композитора и художника, а соответственно — какого-нибудь любимого произведения, любимый рецепт у него, судя по всему, есть. Правда, я не уверена, что в отличие от Ерофеева Пелевин сам употребляет то, чем с некоторых пор угощает других.

«МЕНЯ ВСЕГДА ВОЛНОВАЛИ БУФЕТЧИЦЫ, РЕДКО ОТВЕЧАВШИЕ МНЕ ВЗАИМНОСТЬЮ»

Ерофеевский «Сучий потрох» в пелевинской «Ананасной воде» выдержан от и до в ингредиентах и граммах, настоян на табаке сигарных сортов и даже отброшен на дуршлаг. В общем, «не напиток, а музыка сфер». Если кто не помнит, коктейль «Сучий потрох», который следует употреблять «с появлением первой звезды, большими глотками», делал человека «настолько одухотворенным, что можно подойти и целых полчаса с расстояния полутора метров плевать ему в харю, и он ничего тебе не скажет».

В названии пелевинского сборника, состоящего из двух частей: «Боги и механизмы» и «Механизмы и Боги», образованный читатель наверняка обнаружит намек на раннее стихотворение Маяковского «Вам!»: «Вам ли, любящим баб да блюда, жизнь отдавать в угоду?! Я лучше в баре блядям буду подавать ананасную воду!».

То, что Виктор Олегович наконец признался, чем именно занимается и за кого держит своего потребителя, момент, конечно, любопытный, но дальше-то что? Или, может, обслуживая из года в год «прекрасных дам», Пелевин наконец решил отыскать даму сердца - «Меня всегда волновали буфетчицы, редко отвечавшие мне взаимностью»...

Сегодня, когда от автора одного из главных романов XX века «Чапаев и Пустота», совершившего революцию в литературе и заставившего взять книгу в руки тех, кто не делал этого отродясь, остался лишь коммерческий бренд, я просто пытаюсь понять, зачем Виктор Олегович вообще еще пишет и ежегодно к нам снисходит, аки святый дух.

Мысль о том, что Пелевин превращается в скучного поденщика и литературного бармена, посещает меня приблизительно с тех пор, как он начал подавать по книжке в год. Теперь у меня закралось подозрение, что Виктор Олегович, окончательно перемудривший с мескалиновыми трипами и восточным мистицизмом, заключил сделку с каким-то мелким подземным гоблином. Как студентка химфака из анекдота, случайно вызвавшая дьявола во время лабораторных опытов.

Уж не знаю, что именно нужно гоблину от писателя, но в обмен на то, что ему нужно, он пообещал автору неубывающую популярность. После сделки у Виктора Олеговича началась настоящая «гоблинская осень» - его каждая следующая книга хуже предыдущей, популярность не убывает. «Ананасную воду» стали раскупать в Сети даже не в первый день продажи, а в ночь. А наутро Сеть заполонили баннеры: «Новая книга Виктора Пелевина уже в продаже! Прочти ее первым!».

Когда-то романом «Дженерейшн Пи» Пелевин предвосхитил восхитительную эру пиар-технологий - следует отдать должное его социальной чуткости и прозорливости. Со временем писатель переместился уже внутрь своего романа - по количеству рекламного мусора, сопровождающего выход каждой пелевинской книжки, Виктора Олеговича обгоняют только биодобавки и предвоборные президентские кампании.

«КОЛДУН ИГНАТ И ЛЮДИ»

Выпускник крутой московской английской спецшколы и Московского энергетического института, недоучившийся в Литинституте, якобы ныне живет анахоретом в лесу под Берлином, в магическом треугольнике между Черным Озером, центром радиошпионажа и избушкой лесника, «беспощадно медитирует» и регулярно общается с сильными мира сего в разноцветных и контролируемых сновидениях. С обычными людьми Виктор Олегович выходит на связь редко, вяло, неохотно и вынужденно - либо в режиме онлайн, либо посредством электронных интервью.

