Архитектор и политик Лариса СКОРИК: «Таких, как я, надо было давно отстрелять... Хотя мне руки-ноги ломали, с лестницы сбрасывали»

Она удивила сразу. «О чем будем беседовать?» — спросила, когда я позвонил ей. «О женской доле...» — начал я. И услышал: «Женской доли не бывает. Доля бывает либо людской, либо собачьей». Так классно отрезать могла только Лариса Скорик, которая в 90-е годы, будучи народным депутатом, высказывалась о ком-либо или о чем-либо с полной откровенностью, и это транслировалось на всю Украину. Она тогда входила в блок «Народной Рады», но потом из него вышла в знак несогласия с его действиями. Исторический момент: 24 августа 1991 года она влетела на парламентскую трибуну, где выступал Леонид Кравчук, требуя прекратить говорильню и перейти, наконец, к главному — провозглашению Акта о независимости Украины. Впрочем, Леонида Макаровича как политика она очень уважает. Сегодня Лариса Скорик как бы вне сферы политики, хотя все, что здесь происходит, не остается без ее внимания. Она профессор кафедры архитектуры Киевского государственного художественного института. Руководит творческой мастерской. Одна из создателей «Клуба эстетического неповиновения».

«САМЫЕ БОЛЬШИЕ ВРАГИ УКРАИНСКОЙ КУЛЬТУРЫ — САМИ УКРАИНЦЫ»

— Лариса (она попросила обращаться к ней по имени. — М. Н.), вы, как говорится, многое себе позволяете. Это у вас характер такой?

— Я совершенно нелицеприятная! И могу сказать человеку, какое бы высокое место он ни занимал, все, что о нем думаю, все, что слышу внутри себя, в чем убеждена. Я, как чукча, что вижу, то и пою. Когда начинался этот «оранжевый» бум, я была из тех, кого «гамузом» причисляли к патриотам. А я этого страшно не люблю. Считаю: когда человек бьет себя в грудь, кладет руку на сердце и называет себя патриотом, это граничит с идиотизмом.

— Вы о ком?

— Их так много! Я тогда сказала «оранжевым»: нет! И противопоставила себя своим землякам (я ведь из Львова), всей Галичине, которая опять же «гамузом» была «оранжевая». За исключением тех, кто боялся слово сказать против и вынужден был ходить, как в революционные октябрьские времена, не с красным, а с оранжевым бантом или шарфом. А я себе позволила... Вы не представляете, какие чудовищные SMS-ки я получала!

— Что было в них?

— Это нецензурно, я таких выражений не повторяю. Не могу.

— Хотя бы через многоточия...

— Сплошные многоточия! Звонили: «Я патрiот. Як ви можете?» — а дальше шла гирлянда из самых отборных матерных слов. Некоторые говорили спокойно: «Ларисо, як вам не соромно? Ми на вас молились, а ви нас зрадили». Но мне было фиолетово, что они обо мне в то время думали.

В политике для меня секретов нет. Я была слишком хорошо проинформирована. Прекрасно понимала, что в траве пищит и чем все это кончится. Кто вел тогда толпу на Майдан (а толпа для меня — это уничтожение всякого разума)? Кто устраивал эти игры с народом, превращая его в плебс? Бывшие комсомольцы-добровольцы, наши теперешние оппозиционеры. Я о них знаю всю подноготную: откуда взялись, кто такие, что за ними числится. Циники немыслимые!

Были комсомольцы, которые хоть во что-то верили, соблюдали хоть какие-то правила. А этим исключительно нужны были деньги. И они их урвали — у КПСС, из комсомольской казны. Это был стартовый капитал, на котором они делали потом свои видики, порнуху. Дальше пошли другие удовольствия. Называть имена? Да их полно! Днепропетровская группа. И не только...

И когда этот несчастный народ думает, какие к нему ангелы-хранители спустились с небес в белых одеждах и с красным сердцем, я говорю: «То, что имеем, мы получили по заслугам. Бог дал людям разум. Если человек не умеет им пользоваться, а живет одними эмоциями: «Верю — не верю», «Люблю — не люблю» — и деградирует, его можно пропиарить как угодно. Им легко манипулировать и заставить с утра верить одному, а вечером — другому.

