Александр ЦУРКАН: «Я — гибрид целинной любви, спасибо Никите Сергеевичу Хрущеву»

Впервые увидев Александра Цуркана в незамысловатом сериальном опусе «Салон красоты», я отметила: «Наконец-то появилось настоящее открытое и живое мужское лицо». И дело даже не в нетипично актерских чертах, а в его человеческой энергетике. Не случайно он себя называет «гибридом румыно-цыганско-русской крови». Той же энергетикой насыщена и вся его 47-летняя жизнь. Парень из Подмосковья, окончив факультет «Строительство и эксплуатация аэродромов» московского автодорожного, по собственной инициативе уезжает в забытый Богом сибирский поселок. Следующее место его работы произнести просто невозможно, но попробую — заместитель командира Ванаварской эскадрильи Кежемского авиаотряда по строительству и эксплуатации наземных сооружений. Это всего-навсего возле мистической речки Подкаменная Тунгуска. После возвращения в Москву работал монтажником на железной дороге, сторожем в пожарной части, потом знаменитая «Щука» и курс театрального мэтра и гуру Юрия Любимова. Диплом защитил на отлично ролью Ивана Бездомного в «Мастере и Маргарите». Театр «Таганка». Главная роль в прогремевшем на всю Москву и Европу спектакле «Москва — Петушки» по гениальному Венечке Ерофееву. Кино началось у Цуркана в 2000-м и сегодня практически не дает ему передыху: «Марш Турецкого», «Две судьбы», «Пятый ангел», «Моя Пречистенка» («Две любви»), «Сыщик без лицензии», «Тайный знак», «Московская сага», «Штрафбат», «Бальзаковский возраст, или Все мужики сво...», «Громовы», «Каменская», «Эксперты», «Код апокалипсиса», фильмы «Бумер» и «Прорыв».

«ДЕЛО НЕ В СЦЕНАРИИ...ИНТЕРЕСНЕЙШУЮ ИСТОРИЮ МОЖНО ВЫСОСАТЬ И ИЗ ПАЛЬЦА»

— Александр, в телесериале «Салон красоты» вы хорошо сыгрались с Иваром Калныньшем.

— Там у нас с Иваром было первое партнерство.

— Кажется, это ваш первый фильм? Как вы попали в него?

— С подачи замечательного оператора, который в свое время получил «Нику», Александра Антипенко. Вообще, операторы все потрясающие мужики. Как правило, умные, молчуны и очень любят артистов. Он пришел на мой спектакль «Москва — Петушки», посмотрел и спросил: «А чего тебя не снимают? Слушай, тебе в кино надо». Ну, раз, два пробовался — чего-то не получилось. И Володя Попян, тоже оператор, как-то сказал: «Приходи, мы тебя попробуем на роль». Вот так меня и протолкнули. А дальше уже было проще. Есть работа — и все видно: умеешь ты или нет.

— А потом, в Москве много чего снимается и все время нужны новые лица, новая энергетика. По-моему, вы где-то пробовались с Адой Николаевной Роговцевой.

У Александра пятеро детей — четверо сыновей и взрослая дочь

— Да, должны были сниматься в художественном фильме «Они танцевали одну зиму». Сценарий был интересный, но достался он совершенно бездарному режиссеру. Я пробовался, но так получалось, что либо я, либо Паша Новиков.

Я тогда посмотрел его пробы и сказал: «Да он пустой и не сыграет ничего. У него фактура, может, чуть лучше моей, но это до первой сцены». Они взяли Пашу, который завалил им всю картину. Она так и прошла — бочком-бочком, ее никто и не видел. Дело же не в сценарии... Можно и из пальца высосать интереснейшую историю. Вот «Репетиция оркестра» Феллини. Придумал и снял за полтора месяца удивительное кино — оторваться нельзя.

Ада Николаевна в том фильме должна была играть мою маму. Она тогда просила: «Я хочу с Сашей играть». А на наших пробах признавалась мне: «Я так хотела к вам попасть на «Ерофеева» (так иногда называют спектакль «Москва — Петушки». — Авт.). Слышала очень хорошие отзывы о вашей работе». Я ей отвечал: «Ну так чего? Мы даже одновременно были на гастролях в Израиле: вы с Виктюком, а мы со своим «Ерофеевым».