Мне неоднократно доводилось слышать, что Пелевин людей попросту не любит, но, как правило, это говорили разные завистливые критики, сами слова доброго об авторе не сказавшие. К тому же любая нелюбовь все-таки очень энергозатратное чувство. А Виктор Олегович энергию бережет и к людям относится, скорее, брезгливо.

Свой творческий путь он начинал с переводов восточных мистиков для журнала «Наука и религия». Со всяким мистицизмом у Виктора в дальнейшем сложилось хорошо, как и с английским, который писатель до сих пор активно использует в заголовках и подзаголовках некоторых сочинений. Полностью по-английски Пелевин написал лишь «Мой мескалиновый трип», в печать так и не попавший и вывешенный в Сети группой энтузиастов.

Его первый рассказ «Колдун Игнат и люди», жанрово обозначенный как «сказочка», увидел свет в 1989 году, и появление нового перспективного автора удачно совпало с эзотерическим взрывом на планете, породившим сумасшедшее количество вероучений, раскрывающих если не саму Истину, то долгий Путь к ней. Сейчас каждый второй пользователь интернета знает, где прячется «кундалини», что такое «сомадхи» и «муладхара-бандха», но все еще не знает, где расположена селезенка и как выглядит формула углерода.

Некоторое время Пелевин серьезно интересовался глобальными мировоззренческими вопросами и предлагал действительно увлекательные авторские концепции мироздания, но с годами, видимо, достиг такого уровня знаний и степени посвящения, что за два сеанса начал поднимать кундалини всем желающим.

«Теперь уже видно, куда поворачивает мир. Международным ростовщикам больше не по карману кормить вас, двуногие блохи. Нас ждет новый темный век, в котором не будет даже двусмысленного христианского Бога - а только скрытые в черных водах транснациональные ковчеги, ежедневно расчесывающие своими медиащупальцами всю скверну в людях, чтобы обезопасить свою власть. Они доведут человека до такого градуса мерзости, что божественное сострадание к нему станет технически невозможным - и земле придется вновь гореть в огне, который будет куда ярче и страшнее всего виденного прежде».

Когда Виктора Олеговича пробивает на пафос, он забывает о том, что является прежде всего как бы писателем, а потом уже как бы Пророком, Учителем и Буддой Гаутамой. Что задача прежде всего как бы писателя - писать хорошо. А Виктор Олегович, увы, пишет все хуже и хуже.

«Мои потомки - не мои лично, а моего биологического вида, - будут волосатыми низколобыми трейдерами, которые с одинаковых клавишных досок сотнями лет будут продалбливать кредитно-дефолтные свопы по берегам мелеющих экономических рек».

Что такое «свопы», я не знаю, а два раза слово «будут» в одном скучном предложении - это плохо. Плохо не иметь хорошего редактора, но гораздо хуже не иметь никаких потомков и не нести ответственности ни за одно живое существо в мире. Когда ты никому ничего в этом мире не должен, приговорить мир крайне легко и безопасно, тем более что закатывать человечество в асфальт и сливать в помойное ведро в последние 10 лет вошло в моду не только среди представителей СМИ и политических небожителей. Умение изящно мочить в сортире стало магистральным направлением в искусстве. Чем гаже и мерзче современный художник думает о человеке, чем интенсивнее «плюет ему в харю», тем он заметнее и современнее.

«ЛУНА УБЫВАЕТ, ТАКОЕ БЫВАЕТ»

Эпоха Пелевина, породившая тьму-тьмущую эпигонов и преследователей, накрыла не только искусство. Снисходительная и брезгливая манера вести диалог ни о чем, все больше смахивающая на тяжелое психическое заболевание, вначале поразила блогосферу, затем арт-критику, а потом пустила корни везде, превратившись в примету времени.

