Роман ВИКТЮК: «Возраст — бестактность природы: она, идиотка, с легкостью его нам навязывает и никогда за это не извиняется»

В день предстоящего юбилея Роман Григорьевич наденет наверняка очередной свой умопомрачительной расцветки пиджак и изменит привычному рабочему графику. Обычно с 10-ти до 15-ти у него первая репетиция (причем он не успокоится, пока актеры не умоются слезами), потом у труппы хореография, с 19-ти до 22-х часов спектакль, а после него мэтр говорит: «К сожалению, дети, еще раз, — ничего, метро еще ходит...». ...Не только актеры, но и преданные зрители охотно подчиняются его обаятельному и нервному диктату — идут слепо и завороженно, как дети за Крысоловом, из серой обыденности в яркий мир иллюзий и красоты. Порой кажется, что Виктюк умеет внушить публике все, что его мятежной душеньке угодно: ребенком он даже убедил дворовых друзей, что сможет в один прекрасный день взлететь, и сам в это поверил, иначе вряд ли привязал бы к каждой руке по венику. Взмахнув крыльями, юный Роман полетел, конечно же, кувырком на землю, но чувства поражения, по его словам, не испытал — встал, отряхнулся и сказал как ни в чем не бывало: «Это была репетиция». Таких падений и подъемов было в его бурной жизни немало, но, даже когда его спектакли и театры закрывали, Виктюк истово верил, что «обидеть и столкнуть с каната ангел-хранитель не даст». Сентиментальный, яростный и неукротимый, когда надо вступиться за честь искусства, Роман Григорьевич никогда не сетует на испытания, которые выпали на его долю: о пережитом вспоминает с особым виктюковским юмором, и, слушая его, как-то забываешь, что долгие годы он голодал, страдал, а обиды, по собственному признанию, заливал вином... Кстати, что там он говорил о возрасте — земном и вечном? Лет до 45-ти будущий мэтр ездил в поездах и летал в самолетах по фальшивому студенческому билету, который изготовил сам: для скудного бюджета 50-процентная скидка была существенным подспорьем. Полегче стало только после того, как он поставил своих знаменитых «Служанок», с которыми триумфально объехал 30 стран мира. Именно с этого момента среди театралов начался виктюковский бум — публика ломилась на представления, а критика восторженно писала, что Виктюк дал театру новый язык, найденный вне литературы, что похоронил раз и навсегда систему Станиславского и метод соцреализма, вернул славу отечественному искусству на мировой сцене и подхватил знамя великого русского авангарда. Разумеется, были и недоброжелатели — как же в театральной тусовке без них? Ханжи советского разлива упрекали его в болезненном интересе к проблемам пола, но режиссер обвинения отметал: «Я никогда не утверждал приоритет сисек, х... и попы как общечеловеческой ценности, для меня нет голого гомоэротизма, не существует порно, но есть только любовь». Юбилей — это всего лишь повод задуматься и оглянуться. Конечно, подводить итоги Виктюку еще рано: он по-прежнему молод душой, но, хотим мы того или нет, только время расставит все по местам. Назовут ли моего собеседника, создавшего в стране с пролетарской культурой элитарный, утонченный, аристократический и эстетский театр, когда-нибудь гением? Лично я в этом не сомневаюсь, и, кстати, недавно его посвятили в рыцари Львова, где всемирно известный режиссер родился и вырос. За всю историю города этой чести удостаивались лишь два человека: композитор Колесса и митрополит Шептицкий — примечательно, что и они творили в области не тела, но духа.

Фото Александра ЛАЗАРЕНКО

«Я ПРИРОДЕ КРИЧУ: «ТИ ПЕРЕПЛУТАЛА!..»

- Роман Григорьевич, добрый вечер, и хотя еще не вечер, но все равно...

- ...лучше думать, что он добрый.

- Вы знаете, несколько дней назад мне исполнилось 44 года, и с ужасом я подумал: «Боже, как много!». Пытаюсь вот и не могу представить: а пожилым каково?

- Нужно просто себе в этот день, когда переворачивается листок твоего календаря, сказать, что возраст - бестактность природы: она, идиотка, с легкостью его нам навязывает и никогда за это не извиняется. Хоть раз бы сказала: «Прими эти годы! Прости, я должна тебе их прибавить» - нет, только выкрикивает новые, все большие цифры...

- Причем чем дальше, тем быстрее...

- Трагически ускоряясь! Это как осенью листья в аллее, да? Ветерочек подул, и они сразу все вместе летят, только тут вместо листочков - роки.

- Кстати, о листьях... Вам 75 исполняется - свой возраст как-то вы ощущаете?

- Никогда в жизни, и если представляю хоть на секунду, что эти цифры стоят как положено - 5 и 7, а не наоборот, сразу с утра легче. Я природе кричу: «Ти переплутала - не на ту сторону менi цi листочки поклала!».

- Простите за, быть может, бестактный вопрос, но физическое старение вы чувствуете?

- К счастью, нет.

- А допускаете, что оно возможно?

- Едва оно меня коснется, на телеэкране больше не появлюсь: на следующий же день передачи закончатся - все! Это самый простой выход, потому что слишком хорошо знаю людей, которые появляются в «ящике», но зрители ничего не видят: ни внешней оболочки, ни нутра, которое меняется с фантастической скоростью - еще большей, чем возраст.