— Александр, вас почему-то в основном приглашают на роли каких-то следователей, эфэсбэшников, военных.

— ...людей с чувством долга. Может, это связано с тем, что я спортивный человек. Честно говоря, меня это немножко как-то внутри корежило. И я даже недавно пошел на то, что сыграл роль маньяка-насильника.

— Неужели, чтобы изменить свой имидж?

— Да, хотя, безусловно, мне все это было не в кайф, я очень ломал себя. Это в триллере «Город страха» режиссера Селиванова, замечательного, глубокого парня. Продюсер фильма Владлен Арсеньев накануне съемок сказал: «Пусть Цуркан в первой серии сыграет вора-насильника и маньяка». Я спросил его: «А чего вдруг?». — «Ну, они такие». Они же, маньяки, внешне нормальные. Вот, к примеру, Чикатило. Смотришь и пытаешься понять: «Ну что там? Что?». Ведь нормальные все люди. А потом вдруг — раз, где-то что-то повернулось и...

Мы в Музее милиции насмотрелись на их уголовный шик: крапленные карты, наколки...

— Вы таким образом входили в образ?

— Нет, просто там у нас снималась сцена. Заходишь туда — и на тебя смотрит дуло пистолета, — это всего-то в трех метрах. А сам пистолет изготовлен подпольным образом на зоне. Эти засранцы ухитряются там делать автоматы, шашки, сабли, стилеты, кастеты, и чуть ли не пулеметы. Я работникам музея потом говорил: «Ребята, как здорово вы это придумали. Заходишь — и никуда не можешь деться от этого скота, который на тебя смотрит и уже видит в тебе жертву». Тут же портрет Чикатило, и рядом — его жертвы. 40 с лишним человек. Даже фрагменты их тел. Это так страшно! И Арсеньев мне сказал: «Вот это надо сыграть, потому что ты хороший артист, а тебя используют в одной краске». Я согласен, но не будешь же всем режиссерам объяснять: «Я могу быть и таким, и таким». Вот Владимира Мотыля мне Бог послал.

«У МЕНЯ БЫЛО ТРИ БРАКА, А ДЕТЕЙ УЖЕ ПЯТЕРО»

— Кстати, об этом новом фильме — «Багровый цвет снегопада». Примерно знаю его содержание. Главная героиня, которую играет молодая югославская актриса Даниэла Стоянович, во время Первой мировой поехала на фронт за любимым мужчиной, потом встретила генерала русской армии... А кого вы там играете?

В «Штрафбате» Цуркан сыграл одну из самых запоминающихся своих ролей. С Юрием Степановым

— Вообще, фильм о покаянии и неотвратимости греха. Мне эта позиция Владимира Яковлевича Мотыля очень понятна. Ведь он по первой профессии историк, и у него такой исторический пласт ученого-мыслителя! Я уж не говорю о его жизни и фильмах! Мне, например, кажется, что его «Звезда пленительного счастья» недооцененная. Ее можно смотреть бесконечно. А это свойство больших произведений. И в новом фильме мне нравится, как он все замесил.

— А какой «замес» вас особенно поразил?

— У Ксении, героини Даниэлы, в начале фильма погибает любимый. Она страдает и поначалу как бы нехотя отдается вот этому встреченному ею генералу, которого играет замечательный актер Михаил Филиппов. Потом у нее развиваются чувства, и она становится настоящей женщиной. Там такие сцены! Я ей сказал: «Данька, ты так здорово сыграла этот кусок! Ты была девочкой, а потом уже лежит такая львица». Когда у женщины есть любимый мужчина, то у нее появляется какой-то другой, уверенный взгляд.

