«Лучше умереть от тоски по Родине, чем от ненависти к ней», — говорил киевлянин Виктор Некрасов, последние 13 лет проживший в Париже

Сталинскую премию за повесть «В окопах Сталинграда» Виктор Некрасов получил в 1947 году вопреки партийной критике. Вождь собственной рукой внес его фамилию в наградной список. Но, оказавшись у «кормушки», лауреат вскоре опомнился: «С шулерами за одним столом. И хлебал из их же миски...».

Его, по-мушкетерски благородного и дерзкого, обожали друзья. За то же ненавидели наверху. Хрущев не на шутку разбушевался, когда Некрасов вступился за раскритикованный фильм Марлена Хуциева и Геннадия Шпаликова «Застава Ильича». Не понравились ему и «идеологически невыдержанные» очерки Некрасова о путешествиях за железный занавес. Мэлор Стуруа в аджубеевских «Известиях» окрестил Некрасова «туристом с тросточкой». В ответ на это Виктор Платонович стал встречать гостей с тросточкой в руках и пририсовывал ее к своим фотокарточкам.

Некрасов очень любил Киев, никогда не уставал показывать его. Это он нашел дом Булгакова на Андреевском спуске. Это он добивался создания мемориала в Бабьем Яру, где власти собирались открыть парк отдыха с развлечениями. Ему вменяли в вину связи с украинскими националистами, протесты против реабилитации Сталина и многое другое. В результате набор двухтомника Некрасова был рассыпан, писателя, вступившего в партию на фронте, выгнали из ее рядов, КГБ установил за ним слежку.

Не так давно СБУ рассекретила переписку председателя украинского КГБ Виталия Федорчука и первого секретаря ЦК КПУ Владимира Щербицкого о неугодном писателе, открыла доступ к некоторым другим архивным материалам, свидетельствующим о том, с каким размахом велась его «разработка». Мы решили перелистать дело Некрасова, чтобы вспомнить, как ему жилось в родном Киеве, под неусыпным контролем сексотов и топтунов.

«ЕСТЬ ТОЛЬКО ОДИН НЕКРАСОВ»

Главной женщиной в жизни Некрасова была его мать - Зинаида Николаевна, урожденная Мотовилова, ведущая свою родословную из древнего дворянского рода, дальняя родственница Анны Ахматовой. В молодые годы она жила в Швейцарии и Франции, там вышла замуж за банковского служащего Платона Федосеевича Некрасова, родила старшего сына Колю. Второй сын, Вика, родился в Киеве, затем на четыре года его тоже переместили в Париж.

Когда с «Цеппелинов» на Францию полетели немецкие бомбы, молодая чета вместе с сыновьями, мамой и сестрой Зинаиды Софьей (в 82-летнем возрасте она прославилась своими мемуарами) бежали в Киев. И вдруг - революция, гражданская война. Смешались красные, белые, петлюровцы, поляки и немцы. Муж Зинаиды Николаевны уехал в Красноярск, где его настиг разрыв сердца. Вскоре и старший сын Коля попал в Миргороде в руки большевистского патруля. Обнаружив у юноши французские книжки, его заподозрили в шпионаже и насмерть засекли шомполами.

Зинаида Николаевна боготворила единственного уцелевшего сына, но стоически, подобно матери спартанца, благословила добровольный уход Вики на войну. Он отвечал маме преданной любовью.

Фото «РИА Новости»

В расцвете славы и привилегий брал Зинаиду Николаевну в командировки и на отдых в Крым. В Киеве мать с сыном часто прогуливались под любимыми каштанами.

Однажды эта трогательная парочка заехала к нам, на недавно открытый комбинат печати «Радянська Україна». В актовом зале шел какой-то зарубежный кинофильм, и страстный любитель кино Некрасов не мог его пропустить.

Надо было видеть, как, подобно зонтику, Виктор Платонович нависал над седенькой дамой в каком-то гимназическом платьице с белым воротничком, как осторожненько, едва касаясь, поддерживал ее под локоток, чтобы в одно мгновение все понять об их удивительном единстве. Он был худощав и невысок, но тогда мне показался огромным. Аберрация зрения произошла из-за главного, что в нем читалось, - надежности.

