Вера АЛЕНТОВА: «Даже на Черном континенте ко мне подходили женщины с кольцом в носу и говорили, что судьба Кати Тихомировой из фильма «Москва слезам не верит» — их судьба»

Актрисы, словно саперы, ошибаются только один раз: плохие — получая профессию, хорошие — выбирая спутника жизни. Народная артистка России Вера Алентова сорвала свой джекпот еще студенткой Школы-студии МХАТа, когда на трамвае (на такси не было денег) отправилась в загс с однокурсником Володей Меньшовым. Ни подвенечного платья, ни фаты у нее не было, зато на 30 рублей (полторы, между прочим, стипендии!) молодожены закатили в общежитии свадьбу с шампанским и колбасой на газетке, на которую созвали весь курс. Гости кричали: «Горько!» и искренне недоумевали, с чего это вдруг голубоглазая красавица с русой косой предпочла московским мажорам бедного провинциала, так не похожего на героя-любовника. Чем ей, одной из самых перспективных студенток, актрисе во втором поколении, приглянулся парень, чья мать окончила только два класса церковно-приходской школы и которого четыре года не принимал ни один театральный вуз Москвы? Совсем как у классика: «Они сошлись: вода и камень, стихи и проза, лед и пламень»... Давно известно: лучшее средство от любви — брак, однако... Сколько артистических семей с тех пор распалось, а сдержанная северянка и общительный, неунывающий уроженец Баку по-прежнему вместе, несмотря на такие разные характеры, многочисленные соблазны богемной среды и даже на проблемы с алкоголем, с которыми Меньшов, по слухам, боролся с помощью кодирования и гипноза... 40 лет, прожитых звездной парой бок о бок, почти их не изменили, и по-прежнему Владимир Валентинович, снисходительно именующий супругу «Леди Нет», боится подпускать ее к телефону. Аргумент? Десятки интересных, значимых предложений жена бы отвергла, если бы, заслышав знакомые слова: «Нет, мы не сможем», он не перехватывал у нее трубку, а в свою очередь Вера Валентиновна признается, что иногда в их доме кипят итальянские страсти и соседи думают, будто они с мужем друг друга убивают... В чем Алентова и Меньшов оказались совершенно едины — так это в таланте и преданности искусству, благодаря чему стали одной из самых блистательных пар советского кинематографа. Они словно два разнозаряженных полюса, два оголенных провода, между которыми при соприкосновении возникает вольтова дуга, способная осветить все вокруг... Обоим их творческий союз принес мировую славу, а Вере Валентиновне, сыгравшей в большинстве фильмов своего оскароносного супруга главные роли, — по совместительству статус его Музы. Впрочем, это совершенно не мешало актрисе в тяжелые времена шить шторы и платья, вязать свитера, чинить обувь, прибивать полки и перетягивать мебель — есть женщины в русских театрах! Несмотря ни на что, Алентова умудряется оставаться молодой, хрупкой и элегантной и, хотя по причине возраста сама (!) отказалась играть в любимом спектакле «Варшавская мелодия», до сих пор похожа на подружку своей дочери — популярной телеведущей Юлии Меньшовой. Даже внуки: 10-летний Андрей и пятилетняя Тая — никогда не называют ее бабушкой, только по имени, а когда некоторые акулы пера накинулись на Веру Валентиновну за то, что она — в ее-то годы! — позволила себе в фильме «Зависть богов» обнажиться, актриса быстро поставила их на место. «Критика перешла в руки женщин, — сказала она, — причем неустроенных, мало зарабатывающих и обделенных жизнью. Все это читаю я в их рецензиях»... Сама Алентова любит цитировать отцов-основателей МХАТа, утверждавших: «Чтобы актер состоялся, нужны три компонента — талант, работоспособность и удача». Первым ее наградила природа, второй привила мать, а третий она решительно ухватила и сумела-таки удержать. Зрители часто спрашивают мою собеседницу, что было бы, если бы в культовой ленте «Москва слезам не верит» Катя Тихомирова вскочила не в ту электричку и разминулась с обладателем нечищенных ботинок и интеллигентного лица Алексея Баталова слесарем Гошей. «Была бы другая история, другое кино», — улыбается Вера Валентиновна, и кому знать об этом лучше, чем ей? Не так ведь и сложно представить, что в 1963-м она не села бы в тот трамвай, который отвез ее и Меньшова в загс...

«Меня огорчало, что у Людмилы язычок хорошо подвешен, а я тихоня и ничего не могу ей ответить»

— К июню 80-го года я как порядочный человек посмотрел фильм «Москва слезам не верит» 10 раз и вдруг узнал, что на гастроли в Киев едет Московский театр имени Пушкина... На «Разбойников» Шиллера, где у вас была главная роль Амалии фон Эдельрейх, я ходил, помню, трижды и после каждого спектакля выносил вам букет цветов (ну еще бы, живую Катю Тихомирову увидеть вблизи). Карла Моора играл, по-моему, отец Сергея Безрукова...