10 класс, школа № 44, Львов, 1953 год

- Вы невероятно красивый человек, замечательно выглядите, прекрасно всегда одеты - такой легкой, танцующей походки, какой вы обладаете в свои 57, многие не имеют и в 30...

- Спасибо большое, Дима (жмет руку), но вообще-то режиссеру, если он настоящий, не может быть больше 19 лет, потому что это такая профессия, в которой каждый раз приходится все начинать сначала. При этом ты не должен ничего знать - следует только помнить то, что в пионерском лагере было: ты-то уж теперь это помнишь?

- Конечно!

- Там была такая ленточка красная - человек с пистолетом стартовым прокричит: «Раз, два, три!», раздастся выстрел, и надо бежать - или 100 метров, или километр, или 10 километров. Нужно соревноваться, кто прибежит раньше, - в этом и есть вся твоя жизнь, а куда бежать, ты, как и тогда, не знаешь.

- За пионерками...

- За пионэрками? - в мое время они никогда на физкультуре вместе с парнями не бегали. Не плутай мене - летiли однi хлопцi i матюкалися всiма словами, якi тiльки знали, но режиссер и во время этого бега размышляет, куда он бежит и зачем, и если засомневаешься, а туда ли изо всех сил несешься, если подумаешь, что стрелял идиот или что не добежишь вовсе, - никогда никуда не прибежишь. Режиссер должен знать одно: беги, дурачок! - и если впереди пропасть, происходит порой чудо: какая-то высшая сила тебя над ней переносит. Главное, повторяю, лететь!

«Я ИМЕЛ СЧАСТЬЕ БЫВАТЬ В КАБИНЕТЕ ТАИРОВА, ТАК ВОТ, СЕЙЧАС В ЭТОМ КАБИНЕТЕ ТУ-А-ЛЕТ»

- В одном из интервью на вопрос, каким образом вам удается так идеально держать форму, вы ответили: «Любовь, любовь...

- ...Тiльки...

- ...Сердце все в дырах...

- ...правильно...

- ...сплошные разрывы и слезы, но кто-то ведь любит, кто-то эти дыры латает! Жить просто надо с температурой 39,9, а не 36,6, и пока ты в театре, пока кругом твои дети, пока наслаждаешься - какой возраст, о чем вообще речь?»...

Театральный кружок во Львовском Дворце пионеров, второй слева во втором ряду — художественный руководитель Роман Виктюк, начало 50-х. «Тогда сильно была развита самодеятельность и часто проводились всевозможные конкурсы»

- Да, я так говорил и опять кричу: бестактность природы! - и сразу светло на душе, и не ощущаешь этих ран: нету их просто. Даже природа замолкает: сегодня вот чудный день - солнышко выглянуло, тем более когда ты еще себе сам преподносишь подарок - спектакль...

- ...«Король-Арлекин»...

- Написал эту пьесу Рудольф Лотар - Австро-Венгрия, Вена: удивительный человек из той же когорты, что и композиторы Шенберг, Берг, Веберн, писатель Захер-Мазох. Все они были у него на премьере в Вене, но поскольку Лотар затронул тему «Власть и Творец»...

- ...вечную...

- ...пьеса по всей Европе была тогда запрещена. Великий романтик ХХ века Александр Яковлевич Таиров в московском Камерном театре...

- ...нынешнем имени Пушкина...

- ...моментально ее поставил, но спектакль тот та же участь постигла. Когда произошла революция, он, окрыленный, решил, что, наконец, наступило время, когда власть эта проблема заинтересует, снова вернулся к произведению Лотара, но спектакль опять был, мягко говоря, снят, и вот почти уже 100 лет никто в мире к этой пьесе не обращался - ее просто нигде не было. Чтобы найти ее, я - ты вот Театр Пушкина назвал, - естественно, обратился туда, но в литературной части меня огорошили: «А такой пьесы в этом театре никогда не было - что-то вы перепутали».

Еду в Петербург в театральную библиотеку - там у меня есть потрясающие подруги...

- ...а где у вас нет подруг потрясающих?

- Тише, это небесные невесты, и они открыли для меня сейф, где хранятся экземпляры «Короля-Арлекина», возвращенные из цензуры: и дореволюционной, и советской - я держал их в руках, читал на них надписи, сделанные красным карандашом: «Ни-ког-да!», «Запретить!», «Нельзя показывать!» и думал: а какой же из них был у Таирова? Увы, именно его-то и нет.

...В искусстве меня благословила Алиса Георгиевна Коонен. В 50-х годах, когда Камерный театр уже закрыли, она была председательницей комиссии на моих выпускных экзаменах в ГИТИСе (вот поверишь, рассказываю об этом с радостью, но и с грустью), и когда шло обсуждение, великая Коонен встала и сказала: «Творец не имеет права никого судить, в искусстве все надо принимать только сердцем, но эту фамилию - Роман Виктюк - запомните». Извинилась и ушла, а я был старостой курса, привозил ее на все наши показы, имел счастье бывать в кабинете Таирова, так вот, сейчас в этом кабинете ту-а-лет.

Актеры Львовского ТЮЗа: Кристина Кедич, Роман Глина и Роман Виктюк в пьесе Леонида Зорина «Футболисты». «Я был звездой, первым человеком в городе и на телевидении...»