Литература-то как раз выживет, а вот людей жалко. Привычка сохранять энергию, брезгливо щурясь в вечность, скоро начнет вылезать им боком. Собственно, уже начала. Та же критика, проходившая разные стадии в своем становлении, плавно сходит на нет. И не потому, что большинство рецензентов ангажированы и малообразованны, а потому, что не нервничают. Если бы неистовый Виссарион Григорьевич Белинский случайно воскрес и полюбопытствовал, как нынче пишут его коллеги, он бы одолжил у Достоевского топор. Или глиняный пулемет у пелевинского Чапаева.

Вся многовековая русская культурная традиция свидетельствует о крайней душевной расточительности тех, кто эту традицию создавал, - русские писатели, критики и публицисты всегда двигались по пути страдания и сострадания, мучились сами и мучили других, и если уж не любили ближнего, то хотя бы его жалели. Сделать себе имя в литературе через брезгливость к человеку как к виду удавалось немногим и ненадолго.

На том, что Пелевин - фигура проходная и временная, упорно настаивают хранители вечных литературных ценностей, тем не менее Виктор Олегович в литературе, мягко говоря, задержался и не только получил с десяток авторитетных наград, среди которых «Золотой шар», «Малый Букер», «Национальный бестселлер», премия Аполлона Григорьева, «Большая книга», но и попал, по опросам French Magazine, в тысячу наиболее значимых деятелей современной мировой культуры. Вдобавок с недавних пор Пелевин позиционируется неким коммуникативным образцом, рупором общества, вскрывателем всевозможных социальных язв и гнойников, срывателем всех и всяческих масок.

Видения и привидения, посещающие Виктора Олеговича во время путешествий по клавиатуре, давным-давно уже воспринимаются как поразительная явная явь, в которой все мы имеем несчастье жить. Естественно, кроме самого автора, благополучно пребывающего в барокамере духа. При этом ни одного романа о людях он, по сути, так и не написал - все его тексты представляют, по меткому высказыванию Олега Павлова, «романы из жизни привидений».

Отбросим тот очевидный факт, что писатель банально исписался. От подобных проблем не застрахован никто, «Луна убывает - такое бывает». Но дело в том, что Виктор Олегович, выпускающий из года в год аляповатые обложки с пошлыми слоганами («Толстой и Достоевский нервно курят!»), под которыми прячется довольно неряшливо состряпанный текст из вульгарной мистики, доморощенной эзотерики и популярных опусов еженедельника «Совершенно секретно», продолжает усиленно намекать на свой особый статус. Охарактеризовать этот статус в нескольких словах в обычной статье довольно сложно, но я попробую.

Я памятник себе воздвиг нерукотворный.
К нему не зарастет народная тропа.
Вознесся выше он главою непокорной
Александрийского столпа!

Справедливости ради отмечу, что столь высоко многие возносились и до Пелевина, и зачастую это делало их зорче, чутче и милосерднее, но Виктор Олегович, после того как вознесся, стал все слабее и слабее различать происходящее внизу. Все реже и реже он обнаруживает у подножия своего столпа живых людей и все больше смотрит на человека, как на мучного червя, у которого нет ни мамы, ни папы, ни любимой девушки, ни судьбы, ни трагедии смерти, ни тайны рождения, а есть лишь функциональный биологический смысл.

«МАМА, МЫ В АДУ!!! МЫ В АДУ, МАМА!!!»

Пожалуй, больше всего в Пелевине меня забавляет высокомерный ровный тон сведущего и крайне компетентного специалиста. Когда-то писатели и философы не чувствовали себя специалистами, поэтому постоянно терзались разного рода сомнениями и догадками, изнывая от собственной несостоятельности и неполноценности. Некоторые даже договаривались до смешных афоризмов: «Я знаю, что я ничего не знаю». А вот Виктор Олегович знает. И о том, какими будут наши потомки, и что «реальность - это пластилин с изюмом, на который человек давит пальцами, чтобы выковырять несколько вкусных крошек», и что главная жизненная формула - это «иллюзия-деньги-иллюзия», и что «Бог находится на высоте Бога».