Верочка хорошо училась и после школы собиралась поступать в мединститут

— ...да, Виталик...

— ...но, конечно же, все, и я в том числе, шли на вас. Говорят тем не менее, что с первого взгляда сценарий сделавшей вас знаменитой и, в общем-то, судьбоносной для вас картины совершенно вам не понравился...

— Чистая правда.

— Но почему?

— Понимаете, изначально это была история односерийная...

Вскоре после того, как фильм получил «Оскар», мы поехали с ним в Испанию, и там, обнаружив, каким бешеным спросом он пользуется, прокатчики решили его подсократить, чтобы в отведенное время впихнуть еще один сеанс...

— Это же надо так любить деньги!

— Вот-вот... Картину довольно сильно урезали, вследствие чего разразился большой скандал — я даже не подозревала в себе столь бурного темперамента. Надо сказать, что и они тоже этого не ожидали. «Не похоже, — заметили, — что вы откуда-то с севера (я родилась в Архангельской области), можно подумать, что итальянка или испанка». Поверите ли, я была жутко возмущена, потому что на показе присутствовала королевская семья и, самое главное, кинорежиссер Карлос Саура, который в том же году тоже на «Оскар» номинировался, но приз дали не ему, а Меньшову. Мне просто было перед Саурой стыдно: что он подумал, посмотрев то, что показали?

Кошмар: настригли каких-то отрывков, и фильм, который идет два часа двадцать минут, до полутора часов обкорнали. Можете только представить, что получилось! Сюжет в голом виде, а прелесть, как известно, прячется в мелочах — в них все самое интересное, вкусное, даже иногда гениальное... В картине, согласитесь, множество изумительных деталей, которые и сделали ее такой любимой... Практически каждый узнавал в ней себя, видел какие-то ситуации, в которые он попадал, слышал шутки, близкие ему и понятные, но в первом варианте сценария всего этого не было.

Обидеть Валентина Черныха, автора, я не хочу, потому что на самом деле (не зря говорят: «Вначале было слово»!) первый толчок дал все же сценарий. Меньшов от него стартовал и принялся его доделывать, потому что Черных сказал: дерзай, дескать, сам, а я лучше за это время что-нибудь новое напишу... Вот Володя и дерзал.

— Многое, получается, возникало непосредственно на площадке, экспромтом?

— Что вы, конечно же, нет! Меньшов многое досочинил, придумывал реплики той же Людмиле, которая была у нас, как вы помните, особенно остроумна. Меня, признаюсь, страшно огорчало, что у нее язычок хорошо подвешен, а я тихоня и ничего не могу ей ответить. Только заканчивает свои монологи Людмила, появляется Гоша — тоже замечательный, остроумный, а я все киваю...

— ...зато как киваете!

— Меня тем не менее Меньшов убеждал, что дело совсем тут в другом — в судьбе: это, мол, завораживает и привлекает. Он оказался прав, но пока я снималась, грызли сомнения... Тем более что сценарий поначалу не приглянулся, и в первую очередь потому (да простят меня Господь Бог и Черных!), что был плоским. Примерно вот то же показали испанцы, и тогда я воочию увидела, что могло выйти (если не хуже!), сними мы только то, что написал автор.

После неприятного разговора со своим бывшим возлюбленным — сотрудником телевидения Рудольфом Петровичем Рачковым (Юрий Васильев) — беременная Катя решила все-таки родить ребенка. Впоследствии Рудольф Петрович стал Родионом, Катя — директором завода Екатериной Александровной, а их внебрачная дочь Сашка — просто красавицей...

Да, безусловно, сам по себе сюжет интересный, но не более того. Три девочки-провинциалки приехали в Москву и захотели завоевать город: кто-то из них вышел замуж, родил, а у кого-то личная жизнь не сложилась, — вот, собственно, и вся история. В основном была выписана линия любви Кати с Гошей: как встретились и прочее, а вся предыстория наша, чудесные старики, которые радостно встречают на даче Раю Рязанову и ахают на Муравьеву, отсутствовала. Прелесть-то в этом...

— ...конечно...

— ...особая прелесть, я бы даже сказала, национальная... Хотя нет, она, наверное, общенациональная...

Когда «Москва» получила «Оскар», Меньшов был невыездной, тем не менее наверху одумались и стали выпускать хотя бы меня. Я смотрела наш фильм вместе с людьми разных национальностей, и везде реакция была практически одинаковой: что в Москве, что в любой точке мира. Даже на Черном континенте ко мне подходили женщины с кольцом в носу и говорили, что это абсолютно их судьба. Трогательно, правда?

— Поначалу, я слышал, вам очень понравилась роль Людмилы...

— Не то чтобы понравилась... Должна вам признаться, что играть положительного героя намного сложнее — надо искать какой-то особый ключ, чтобы расположить зрителей и чтобы они при этом не думали: такой хороший, что аж противно. Мало того, надо найти какие-то человеческие краски, неизбитые черты характера. Людмила, конечно, ярче...

