Режиссер и актер Владимир МЕНЬШОВ: «Сначала я думал, что постельную сцену Веры Алентовой с Анатолием Лобоцким можно сыграть в колготках, но когда они проступили на пленке, сказал жене: «Ничего не поделаешь — догола раздевайся!»

Часть II

«ЕДВА ЛИ НЕ ВСЕ ШЕСТИДЕСЯТНИКИ СВИХНУЛИСЬ — ГЛАВНЫМ СВОИМ ДОСТОИНСТВОМ ОНИ СЧИТАЮТ НЕ ТВОРЧЕСКИЙ ПРОЦЕСС, А БОРЬБУ»

— В 61-м году, на взлете хрущевской «оттепели», вы стали студентом Школы-студии МХАТа. Что это было за время, какой была тогда театральная Москва и какой дух витал в мхатовских стенах?

— Прежде всего это эпоха шестидесятников, и конечно же, оттепель, несмотря на хрущевские погромы...

Анатолий Лобоцкий и Вера Алентова. «Зависть богов», 2000 год

— ...всяческих авангардных выставок...

— Этому придают слишком большое значение: все-таки дыхание было свободное. Все как-то совпало: и выход повести «Один день Ивана Денисовича», и мощнейшая поэзия, и настоящий расцвет кино — именно 60-70-е дали наш великий кинематограф (к сожалению, на Западе неизвестный). Он был поистине выдающийся, и хотя каждый пленум Союза кинематографистов проходил под причитания, что все плохо, что снимается не то кино и не так, сейчас вспоминаем то время и думаем: «Боже, какие шедевры рождались!». Их, чтобы вы знали, и не должно быть много — ни при одной общественно-политической системе, ни при каком устройстве они не идут валом, но какие же бесподобные появлялись фильмы!

Для меня это время еще и прекрасным образом совпало с моей молодостью, с биологическим расцветом, а вот с точки зрения творческой нелегко было — с актерской самореализацией не получалось, а я придавал этому большое значение и страдал. Конечно, теоретизировал, искал какие-то выходы...

— ...уходили, небось, не в ту степь...

— Ну, конечно, и потом, я, действительно, из провинции и попав в столицу, да еще в самый центр культурной жизни, был попросту ошеломлен. МХАТ, Камергерский переулок, проезд Художественного театра — это же центровое место Москвы! Все легендарные актеры, мхатовские корифеи еще живы, правда, сам театр в разобранном состоянии — по спектаклям, по репертуару...

— Мертвый?

— Совершенно, хотя оставались еще несколько величайших спектаклей, от которых можно было сойти с ума: «Три сестры», «Плоды просвещения», «Мертвые души»... Отсюда же, из умирающего МХАТа, родился «Современник», который был прямым потомком Московского художественного, и мы имели доступ к его творческой кухне. Туда взяли наших выпускников, которые еще вчера ходили по этим же коридорам, — они влились в «Современник», уже абсолютно легендарный, хотя было ему всего пять лет от роду. Туда, к Ефремову, стягивалось все самое передовое, самое диссидентствующее, и это отражалось на студии МХАТа — кто только к нам не приходил, кто у нас не преподавал...

Это, конечно, яркие годы, но я их не идеализирую — в них было много конъюнктурно-политического, слишком много. Сейчас и шестидесятники, если честно, не вызывают у меня того безусловного уважения, которое я испытывал к ним лет 20 назад, мне крайне неприятно, например, что юбилейные публикации о Вознесенском свелись к разговору о том, как Хрущев устроил ему разгон. Только об этом героическом эпизоде его жизни писали во всех газетах и журналах, но разве это говорит о поэте? Или Аксенов без конца теребит какие-то старые обиды, но это же как раз вторично. Творчество, которое вырывалось из них тогда, — вот основное! Да, были помехи, но они и сейчас возникают, причем куда более серьезные...

— ...финансовые...

— ...и так далее. Вознесенский вошел в литературу не тем, что однажды совершил геройский поступок, — да Боже мой, вспомните его стихи для молодежи, как они тогда все взорвали...

Недавно я был на творческой встрече в Ленинградском ТЮЗе, который хорошо знаю. Возник какой-то разговор об этом театре, и вдруг выясняется, что там тоже все боролись, чего-то им не разрешали... «И мы тогда то, мы это!..». Господи, ничего подобного я и знать не хотел — просто смотрел замечательные, искрящиеся талантом спектакли и восхищался! Увы, едва ли не все шестидесятники свихнулись — главным своим достоинством они считают не творческий процесс, а борьбу....

— Не знаю, насколько это правда, но говорят, что большинство преподавателей считали студента Меньшова совершенно бесперспективным...