— В чем вы видите главную проблему нынешних оппозиционеров?

Юная Лариса была «сублимирована в архитектуру» Фото из архива Валерии Врублевской

— В их неистовом непрофессионализме, даже антипрофессионализме. Я это и тогда говорила. Мы только-только вышли из пещерного тоталитаризма. Независимость упала нам в руки, как звездочка с неба. Без крови, без слез, без всяких безумств.

И вот они додумались на 13-м году независимости делать революцию. Такое выдержать можно? И к чему пришли? К пещерной оппозиции. То, что они отключили электричество в парламенте, заставляя всех сидеть чуть ли не при свечах, говорит о том, что у них пещерное мышление, пещерные методы. Как говорил Ленин: «Если закон мешает революции, его надо устранить». Вот так и они себя ведут. Беспомощны, словно кастраты, дерибанят одно и то же. «Схаменiться!».

— Значит, вы были за Януковича?

— Конечно, да! А что, был какой-то лучший выбор?.. Я к нему присматривалась, когда он еще при Кучме был премьером. Тогда он, я думаю, не понимал этой чудовищной политики. Все его подставляли, предавали, и Президент тоже. Но Янукович — профессионал, человек дела. А для Украины сейчас это главное.

— После победы «оранжевой революции» вы не боялись ехать в родной Львов?

— Ровно через два месяца прибываю на вокзал. Там все меня знают: Львов не такой уж большой город. А таксисты тем более. Все ко мне: «Панi Ларисо! До мене, до мене!». Я говорю: «З вами не поїду, бо ви усi тут помаранчевi». Бежит какой-то парень, кричит: «Панi Ларисо! Я не помаранчевий. Я голосував за Януковича!». Это было показательно. Вот цена убежденности. То есть с народом можно делать все, что хотите.

— Зачем вы пошли в политику?

— Я ее не люблю. Иван Франко, один из моих величайших авторитетов, сказал: «Все, що я роблю для свого народу, я роблю не з почуття любовi, а з почуття собачого обов’язку». Так и я, понимаете? Я с удовольствием вышла из Верховной Рады.

Кстати, на сомнительной «Свободе слова» Савика Шустера, когда речь зашла об украинской культуре, я сказала: «Хотите знать мое мнение? Самые большие враги украинской культуры — сами украинцы». Оксана Забужко стала выспрашивать меня, почему я не люблю свой народ. Не знаю, что она, барышня, в этом понимает. Я ответила ей: «На такие дикие вопросы я не отвечаю». Почему она так спросила? Наверное, потому, что я не тусовалась на Майдане. Почему я должна любить всех «гамузом» — убийц, подлецов, обманщиков, мошенников? Это же глупо.

«ВИДИМО, МОЙ АНГЕЛ-ХРАНИТЕЛЬ ХОРОШО РАБОТАЕТ»

— Вы нашли объяснение тому, почему с Украиной все это случается из столетия в столетие?

— Первопричины мне неясны. Все, видимо, началось еще при раздроблении Киевской Руси на отдельные княжества: вечные славянские междуусобицы, мерзопакостное предательство собственных интересов. В гениальном фильме Тарковского «Андрей Рублев» князь Малый, ублюдок, приглашает татар, чтобы они убили его брата.

Приглашенные враги должны не только уничтожить брата, но и сжечь Владимир, его вотчину. Татары подъезжают к городу. Уже утро. Видны чудесные купола, соборы. И хан произносит: «Да, видно, сильно ты не любишь своего брата, если тебе такую красоту не жаль». Теперь мне очень хорошо понятно, почему мы почти восемь столетий не имели государства. И никого не надо обвинять — ни русских, ни немцев, ни евреев, никого! Причины всегда надо искать в себе.

— Вам и сейчас говорят: «Ларисо, як вам не соромно?».