— ...колоритнее...

— ...юморнее. Вообще, как любая отрицательная, эта роль гораздо эффектнее по материалу — куда до нее Катерине, которая постоянно отмалчивалась!

«Все против нас было, кроме длинных очередей, которые выстраивались в кинотеатры»

— Трений с Ириной Муравьевой у вас в ходе съемок не возникало?

— Нет, что вы — на площадке у нас была чудная атмосфера, мы очень друг друга любили, и потом, ну как вам сказать... Такого, чтобы она мне перебежала дорогу, не было: я в этом смысле доверяю Меньшову, а он считал, что моя роль эта... Видел во мне что-то такое, чего даже я в себе тогда не замечала...

Екатерина Тихомирова — прообраз современных женщин, у которых сложилось все, кроме личной жизни

— Видите, разглядел...

— Разглядел и понял, что это будет интересно людям.

...Муравьева — великолепная актриса, и сыграла она изумительно, поэтому... Нет, никаких трений у нас не было, ничего абсолютно, кроме нежности, которая сохраняется по сей день — когда где-то встречаемся, рады друг другу безмерно. Увы, случается это крайне редко, и хотя наши театры рядом, Москва — большой город, жизнь разводит... По работе мы больше не пересекались, хотя такая возможность была. У нас с Володей есть новый спектакль, куда мы хотели пригласить Ирочку, но она, к сожалению, не смогла выкроить время. Жаль, ведь эта форма сейчас популярна — может, за ней будущее...

— Имеете в виду антрепризу?

— Этот спектакль играют приглашенные актеры — ну, скажем, когда в своей труппе режиссер исполнителя на ту или иную роль не видит. Примерно так же это происходит в кино или на Западе, где актеры собираются на определенный спектакль, отыгрывают его, а потом разъезжаются. Собственно говоря, все западные труппы устроены таким образом — вот и у нас понятие «театр — дом» потихоньку (может, и к сожалению!) отмирает.

— Только в 80-м году фильм «Москва слезам не верит» посмотрели в Советском Союзе 90 миллионов человек — страшная цифра! Как на вас, исполнительнице главной роли, все это отразилось — невероятным успехом вы были, небось, ошеломлены?

— Шока не было, потому что у нас это как-то не очень приветствовалось. Ну, Государственную премию дали... «Оскар» в то время не был так популярен...

— ...как Госпремия СССР...

— Я бы сказала: не был раскручен так, как сейчас, и потом, мы столько получали от критики по шеям...

Роль слесаря Гоши сделала Алексея Баталова кумиром советских женщин

— Вы тоже?

— Ну, если режиссер картины — твой муж, когда достается ему, перепадает, разумеется, и тебе. О фильме столько гадостей в свое время наговорили, что мы уже сами стали в нем сомневаться, ощущение было какое-то зыбкое... Не было, знаете, чувства победы, праздника, эйфории, потому что постоянно терзались: а может, действительно, что-то не так? Все, Дима, против нас было, кроме диких очередей, которые выстраивались в кинотеатры...

— Публика — думали, очевидно, критики — дура, что с нее взять...

— Ну да! У нас до сих пор способность режиссера сделать спектакль или фильм кассовым, зрительским, не уважают, а между тем это умение очень редкое и чрезвычайно высоко на Западе ценится. Там, даже если картина — мура полная, но собрала много денег и зрителей, режиссера до небес поднимают, а у нас это не принято, у нас традиционно считают, что искусство — нечто сложное. Многим и в голову не приходит, что простое сделать ничуть не легче...

После того как за количество пришедших в кинотеатры людей стали платить вторые постановочные (их получили мы и «Экипаж»), масса режиссеров бросилась снимать зрительские, как они думали, ленты...

— ...но ничегошеньки не получилось...

— К величайшему сожалению. Надеюсь, хоть после этого они поняли: критиковать куда легче, чем сделать что-нибудь самому... Зачастую их кривые ухмылки — лишь маска, и до сих пор, если что-то у человека не получается, он выворачивается: мол, так я и хотел, потому что настоящее искусство в том, чтобы быть непонятым. Есть, правда, способ отличить настоящее от подделок, которых великое множество. Настоящих всегда мало — и не только режиссеров, художников, но и сантехников, инженеров...

«К величайшему сожалению, я себя назвать молодой не могу»

— В 81-м году вы были признаны в СССР лучшей актрисой года, и при этом, я слышал, вас не узнавали на улицах. Неужели такое возможно?

— Вполне. У меня в этом смысле совершенно замечательное лицо, потому что оно меняется, и я могу быть абсолютно неузнаваемой (хотя теперь уже, естественно, нет). Такое количество зрителей, и столько раз видели меня на экранах... Был же период, когда «Москва слезам не верит» показывали по телевидению каждую неделю — тогда у нас только появились частные каналы, и уследить за этим калейдоскопом было практически невозможно. Я считала, что это просто непристойно, потому что портит отношение к фильму: когда постоянно крутят одно и то же, оно в конце концов приедается, надоедает.