«Скоро, очень скоро над вами нависнет слепой червь капитала, смрадный господин вашего мира, и никто больше не будет толкать вас к звездам - слепому червю не нужен такой дорогой пиар. И вас, и нас, и даже азиатов ждет в конечном счете одно и то же».

Надо сказать, о том, что ждет в конечном счете всех нас, включая азиатов, Виктор Олегович додумался не первым, а к моменту его рождения человечество уже прошло такие казни египетские, что писатель со своими мультяшными страшилками, пластилиновыми озарениями и игрушечными пророчествами выглядит несколько комично.

Мне кажется, даже если червь капитала, о котором когда-то написал толстый бестселлер один крупный господин нашего мира, проживает сейчас новую активную жизнь, это не повод для столь трагического тона. Чтобы не бояться смрадного и нависшего червя, нужно чаще выходить из избушки лесника и хотя бы изредка посещать места, в которых действительно бывает страшно. И находятся эти места не в интернете, газете и куплете. И даже не на высоте Бога. Ну и историческую действительность хватит уже подтасовывать под свое красное словцо, которое давно перестало быть красным.

«Картинки в букваре я еще помнил, они главным образом призывали беречь хлеб, хотя по серой бумаге, на которой были напечатаны, даже мне делалось ясно, что рядом кто-то ворует в особо крупных размерах».

Я еще тоже помню свой «Букварь». Нормальный был, на нормальной бумаге, в отличие от нынешних, в том числе пелевинских книг. И говорилось в нем не только про хлеб, но и про маму, которая мыла раму, и про Машу, которая ела кашу. А о том, что рядом кто-то крупно ворует, еще Карамзин с Радищевым писали. «Букварь» тут при чем?

К слову, Карамзину и многим другим всегда были интересны разные люди, в том числе те, которые не воруют. Виктору же Олеговичу кажется, что реальность лучше всего отражают фантомы, обитающие на какой-нибудь символичной Рублевке, в Куршевеле, Кремле или Белом доме. Как верный раб этих существ он тоскливо слоняется из книжки в книжку в замшелых лабиринтах своих однообразных фантазий, и ни одной новой тропинки и незатоптанного поворота в лабиринтах уже не осталось.

«Я понимал, почему монахи-отшельники проявляют так мало энтузиазма, когда им предлагают вернуться в мир. Что в нем делать? Мастурбировать на скачанный из торрента порнофильм? Жевать поп-корн, наблюдая за битвами сортирных гладиаторов блогосферы? Стоять в угарной пробке на ярко-красном «порше»?».

Помнится, кто-то из блогеров вывесил у себя в дневнике рассказ о том, как ехал в поезде и в результате аварии пришлось остановить состав. Застряли надолго, вдали от крупных населенных пунктов. Пассажиры, естественно, нервничали. Больше всех переживала изысканная блондинка, без конца набиравшая маму по мобильному: «Какое такси, мама?! Куда такси?! Я не знаю, где мы, мама! Тут какие-то заборы!! Коровники!!! Мама, мы в аду!!! Мы в аду, мама!!!».

Своими кастрированными представлениями о мире, где все как один стоят на ярко-красных «порше» и медитируют на порнофильмы, Виктор Олегович все больше напоминает мне изысканную блондинку с ее усеченными преставлениями об аде, начинающемся у забора и заканчивающемся в коровнике. А карикатурной отрезанностью от жизни и неутихающим желанием вещать о ней мучным червям - Александра Солженицына в эмиграции и после.

Специально для Виктора Олеговича сообщаю, что Солженицын пишется через «ы». А пророк Иезекииль - с двумя «и», а Исаакович - с двумя «а», а аллилуйя - с двумя «л», а Папа Римский - с больших букв. А Бродский писал, что не «надо», а «лучше жить в глухой провинции у моря» («надо» - это совет какого-то жалкого приспособленца). И не в «римских циклах», а в «Письмах римскому другу». Римские циклы бывают у римских женщин. У мужчин бывают римские мотоциклы.