- Как символично!

- (С болью). Может такое быть?

- У нас и не такое возможно...

- Вот и все, что от Таирова осталось, а то, что там было раньше, выбросили во двор: приехала какая-то машина, в нее все погрузили, а куда вывезли, не знает никто. Наверное, среди того «мусора» и был его экземпляр, но я по наитию, интуитивно, из тех шести вариантов выбрал тот, который, как мне показалось, был бы душе Таирова близок.

Ну и последнее, что рассказывала Алиса Георгиевна... Когда Камерный закрыли, они с мужем подошли к зданию театра и увидели, как рабочие сбивают вывеску. Александр Яковлевич им закричал: «Что вы делаете?! Вечером спектакль! Это невозможно, что не будет спектакля!». Она его принялась успокаивать, а он чуть не плакал: «Алисонька, и ты им прокричи - ты же артистка, ты можешь это варварство остановить». Не смогли, и, конечно, Таиров вскоре ушел из жизни.

- Варварство, Роман Григорьевич, неостановимо!

- Никогда, а хочешь правду?

- Конечно...

- Ты хорошо так на меня сейчас посмотрел, и я моментально вспомнил Моисея, который 40 лет водил людей по пустыне, чтобы прийти к Земле обетованной. Если сегодня расстояние от Египта до Израиля прикинуть, это безумно много - можно даже пешочком дойти ну за месяц, за два...

- Он их по кругу, видно, водил...

- Вся мудрость его состояла, наверное, в том, что должно было пройти 40 лет, чтобы исчезло варварство, которое принесли египтяне, чтобы не стало тех, кто о египетском рабстве помнил, чтобы выветрились не только дела, но и сама память. Столько же лет мы будем изживать варварство, которое принесла советская власть, и если исход из СССР в Россию и Украину начался в 91-м, то теперь ждать нужно еще 40 лет - до 2031 года, пока не отряхнем с наших ног прах дикарства, пока не сделаем все, чтобы память о нем ушла навсегда. Кстати, перемены, которые происходят, идут своим чередом совершенно независимо от людей, но те, забыв варварство, должны попасть в резонанс или в тональность перемен, слиться с этой вибрацией и перетерпеть.

С первым Президентом Украины Леонидом Кравчуком на празднике «Бульвара Гордона», 2006 год Фото Александра ЛАЗАРЕНКО

- От чего сегодня вы получаете наибольшее удовольствие?

- Только когда с утра выхожу на доски и репетирую, и понимаю, что в любой части земного шара театральные подмостки - это мой дом: другого нет.

- От несовершенств этой жизни они спасают?

- Конечно, потому что любые три дощечки сразу срабатывают, как подкидные: секунда - и тебя подбрасывает, и ты уже не только не видишь среды, о которой мы говорим, того варварства, но и тебе кажется, что это лишь сон.

- Чтобы в 57 лет продолжать творить, нужно вдохновение, нужно, чтобы на сцену что-то постоянно выталкивало. Что вас толкает?

- Должен тебе сказать, что есть только один-единственный стимул - это заповедь природы человеку под названием любовь. Другого ничего нет: нежность и любовь - все!

«КОГДА ЗАХОРОНЕНИЕ У ПАМЯТНИКА НЕИЗВЕСТНОМУ СОЛДАТУ ВО ЛЬВОВЕ ВСКРЫЛИ, ОБНАРУЖИЛИ ТАМ... НЕМЕЦКОГО ОФИЦЕРА. С НЕГО ДАЖЕ ФОРМУ НЕ СНЯЛИ - ТАК И БРОСИЛИ, ВЫХОДИТ, СТОЛЬКО ЛЕТ ПИОНЕРЫ КЛЯЛИСЬ В ВЕРНОСТИ НЕМЦУ - МОЖЕТ ТАКОЕ БЫТЬ?»

- Иной раз, когда мы с вами созваниваемся, я узнаю, что как раз сейчас вы во Львове, причем приезжаете туда не для того, чтобы выйти на сцену или что-то поставить, а потому что город, где родились, притягивает...

- О чем ты говоришь? Конечно!

- Что, если не секрет, вас туда тянет?

- По-видимому, аура, воздух, который не удалось уничтожить даже за долгие годы, когда варварство там торжествовало. Хотят ли того или нет, но мне кажется, что память о временах Австро-Венгрии и, по-видимому, высота культуры ее были таковы, что все время они над всем этим возвышались, и когда в один прекрасный день умный мэр Васыль Куйбида снял в центре города перед оперным театром постамент под памятником Владимиру Ильичу Ленину, оказалось, что в основании его лежат могильные плиты с крупнейших львовских кладбищ - Лычаковского и Яновского, еврейского. Варварам, которые таким образом их использовали, даже в голову не пришло стереть фамилии тех, кто когда-то под ними покоился, - украинцев, поляков, русских, евреев, немцев: все эти годы монумент стоял на надгробьях, а это же вековая память.

С Дмитрием Гордоном. «От прошлого у нас остались какие-то серебряные бумажки — мы нюхаем, жуем фантики и кричим: «Это шоколад!» Фото Феликса РОЗЕНШТЕЙНА

- Похоже, не просто варвары так учудили, но еще и, простите, дураки...