Сейчас мне, конечно, спрятаться сложно, а в то время не составляло труда. Помню, еще до «Оскара» приехала я в Брюссель получить приз «Сан-Мишель». Мне его присудили за лучшую женскую роль, несмотря на то что там находится штаб-квартира НАТО и в день показа картины сорвали советский флаг.

— Все как положено!

В картине Юлия Райзмана «Время желаний» Алентова сыграла в паре с блистательным Анатолием Папановым пробивную, хваткую и прагматичную героиню. 1984 год

— Прибыть на официальную церемонию награждения вовремя я не могла — была на гастролях, поэтому меня послали отдельно. В Бельгию улетела одна, без сопровождения, и это вызвало много вопросов: «Как? А кто-нибудь из КГБ?». — «Может, и был кто, — отвечала, — но я не видела». Специально для меня, актрисы из СССР, открыли ратушу, и мэр бельгийской столицы вручил мне очаровательный приз... Все было очень красиво, но дело в другом.

Поскольку я летела без ребят в штатском, одна, и абсолютно никаким языком, кроме очень плохого французского, не владела, меня должны были встретить, однако... Встречающий просто меня не узнал: я уже готовила новую роль, поэтому перекрасилась в другой цвет и постриглась, а на Западе это не принято.

— Образ надо эксплуатировать!

— Есть, скажем так, имидж, в котором ты о себе заявил, и тебя должны узнавать! У нас между тем школа другая, нас учили иначе: нужно уметь менять лица и характеры, чтобы ты был неузнаваем, — это важно. У меня, например, была девятисерийная телевизионная картина «Такая короткая долгая жизнь», где я снималась в роли простой деревенской женщины: репейным маслом мазала волосы...

— ...кошмар!..

— ...зачесывала их на кривой пробор, оттопыривала себе ушки, а параллельно шел фильм-спектакль «Невольницы», в котором играла совершенно очаровательную, избалованную и очень красивую женщину. Как-то композитор Левитин, написавший для этого сериала музыку, стоя со мной — в этом-то виде с оттопыренными ушками! — на площадке, восторженно произнес: «Видел вчера в «Невольницах» потрясающую красавицу». — «Это я», — у меня вырвалось. Он не поверил...

Это вот умение перевоплощаться я очень ценю, и, кстати, среди западных актеров оно немногим дано. Скажем, де Ниро это умеет. Чтобы сыграть в фильме «Бешеный бык», он поправился на 20 килограммов: вначале его показывают старым (он абсолютно неузнаваем), а потом — молодым.

Допускаю, конечно, что у них могут так многие, но судя по фильмам рискуют на это пойти единицы, а у нас — кто угодно, потому что нас изначально учат, что актер — лицедей. Естественно, лица нужны разные, окрашенные вдобавок характерами и внутренним светом. Если же просто, как говорил в свое время Равенских: «Ну, вышел артист, ну, налепил себе нос, и я вижу, что это артист с налепленным носом», тогда это неинтересно.

— Многие режиссеры мечтают снять и снимают продолжения культовых фильмов и перепевы таких лент, как «Карнавальная ночь», «Ирония судьбы, или С легким паром», «Д’Артаньян и три мушкетера»... Увидим ли мы когда-нибудь «Москва слезам не верит-2» и, если да, сыграете ли в этой картине вы?

— Все тут от множества обстоятельств зависит, и сложатся они или нет — неизвестно: жизнь настолько разнообразна...

Буду ли я, если вдруг, сниматься? Сослагательного наклонения не люблю, но если фильм все же состоится, вряд ли я получу там главную роль, поскольку будущее принадлежит молодым. К величайшему сожалению, я себя назвать молодой не могу, но какое-то отношение к новой ленте мы, прежние исполнители, надеюсь, будем иметь...

— Иначе просто бессмысленно все начинать...

— Безусловно, какая-то причастность, видимо, будет, но сказать об этом что-то конкретное сейчас не могу, потому что не знаю, как все повернется. Есть человек, который в съемках продолжения заинтересован и считает, что это будет здорово. Получится ли, я не знаю, но что такой фильм посмотрят, уверена — хотя бы просто из любопытства, как «Иронию судьбы-2». Кто-то примет, кто-то, понятно, — нет, но разве не интересно: как это сделано, что они там придумали? Даже если кто-то подходит к этому цинично: «Ну и что они мне там покажут? Смогут ли первый фильм переплюнуть?», все равно отправится в кинотеатр, а для продюсеров, поскольку все стоит денег, это особенно важно. Надо лишь постараться сделать такую картину талантливо...

«Вот бы мне такую жену», — говорили мужчины»

— Однажды, раскрыв свой альбом, очень хороший киевский актер Николай Олялин показал мне фотографию из кинофильма «Дни летные», где с вами снимался. Молодые, красивые... Я между тем очень люблю картину «Время желаний», где у вас блестящий, на мой взгляд, тандем с Анатолием Папановым, и считаю эту вашу роль одной из лучших, если не лучшей. Работа над образом сильной женщины Светланы Васильевны вас увлекла?