— Мне «соромно»? Никто не говорит! Наоборот, те самые патриоты, которые шельмовали меня по телефону, в интернете, где угодно, зазывают теперь в свои партии. Я повторяю: «Информация — самое дорогое в моей жизни. И я слишком хорошо проинформирована». Таких, как я, надо было давно отстрелять. Но, видно, мой ангел-хранитель хорошо работает. Хотя было все: мне руки-ноги ломали, сбрасывали с лестницы...

— Как это случилось?

— Апрель, первая теплая суббота 94-го. Начинались президентские выборы. Я была, конечно, на стороне Кравчука, занимала позицию, которую не разделяли будущие «оранжевые». Собиралась ехать в Днепропетровск. Спускаюсь по лестнице в подземный переход — и вдруг получаю страшный удар в спину. Летела вниз не помню как. Сломала обе руки. Слава Богу, не повредила голову — более или менее успела сгруппироваться.

Национал-патриоты, так называемые нацдеки (я называю их еще национал-сексоты) снимали Леонида Кравчука. Я хорошо знала их «светлое прошлое» и разошлась с «Народной Радой» через полтора года. Сказала: «Все! Столько стукачей в одном месте — это уж слишком!». Судила их по делам, а не по их патриотическим басням. Больше всего меня бесило, что кагэбня, стукачи, выдавали себя за радетелей судьбы отечества и языка. Господа, да это же завербованная агентура! Черт возьми!

— Вас явно не хватает сейчас в политике, и это не только мое мнение. Вы не задумывались о возврате?

— Когда мне предлагали войти в список Януковича, я сказала ему: «Виктор Федорович, я вас поддерживала и буду поддерживать. Потому что вижу ваши возможности. Но мне жаль времени. Я понимаю, что происходит, и буду делать все, что могу. Но независимо, ни с кем не связанная никакими обязательствами».

«МОИ РОДИТЕЛИ ИМЕЛИ ПРЕКРАСНЫЙ ДОМ. В НЕМ БЫЛО 23 ДВЕРИ...»

— Чем вы сейчас живете, дышите?

— Всем, всем! Но есть у меня свой пунктик — «кохана» архитектура. Это моя страсть. Но я знаю многих архитекторов, для которых их профессия не пунктик.

— Как начинали? Что на вас влияло?

Лариса из тех женщин, которые коня на скаку остановят, в горящую избу войдут... На фото — Скорик прыгает с парашютом Фото из архива Валерии Врублевской

— У нас в семье был культ великой и единой Украины, без разделения на «схiднякiв» и «захiдникiв». Большие семьи мамы и отца были практически уничтожены в боях за Украинскую Народную Республику. Все они погибли за эту идею. И у меня это в генах. В доме висели портреты Тараса Шевченко, Ивана Франко, Леси Украинки.

Был и портрет австрийца Вильгельма Габсбурга, который своему венценосному дяде говорил, что украинцы заслуживают того, чтобы иметь свое государство. Кстати, по линии матери до пятого колена во мне есть немецко-австрийская кровь. Хотя немцы не производят на меня впечатления. А вот австрийцы — да! Мне с ними легко: они не такие прагматики.

Мне было четыре года, когда я на полях старой книжки (бумаги тогда не было) нарисовала дом. И самое интересное, что он был изображен в перспективе, а не фасадно, как дети обычно рисуют. Маму это потрясло. В семь лет я решила, что стану архитектором.

Жить во Львове и не любить архитектуру — это странно. В нашем районе в основном были особняки, в том числе построенные в стиле раннего конструктивизма. Я ребенком влюбилась в этот стиль. Мои родители были преподавателями в гимназии, имели прекрасный дом. В нем было 23 двери: мы, дети, посчитали.

На нашей улице еще в 1957 году стояли газовые фонари. Очень красивые, изысканной формы. И ходил человек, который их вечером зажигал, а утром тушил. Улица была фактически каштановой аллеей, где чередовались розовые и белые каштаны. Мы всей семьей гуляли по ней в воскресные дни. У моих родителей было великолепное ощущение пропорции зданий. Они все время восклицали: «Посмотри, как красиво сделано!». Теперь те каштаны постарели, высажены новые. Газовые фонари уничтожили.