— Не думаю, что это было так, потому что, в конце концов, таких отчисляют (и у нас это тоже происходило), хотя я и впрямь после второго курса (последнего, когда бесталанных исключают) был на грани. Наши ребята подслушивали за дверью разговоры на заседании кафедры, поэтому я знаю, что звучали предложения меня выгнать, но большинством поддержаны они не были. Видно, что-то во мне все-таки разглядели, но прежде всего я сам был большим самоедом: метался, понимая, что все не то и не так... На курсе начали появляться свои звезды: тот же Андрей Мягков уже очень интересно о себе заявлял, — а у меня все было робко, робко...

— Когда настала пора распределения, кого-то из ребят взяли во МХАТ, кого-то — в «Современник», а вы и Вера Алентова не попали фактически никуда...

— Да, было много накладок... Вере обещали, что ее примут во МХАТ, и вдруг в последний момент передумали, а поскольку она нигде не показывалась, осталась совсем неприкаянная... Соответственно, меня вроде тоже должны были взять...

С дочерью Юленькой, 70-е годы

— Вы же были со второго курса женаты...

— Ну да! Мне, если честно, присущ фатализм, и я подумал: все, что ни делается, к лучшему. Слава Богу, что ни в один театр не взяли, потому что иначе не пришлось бы так отчаянно барахтаться, выплывать... У меня были сожжены мосты, а это самое правильное, когда начинаешь новую жизнь. В «Современнике» я бы наверняка увяз — это же что-то из ряда вон, а так пришел к Михаилу Ромму во ВГИК. Это, чтобы вы знали, тоже было непросто, но в конечном счете все получилось, и, завязав с актерством, я поменял профессию.

Я, Дмитрий, увидел, что ошибся дверью: просто в молодости наглядная актерская профессия была мне понятнее, чем режиссура. Когда же попал во ВГИК, она меня захватила — безумно интересно было этим всем заниматься, однако... Смешно, но когда я уже почти забыл об актерстве, пришли роли. Так часто бывает: ты долго и безуспешно стремишься к мечте, а когда уже перегорел, тут-то она и сбывается. Причем осуществление ее особого восторга не вызывает — вот если бы это произошло назавтра, ты был бы абсолютно счастлив в течение недели-двух, а тут сердце бьется ровно: ну добился... Так ведь добился, а не чудо свершилось.

— У вас с Верой Алентовой была любовь с первого взгляда?

— С первого — нет, но с какого-то: с пятого, с десятого — это да, началось. Вообще, это больше Верин выбор.

— ???

— Как объяснить? Она в свои друзья меня выбрала — вот в чем дело. Я перед собой такой цели не ставил — мы же однокурсники, а когда учишься бок о бок, отношения складываются по-другому... Ей со мной нравилось разговаривать, мы были друзьями...

— Оба провинциалы, оба Валентиновичи...

— Ну нет — Вера в отличие от меня совсем не провинциалка: она театральный ребенок, выросла за кулисами и многому в этом плане меня научила. Скажем, я восхищался, как мои однокашники на первом курсе готовят капустник. Как удается им, думал, сесть и такое вот сочинить — и ведь смешно получается! Смотрел на них, как на каких-то кудесников, а она говорила: «Господи, да это же ерунда, все равно что анекдот рассказать. Чтобы написать на праздник или кому-то в подарок стишки, необходим легкий дар. Ты не думай, талант — это другое». Вот это она во мне развила, и действительно, как ни странно, на четвертом курсе я сам уже писал тексты капустников — довольно лихо это стало у меня получаться.

«МОИМ СЛЕЗАМ МОСКВА НЕ ВЕРИЛА СЛИШКОМ ДОЛГО»

— Молодые актеры в ту пору были совершенно нищими, жили на копеечные зарплаты. Скажите, вашим слезам Москва долго не верила?

Звездная семья — Владимир, Юля, Вера. Вера Алентова и Владимир Меньшов сходились дважды: «Если бы не Юля, возврата к прошлому не случилось бы. Когда мы сошлись снова, какие-то правила игры обсудили, у обоих были условия, которые следует выполнять»

— Слишком! (Пауза). Слишком...

— И слезы были?

— До этого в результате дошло, потому что почти 11 лет мы с Верой (а потом и с Юлей) болтались по общежитиям...

— Что значит — по общежитиям? У вас они были разные?

— Сначала четыре года жили в общаге Школы-студии МХАТа, а затем уже на последнем издыхании Веру взяли в театр Пушкина: она успела вскочить на подножку уходящего поезда, и ее поселили в общежитии при театре. Это была трехкомнатная квартира на проспекте Мира, где ей дали комнату на двоих еще с одной девочкой.