— Да, потому что Анатолий Гребнев — шикарный сценарист, и замечателен он был тем, что улавливал тенденцию — то, что еще не было описано, но в жизни уже проявлялось. Светлана Васильевна — это такая советская бизнесвумен, но если бы фильм снимали сегодня, она никого бы не удивила...

Вера Алентова (Валендра) и Сергей Никоненко (директор школы), «Завтра была война», 1987 год

— ...и сыграли бы вы ее точно так же?

— Наверняка, но тогда этот тип только нарождался.

— Хваткая, быстрая!

— Эпитетов и помимо этого предостаточно... Как правило, хваткая — слово с отрицательным знаком...

— Ну почему — я употребил с положительным...

— Да уж, мою героиню восприняли так положительно, что когда картину показали первый раз на «Мосфильме», мужской рев раздался. «Вот бы мне такую жену», — говорили мужчины...

— ...чтобы за спину спрятаться...

— ...хотя образ все-таки отрицательный — она же тянула человека не на свое место. Да, делала это, желая ему добра, но прежде всего ради своего блага и высоты положения...

— Это последний фильм Райзмана?

— К сожалению. Юлий Яковлевич всегда снимал актера один раз и больше к нему уже не возвращался, тем не менее после «Времени желаний» он позвонил: «Верочка, я хочу сделать картину — вы бы на роль в ней не согласились?». — «Боже! — воскликнула. — Да я буду счастлива».

Признанный корифей, мэтр, но... не случилось, хотя это было задолго до его смерти. Начинать новую работу Райзман боялся, а фильм «Время желаний» получился, хотя и не имел такого зрительского успеха, как «Москва слезам не верит». Он тем не менее получил отклик у критики, у думающей интеллигенции, у людей, увидевших в нем ростки нового — того, что Гребнев, собственно, описал, Райзман сумел снять, а я, видимо, смогла сыграть...

— Папанов там тоже хорош был...

— Папанов — актер изумительный, но сыгранный им типаж был известен, а вот женщин таких не знали... Светлана Васильевна представляла собой абсолютно иной тип, и этим сценарий был в первую очередь интересен.

Потом Гребнев что-то еще для Райзмана написал, они что-то вместе придумывали, но запустить новый фильм, понимая, что лет ему много, Юлий Яковлевич не рискнул... В период работы над «Временем желаний» ему было, по-моему, 80, но он оставался абсолютно молодым человеком — умным, очаровательным и поразительно талантливым.

— Интересно работал с актерами на площадке?

— Очень!

— А в чем состояла эта старая школа?

— Сейчас объясню. Прежде чем репетировать, он проводил много проб — ему было важно, чтобы мы одинаково понимали образ. Это даже не репетицией называлось, а разговором. Он спрашивал: «Вот если так будет, как героиня поступит?». Я: «Пожалуй, она сделает то-то». — «Хм... А если вот так?». — «Ну, пойдет, очевидно, ва-банк». Райзман кивал: «Да, верно»... Таких бесед было много...

— Думаете, он сверял ваши ощущения со своими?

— Я видела, что Юлий Яковлевич абсолютно со мной согласен, и он этого не скрывал. Он очень хотел, чтобы мое понимание героини максимально совпадало с его.

Когда мы стали сниматься, он сидел на табуреточке рядом с камерой, смотрел на нас влюбленными глазами, улыбался и не издавал ни звука. Если бы на площадку пришел не знавший Райзмана посторонний, ему бы и в голову не пришло, кто это, — вот что значит подготовка! Не зря говорят, что 90 процентов успеха фильма и театрального спектакля — это правильное распределение ролей: если оно верное, точное, все начинает работать...

Это не значит, конечно, что быть нужно такой же дрянью, как моя героиня, просто когда подключается человеческая и актерская органика, все складывается как нельзя лучше. Мне эта роль была интересна еще потому, что я была заявлена как стопроцентная женщина-судьба и положительная героиня, но шлейф картины «Москва слезам не верит» был слишком велик, поэтому многие даже не поняли, что Светлана Васильевна — персонаж отрицательный, и считали, что она большой молодец.

— Так, мол, и надо себя вести!

— Да, но я говорю, разумеется, о простой публике...

— Еще один очень хороший, на мой взгляд, фильм с вашим участием — «Завтра была война»... Когда началась перестройка, во внушительном ряду конъюнктурных антисталинских картин он не затерялся, а ваша роль учительницы по кличке Валендра вообще, на мой взгляд, замечательная. Вы в данном случае старались показать свое отношение к тому режиму или лишь четко следовали сценарию?

— В любой образ я никогда не вкладываю ничего, кроме характера, да и как можно выразить отношение к режиму — не представляю!..

— Ну, например, сделать персонаж еще омерзительнее...