В 14 лет я поступила на архитектурный факультет Львовского политехнического института. Я была без паспорта, меня приняли с трудом. Окончила институт с красным дипломом. И меня распределили в поселок Рудный Карагандинской области.

Мой профессор Ян Багенский заступился за меня: «Но она же лучшая студентка! Имеет право выбора». Ему ответили: «Хорошо училась — хорошо будет работать. Там такие нужны».

Я собрала денежку и слетала туда. Это были выселки, самый натуральный лагерь! Там даже землемеру нечего было делать, не то что архитектору. Заявляю: «Я туда не поеду!». Меня отстранили от диплома. Две недели сидела дома. И все-таки вопрос решился. Пришли ко мне и сказали: «Ты едешь в Донецк». Я обрадовалась: «Ну это же Европа! Париж! Конечно, еду!». И прекрасно чувствовала себя в Донецке. Нашла там интеллигентных людей, мы дружим до сих пор.

— Почему вас хотели отправить в тот поселок? За что такая немилость?

— Я имела массу проблем с КГБ, потому что тусовалась с неблагонадежными людьми, была среди них самой младшей. Можно сказать, еще соплячка. Нашей гранд-дамой была Олена Антонив, будущая вторая жена Вячеслава Чорновила (мать Тараса) — они тогда еще не познакомились. Мы особо ничем не занимались, но говорили, рассуждали на недозволенные темы.

— В вашей группе был стукач?

— У! И не один, а целых трое. Один из них на пятом курсе признался, что был приставлен ко мне. Его завербовали в очень тяжелой жизненной ситуации. Хороший парень. Сеней звали. Пытался сбежать в Среднюю Азию от КГБ, но ему это не удалось.

«МАЙДАН НЕЗАЛЕЖНОСТИ — ЭТО ГЛОБАЛЬНЫЙ КИЧ, АПОФЕОЗ БЕЗВКУСИЦЫ»

— После вашего переезда в Киев вы стали борцом за гармонию в архитектуре...

— Да, я терпеть не могу все эти дурацкие финтифлюшки, которые понастроили в Киеве. Вроде Майдана Незалежности. Считаю, что это чудовищно. Какой-то бред, апофеоз безвкусицы. Странная фольклорная барышня стоит на шаре. Какие-то фаллические символы разношерстных империй упадка. При чем тут римская колонна? Мы писали сначала премьеру Виктору Ющенко, а затем Президенту Леониду Кучме, что эту гадость ставить нельзя.

Я тогда выпустила статью «Глобальный кич ХХ столетия». Именно создателям Майдана мы присудили нашу первую антинаграду «За самый уродливый проект в области градостроительства, архитектуры и монументального искусства».

Приз мы сделали в виде фаллической колонны, на которой покоится шар, а на нем — крылатый творец. Колонну, как атланты, подпирают восемь авторов. Античность! Классика! Все должно быть обнажено. К тому же их совершенно не мучает совесть. Модель сделал скульптор Василий Бык. Когда он принес ее мне, я долго смеялась. И даже ночью просыпалась, так мне было приятно и смешно. Хорошо получилось.

— А кто определяет, кому вручить антиприз?

— Мы проводим телефонный опрос не менее 700 человек. До сих пор — в основном по Киеву. В этом году подключаем Львов, где в последнее время тоже творятся архитектурные безобразия.

В Киеве выдвигаем два объекта. Страшный дом в переулке Рыльского, который воздвигнут рядом с Михайловским собором. Не могу это видеть! На антипремию, несомненно, тянет и недавно построенное здание на Большой Житомирской (2—4). Есть и на Подоле, на Почтовой площади, новый дом, уродующий ландшафт города. Пойдите и посмотрите.

— Я, наверное, как и многие, даже не обращаю на них внимания...

— А я, к сожалению, смотрю. Настоящий архитектор должен ходить с высоко поднятой головой.

— Отсюда ваше негативное отношение к небоскребам, закрывающим небо?