Я когда это сказал, она засмущалась. А я ей: «Ну чего смущаешься? Мы же про кино говорим, а не про бытовуху». Так вот, ее героиня с мужем-генералом накануне 1917 года приезжают на полустанок, и там все разворачивается. Мой герой — молодой, нахальный, с маузером, в кожанке, которую где-то отхватил, то ли убив кого-то, то ли содрав с кого-то.

— Так вы из тех?!

— Да, пацан из «новой» жизни. Там на полустанке он принял участие в разборках, и двое отморозков убивают этого генерала. А ее, когда она пытается спасти его, бьют ногой в живот. Практически за эту ночь Ксения теряет двоих: мужа и еще неродившегося ребенка. И она уезжает в Чехию, мечтая о возмездии.

— Они потом встретились?

— Более того, мой герой влюбляется в Ксению, и она ему отдается, чтобы узнать, где остальные. Когда мы это снимали, было так забавно. Мотыль мне говорит: «Ну вы же все не так делаете! Вспомните свой богатый опыт. Вы неправильно дышите. Ну что мне вас учить?». — «Владимир Яковлевич, я понял».

...Сейчас осталось озвучание, которому я уделяю большое значение. На съемках после очередного дубля я иногда говорил Мотылю: «Вот тут бы...». А он отвечал: «Потом на озвучании добавим». У него, конечно, потрясающее «ухо» и чувство ритма.

«Я В 23 ГОДА КОМАНДОВАЛ АЭРОПОРТОМ, ИМЕЛ 300 ЧЕЛОВЕК В ПОДЧИНЕНИИ»

— А как вы вообще попали в эту эпопею?

С Иваром Калныньшем за чашкой кофе Фото автора

— С Мотылем мы встретились на «Мосфильме» возле кафе. Я шел туда, а он оттуда. Встретились и разошлись. Вдруг он меня окликнул: «Молодой человек, а можно вас? Вы актер?». — «Актер». — А где вы обитаете?». — «В Театре на Таганке». — «Прекрасно. Я сейчас начинаю снимать кино и ищу актеров. А вы можете сниматься?». — «Да, могу». И так глаз у него светится: «Простите, забыл представиться — Владимир Мотыль». Я был в шоке, потому что такой он из себя неприметный.

Когда картина выйдет на экраны, ему уже будет за 80, а он молодым на съемочной площадке не уступает. Что значит, когда за человеком стоит культура! Я ни разу не слышал, чтобы он кого-то оскорбил, повысил голос или сказал: «Эй, ты..», то, что сейчас очень модно. Я как-то пришел на пробы к Тиграну Кеосаяну, так у него там мат-перемат стоит! А Владимир Яковлевич подробно описывает действия актера и показывает, что вы неправильно сделали.

Он не срывал на актерах зло, хотя тогда у него была тупиковая ситуация — у фильма возникли финансовые проблемы, не хватало денег, чтобы держать крепкую, мощную группу. Но потом Мотылю помог олигарх Роман Абрамович. Я, кстати, к нему после этого даже изменил отношение, потому что, оказывается, дают деньги и на нужное дело, и для замечательных людей, а не только для себя.

— А про какой мужской опыт вам напоминал Мотыль? Ваша нынешняя жена Маша — вторая?

— Нет, у меня было три брака.

— И кажется, четверо детей?

— Уже пятеро. Четверо сыновей и старшая дочка Юля, которая поступила в Щепкинское училище на курс к Виктору Коршунову, но потом бросила. Она от меня скрыла, что ее отчислили. А когда я бросился к Коршунову, он мне и говорит: «Где же вы были раньше? Уже полгода прошло и все решилось».

Юля поехала в Орехово-Зуево и нашла там парня. Я ее просил: «Зачем он тебе нужен? В Москве столько возможностей, столько ребят интересных». А он в каком-то ресторане работал официантом. В 24 года! Я в 23 уже командовал аэропортом в Сибири, имел 300 человек в подчинении. «Ты пойми, он просто не мужик!» — взывал я к ней.

Она запуталась и не услышала меня. Но потом как-то Господь дал ей большую любовь. Я видел его — высокий красавец и парень серьезный, учится на юридическом. И дочь сказала: «Я тоже буду поступать на юридический». Как чеховская Душечка: «Ой, мы с Васечкой». Гениально точный рассказ.