- Ты вот заставил меня это вспоминать... Знаешь, когда мы еще в школе учились, ходили к Неизвестному Солдату - этот памятник в конце улицы Ленина установлен - и носили туда цветочки, а потом захоронение вскрыли... я делаю большую паузу... и обнаружили там... немецкого офицера. С него даже форму не сняли - так и бросили, выходит, столько лет пионеры клялись в верности немцу - может такое быть?

Ты вот смеешься... В Италии на пресс-конференции мне говорили: «Наш театр прошел абсурд, экзистенциализм...» - эту глупость я терпеливо слушал, а потом не выдержал: «Что? Абсурд? Сейчас я вам приведу три жизненных факта, а вы мне скажете, это Ионеско или Беккет и мог ли их ум такое постичь». Когда я рассказывал эти два случая, повисла тишина, а потом они закричали: «Да, значит, ваше искусство гораздо прозрачнее, глубже, и дух Федора Михайловича Достоевского, наверное, действительно в этой стране неистребим!».

Что же касается Львова... К нему все-таки и предки Мазоха, и сам Мазох отношение имели, и бабушка Фройда там жила. Господи, это были фантастические писатели, фантастические! - я уже не говорю о том, что в оперном театре шел весь Вах-не-р-р-р! Туда приезжали лучшие певцы и дирижеры, Фуртвенглер - первая среди дирижеров величина! - стоял во Львовском оперном театре за пультом.

- В сегодняшнем Львове от города вашего детства что-нибудь сохранилось?

- Я поступаю так, как положено режиссеру: хожу только по тем улочкам и вхожу в те декорации, которые не меняются, и счастлив, когда их нахожу, но людей, которые сотканы как бы из того воздуха, все меньше и меньше. Ушла Зинаида Дегтярева - одна из, я считаю, уникальных актрис, не стало таких гигантов Театра имени Заньковецкой, как Надежда Доценко, Борис Романицкий, - каждая их роль была, клянусь тебе, так неожиданна... А Оля Кусенко, которая служила!..

- ...в Театре Франко...

- Ну не понимаю я, хоть убей, как эта земля украинская рождала таких невероятных артистов!

- А что, не должна была?

- Должна, но все равно это происходило не благодаря, а вопреки, потому что вокруг все как бы покрывалось тиной. Было это уже после войны, когда нас «освободили», поэтому ощущения наши можешь себе только представить...

- Вы почему-то без особой благодарности об этом говорите...

- Ну конечно, Дима, и я еще один, третий, случай тебе расскажу. В 72-м году я поставил во МХАТе «Украденное счастье» по пьесе Ивана Франко, и на обсуждении народная артистка Союза Степанова...

- ...Ангелина Иосифовна...

- Да-да... Как секретарь парткома театра и супруга Фадеева, она была очень идеологизирована, правда, не знаю, насколько действительно коммунистической идее верна, потому что Алла Тарасова, например, которая была депутатом и, выходя на трибуну Верховного Совета, правильные слова говорила, в завещании попросила отпевать ее в церкви - только! - и никаких красных ритуалов не устраивать.

«СДЕЛАВ ПАУЗУ, ЕФРЕМОВ СКАЗАЛ: «НУ, Б... ТЫ ВСЕХ НАС ОТПРАВИШЬ В СИБИРЬ!»

- Переломанные какие люди!..

- Ты понимаешь? Это же сколько лет ей надо было в такой фальши жить, и вот на обсуждении встает Ангелина Иосифовна и говорит: «Все бы хорошо, но дело в том, что это очень какая-то грустная история, а мы выпускаем спектакль к 50-летию образования СССР. Роман, знаете, как здорово было бы, чтобы в финале все эти угнетенные горные украинцы взялись за руки, вышли на авансцену и спели песню «Реве та стогне Днiпр широкий». Я кажу: «Разумеется, это было бы замечательно, но, во-первых, мы так поздно увидели эти танки со звездами - в те времена они вообще еще не дошли туда, высоко в горы, а во-вторых, беда в том, что в селе тогда не умели читать. Эти стихи написал Шевченко, но кто ж им, бедным, ту книжку даст?».

- Только советская власть...

- Молодец! - так я и сказал. «Они были бы счастливы, - подчеркнул, - во второй части этой пьесы, если бы кто-то осмелился написать, что произошло, когда танки доехали на вершины и вони побачили зiрки на небi». Это правда: Степанова была убеждена, что все можно перекроить, даже не задумывалась, что, кто и откуда.

- А почему вы выбрали именно пьесу Франко?

- Вот этот львовский дух надоумил. «Украденное счастье». К 50-летию образования СССР - так на афише было написано... Я прочитал это утром, а так как вечером на премьеру должно приехать Политбюро во главе с товарищем Брежневым, тут же позвал директора: «Леонид Иосифович, читайте, только громко». Он надел очки, всмотрелся: «Кто это подписал?!». - «Ну как же - Ефремов и вы». Он за сердце схватился: «Не может быть!». Звонит Олегу Николаевичу, тот с неохотой спускается, а желваки так и ходят - будто я его от чего-то эпохального оторвал.

- От важного дела, небось, - ясно, какого...