— Да? А куда же еще? Понимаете, я всегда адвокат своей роли: какой бы гадкой та, кого я играю, ни была, оправдываю ее на 110 процентов — на 150, если хотите. Кстати, это тоже школа: нас учили быть не судьями своих ролей, не прокурорами, а обязательно адвокатами.

— Чем же, простите, Валендру оправдать можно?

— Чем? Искренностью...

— ...убежденностью...

— Да, видите: безгрничной искренностью и убежденностью. Она поступает так, потому что считает: только так и возможно, и это не то, что Валендра придумала, — она просто истово верит... Для меня первостепенно, какой характер, из чего состоит, а отношение к режиму и все остальное — пускай о таких вещах уже зритель судит. Или следующие поколения — если увидят картину и захотят в чем-нибудь разобраться. Один ведь рассудит так, другой совершенно иначе, третий вообще по-своему... Наше актерское дело — играть, как дано ролью, и если режиссер еще может влиять на атмосферу, направленность ленты, то актер, я считаю, не должен этого делать — просто не должен!

«Мне кажется, фарс «Ширли-мырли» Меньшов снял преждевременно — 40-летние за ним не поспевали»

— Фильм-фарс Владимира Меньшова «Ширли-мырли» получился очень смешным, ну а вы в процессе работы много смеялись?

«В «Ширли-мырли» много замечательных людей и вещей... Вообще, у Меньшова — только подумайте! — нет картины, которую бы не любили зрители». Валерий Гаркалин и Вера Алентова, «Ширли-мырли», 1995 год

— Да (улыбается), хохотали порой от души. Видимо, очаровательный Валера Гаркалин рожден для гротеска — это ведь редкий актерский дар. Меньшов проводил на эту роль дикое количество проб, хотя обычно обходится минимумом...

— Знает заранее, кто сыграет?

— Не то чтобы знает, но приблизительно видит, а тут попробовал Валеру разок и пропустил, стал другие кандидатуры просматривать — все не мог актера найти... Фарс — жанр все-таки особый, и остаться в нем привлекательным трудно.

— Да и играть в этой манере непросто...

— Нет, если создан для фарса, легко... Почему великая Верико Анджапаридзе играла трагедию так, что весь зрительный зал просто умирал вместе с ней? Она была рождена для трагедий. Тяжело было ей раз за разом заново это переживать? Напротив, потому что, если неделю она не выходила на сцену, плохо себя чувствовала.

Актер, я считаю, должен уметь все, но для определенного жанра ему нужно родиться, и вот как раз Валера Гаркалин рожден для гротеска, фарса. Сейчас по российскому телевидению показывают фильм, где он играет какого-то инопланетянина, — я мельком видела. Это какое-то очередное мыло на 100 или 200, а может, и все 300 серий...

— ...но он хорош!..

— Очарователен абсолютно, и хотя играет какого-то очень странного человека, он там абсолютно на месте, потому что в своем жанре органичен, привлекателен и смешон.

— С другой стороны, Табаков в «Ширли-мырли» был неожиданным, правда?

— А там было много неожиданных людей и вещей. Замечательный Валерий Семенович Фрид (царствие ему небесное!) сказал Володе: «Слушай, а где ты актрису нашел, так на Верку похожую?». Представляете, он в цыганке меня не узнал, хотя мы дружили с младых ногтей и с ним, и с его соавтором-сценаристом Юлием Теодорычем Дунским, который уже не успел нашу работу увидеть.

Кстати, с этой картиной интересная история произошла — мне кажется, Меньшов ее снял преждевременно — лет на пять раньше, чем нужно бы, потому что молодые этот фильм поняли и полюбили, а 40-летние догоняли с трудом. Он на каком-то другом уровне сделан и в таком ритме, что они за ним не поспевали. Сейчас-то мы уже все насмотрелись клипов, и, если впервые «Ширли-мырли» увидим, не растеряемся, а тогда... Даже Нонна Мордюкова, которая там снималась, картину не поняла... Прошло лет пять или шесть, она вдруг позвонила: «Слушай, я тут посмотрела...». Тоже, поди, клипов нагляделась и научилась разбираться. Вообще, быстро реагировать, слышать, соображать...

— ...может не каждый...

— ...людям пожилым не дано. Конечно, 40 — не возраст, но если сноровки нет, это сказывается. Здорово, что спустя несколько лет, когда клипы пошли в большом количестве, она появилась, и у нашего фильма, и до того любимого многими, поклонников заметно прибавилось.

Вообще, у Меньшова — только подумайте! — нет картины, которую бы не любили зрители. Он снял, например, две изумительные документальные ленты о кладбище, и мне жаль, что они, по-моему, всего дважды прошли по телевидению. Казалось бы, ну что можно там показать — кресты да могилы, но когда надгробный памятник оживает и ты видишь этого человека молодым, энергичным, такая боль вдруг пронзает: кого мы теряем.