Цепляться к ошибкам - последнее дело, у Достоевского тоже был «круглый стол овальной формы», но ошибок как-то уж чересчур много, даже по нынешним языковым меркам и даже для Виктора Пелевина, который тщательностью никогда не отличался. Плюс ощущение, что свой новый сборник мастер кундалини второпях насобирал из окаменевших окурков и огрызков, наугад вытащенных из пепельницы и плевательницы, - ощущение не из приятных.

«УЙДИТЕ, РАДИ БОГА, ПЕТР! ОТ ВАС ЛУКОМ ПАХНЕТ»

В нескольких рецензиях на «Ананасную воду», вышедших в свет одновременно с книжкой, в числе прочих пелевинских достоинств упоминается «тонкий авторский юмор». К сожалению, с тонким юмором Виктор Олегович начал потихоньку завязывать еще в изданной пять лет назад «Повести о настоящем сверхчеловеке». Несмотря на несколько шизофренический сюжет о вампирах, сосущих «баблос из гламурного концентрата», Пелевин был тогда еще довольно тонок и изящен - и в смысле стиля, и в смысле острословия, и это изящество по-своему отражало происходящие в обществе процессы. Ну а стишок, написанный главным героем Ромой-Рамой «на албанском», наверняка сохранится в литературных анналах как своеобразный документ эпохи.

Зачем скажи Начальнег Мира
Твой ладен курицца бин серой?
Кто Бени Фици Ары пира?
Они тваи акционеры?
Зачем ты так нипабедимо
Керзою чавкаиш в ацтои?

После «вампиров» Пелевин постепенно начал чавкать шутками, словно эстрадный пародист 32 эшелона, подрабатывающий на корпоративах.

У Шивы четыре руки.
В руках его барабан и огонь.
Но трогать его не моги, не моги,
Не будь, братан, таким дураком.

«Что такое женитьба с точки зрения физики процесса? Это когда человек взял с собой в будущее пое...ся, а оно по дороге протухло».

Вероятно, подобные искрометные образцы, щедро разбросанные по всему сборнику, актуальные фразеологизмы - «немецко-фашистский кидок» и «медвепуты на тандеме», прикольный шансон «Браттелла сам отнес матрас на петушатник», замечательная рифма «Гулаг-шмулаг» и потрясающий жлобский мат, из которого Пелевин конструирует объемные монологи и лаконичные диалоги, кому-то по сей день кажутся воплощением тонкого юмора, но лично мне жаль. Как говорила в лучшем пелевинском романе герою по фамилии Пустота героиня по имени Анна: «Уйдите, ради Бога, Петр! От вас луком пахнет».

Все-таки ужасно обидно, что взрослый и неглупый человек с приличным образованием превратился в литературного инвалида, сидящего перед монитором и выдумывающего какие-то депривационные камеры и зенитные суры. Лучше бы встречу с читателями организовал. И не в онлайне, а на самом деле. А то газета «Челябинский рабочий» утверждает, что «Пелевин - женщина».

В сенсорной депривационной камере находился Семен «Исакович» Левитан - герой рассказа «Пылающий Буш», которым открывается сборник с «ананасной водой». В это чудо шпионской техники бывшего одессита Левитана запроторили подручные полковника Добросвета - добродушного националиста, носившего рубашку со славянским орнаментом, сандалии с античным плетением, шляпу пасечника и начинавшего все приветственные речи со слов: «Дорогие друзья!». На Семена «Исаковича» была возложена важная государственная миссия - внушать Джорджу Бушу (он же Джорджия) выгодные Добросвету мысли, получаемые в сенсорной камере от ангелов через специальную зубную пломбу, изготовленную из биметаллической пластины, работающей, как радиоприемник, с тем, чтобы... Дорогие друзья! Тираж - 150 тысяч экземпляров! Прочти ее первым!

КОЛДУЙ, БАБА, КОЛДУЙ, ДЕД, КОЛДУЙ, СЕРЕНЬКИЙ МЕДВЕД!