- Как ты понимаешь, это уже был день, а к вечеру надо настроиться на встречу гостей. Короче, читает он, делает паузу и говорит: «Ну, б... ты всех нас отправишь в Сибирь!». Что же, ты думаешь, он сделал? Надпись «К 50-летию образования СССР» велел заклеить.

- Роман Григорьевич, в душе вы до сих пор бандеровец?

- Вот...

- Пауза затягивается...

- Это актерско-режиссерская пауза, понимаешь? Надо все-таки учитывать веяния, которые происходят, но наша любимая газета все-таки какие-то ростки другого впечатления про визвольний рух в Україні дає, поэтому уже можно как-то иначе к этому относиться. Вот я был в составе Комитета по Шевченковским премиям, куда входили Николай Жулинский - умнейший, невероятно тонкий человек, академик, и Богдан Ступка.

- Среди академиков, значит, тоже умные люди порой попадаются?

- К счастью, но власти они не нужны (летом 2010 года президент освободил Жулинского от обязанностей председателя, а Виктюка вывел из состава Комитета. - Д. Г.), и вот мы втроем всеми сердцами все-таки откричали, отстояли книжки про визвольний рух и доказали, что они должны получить Шевченковскую премию (речь о трилогии Михаила Андрусяка «Брати грому», «Брати вогню, «Брати просторів». - Д. Г.), и в Каневе в день рождения Тараса Григорьевича только избранный президент берет бумагу, де список лауреатiв, i гордо читає, а прізвище цього письменника на букву «а» - перше. Він це бачить, своїм очам не може повiрити. «А де прочитати це можна?» - питає, а академік відповідає: «Ви знаєте, Вiктюк всi книжки завiз до Москви - я в нього візьму i вам тодi передам». Но премия у писателя осталась.

- В детстве вы очень любили балет - эта любовь до сих пор жива?

- Категорически да, поэтому мой новый спектакль «Король-Арлекин» посвящен великой балерине и хореографу Пине Бауш, которая жила в Германии и которую я лично знал. Лет 20 назад она приезжала несколько раз в Москву со своими лучшими постановками и показывала их в Театре Моссовета: у нее был балет, который назывался «Кафе «Мюллер», и танцевала она  гениально.

Там совершенно другая хореография, которая не сводится только к канонам классики (идеальной чистоте и точности движений) - она пронизана обожанием тела человека, его жестов. Пина любила брать людей, которые вообще к этой профессии никакого отношения не имели, и своим каким-то энергетическим посылом делала эти движения и жесты явлением искусства.

Два года назад она должна была приехать (на Чеховский фестиваль. - Д. Г.), - а мы каждый раз с ней общались, - но накануне умерла, и «Король-Арлекин» посвящен ей. То «Кафе «Мюллер», которое она танцевала, мы взяли как бы в основу пластической структуры всего спектакля: на сцене два ее грандиозных портрета - она как бы все время за происходящим следит и не может поверить в то, что здесь, в Москве, решились о ней напомнить.

«КАКАЯ ВЛАСТЬ, ТАКАЯ И КУЛЬТУРА, КАКАЯ КУЛЬТУРА, ТАКАЯ И ВЛАСТЬ»

- Когда-то вам, львiвськiй дитинi, цыганка нагадала, что станете дирижером...

- Мама протестовать стала: «У него и слуха-то нет», но, еще раз взглянув на мою руку, гадалка повторила упрямо: «Он будет дирижером». Скорее всего, слова «режиссер» она просто не знала...

Как-то замечательный дирижер Володя Спиваков пригласил меня на свой концерт в зале Чайковского, где он играл Рахманинова, и там же Мацуев исполнял третий концерт Рахманинова...

- ...блистательный пианист...

- Я не мог не пойти и был ошарашен той энергией, тем безумием, с которым Володя работает с оркестром, а Денис сидит за инструментом - это, Дима, не тот случай, когда музыканты ноты выигрывают: из каких-то глубин возникают такие страсти, такое нечто подспудное и иррациональное, такой гимн свету и тьме, что мурашки по коже.

Представь: переполненный зал, Спиваков на Мацуева смотрит, и они сами удивляются тому, что это сегодня возможно, и я сразу себе думаю: «Боже, а власть культуры ведь есть», потому что входят люди в это помещение - и уже очередь огромная в гардероб, чтобы верхнюю сдать одежду. Тут же билетерши стоят, которые зайцев не пропускают, а те все равно прорываются, и эти строгие дамы отворачиваются, потому что власть культуры сильнее, чем их должностная инструкция, и зайцы проскакивают, и все в переполненном зале ждут чуда, которое - они знают, уверены! - будет, и в конце вопль благодарности и радость от того, что еще есть те, кто способны воспринимать жизнь эмоционально, а не практически... Во всем этом сквозит такая ненависть к рынку...

- ...и ко всему рациональному...

- ...и к телевизору, потому что это те два фактора, которые все уничтожают, а когда еще сегодня поэт номер один - модельер, моделька и парикмахер в одном флаконе, музыка в этих стенах - единственный островок, который дает ощущение человека. Культура - это же воля к духу, а она все ослабевает и ослабевает: в отличие от массовой культуры, которая являет собой предел, дно культуры, верхний ряд - точечный. Осталось уже безумно мало тех, кто может высказаться против большинства, только точечки, и власть должна это понять.