— Мне еще понравилась ваша работа в телесериале «Моя Пречистенка» (в украинском телеэфире она шла под названием «Две любви») режиссеров Бориса Токарева и Людмилы Гладунко.

— Они очень хорошо работают. Я, к сожалению, ничего не видел, только куски на озвучании. А там у нас получилась накладка. Я был в другом городе, снимался в фильме «Прорыв», и позвонила их ассистентка: «Срочно приезжайте, у вас съемка». Я срываюсь с этих съемок. А это было в горах — четыре часа едем по серпантину в Краснодар, потом самолетом лечу в Москву. Прилетаю, а она мне говорит: «Саша, сидите на телефоне. Я вам позвоню». Через два часа опять звонок: «Сидите дома». В семь вечера: «Все, выходите». Дохожу до дверей метро «Таганская», и снова звонок: «Вы где?». — «В дороге, как вы сказали. Скоро буду». — «Съемки отменяются. Все завтра».

Меня это так взвинтило! И я сказал себе, что с этой ассистенткой даже разговаривать больше не буду. Правда, режиссерам не позвонил, не хотел ее закладывать, пожалел.

Конечно, надо было позвонить Боре и Люде и все рассказать, потому что ассистентка им так представила, что я отказался озвучивать, то есть меня же и подставила. Поэтому отношения испортились.

— Вы просто поступили как нормальный мужчина, решив никого не закладывать...

— А я еще в то время много снимался, потому что надо было на квартиру зарабатывать. Все время в поездках, измотанный, нервный. Но все обошлось, Слава Богу, я купил квартиру — она сейчас стоит в три раза дороже. Мама миа!

— Вы тоже любите это выражение?

— Да, Италию обожаю (быстро говорит на итальянском). Как по камушкам вода. У меня же много романской крови, отец родом из Румынии.

— А я еще подумала, какая у вас странная фамилия.

— Нет, Цурканы в Молдавии — это как в России Ивановы или Кузнецовы. А вообще я — гибрид целинной любви, спасибо Никите Сергеевичу Хрущеву. Мама — Наумова, приехала на целину из Подмосковья. Деда, ее отца, я так и не видел, потому что он погиб и сейчас посмертно почетный гражданин Орехово-Зуева.

— Все-таки почему вы совершили такой крутой вираж: занимались мужскими профессиями и вдруг подались в актерство? Тогда, в конце 80-х, в театре и кино была настоящая депрессия.

— В Сибири я зарабатывал очень хорошие деньги — 700 рублей. Когда на экзаменах в Щукинское сказал об этом Катину-Ярцеву, он страшно удивился: «Саша, вы здесь таких денег никогда не будете зарабатывать. Да вы понимаете, куда вы идете?».

— Почему же вы уехали из Сибири?

— Не знаю, Господь развернул... Я все считаю Божьим промыслом. На меня тогда большое влияние оказало творчество Владимира Высоцкого. Я вдруг стал пронюхивать все про театр. Потом увидел интервью с Юрием Любимовым и подумал: «Какой же интересный, глубокий человек! Как бы хорошо было стать актером этого театра».

Когда мы с первой женой Таней приехали из Сибири в Москву, я тут же купил билеты в Театр на Таганке, где в то время гастролировал какой-то коллектив из Финляндии, разыгрывавший песни Высоцкого. Помню, я был в джинсах с такой понтовой дыркой на заднице, в куртке, и мы с Таней стоим в красивом фойе, пьем кофе за столиками с блямбами на ножках (на которых я потом играл спектакль «Москва — Петушки») и мне слышится какой-то голос (я еще подумал, что становлюсь шизофреником): «Имей в виду, через два года ты будешь играть в этом театре». Я сам себе говорю: «Бредятина какая-то, совсем дурак, что ли?».

— А сколько вам тогда было лет?

— 30. А в Щукинское в тот год набирал именно Любимов. Я тогда ходил в церковь и молил Николу, чтобы он помог мне поступить. И поступил. Тогда-то и понял, что не могу быть некрещеным. Пошел и окрестился.