Гонения на Некрасова начались лет за семь до кончины Зинаиды Николаевны. Сразу после хрущевского пренебрежительного: «Есть только один Некрасов». Имелся в виду не Виктор Платонович.

Но вскоре «Хрущев оказался волюнтаристом и субъективистом», как иронизировал Некрасов. Петр Шелест пригласил опального литератора в свой кабинет и первым делом поинтересовался здравием Зинаиды Николаевны. Затем предложил выступить на каком-то совещании и сказать о своем гонителе Хрущеве все, что он о нем думает. «Вот, оказывается, для чего я был вызван. Потоптать поверженного Хрущева». Некрасов отказался.

«КАК И САХАРОВ, ДОПУСКАЛ КЛЕВЕТНИЧЕСКИЕ ИЗМЫШЛЕНИЯ О СОВЕТСКОЙ ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТИ»

Настал 1966 год - 25-летие трагедии в Бабьем Яру. Своим выступлением на импровизированном митинге Некрасов взломал печать умолчания о разразившейся здесь трагедии и тут же из разряда «несвоих» угодил в разряд идейных врагов. Как минимум, за два года до ухода из жизни Зинаиды Николаевны, когда она уже не вставала с постели, за квартирой Некрасовых установили слежку.

Весна 1968 года принесла идею социализма с человеческим лицом и ввод в Чехословакию советских танков. На центральной площади Праги студент Ян Палах облил себя бензином и сгорел заживо. Некрасов поставил себе на стол его фотографию и написал рассказ «Быль».

Из названия ясно, что описанное происходило в действительности. Виктор Платонович возложил цветы к Могиле Неизвестного Солдата в парке Славы и у Вечного огня воткнул красную картоночку с надписью: «Яну Палаху и всем борцам за Свободу». На следующий день картоночка исчезла, а цветы еще дней 10 постояли, напишет он. Значит, ходил каждый день - проверял.

Виктор Платонович с матерью, Киев, 1962 год. Зинаида Николаевна, дальняя родственница Анны Ахматовой, жившая в молодости в Швейцарии и Франции и ведущая свою родословную из древнего дворянского рода, боготворила сына и была главной женщиной его жизни

Первое упоминание о слежке за Некрасовым: писатель встретился с «представителем НТС», люто ненавидимого в СССР эмигрантского Народно-трудового союза. Во втором упоминании говорится о его встречах с зарубежными журналистами. В квартире Некрасовых на Крещатике, 15 не закрывались двери, гостевали киевляне, иностранцы, москвичи. Домработница ворчала: ходят, обедают, а ты готовь, посуду мой. «Наблюдатели» тоже были при деле - строчили отчет за отчетом.

Секретными осведомителями были, похоже, и домашние подсадные соглядатаи, и топтуны из наружки. Использовались телефонные жучки или другие прослушивающие устройства, перлюстрировалась почта.

Из секретной справки начальника 5 управления КГБ при СМ УССР Цветкова, высланной секретарю ЦК КПУ по идеологии Маланчуку,  «заинтересовавшемуся»  другом Некрасова режиссером-документалистом Рафаилом Нахмановичем: «По сообщению агента Далекого, подтвержденному оперативной техникой, Нахманович брал у Некрасова для прочтения нелегально распространяемые документы».

Некрасов стал неизменным фигурантом донесений внутри структур КГБ, а также информационных сообщений председателя КГБ при Совете Министров УССР Виталия Федорчука первому секретарю ЦК КПУ Владимиру Щербицкому.

1972 год подбросил «разработчикам» Некрасова немало беспокойства.

Из информационного сообщения под грифом «Совершенно секретно» за подписью Виталия Федорчука на имя Владимира Щербицкого: «Некрасова посетили академик Сахаров и его жена Боннэр... Во время четырехчасовой беседы Сахаров подробно сообщил Некрасову о судебном процессе над Буковским, о деятельности созданного им Комитета по защите прав человека... Некрасов, как и Сахаров, в процессе беседы допускал клеветнические измышления о советской действительности, выражал возмущение по поводу судебных процессов в отношении лиц, занимающихся антисоветской деятельностью».