...В Австрии, поскольку мы возвращаемся ко Львову, к Вене, к драматургу Лотару, правил король Фридрих Великий, который любил играть на флейте и каждую субботу собирал оркестр, чтобы вместе с ним исполнять Баха. В один из вечеров ему сообщили, что подъехал Бах, Фридрих закричал: «Старика нужно принять, как Бога!», композитора встретили с величайшими почестями, и король ему говорит: «Мы сегодня получили шесть фортепиано, которые даже еще не открыли. Умоляем, сыграйте последние ваши сочинения на каждом из этих инструментов, чтобы мы могли оценить их достоинства и недостатки».

Они переходили из комнаты в комнату, Бах импровизировал, а потом, желая удивить короля, предложил: «Дайте мне тему фуги, которую я тут же сыграю». Король продиктовал, великий композитор направился было к фортепиано, но вдруг остановился: «Стоп! Сразу я не могу - это задание трудное». Сказал, что вернется в Лейпциг, подумает, а когда фуга будет готова, приедет и сыграет. Так появилось «Музыкальное подношение», в основе которого мелодия, сочиненная Фридрихом. Это произведение, поистине гениальное, композитор посвятил королю, сумевшему такую дать тему, которую сам Бах реализовать не мог.

То были времена, когда власть понимала, что есть она, а что представляет собой искусство, и властвовать могла на том пространстве, где находится и то, и другое, но между той эпохой и нашей совершенно непроницаемая стена. От прошлого у нас остались какие-то серебряные бумажки - мы нюхаем, жуем фантики и кричим: «Это шоколад!», хотя на вкус того, что было завернуто в них, никогда не пробовали, не ели. Вот такое же и к тому времени отношение, потому что власть не понимает культуру, а работники культуры, в свою очередь, ненавидят власть, издеваются над ней, но все равно приходят, просят несчастные деньги, имитируют, что обожают верхушку...

- ...и преданно смотрят в глаза...

- Власть видит этих людей на просвет и все понимает, но тоже делает вид, что их обожает, - дает подачки, в обмен на которые слышит фальшивые тексты. Фальшь на фальшь...

- В обмен на значки...

- Это еще лучший вариант из возможных, потому что преданность в глазах требует в виде благодарности либо цяцьку в виде снисходительного суда критики, либо денег. Вот такой ситуации быть не должно, потому что какая власть, такая и культура, какая культура, такая и власть.

«В СПЕКТАКЛЕ, ГДЕ У МЕНЯ БЫЛА ГЛАВНАЯ РОЛЬ, СТУПКА ИГРАЛ ЗАДНИЕ НОГИ КОБЫЛЫ»

- Вас было во Львове трое: вы, Резникович и Ступка, и однажды при мне вы сказали Богдану Сильвестровичу - великому, я считаю, актеру: «Коли я вже грав у театрi, ти ще грав заднi ноги кобили»...

- Что значит: грав у театрi? - я был звездой, первым человеком в городе и на телевидении. Ты что? Как же тебе не стыдно? Я открывал передачи, и последнее слово на Львовском телевидении «на добранiч» произносил я, а Ступка в это время учился еще в школе. Да, действительно, был такой при Театре юного зрителя педагогический совет, который занимался с детьми, - это было поставлено совершенно замечательно, и в виде поощрения самые старательные, которые ходили на все спектакли, участвовали в массовке, и в том спектакле, где у меня была главная роль, Ступка играл задние ноги кобылы. Он это делал так прекрасно...

- ...и вдохновенно?..

- Честное слово! Ну, Богдан же артист от природы, ему это было дано. Що заднi ноги, що переднi, що обличчя - ему все равно, но начинать с задних ног было гениально. Ой, я Богдану всегда говорил, что артист Дальский, который потом блистал в Театре Франко...

- ...народный артист Советского Союза...

- Ну! - уникальное дарование, неоцененное совершенно, так вот, он играл задние ноги в этом же театре, но в Харькове, потому что Львовский ТЮЗ - это, на самом деле, харьковский (в 1944-м коллектив Харьковского ТЮЗа был переведен во Львов, и на его базе создан Львовский театр юного зрителя. - Д. Г.). «Ти i Дальський, Дальський i ти - заднi ноги, а я з вами поруч» - это мои слова.

- Що грав в цей час Михайло Юрiйович Резнiкович?

- Тогда сильно была развита самодеятельность и всевозможные конкурсы, а мы ходили в разные Дворцы пионеров...

- ...то есть их, дворцов, во Львове еще и несколько было?

- Два. Я занимался в главном, а Миша в том, что возле вокзала, Залiзничного району (у них маленький был домик, а у нас - громадное помещение). Естественно, мы играли параллельно, и, конечно же, Шевченко - у Михайла поэт (помню, как будто все было вчера) в цепях, он борец, бунтарь и ненавидел...

- ...царизм?

- Вообще власть, ну а я, хм-хм, какой-то был кроткий, у меня все это: «Менi тринадцятий минало. Я пас ягнята за селом»... Меня до слез трогала строчка: «Чи то так сонечко сiяло...» - и я плакал, вернее, ревел, потому что не понимал, почему даже природа не хочет мою молитву принять как радость, а в это время в воздухе что-то меняется и происходит: сгущаются тучи, надвигаются грозы и какие-то беды. Должен тебе сказать, что с этим вiршем я всегда занимал первое место.