— Если они уместны, если они там, где надо, почему нет? Высотные дома не должны нарушать историческое ядро города. Их можно возводить за его пределами. В Афинах, например, центр не тронули. И в других европейских городах тоже. Британцы в «подмандатном» Иерусалиме установили: в центре должны быть здания не выше 28 метров.

Моя мастерская в 2002 году сделала макет, на котором мы показали, где возле центральной части можно строить высотные здания, а где нельзя. Он находится в Обществе охраны памятников. Все отцы города его смотрели, восторгались. Мы сказали: «Дарим макет вам. Берите и пользуйтесь!». Но они не решились его взять и начали волевым порядком тыкать высотные здания, где только мыслимо и немыслимо.

Против безумного дома на Грушевского, 9а мы боролись шесть лет. А они незаконно надстроили еще семь этажей. Дом сам по себе уродлив, не говоря уже о том, как он вписывается в окружающий архитектурный ансамбль.

— А что вы думаете о грандиозной стройке напротив «Олимпийского стадиона»?

— Это называется то, что «впереди паровоза». Самое главное для болельщиков — чтобы они без особых затруднений приходили на стадион и потом уходили. Теперь это будет сложно. А в первоначальном варианте проекта попасть на стадион людям было вообще «неможливо»! Я, когда увидела этот проект, сказала: «Если его примут, больше на градсовете не появлюсь». И его в основе не приняли. Но приняли многое другое, с чем я тоже не соглашалась. Однако того метража, на который заказчики рассчитывали, не будет. Площадь первого этажа придется открыть для пропуска массы болельщиков.

— Вы верите в то, что придет время, когда все эти уродливые построения, включая Майдан, будут переделаны?

— Надежда, как говорил Ленин о Крупской, умирает последней (смеется). Шутка! Чудес ждать не надо. Это будет происходить долго и мучительно. Но я верю в то, что есть Божий дух, который витает над нами, и что рано или поздно разум восторжествует. Зачем-то он же дан человеку!

— Вы не находите, что Киев далеко не духовный город?

— Он страшно мещанский. Таким он стал в конце ХIХ — начале ХХ столетия. В 30-е годы здесь были замечательные архитекторы — Алешин, Шехонин, Вербицкий, Дяченко... Интеллигентные, образованные люди, со своим внутренним аристократизмом. Сталинский Молох их уничтожил. Но почему сегодня, когда нет тоталитарной системы, строят в духе приказчиков, мещан и купцов? Откуда такая любовь к пошлости?

— Между политикой и архитектурой есть связь?

— Самая прямая. Черчилль сказал: «Архитекторам кажется, что это они строят города, а на самом деле города строят политики»...

— От политики и архитектуры плавно переходим к вашей женской сущности. У вас были какие-нибудь комплексы? Насчет внешности, например?

— Никогда! Абсолютно! И это меня саму удивляет. Я всегда понимала, что идеала нет. Когда была студенткой, мне говорили: «Ты — как фарфоровая статуэтка» (у меня с пропорциями все в порядке, я, как архитектор, могу себя оценить). Тогда я, конечно, была моложе и лучше качеством. У меня нет комплекса неполноценности, но нет и комплекса полноценности.

Парни, и стукачи тоже, за мной приударяли, старались попасть ко мне домой. Как сказали потом мои подруги: «В тебя все были влюблены». Но парни мне были безразличны.

— Соблазняли вас?

— Очень! Очень! И практически без результата. Естественно, возникали симпатии, но они быстро проходили. Я ведь была сублимирована в архитектуру (сублимация — перенаправление сексуальной энергии в другое русло, творчество, например. — М. Н.). Шучу, конечно (смеется). Дело в том, что мне очень трудно угодить. У меня очень большие претензии к мужчине. На какие-то мужские недостатки можно закрыть глаза, но рано или поздно все откроется.

«СТОЛЬКО ЕСТЬ УДОВОЛЬСТВИЙ В ЖИЗНИ, КРОМЕ ОРГАЗМА»

— Нарисуйте образ мужчины, который вам импонирует?