В январе во время обыска в квартире насмерть перепуганной 18-летней машинистки Любы Середняк нашли подозрительные тексты. Мама Любы лежала в больнице, и у девушки заночевала подружка. Люба схватила несколько листков, сунула подружке: «Спрячь!». Та бросила их в карман халатика. Халат был обыскан, листки изъяты.

С женой. 56-летняя Галина Викторовна переступила порог дома 59-летнего Виктора Платоновича уже после смерти мамы писателя. Некрасов обожал своего пасынка Виктора Кондырева и его сына Вадика

С этого обыска берет начало первая попытка КГБ завести на Некрасова уголовное дело. Писателя и людей из его окружения несколько месяцев допрашивали. Предметом, вокруг которого вертелось разбирательство, была рукопись пяти рассказов, приготовленных Любой к перепечатке. Их тексты хранятся в материалах дела.

«НЕ ВИЛЯЙТЕ, А ПРЯМО СКАЖИТЕ, КАК ОТНОСИТЕСЬ К КРИТИКЕ НИКИТЫ СЕРГЕЕВИЧА»

Как ни странно, «Быль» и рассказ «Все ясно...» (о том, как те, кто до опалы Хрущева возносил его до небес, в день похорон отказались почтить его память даже вставанием) почти не привлекли внимания «охранного отделения».

Следователи сосредоточились в основном на трех фантасмагорических рассказах. Первый, «Король в Нью-Йорке», живописал картину тяжкого соблазна попросить политическое убежище, который испытал Косыгин во время загранкомандировки. Во втором, «Ограбление века», автор изобразил себя грабителем квартиры классика украинской советской литературы Корнейчука, чтобы в результате хитроумной операции заставить его перечислить свои астрономические капиталы в Фонд мира. Третий, «Мраморная крошка», повествовал о продаже пылившегося во дворе универмага «Украина» мраморного бюста Сталина по цене мраморной крошки, иными словами, о мизерной цене власти.

Экспертизу рассказов не проводили. А зачем? В таких случаях формулировка отскакивала от зубов: «Клеветнические измышления, порочащие советский государственный и общественный строй».

Начали доискиваться автора. Хотя, скорее всего, просто требовалось письменное подтверждение того, что всевидящий КГБ и так знал. Виктор Платонович читал рассказы многим знакомым своим необыкновенным голосом. По свидетельству слушателей, его голос был эстетическим феноменом: до войны Некрасов учился в студии Киевского театра русской драмы, играл на сценах разных городов, прошел собеседование у самого Станиславского.

Андрей Сахаров, Виктор Некрасов, Владимир Войнович и супруга Сахарова Елена Боннэр, 1972 год. Из сообщения под грифом «Совершенно секретно» на имя Щербицкого: «Некрасова посетили академик Сахаров и его жена Боннэр. Некрасов, как и Сахаров, выражал возмущение по поводу судебных процессов в отношении лиц, занимающихся антисоветской деятельностью»

Допросили Александра Ткаченко, жившего по соседству с Некрасовым. Виктор Платонович подкармливал парня, помог устроиться ассистентом режиссера на Украинскую студию хроникально-документальных фильмов. На допросе Саша долго не запирался: «Разговор с Некрасовым Виктором Платоновичем о рассказе, в котором идет речь об ограблении писателя Корнейчука А. Е., происходил вскоре после моего знакомства с ним в 1968 году».

Машинистка Люба тоже созналась: «Я слышала, но от кого, не помню сейчас, что размножением рассказов лица его окружения хотели отметить дату рождения писателя Некрасова». К тому времени Виктора Платоновича перестали издавать. Да он и сам писал то, что цензура ни за что не пропустила бы. Люба Середняк сказала, что рассказы предназначались для самиздата.

Больше всех других некрасовских героев следователей зацепил даже не Косыгин, а толстогубый, с вечно фальшивой улыбкой, по определению Некрасова, Александр Евдокимович Корнейчук. Как-никак царек местного разлива, вхожий в самые высокие инстанции не только в Киеве, но и в Москве, и вдруг - такое непочтение.