- Это потому, что ваш Дворец пионеров был больше...

- Не потому - больше был не Дворец пионеров, а масштабы дарования, которое он выдвигал.

«Я ТАК НАД «АРТИСТАМИ» ИЗДЕВАЛСЯ, ТАКИЕ НЕЧЕЛОВЕЧЕСКИЕ ПЫТКИ ПРИДУМЫВАЛ... КРУТИЛ ИМ РУКИ, ВЫВОРАЧИВАЛ НОГИ, ТАЩИЛ ПО ПОЛУ...»

- Ах, вот как?

- Конечно, и должен правду сейчас открыть: крест даю, что жюри после этих моих выступлений в роли Тараса Григоровича приглашало меня за стол, и я с ними сидел. Боже, какое это было блаженство! - и уже в следующий раз я решил, что надо успех закрепить.

Он такой патриот, Миша, в нем бурлил гневный темперамент борца, значит, я, чтобы переплюнуть его, должен быть комсомольцем, который беззаветно предан Родине, и я взял отрывок из повести о Лизе Чайкиной. Всю книжку, естественно, не читал - только финал: нашел место, когда ее должны убить, расстрелять, и Лиза кричит, что она погибнет, но свет на землi нашiй радянськiй буде.

Я со слезами играл и такие давал фиоритуры - короче, темперамент пошел. Слух свой настроил от Резниковича, от того, как он выдавал эти ноты: и-и-и - слезы градом (пальцами якобы размазывает их по щекам), и когда уже советский комсомолец, который Лизку любил, первый на коне врывался, тянул паузу: показывал, как она, бедная, видит своего любимого, который избавляет ее от врага, закрывал глаза и плакал. Это была чистая пауза, ревел я по-настоящему, причем не мог успокоиться, потому что казалось - это вершина творчества.

Конечно, опять первое место мое, и вот в награду за подвиги на сцене меня отправляют под Киев, в пионерский лагерь в Буче. Я, ребенок не коллективный, плакал и кричал, что никуда не хочу ехать, но меня заставляют сесть в автобус, и вот приезжаю туда, и сразу мизансцена советская - приехал бандеровец. Все дети, прости, восточноукраинские с ужасом на меня смотрели, а я кроткий был: чудные глаза, открытый, никакой агрессии.

Им казалось, что они заглядывают мне в душу, что у меня где-то автомат или пистолет припрятан и ночью я буду строить против них какие-то козни, но не тут-то было. Українець із заходу, я решил, что надо найти какую-нибудь пьесу, где немец будет допрашивать комсомольцев, и вот те, кто смотрел на меня особенно агрессивно, комсомольцами будут, а я немцем. Взял журнал «Вожатый» (был тогда такой), нашел подходящую пьесу, пришел к директрисе и говорю: «Я не могу сидеть, спокойно сложа руки, - давайте поставлю». Она была счастлива почему-то...

- Хоть кто-то...

- ...да, что-то делает, а я ни имен, ни фамилий не знал, поэтому показал пальцем: «Играть будет этот, этот и тот», а дети кругом: «И нам дайте роль, и нам!». Директриса пообещала: «Я буду сидеть на всех репетициях», а мне 14 лет, и я так над «артистами» издевался, такие нечеловеческие пытки придумывал... Крутил им руки, выворачивал ноги, тащил по полу...

- ...а иголки под ногти?

- До них не дошло, потому что получился бы уже натурализм, а тут творчество, мизансцена, жест. Успех у меня был бешеный, поклонниц море - я встречался с дочкой начальницы лагеря и одновременно еще с тремя девочками (встречи им назначал в разных местах, чтобы они ничего не знали, но дочка была на первом месте), и когда моя смена закончилась, бандеровца провожал к поезду весь лагерь.

Вели под красным знаменем, с барабанами, уже пора садиться в вагон, и тут дочка падает к маминым ногам и кричит: «Мама, не отпускай его или я уеду с ним!» - и бросается ко мне на шею.

- Хорошо, не под поезд...

- Ну, состав еще просто не тронулся, и тогда мама постановила: «Он остается еще на одну смену». Понимая, что у меня апогей, я остаюсь, хожу уже гордый... «А теперь, - говорю, - я поставлю пьесу «Вей, ветерок!».

- Яниса Райниса?

- От розумна дитина! Я это видел во Львове в Театре Заньковецкой и тоже поставил, а там есть героиня батрачка Байба и лодочник Улдис - мы так на сцене друг друга любили... И вот проходят годы, у нас гастроли в Киеве во дворце на горi, переполненный зал, все артисты на сцене, мы кланяемся, и вдруг выходят чотири дами...

- ...57-летние...

- ...огряднi, намальованi, отаке (показывает прическу а-ля Людовик) волосся, з отакими букетами квiтiв и на мне повисают. Сзади артисты шепчут: «Это уже из какого класса? У вас шо, была, оказывается, еще и женская школа? А вы ж говорили, раздельное обучение». - «Девочки, - спрашиваю, - а вы кто?». Они со слезами: «Мы те четверо, которым в Буче ты свидания назначал, - мы все знали, а вот это (показывают на найогряднiшу) - дочка директрисы того пионерского лагеря» (а от нее только глазки остались те, и в них свет такой ясный). Я стал целовать эти глазули, а она мне шепчет: «Еще дольше, еще! Мы завтра можем прийти все четверо?». Я: «Можете, только букеты берите потоньше - деньги не тратьте», и они, вот сколько мы играли, все вечера приходили.