«БОЮСЬ Я СОВРЕМЕННЫХ РЕЖИССЕРОВ С ИХ ПИЖОНСТВОМ, ПРИБАМБАСАМИ И ПОЛУПЕДЕРАСТИЕЙ»

— Как вам далась учеба в таком возрасте?

«Я ушел от Любимова, когда в театре были уже творческие руины, а Юрию Петровичу нужны были актеры-тюбики для выдавливания красок...»

— Начали заниматься, а вскоре Юрий Петрович Любимов на Таллиннском ТВ сказал: «Я не вернусь, пока не кончится советский режим». И уехал. А нам же учиться надо! К счастью, Владимир Абрамович Этуш, руководивший Щукинским, оказался удивительным человеком. Он сказал: «Ну, Юра может что-то декларировать, но мы набрали курс и должны довести его до конца. Это не любимовские, а наши ученики». Моя жена Маша (помните, она играла в «Рублевка. Live»?), которая оканчивала Школу-студию МХАТа у Табакова, рассказывала, что там сразу говорили: «Так, будем отчислять». А над нами все тряслись. Педагоги, нас принявшие, считали, что это «алмазы», которые надо сделать «бриллиантами».

— А кто у вас из известных ныне актеров был на курсе?

— Вообще-то, я там был самый крутой, потому что они еще дети, а я уже здоровый мужик с жизненным опытом. Любимов сразу мне сказал: «Ты у меня на курсе будешь играть главную роль».

— А у вас действительно тип тагановского актера. Владимир Высоцкий, Николай Губенко, Иван Бортник — они все настоящие мужики.

— И такие энергичные. Когда я пришел в театр, мне с ними было очень легко, вместе наперебой читали стихи.

— Также в традициях Таганки вы сами пишете стихи, хорошо поете и играете на гитаре.

— Стихи пишу уже реже, даже не знаю почему — куда-то ушло. Кстати, Юрий Петрович это тоже ценил. Но потом, когда мы поставили «Москва — Петушки», пошли интриги: мол, это театр в театре. Просто у нас с режиссером этого спектакля Валентином Рыжим получилась очень сильная творческая сцепка. Мы фактически взяли и развернули театр. Когда показали спектакль автору — Венедикту Ерофееву, он был просто ошарашен, что играть можно с такой энергией и так неординарно.

— Может, у ваших коллег ревность появилась?

— Конечно. Тем не менее Любимов мне все давал делать. Потом, наверное, они уже нависли над ним.

«ЛЮБИМОВА НАСТРАИВАЕТ ЕГО ЖЕНА КАТЯ, КОТОРАЯ НЕНАВИДИТ ВСЕХ РУССКИХ И ВСЕХ ЛЮДЕЙ»

— Недаром в Театре на Таганке произошел раскол?

С одним из самых известных актеров Таганки Иваном Бортником Фото автора

— А он сам его и расколол. Не мне его судить, но разобраться в ситуации все же было необходимо. Любимов хотел приватизировать театр. Николай Губенко ему этого не дал, сказав: «Этого не будет, потому что по российским законам учреждения культуры не подлежат приватизации, как бы там ни химичили. У вас ничего не выйдет. Мы же вас так ждали, Юрий Петрович! А чем вы сейчас занимаетесь? Давайте работать».

Настроила Любимова на это его жена Катя. Она ненавидит русских и, по-моему, вообще всех людей. Любимов всегда был за меня, ценил мою энергию и преданность театру независимо ни от чего. Честно скажу: я ушел из театра, когда там уже были творческие руины, и ничего не потерял — наоборот.

Я находился на том уровне своего творческого потенциала (поверьте, я реально оцениваю себя), когда театр Юрия Петровича уже ничего мне не мог дать. Ему нужны были актеры — тюбики для выдавливания красок. Но, простите, в «Мастере и Маргарите» у меня есть роль, я могу там такое играть! Репетировал Митю в «Братьях Карамазовых». Он мне так и не дал ничего сделать — все кастрировал и убирал. Когда Юрий Петрович начинает репетировать, сам не знает, что делать, и просто издевается над артистами: хамит, грубит. Я как-то не выдержал и сказал ему: «Я пытаюсь понять, что вы от меня хотите. Покажите же, Юрий Петрович!».