С Александром Евдокимовичем Некрасов был отлично знаком. Особенно с тех пор, как могущественный руководитель Союза писателей Украины вместе с супругой Вандой Василевской пригласили его к себе в особняк на улице Артема, предназначавшийся для Ватутина, а доставшийся первому придворному писателю. Сейчас там с неменьшим комфортом расположился фонд «Вiдродження»).

Здесь Корнейчук объявил Некрасову, что назначает его своим заместителем в Спилке. Правда, у него уже был с десяток замов, но для свежеиспеченного лауреата Сталинской премии не жаль было сочинить еще одну должность. «Будеш керувати росiйською секцiєю», - сказал Корнейчук по-украински, подчеркивая официальность момента, хотя в основном изъяснялся по-русски.

Их отношения испортились в разгар кампании по борьбе с космополитизмом. Некрасов отказался выступить с соответствующим осуждением на собрании, где «головував» Корнейчук, поэтому был внесен в черный список. А уж как только Виктор Платонович стал, по Хрущеву, «не тем Некрасовым», Корнейчук закричал на своего бывшего зама: «Вы не виляйте, а прямо скажите, как относитесь к критике Никиты Сергеевича!».

Виктор Некрасов с фронтовым товарищем Валерием, 1945 год. За повесть «В окопах Сталинграда» Некрасов в 1947-м получил Сталинскую премию — вождь собственноручно внес его фамилию в наградной список

Некрасов на дух не переносил компартийную грубость и фальшь, а Корнейчук был их ежедневным зримым воплощением.

«К ТРУСАМ НЕ ПРИКРЕПИШЬ ЛАУРЕАТСКИХ МЕДАЛЕЙ»

Если публикацией крамольных рассказов в «самиздате» окружение Некрасова планировало сделать подарок к его дню рождения, как утверждала Люба Середняк, то сюрприз удался. За месяц до этой даты его вызвали на Короленко, 35. Тогда никто не говорил: «В КГБ», а едва различимым шепотом называли адрес: «На Короленко, 35», словно боялись накликать беду. Хотя, право слово, замечательный, честнейший писатель Владимир Галактионович Короленко такой сомнительной чести вряд ли заслужил.

Из протокола допроса В. П. Некрасова 15 мая 1972 года.

«Рассказов этих я не писал и, кто их автор, не знаю. Рассказ о Корнейчуке, его содержание я слышал в Москве со слов писателя по имени Иван, фамилию его не помню. По национальности он якут, проживает где-то в Якутии».

Это, конечно, была насмешка: попробуйте найдите Ивана на бескрайних просторах Якутии!

Требования, предъявленные к герою рассказа «Корнейчуку» «грабителем Некрасовым», зашкаливали. «Грабитель» пожелал, чтобы тот, кроме передачи сбережений в Фонд мира, еще и похлопотал об освобождении политзаключенных. Рассказ написан в свойственной Некрасову очерковой манере. Не обладая некрасовским чувством юмора, можно и не отличить правду от вымысла.

В КГБ на всякий случай назвали рассказ «документом» и дотошно сличали описанные эпизоды с реальностью. Например, эпизод, где «грабитель» назначает Корнейчуку встречу на пляже: «Избрал я это место по двум причинам, - говорится в рассказе. - Во-первых, чтобы он не мог подъехать на машине и малость размялся по песочку под палящим солнцем неожиданно жаркого в этом году мая. Во-вторых же, просто захотелось посмотреть на «голого короля» - кстати, к трусам никак уж не прикрепишь лауреатских медалей».

С Сергеем Довлатовым в редакции журнала «Новый американец», Нью-Йорк, 1986 год

На голубом глазу Некрасов уверял следователей, что ничего такого в действительности не происходило, и это была чистая правда.

Из протокола допроса В. П. Некрасова 27 мая 1972 года:

«Не было случая, когда бы я встречался с Корнейчуком А. Е. на пляже в Киеве и предъявлял к нему политические требования в отношении осужденных Даниэля и Синявского или в отношении Дзюбы и Солженицына... Как пояснил я на предыдущем допросе, мне не известно, кто написал документ «Ограбление века». Я его не писал».