«ХРУЩЕВ ПРИЕХАЛ В СТРАШНОЙ ТЕМПЕРАТУРЕ, ПОЭТОМУ ВСЕ ВРЕМЯ ЗАСЫПАЛ, А КОГДА ДЕТИ ДАВАЛИ ТЕМПЕРАМЕНТ ПАРТЕЙНЫЙ, В УЖАСЕ ВЗДРАГИВАЛ»

- Вы меня прямо растрогали - какая история!..

- Очень грустно, когда это происходит в разных частях земного шара - у меня же был пионерский театр, и я их учил. Сейчас вот я правду тебе рассказываю...

- А до этого нет?

- Ты слушай внимательно и еще поймешь, какой же хороший я человек. Приезжает однажды во Львов Хрущев с женой Ниной Петровной, и я как олицетворение Украины веду концерт. Ну, юнаком был прелестным: и глаза, и какое-то обаяние - щось було, i Ярослав Геляс... Ой, чудный артист был с Захiдної України, у нього такий брульянт був великий, i перед початком вiн менi каже: «Романе, шлях би мене трафив (львовское пожелание скоропостижной смерти. - Д. Г.), то есть пусть на дороге у меня остановится сердце, але я не можу вивчити тi всi слова для москалiв - шепчи менi ззаду». И вот червона завiса открывается и... Ты смеешься...

- ...почти истерика у меня...

- ...но это правда! Он стоит, вот так цей брульянт крутить (теребит палец) i каже: «Як ми погано жили, якi були тяжкi часи...», а свет, зараза, осветитель прямо на брульянт дал, и в зал идет отблеск по всему потолку. Я ззаду кричу: «Заберiть руку! Сховайте!», а он продолжает: а-а-а... - повертається i питає: «Сховати?». - «I подалi», - кажу, а когда он спрятал-таки руку, подсказываю: «Тепер радянськiй владi подякуйте». - «Дякую!» - уже по тексту, который там был.

За кулисами он причитать начал (галицькою говiркою): «Шо, мене до Сибiру зараз вже заберуть? Шо ж я наробив! Шо скоїв!» - и не может снять тот брульянт. Я: «Та зараз руку собi зламаєте, пальця не буде заради той, шлях би вас трафив, совєцької влади». - «Ти так вважаєш?». Я кивнул, и он успокоился.

В том же концерте мой пионерский театр должен был поздравлять Хрущева - мы выучили текст, но когда начали составлять списки, возникла заминка, потому что пропускали, как ты понимаешь, только...

- ...благонадежных...

- ...категорически, а у нас перше прiзвище Фельдман, друге - Гельфман, третє - Фабрикант, i таких штук 17...

- Що це за мiсто у вас було?

- Всякие дети у меня занимались, даже (теперь он у вас начальник на телевидении) Княжицкий (учился, как сейчас помню, в первом классе, когда мама его привела), так что были в пионерском театре и инородцы, и утром, в день концерта, в обкоме партии мне велели: «Всех поменять!». Я спросил: «А кто выучит текст приветственный?». - «Выучат, ничего!». Все, и меня отправили делать так, чтобы подозрительных детей не было. Что я придумал? Я написал: Фельдманко, Гельфманко, Фабрикантив и все окончания, которые нужны.

- И прошло?

- Вот можешь представить себе идиотов? Они обрадовались: «Как быстро вы справились с заданием нашего обкома!». Ну что ты смеешься? И вот дети вышли на сцену: «Привет...» - и так далее, а Никита Сергеевич приехал в страшной температуре, поэтому все время засыпал, а они все громче, все патриотичнее... Хрущев, когда они давали темперамент партейный, в ужасе вздрагивал и всматривался: что за дети такие жуткие? - и снова себе кемарил, а теперь эти дети по всему земному шару рассеяны. Тот, который Гельфман, принял веру ортодоксальную, и теперь Лева (этот ребенок святой был в моем пионерском театре лучшим) не может ходить на спектакли...

- ...по субботам...

- Вообще - приходит, стоит в отдалении и плачет. Все его дети, такие же верующие, стоят рядом с ним, потому что им тоже нельзя, а я только выхожу и говорю: «Лева, не прячься за деревом, я тебя вижу». Или Генечка Фельдман.

Она теперь, извини, в Америке и там выходит на сцену и повисает на мне точно так же, как дочка директора пионерского лагеря, и таким весом нехорошим, что я кричу: «Деточка, Генька, отстань, отойди от меня!». Они как-то собрались во Львове, когда прошло уже лет 30, и сказали: «Знаете, мы только сейчас поняли, как вас надо любить, а тогда между собой говорили: «Что за придурки наши фамилии перепутали? Как это можно? - у нас «ко» в конце нет. Они такие мне тексты произносили... - это счастье!

Киев - Москва - Киев

(Окончание в следующем номере)

Если вы нашли ошибку в тексте, выделите ее мышью и нажмите Ctrl+Enter