— В первую очередь он должен быть умным, эрудированным. Должен понимать искусство, разбираться в философии. Быть человеком слова: сказал — сделал, не сделал — объясни, по какой причине. Он должен быть воспитанным, с хорошими манерами. Аккуратным, но не до педантизма. Чрезмерность — это уже патология.

Не выношу истериков! Женщина тоже не должна быть истероидной. У моей бабушки была замечательная сентенция: «Вихована людина не має настрою». То есть ты не должен отягощать других своим настроением.

— Слишком уж идеально все это...

— Не идеально. Чтобы с кем-то нормально жить, нужно себя в чем-то ограничивать.

— В вас что, бес никогда не вселялся? Когда вы были не сама собой, чрезмерно выплескивали свои эмоции?

— Никогда! Оперная певица Соломия Крушельницкая говорила: «Я своє серце лiкую головою». Я счастлива, когда читаю или слышу слова, которые совпадают с моими. Человек без эмоций — не человек, но ему дан разум, чтобы их контролировать. В себе надо взращивать глубочайшее чувство ответственности за все.

Конечно, я срываюсь порой, когда «мои моджахеды» — внуки (их у меня трое) доведут. Например, прошу кого-то из них: «Сделай это», а он: «Не хочу!». — «Ты мне дай аргументацию». — «Не хочу, и все!». И когда он в сотый раз говорит: «Не хочу», я показываю ему, что становлюсь уже не такой спокойной, как обычно, что мне это не нравится.

— Чего в вас больше — женского или мужского?

— По-моему, я нормальная женщина. С нормальной ориентацией. И я при этом свои женские возможности не использовала.

Помню, когда пришла в Верховную Раду, Дмитро Павлычко начал ко мне подъезжать, как он умеет. Он же в этом смысле неутомим. Я ему: «Дмитре, ти що? Чим ти займаєшся? Думай про справи». И он стал меня вразумлять (цитирую, пусть подает на меня в суд): «Якщо хочеш бути в полiтицi й досягти чогось, ти не повинна про це забувати». Вы сами понимаете, что он имел в виду.

— А вы ему что?

— Я ему сказала: «Ти можеш робити, що хочеш, а я буду займатися полiтикою». Для меня это было, так сказать, ниже плинтуса. (Смеется). Я себе это даже представить не могла. И меня потрясало, когда я узнавала, что есть, к сожалению, такие барышни, которые, как поется в революционной песне, «грудью дорогу проложат себе». Не буду их называть. У меня есть правило: о женщинах — либо хорошо, либо ничего.

— Вас не мучили женские потребности?

— Они не такие уж и страшные. Помню, была у Димы Диброва телепрограмма «Антропология». Он пригласил на нее Дуню Смирнову, дочь актера Андрея Смирнова. Она написала блестящий сценарий к фильму «Дневник его жены», который рассказывает об интимных связях Ивана Бунина. Дибров ее спрашивает: «Дуня, вы ж такая красивая. Представляю, какое у вас было угарное настроение на этих съемках. Там секс, наверное, парил над всеми?».

Она говорит: «Дима, я не понимаю, почему все удовольствия переводят только в секс? Секс — это хорошо, конечно. Но вот я иду по морозной Москве, а в сумке у меня лежат две прекрасные книги. Я замерзла. И я знаю, что приду домой, налью себе маленькую стопочку водки для сугреву, закушу огурцом моего соления. А потом лягу на диван с этими книгами. И хочу вам сказать, что испытаю истинное физическое удовольствие».

Блестящий ответ! Я готова была расцеловать экран телевизора. Я ее очень хорошо понимаю. Потому что столько есть удовольствий в жизни не хуже оргазма! Мне самые малые удовольствия могут доставить очень большую радость. Я бываю уставшей, у меня тоже масса проблем. Иду и вдруг вижу: два абрикосовых дерева расцвели возле нашего института: одно — розовым цветом, другое — белым. И для меня это тоже счастье!

«У МЕНЯ ТАКОЕ КРАСИВОЕ СВИДЕТЕЛЬСТВО О РАЗВОДЕ — ХОТЬ В РАМОЧКУ И НА СТЕНУ»

— Кто же вас, в конце концов, очаровал?