На допрос вызвали жену Некрасова - Галину Викторовну Базий. Пока была жива мама, Виктор Платонович ни за что не хотел связывать себя брачными узами, отшучивался: мама напрасно мечтает о его женитьбе, не понимает, как он о ней заботится, не приводя в дом невестку. В том же ряду были и другие опасения: «В отсутствие мужа отодвигает все диваны и кушетки в поисках недопитой четвертинки. Найдя, разбавляет водой. Дура, главного загашника ей все равно не найти...».

56-летняя Галина Викторовна переступила порог дома 59-летнего Виктора Платоновича, когда его мама упокоилась на Байковом кладбище. Некрасов обожал сына Галины Викторовны, Виктора Кондырева, и ее внука Вадика. Считал их своими сыном и внуком. А вот о жене Некрасов рассказывать не любил.

Галина Викторовна сама удовлетворила любопытство следователей: «В дом Некрасова я перешла жить в июне 1970 года. Жила до этого в городе Кривом Роге. Часто приезжала в Киев к Некрасову». И еще: что знакома с Виктором Платоновичем с довоенного времени, была актрисой Криворожского драмтеатра.

Ей предъявили рукопись. Она твердо ответила: «Этих рассказов никогда не видела и не читала». Настоящая «боевая подруга» Галина Викторовна во всем разделяла взгляды мужа, кроме одного - выпивки. Еще на войне приученный к «фронтовым 100 граммам», близко принимавший к сердцу все, что происходило вокруг несправедливого и нечестного, любящий поговорить с друзьями по душам (а насухую что за разговор?), он нередко переходил грань общепринятого.

КГБ не мог не воспользоваться его слабостью, чтобы скомпрометировать Виктора Платоновича, а заодно и кинорежиссера Леонида Осыку, взятого на заметку как «близкая связь Некрасова». Их подловили на улице в состоянии подпития и затащили в вытрезвитель.

Очевидно, ответ Некрасова на упреки супруги зафиксирован в докладной записке Федорчука Щербицкому. «Самому» текст записки показался столь значительным, что он собственноручно наложил наискосок ее левого уголка резолюцию «Озн. лично секр. ЦК т. Ляшко А. А., т. Грушецкого И. С».

«СОВЕТСКИЙ СОЮЗ - ПОДЛАЯ СТРАНА. ПЬЯНСТВО - ЛУЧШИЙ ИЗ ЕЕ НЕДОСТАТКОВ»

Из докладной записки 8 июля 1974 года:

«24 июня с. г. во время беседы с женой - Базий Г. В. и ее родственницей Кондыревой Некрасов заявил: «Советский Союз - подлая страна. Пусть гитлеровская Германия была самой жестокой, но эта - самая подлая, ленивая, обманчивая. На фоне всего этого пьянство - лучший из ее недостатков».

Советский Ремарк и Хемингуэй в одном лице, Некрасов и писал, как они, просто и мужественно, и пил не меньше их героев. С его легкой руки были опубликованы первые рассказы Василия Шукшина, а познакомились они за праздничным столом у Марлена Хуциева после завершения на студии Довженко «Двух Федоров».

«Кончилось все тем, - рассказал Некрасов в эссе «Взгляд и нечто», - что мне пришлось на такси отвезти его (Шукшина. - Авт.) в «Театральную» и на собственном горбу вволакивать на четвертый этаж. Было это мне нелегко. «Тяжелый товарищ», - острил я потом, наутро, когда Марлен спросил, ну как мне понравился в жизни его Вася». Подобных историй разбросано по книгам Некрасова великое множество.

Но однажды Некрасов остроумно «отыграл» свой привод в вытрезвитель. На вопрос следователя: «Откуда у вас в доме антисоветская литература?» - ответил: приносили, мол, разные приятели, а кто, не знаю, я ведь сильно пьянствовал, вот ничего и не помню.