Естественно, то, что люди уходят, — это нормально, но когда смотришь на изваяние, у тебя одно ощущение, а потом из него вдруг проглядывает лицо... ну, скажем, юного Яшина, который ловит мячи, и сердце невольно сжимается. Короче, это тот случай, когда лучше один раз увидеть, чем 100 — услышать, поэтому, если будет такая возможность, посмотрите эти два фильма — они изумительны.

«Мы прилетели с Ирочкой Муравьевой в Италию, нас никто не встретил, а денег нам тогда не давали вообще никаких»

— Ваш муж со мной не согласился, но картину «Зависть богов» я считаю совершенно антисоветской — вам так не кажется?

— Нет, не кажется. Эта лента тоже была снята на сломе, когда общество разделилось, и там было роздано всем сестрам по серьгам...

«Москва слезам не верит»: Алексей Баталов, Вера Алентова и Владимир Меньшов 30 лет спустя

Задача была такая, ведь это ужас, до какой степени вошла в нашу жизнь политика и эти бесконечные выяснения: «Ты за кого?». — «А ты за кого?». Из-за партийных разногласий разваливались даже семьи, люди разводились. Это были очень интересные годы, каждый горячо отстаивал свою точку зрения, а кто в результате прав оказался? Не знаю, и вы не знаете. Всех только время рассудит и, полагаю, неблизкое.

Думаю, вообще, чтобы о чем-то судить, нужно, во-первых, остыть, а во-вторых, просто отойти немножко подальше, чтобы на все посмотреть со стороны. Вот, скажем, когда я меняю обои или что-нибудь крашу, непременно должна посмотреть на это как следует и заняться чем-то другим, а потом прийти и окинуть все свежим взглядом. Так же и любая картина, если она несет какую-то человеческую боль и нагрузку (тем более, как вы говорите, политическую)... Нет, я не считаю, что фильм «Зависть богов» антисоветский.

— Какое мощное, тем не менее отражение жизни целого поколения получилось — узнаешь все...

— Я, кстати, опять не уверена, что Меньшов не опередил время. Может, эту картину тоже надо было чуть попозже снимать, потому что критики снова встретили ее в штыки. Не было вообще меньшовского фильма, который бы они приняли, а вот люди их любят.

— Ну не для критиков же он снимал — правда? Для людей!

— Безусловно, а с критикой сейчас вообще какая-то несуразица — и с театральной тоже.

— По-моему, ее просто нет...

— Как-то иначе их учат, что ли? Такое у них ощущение, что критик все почему-то знает, но почему он в курсе, а я нет — может, я тоже кое-что понимаю. Ну или хотя бы мы оба в чем-то осведомлены: вы знаете одно, я другое, — уже любопытно, можем поговорить, а если один всеведущ, а другой где-то внизу и ничего не смыслит, то и разговаривать бесполезно.

Нет, определенно, я думаю, их как-то иначе учат — в этом все дело. Без какого-то элементарного уважения к другому человеку (я уж не говорю — к его труду!), к чужому мнению, к иному способу выразить то, что на душе накипело.

Ну ладно, оппонент делает это не так, но в схожем случае Вольтер сказал: «Я не разделяю ваших убеждений, но готов отдать жизнь за ваше право их высказывать». Нет, у нас такого права никто не дает — ну как это? Даже если чего-то я не приемлю, человек имеет право так думать? Он вправе мыслить, как у-год-но, потому что каждый из нас — индивидуум, личность, которую уважать нужно с младых ногтей.

— Вы обмолвились, что немножко французским владели, — при общении с Депардье это вам помогло?

Вера Алентова и Жерар Депардье в фильме Владимира Меньшова «Зависть богов», 2000 год

— Нисколько. К тому времени я уже все забыла, но были моменты, когда язык выручал, — в ситуации крайней в памяти все всплывает. В том же Брюсселе, я бегала по аэропорту и щебетала по-французски, — а что делать? Меня поняли, и еще был случай, когда мы прилетели в Италию с Ирочкой Муравьевой... Сначала к нам подошли две овчарки и обнюхали, как потом выяснилось, искали наркотики. Мы же еще не знали...

— ...что это...

— Ну да, тогда наркотиков у нас не было, и мы не поняли, для чего собаки. Так вот, поскольку никто нас не встретил, я мгновенно заговорила по-французски. Сказала, что мы актрисы, что нас должны встретить. Мне объяснили: «Вас ожидают, к сожалению, в другом аэропорту. Потерпите, через пару часов за вами приедут». Я все поняла, но как только эта информация до меня дошла, мгновенно все мои лингвистические познания отключились. Кстати, нам тогда совсем не давали денег — вообще никаких.

— И действительно: зачем советским актрисам деньги?

— Незачем... «Получите там!» — сказали. Только представьте себе: сидим в аэропорту два часа и ждем, пока за нами приедут, а платно же все: без денег ни водички попить, ни отлучиться куда-нибудь невозможно... По возвращении я устроила в Москве дикий скандал, и нам стали давать в сутки пять долларов...

— С Депардье тем не менее вы по-французски общались?