— Я не могла долго очаровываться. С первым мужем прожили полтора года. У нас все было хорошо. И было это так давно, что я даже не помню, как он выглядел. Мы разошлись друзьями. Он уехал очень далеко.

— А второй муж чем вас привлек? Он отвечал вашим требованиям?

— Я особенно к нему не присматривалась. Для меня было важно — и тогда, и сейчас, — чтобы человек был моего круга. Да и момент был такой, когда «для бедной Тани все жребии были равны». Умерла моя мама, я это тяжело переживала. Моя сестра Любовь в оперном театре была арфисткой. Там один скрипач сказал, что они организовали вокально-инструментальный ансамбль, ищут девушку с хорошим низким голосом. Сестра говорит: «Есть такая девушка — это моя сестра!».

Руководителем ансамбля был Мирослав Скорик, композитор. Я спела первый украинский твист «Не топчiть конвалiй» на слова Дмитра Павлычко. Выступала даже на всесоюзном «Голубом огоньке» — в платье с оголенными плечами. Я так над собой смеялась! И таки допелась: мы с Мирославом стали мужем и женой. Прожили вместе 15 лет. Замечательно разошлись — красиво, спокойно, интеллигентно. Все должно быть в нужном количестве. Я ж не виновата, что не создана для семейного блаженства.

— Когда вы это начали осознавать?

— Боюсь, что сразу (смеется). Да и он тоже не виноват. У него много положительного. Он талантливый композитор, славный человек! У меня свои примочки. И я уже созрела до того ощущения, что свобода для меня, как для профессионала, творческой личности, важнее всего. А двум творческим людям жить под одной крышей очень сложно, почти невозможно. Я стала чувствовать себя отягощенной постоянным присутствием человека, в котором все-таки проявлялись черты, которые мне не очень нравились.

Я должна жить отдельно, понимаете? Я трудоголик, работаю и в праздники, которые тоже люблю. Я отшельник, чувство уединения для меня — самое дорогое. Мне мешает, когда кто-то все время рядом. Даже если он золотой и бриллиантовый (смеется). Это угнетает. К тому же, когда люди живут в малометражных квартирах, как у нас, это обязательно приводит к тому, что они надоедают друг другу.

Я нормально выполняла свои обязанности жены, матери, бабушки. Дочь подросла. Спокойно, без каких-либо нервных потрясений, я сказала себе: «Все!». И трагедии в этом не вижу.

— Где он сейчас живет?

— Во Львове. Процесс развода длился долго — лет восемь. То он уезжал куда-то надолго, то я была занята. Наконец — последние формальности. Барышня в загсе спрашивает меня: «Вам ламинировать свидетельство о разводе?». А у меня — блеск в глазах! «Да! — говорю. — Да! Пожалуйста!». (Смеется). И теперь у меня такое красивенькое свидетельство о разводе, что хоть в рамочку и вешай на стену.

— Лариса, вы — особенная женщина...

— Все — особенные. У моего любимого Осипа Мандельштама есть великолепные стихи: «Не сравнивай: живущий несравним...».

— Считаете себя счастливым человеком?

— Да, хотя нельзя так говорить вслух. Я постоянно пребываю в состоянии эстетической влюбленности в окружающий мир. Жизнь — потрясающий подарок от Господа! Все, что Он посылает, это — не за что-то, а — к чему-то. Кстати, я греко-католической веры, и у меня есть еще два имени — Марта и Роксана. Так что я триедина. Я безумно люблю учиться, это кайф — постоянно узнавать новое. И если бы у меня была такая возможность, я бы снова поступила в какой-нибудь институт.

— Что-то хотели бы изменить в своем прошлом?

— Я не нахожу в жизни ничего такого, что хотела бы из нее вычеркнуть. Единственное, может быть, мне вообще не надо было связывать себя браком. Жениться, конечно, можно, а вот замуж выходить — это надо сильно подумать. (Смеется)

Если вы нашли ошибку в тексте, выделите ее мышью и нажмите Ctrl+Enter