Какие бы свидетельства ни предъявляли Некрасову, он держался невозмутимо: не мои это рассказы, и точка. Но тут подсобили московские чекисты. За правозащитную деятельность они только что арестовали Петра Якира, сына командующего войсками Киевского военного округа Ионы Якира, расстрелянного в 37-м, и его «подельника» Виктора Красина.

Гэбистам удалось убедить арестованных в неизбежности расстрельного приговора, если они не начнут активно сотрудничать со следствием. Об их деле еженедельно докладывали Андропову. Петр Якир и Виктор Красин сломались. Одного за другим сдавали знакомых и родственников, у которых хранились документы и пленки, рассказывали все, что знали. Очевидно, что допрос Якира в связи с Некрасовым тоже был инициирован Андроповым.

Из протокола допроса обвиняемого Петра Якира 24 августа 1972 года:

«В июне 1968 года, возвращаясь из Крыма, я, Ким (бард Юлий Ким, зять Петра Якира. - Авт.) и моя дочь Ирина остановились в Киеве, где пробыли около двух недель. За это время я вместе с Кимом и дочерью несколько раз заходил к Некрасову... В одно из посещений Некрасов по своей инициативе предложил мне прочитать написанные им два рассказа под названиями «Король в Нью-Йорке» и «Ограбление века».

Теперь в руках гэбистов были все козыри. Но, как ни странно, на этом месте допросы Некрасова прекратились. Зато за него взялись по партийной линии и довели дело до логического конца - Некрасова исключили из КПСС. По всей видимости, этот удар должен был морально подавить гордого человека. За его поведением и настроением пристально наблюдали.

Из информационного сообщения Виталия Федорчука Владимиру Щербицкому 23 марта 1973 года:

«В конце февраля сего года в Киеве находился член Союза писателей Поженян Григорий Михайлович, 1922 года рождения, уроженец города Харькова, житель города Москвы, выполнявший, по его словам, «миссию по оказанию поддержки Некрасову в связи с его исключением из КПСС». Поженян посетил писателя Олеся Гончара, к которому обратился с просьбой противодействовать исключению Некрасова из Союза писателей Украины. Гончар обещал сделать все возможное, чтобы Некрасов остался в СПУ. При этом он передал Некрасову через Поженяна 65 рублей в качестве материальной помощи. Во время встречи с Некрасовым Поженян читал стихотворения тенденциозного содержания. В разговоре с ним Некрасов допускал антисоветские суждения, говорил о том, что он живет «в фашистском государстве» и т. д.

По поводу своего исключения из членов партии Некрасов среди своего окружения высказывает суждения о том, что он рад этому, при этом допускает клеветнические высказывания о КПСС».

ОБЫСКИВАЛИ 42 ЧАСА БЕЗ ПЕРЕРЫВА, НАБИЛИ РУКОПИСЯМИ СЕМЬ МЕШКОВ

В январе 1974 года к Некрасову пришли с обыском.

Обыскивали 42 часа без перерыва на обед. Изъяли множество ценных вещей, книг, рукописей. Этим скарбом набили семь мешков. К писателю относились подчеркнуто вежливо. Зато всех, кто приходил, досматривали в ванной комнате.

Среди бесцеремонно досмотренных оказался главный редактор студии кинохроники Гелий Снегирев, незадолго до этого, как и Некрасов, исключенный из партии и впоследствии замученный в тюремной больнице.

Из информационного сообщения под грифом «Совершенно секретно» Виталия Федорчука Владимиру Щербицкому:

«18 сентября 1974 года Снегирев явился на квартиру Некрасова во время проведения обыска. Учитывая это обстоятельство, а также то, что Снегирев мог хранить у себя на квартире клеветнические документы, полученные от Некрасова, в тот же день с санкции прокурора УССР по месту его жительства был произведен обыск... Снегирев намеревался изготовить письмо-протест по поводу проведенного у Некрасова обыска и осуществить под ним сбор подписей представителей творческой интеллигенции города Киева, однако в результате принятых мер он от этого намерения отказался».