— Нет, конечно — только через переводчика.

— Обаятельный он человек?

— Очень. Большие актеры, как правило, все обаятельны, исключительно просты в обращении и в этом похожи.

«Мама сказала, что валять дурака мне не позволит, и велела: «Иди работай!»

— Ваши родители тоже ведь были актерами, но отец умер, когда вам еще и четырех лет не исполнилось. Ваша мама, я знаю, часто приговаривала, что все у Верочки хорошо будет, потому что Господь жалеет и оберегает сирот...

— Да (грустно), да...

— Тяжелое послевоенное детство наложило на ваше будущее отпечаток?

— Оно, Дима, у всех тогда было трудное, поэтому что уж там... Мне те годы запомнились прекрасными и счастливыми — не каждый, в конце концов, понимает, что ему досталось тяжелое детство. Это осознаешь, только когда вырастаешь, обзаводишься своими детьми и можешь им что-то приобрести, а когда появляются внуки и их можно побаловать еще больше, окончательно понимаешь: да, твое детство было, пожалуй, не самым легким. Ну а пока человек мал, окружающий мир видится ему в радужных красках, и так почти у всех детей, за исключением разве что детдомовских, которые без родителей очень страдают. Если вы почитаете биографии замечательных людей, увидите: практически у каждого из них было тяжелейшее детство — нищее, босое, голодное...

Дмитрий Гордон в гостях у Веры Алентовой и Владимира Меньшова в их подмосковном доме Фото Александра ЛАЗАРЕНКО

— ...но все равно счастливое...

— Да, как и фронтовая юность. На войне же и любовь была, и радостное восприятие жизни. Читаешь воспоминания о тех днях и удивляешься: все прекрасно! Поэтому, я думаю, дело не в том, что послевоенное, а в том, что детство.

— У вас сохранились какие-то обрывочные детские воспоминания — яркое пятнышко в той черно-белой хронике?

— Я, знаете ли, не очень рано себя помню, но разных моментов много. Правда, таких, чтобы с читателями поделиться, пожалуй, нет...

— Вы родились на севере, но потом вместе с мамой уехали в Украину...

— В Кривой Рог, где я пошла в школу — в музыкальную и обычную. Эти места во время войны под немцами находились... Напротив нашего детского сада стояла разбомбленная школа, и мы ходили туда гулять, пока нам не запретили — там нашли что-то взрывоопасное. Мне почему-то после севера, где в то время жило очень много эвакуированных ленинградцев, тяжело было. Видимо, к детям они относились теплее, чем на Украине (или в Украине, как у вас говорят), потому что...

— ...настрадались...

— Да, ощущение горя еще не прошло, и какой-то гнет на этих людях лежал. На севере, где немцев не видели и не знали, все выглядело несколько иначе, а так все в Кривом Роге замечательно было: уйма фруктов, дешевый рынок, тепло... Много времени к тому же мы проводили на улице, что на севере невозможно.

— Это красивая легенда, что в юности вы трудились разнорабочей?

— Нет, не легенда — я действительно поступила разнорабочей на меланжевый комбинат в Барнауле. После окончания школы подала документы в мед, потому что мама хотела, чтобы я стала, как дед, врачом. Остался последний экзамен — английский, который знала великолепно, но в это же время я показалась в Алтайский драматический театр — был такой в Барнауле. Отчим считал, что у меня есть все данные, и потихоньку от мамы, которая не хотела, чтобы я стала актрисой, говорил: «Показывайся — у тебя должно получиться». Конечно, меня взяли — а почему нет? Молоденькая, хорошенькая...

— Какое счастье — Алтайский театр!..

— Мама, работавшая в ТЮЗе, о наших интригах не подозревала. Радостная, я пришла домой и сказала: «Мама, у меня две новости — одна хорошая, другая плохая. Плохая — это то, что я недобрала баллов в мединститут» (а это был абсолютно сознательный шаг, потому что училась я хорошо, и мама была поражена тем, что, сдав в школе английский на пять, дочь на вступительном экзамене схлопотала трояк)... «Зато, — подытожила, — я теперь актриса вспомогательного состава Алтайского драматического театра».

Вот тут-то я получила по носу. Мама отрезала, что таких молоденьких и хорошеньких много и, если хочу быть актрисой, поступать надо ехать в Москву, потому что профессией следует заниматься всерьез, а валять дурака она мне не позволит. И велела: «Иди работай!».

Мне тем не менее было всего 17, и никто не хотел меня брать, потому что несовершеннолетним положен неполный день. С большим трудом я устроилась на Барнаульский меланжевый комбинат в ужасно шумный цех. Женщины-работницы к этому грохоту, видно, привыкли, а мне поначалу было крайне тяжело. Это счастье, что я трудилась четыре часа, потому что за восьмичасовую смену с ума бы сошла. Целый год была я там, что называется, на подхвате, и меня считали своей.

Если вы нашли ошибку в тексте, выделите ее мышью и нажмите Ctrl+Enter