— Так вам пришлось уйти?

— Я пошел против всей труппы, защищая режиссера Валентина Рыжего. Юрий Петрович хотел его убрать, так как Валентин очень сложный человек, но мы были в творческом тандеме, я видел, что меня с ним уже ассоциируют. Я заступился за него, отказался играть в несыгранном составе, и меня уволили. Это была элементарная подстава. Я испытал потрясение, но к Любимову не пошел — наверное, пора было выходить на другую орбиту. У меня, ведущего актера театра, объездившего полмира, не было ни квартиры, ни московской прописки.

— А почему?

— Я его спрашивал: «Юрий Петрович, вам так нравится, что я бездомный? И в спектакле, и в жизни Бездомный. Но у меня есть жена, ребенок, мы должны где-то жить». С Театром на Таганке я пережил два суда. Я пошел на это, потому что через три дня после увольнения мне прислали бумагу: «Освободите общежитие в трехдневный срок. В противном случае будем обращаться в органы по выселению». А у меня пацан двухлетний бегает. Тогда я себе сказал: «Ну все! Если Любимов на это пошел...».

Судья спрашивала руководителей театра: «Я вам не читаю мораль, но объясните, как вам это могло прийти в голову? И за что вы его уволили?». — «А вот он это и то...». — «Это все ваши интриги». И она меня восстановила. Тогда они обратились в московский суд. Там им то же самое: «Вы несправедливо увольняете человека, нарушаете законы. У вас что, своя вотчина?». Это стоило мне множества потраченных сил, энергии, времени, но я не жалею, потому что сейчас бы поступил так же. Знаете, я ведь сидел в гримерке Высоцкого. Кстати, он мне недавно снился. Во сне он мне сказал: «Чего ты дурака валяешь? Я же знаю тебе цену! Ты самый лучший из тех, кто был набран в театр после нас».

— И что там сейчас происходит?

— А что происходит? Любимов же болеет. Вот Бортника он убрал из спектакля о Высоцком, а у молодых нет той энергии и мастерства. Они не знают Высоцкого, не знают традиции этого театра и вообще не понимают, куда попали. А стариков уже мало, да и тяжело им. Хотя, когда я пришел, все еще были в силе: Юрий Беляев, Семен Фарада, Вениамин Смехов... Я же играл с ними.

— Беляев, кажется, ушел, Смехов в основном работает за границей, а Фарада болен. А о другом театре вы не думали?

— Думал. Мне понравилось, как однажды сказал Сергей Гармаш: «Если бы я ушел из «Современника», ни в какой другой труппе не прижился бы. Потому что театр — это как семья». Почему я не иду в другой театр? Боюсь современных режиссеров с их пижонством, этими прибамбасами и полупедерастией. Я же в этом смысле очень искушенный, и ниже уровня Юрия Петровича мне уже будет неинтересно.

Как-то мы с женой Машей смотрели современный спектакль, а я схватился за голову и говорю: «Бедная моя, ты же ничего не видела! Даже те же спектакли Любимова еще 10 лет назад: «Преступление и наказание», «Живой», «А зори здесь тихие» — это же полет. Или взять спектакли Товстоногова. Какой уровень культуры режиссуры!». А она отвечает: «Ну, ты — как Борис Романов (ее мастер), он тоже причитает: «Как я вас жалею, вы же ничего не видели, и вам не на чем учиться».

Ну что мне сейчас ваша хилая антреприза может показать? Или начинаются восторги: «Ой, Чусову, Чусову посмотрите!». Ну посмотрел я, но это все плевочки какие-то, куцо как-то. Мне смешно все это. Копошатся, изображают что-то... Смотришь и думаешь: «Суета сует!»...

Если вы нашли ошибку в тексте, выделите ее мышью и нажмите Ctrl+Enter