За обысками у Некрасова последовали его долгие изнуряющие допросы. Один из них длился ровно 12 часов. И вот тут, спустя полтора года после «изобличающих» показаний Петра Якира, следователь предъявил их Некрасову. Но если Якир говорил, что Некрасов читал ему свои рассказы, то следователь добавил от себя: «Якир показал о том, что в разное время вы ему пересылали и выдавали для чтения самиздатовские материалы: так называемые «Король в Нью-Йорке» и «Ограбление века».

Впервые за все время Виктор Платонович потерял самообладание.

Из стенограммы допроса Некрасова 26 января 1974 года:

«Это явно клевета с его стороны. В отношении Якира могу сказать, что, по моему мнению, это непорядочная личность, хронический алкоголик, и, очевидно, давая показания в отношении меня, он хотел тем самым втянуть меня в свое «грязное болото», в котором он некоторое время находился... Он хотел казаться каким-то «лидером», и это отталкивало меня от него».

Возможно, предательство Якира, умноженное на подлый прием следователя, ослепило Некрасова и заставило его наговорить лишнего. Московские диссиденты действительно шушукались о претензиях на лидерство Якира и Красина. Но что до остального, то академик Сахаров в своих воспоминаниях писал с большим сочувствием: «За 17 лет, проведенных им (Якиром. - Авт.) в детприемниках, колониях для малолетних преступников, лагерях и тюрьмах, Петр Якир пристрастился к алкоголю. Для следователей это была прекрасная возможность «легальной» пытки абстиненцией, и можно быть уверенным - они это в полной мере использовали».

Кроме того, ожидая ареста, Якир передал иностранным журналистам заявление, в котором заранее объявил недействительными все показания, которые будут вырваны у него следствием. «Конечно, делать этого не следовало - это как бы предрешает капитуляцию, - считал Андрей Дмитриевич, - но теперь мы можем так или иначе принять во внимание эти его слова».

ПОСЛЕ ШЕСТОГО ДОПРОСА ПОНЯЛ: ТЕПЕРЬ ОТ НЕГО НЕ ОТСТАНУТ

После шестого допроса Виктор Некрасов понял: теперь от него не отстанут. Он принял решение покинуть СССР. Швейцарский дядя Ульянов выслал ему частное приглашение сроком на два года. Месть КГБ была изощренной.

Из информационного сообщения под грифом «Совершенно секретно» Виталия Федорчука Владимиру Щербицкому 14 июля 1974 года:

«21 июня сего года Некрасов по вызову из Нью-Йорка имел разговор с бывшим жителем города Киева, эмигрировавшим в 1973 году в США, Дулерайном Ю. Б. Некрасов рассказал о том, что сын его жены Кондырев Виктор Леонидович исключен из аспирантуры Криворожского горнорудного института якобы «за самовольные выезды в Киев» (фактически за моральное разложение)».

В то же время Щербицкий был рад избавиться от диссидентствующего писателя. Но такие решения не принимались в одностороннем порядке. Даже на самом верху республики.

15 июля Щербицкий докладывал в ЦК КПСС:

«Некрасов страдает алкоголизмом, помещался в вытрезвитель. Как писатель работает непродуктивно, авторитетом среди литературной общественности не пользуется... Учитывая, что Некрасов является морально разложившейся личностью и по своим возможностям вряд ли сможет за границей играть заметную роль в антисоветской эмиграции, а также то, что он и его жена не располагают сведениями секретного характера, представляется целесообразным не препятствовать ему и его жене в поездке в Швейцарию.

Вопрос о разрешении Некрасову возвратиться в СССР можно было бы рассмотреть в зависимости от его поведения за границей».

Последние дни Виктора Платоновича в СССР отслежены КГБ так полно, что по ним можно писать его биографию.

Из информационного сообщения под грифом «Совершенно секретно» С. Крикуна, заместителя председателя КГБ при Совете Министров УССР, Владимиру Щербицкому 3 сентября 1974 года:

«В процессе дальнейшего оперативного наблюдения за писателем Некрасовым В. П. установлено, что с 3 по 18 августа сего года он вместе с женой находился в городе Москве, где по предложению поэта Евгения Евтушенко проживал у него на даче.