Июль 1996-го, как и свой школьный «Букварь», я помню хорошо. Тем летом я прочла «Чапаева и Пустоту» - роман тогда еще неизвестного мне автора, успевшего снискать известность в литературных кругах. После книжки, проглоченной за день с ночью, мне показалось, будто во мне что-то навсегда изменилось - словно тумблер переключили. На самом деле, ничего страшного не произошло - обычный эволюционный скачок, спровоцированный сильным эмоциональным потрясением.

«Знаете, если история нас чему-нибудь учит, так это тому, что все, пытавшиеся обустроить Россию, кончали тем, что она обустраивала их. Причем далеко не по лучшим эскизам».

«Не забивайте себе голову тем, что не имеет отношения к настоящему, - сказал Чапаев. - В будущее надо еще суметь попасть. Быть может, вы попадете в такое будущее, где никакого Фурманова не будет. А может, попадете в такое будущее, где не будет вас».

«Я не очень понимаю, что такое «духовность», а что касается творца этого мира, то я с ним довольно коротко знаком. Его зовут Григорий Котовский, он живет в Париже, и, судя по тому, что мы видим за окнами вашей замечательной машины, продолжает злоупотреблять кокаином».

Что бы ни слепил из пластилина с изюмом в ближайшие годы охмуренный подземными гоблинами Виктор Пелевин, «Чапаев и Пустота» навсегда останется для меня одним из главных литературных открытий. Как и рассказы «Синий фонарь», «Затворник и Шестипалый», «Желтая стрела». Собственно, вплоть до «Священной книги оборотня» - единственной пелевинской истории любви многовековой лисы А Хули и волка-оборотня в погонах, писатель пусть и кругами, пусть вслепую и на ощупь, но все равно куда-то двигался и как мастер слова, и как мечтатель. А потом случилось обычное дело. Мечтатель устал и принялся отрабатывать договоры с издательствами. Колдуй, баба, колдуй, дед, колдуй, серенький медвед!

Язык - сфера сакральная, а потому предельно опасная. Это очень сложный шифр, существовавший еще тогда, когда мы были зелеными водорослями. Счастье не только пользоваться, но и по-настоящему владеть языком - удел одиноких и избранных, за которое они тяжело расплачиваются всю жизнь, каждый по-своему.

Когда Владимир Владимирович Маяковский, напророчивший себе своим ранним манифестом «Вам!» творческую и человеческую судьбу, наконец понял, кому, где и что подает, он покончил с собой. Маяковский не первый и не последний литературный сверхчеловек, ушедший из жизни добровольно, - почему-то всего лишь добровольно уйти из литературы приходило в голову немногим. Гениев вроде Джерома Дэвида Селинджера или Саши Соколова, которые в зените славы внезапно умолкали, не находя подходящих слов, по-прежнему катастрофически мало - признанные мастера, как правило, умолкают с последним дыханием.

Умение вовремя остановиться, перестать сыпать словами, а в отдельных случаях откровенно ляпать что попало - редкий, уникальный талант, заслуживающий, на мой взгляд, гораздо большего внимания и уважения, нежели трудолюбивое существование под лозунгом: «Ни дня без строчки». Жизненное кредо: «Молчание - золото» распространяется не только на политических журналистов и женщин. Мне неоднократно доводилось слышать, что писатель - это прежде всего человек, вынужденный зарабатывать на хлеб насущный, кормить семью и кормиться сам, но так исторически сложилось, что большая литература плохо кормит. Зато список тех, кого она прежде времени обустроила «далеко не по лучшим эскизам», бесконечен.

Можно сколько угодно дурачить прекрасных дам и кавалеров, но обманывать язык себе дороже - рано или поздно он начинает давать сдачи. На эту сдачу существует сегодня всемирно известный писатель Виктор Олегович Пелевин. Плюс чаевые, конечно. Как принято в барах.

Если вы нашли ошибку в тексте, выделите ее мышью и нажмите Ctrl+Enter