В Москве Некрасов встречался с академиком Сахаровым и рядом враждебно настроенных лиц из числа его окружения, в том числе с писателями Войновичем В. Н., Лунгиным С. Л., Копелевым Л. З. Некрасов через свои близкие связи обратился в КГБ при СМ СССР с просьбой о приеме. 7 и 12 августа сего года он был принят заместителем начальника Управления КГБ при СМ СССР генерал-майором тов. Никашкиным В. С. В беседах Некрасов... просил разрешить выезд в Израиль своему пасынку Кондыреву Виктору. После того как Некрасову было разъяснено, что выезд Кондырева в Израиль разрешен быть не может, он заявил, что через год приедет в СССР, чтобы убедиться, не преследуют ли Кондырева, а через два года намерен возвратиться на Родину совсем...

Вместе с тем... 25 августа сего года в беседе со Снегиревым Г. И. заявил: «Насчет возвращения говорить не будем, это мы все придумали, чтобы легче было уехать»... В контролировавшемся нами разговоре со Снегиревым, касаясь мотивов своего выезда за границу, Некрасов заявил, что он решился на этот шаг, так как считает, что «лучше умереть от тоски по Родине, чем от ненависти к ней».

КГБ интересовался и общественным резонансом, вызванным эмиграцией Некрасова. С удовлетворением было зафиксировано, что киевские писатели единодушно осуждают его поступок: «Так, Збанацкий Ю. О., председатель Киевского отделения СПУ, сказал в частной беседе: «Некрасов - отщепенец, и ему нет места среди членов Союза писателей»... Олесь Гончар по этому поводу заявил нашему источнику: «Я уверен, что Некрасов, столкнувшись за границей с миром несправедливости, антигуманизма, оскорблениями человеческого достоинства на каждом шагу, не замедлит вернуться в СССР».

И вот в посольстве Швейцарии в Москве получена въездная виза, куплены билеты на самолет. До расставания с родиной остались считанные дни.

Из информационного сообщения под грифом «Совершенно секретно» на имя Владимира Щербицкого 13 сентября 1974 года:

«В Москве 8 сентября сего года... под предлогом проводов Некрасова собралось около 30 человек его единомышленников и близких связей, в том числе известные органам КГБ своими идейно вредными проявлениями писатели Войнович, Корнилов, супруги Лунгины, Копелев, Евтушенко, а также связи Сахарова - Альбрехт и Твердохлебов...

Вернувшись в Киев, Некрасов в беседах с единомышленниками высказывал обеспокоенность дальнейшей судьбой своего пасынка Кондырева... считая, что последний «оставлен в СССР заложником» и будет всячески преследоваться органами власти в случае каких-либо враждебных действий со стороны Некрасова за границей. При этом он заявил своим родственным связям: «Если это будет, так мы еще дадим бой андроповцам»...

12 сентября к Некрасову из Москвы прибыли жены писателей Е. Евтушенко и С. Лунгина, которые вместе с жителями города Киева Вединым, Лапиным, Снегиревым, Ткаченко и др. (всего 15 человек) провожали его и жену в аэропорту Борисполь... По оперативным данным, в городе Цюрихе Некрасова и его жену должны встретить ранее выехавшие из СССР так называемые демократы Синявский, Галич и Литвинов».

Жизнь Виктора Платоновича Некрасова словно закольцевалась. Свои последние 13 лет он прожил в Париже, где провел четыре года детства. Ему удалось перетащить к себе и приемного сына. Виктор Кондырев стал профессором, благодаря ему на родине увидели свет несколько произведений из литературного архива Некрасова.

В одной из последних книг Виктор Платонович написал горькие и жесткие слова о том, что разлюбил Киев, потому что Киев разлюбил его. Но среди фотографий, украшавших стены его парижской квартиры, висела панорама киевских далей, снятых с тылов Большой Житомирской улицы, откуда видно так далеко и где дышится так свободно.

P.S. В киевском издательстве «Радуга» готовится к печати документальная повесть Любови Хазан о Викторе Некрасове. А в следующем номере «Бульвара Гордона» читайте нигде ранее не публиковавшийся рассказ Виктора Платоновича «Все ясно!».

Если вы нашли ошибку в тексте, выделите ее мышью и нажмите Ctrl+Enter