— А вы в другом месте — порознь с женой и ребенком?

— Дочки еще не было. Я вообще год после выпуска из Школы-студии МХАТа работал в Ставрополе, а уже потом поступил во ВГИК, где получил место в общежитии. Тем временем Вериной соседке дали другую комнату, к ней подселили новую девочку, но случилось чудо — она вскоре уехала! В той квартире жили Костя Григорьев, Виталик Безруков — отец Сергея Безрукова, Юра Николаев, и мы втроем обитали: там уже в 69-м родилась Юля. Еще три года она в этом общежитии росла, пока нам не дали квартиру. Конечно, это было тяжелейшее время.

— В душе не появлялось отчаяния: да пропади оно все пропадом!?

— Сейчас, задним числом, мне кажется, что нет, хотя думаю, что без этого не обошлось. Конечно, я частенько просыпался в холодном поту, потому что не складывалось...

— ...а мужик должен кормить семью...

— Это еще ладно, материальную сторону мы более-менее выстроили. В булочной по соседству я увидел объявление: сутки работаешь, трое дома, — и рванул туда...

— Кем?

— Рабочим. Тогда это было очень широко среди интеллигенции распространено, и я одним из первых сделал такой шаг. Понял, что можно меняться и быть неделю свободным, а потом двое суток отработать. Когда я пришел устраиваться, на меня с таким изумлением посмотрели: как это, с высшим театральным образованием — и просится в работяги? Предложили должность ночного заведующего хлебным отделом, так что я был материально-ответственным лицом: принимал и сдавал хлеб...

Владимир и Вера в саду на своей подмосковной даче Фото Александра ЛАЗАРЕНКО

— Неплохо!

— У меня и зарплата была 100 рублей — намного больше, чем аспирантская стипендия, которую получал. В итоге мы более-менее устроились, но все вместе носило жутковатый, тягостный характер. Особенно угнетали неопределенность, жилищные проблемы. Это чудо, одно из многих, которые сопровождают нашу жизнь, что Вера вдруг получила квартиру, да еще двухкомнатную — крохотульку, зато в центре Москвы, на Разгуляево (максимум, на что можно было рассчитывать, — это комната в коммуналке). В итоге неустроенность нас надорвала, спровоцировала семейные неурядицы.

— Из-за этого вы и развелись?

— Мы, слава Богу, не разводились — хватило мудрости или опять же какой-то удачливости, потому что фактически разъехались, но юридически это не оформляли. Три года вместе не жили — просто наступил кризис. Усталость всегда кристаллизуется, проступает, как раз когда ситуация меняется в лучшую сторону. Мне дали главную роль в кино, мы получили квартиру — и в этот момент терпение лопнуло. В таких случаях люди говорят: «Все, не хочу больше! Давай отдохнем друг от друга».

— Вы ушли, перевели дух — и что, навалилась тоска по жене и ребенку?

— Разговор этот долгий, и тема довольно интимная... Нет, назад потянуло не сразу. Какие-то попытки перестроиться были, но, во-первых, нас соединяла Юля, а это очень много значило. Поскольку чувство отцовского долга во мне развито, я, когда был в Москве, ее навещал, и каждую субботу-воскресенье мы с дочкой куда-то ходили: в кино, в театр... После этого я обязательно ее вел обедать — она все московские рестораны облазила: по тому времени девочка была очень развитая... Постепенно это вернуло нас на землю. Если бы не Юля, возврата к прошлому не случилось бы, да и возраст на людей по-разному действует, но, в принципе, ко многим с годами приходит мудрость.

— Ваш брак от разрыва стал крепче?

— Думаю, да, потому что, когда мы сошлись снова, какие-то правила игры обсудили. У обоих были условия, которые следовало соблюсти: «Вот это выводит меня из себя, а вот это — тебя, поэтому давай сделаем так-то»... Главное — нужно иметь терпение, понимание: это один из важнейших аспектов супружеской жизни.

— Когда вы вновь стали жить вместе, взаимная ревность не одолевала, вы не задавали друг другу вопросов: с кем ты в то время была? а с кем ты?

— Нет (сухо), это осталось за скобками.

— Ну а когда вы как режиссер снимали с участием супруги постельные сцены, какие мысли вас посещали: профессиональные или человеческие?

— Исключительно профессиональные — видимо, какого-то механизма, ответственного за ревность, во мне нет. По реакции зрителей я вижу, что их волнуют вопросы, подобные вашим, но у меня они даже не возникали — следил только за тем, как это делается, не проскочило ли вдруг фальшивой ноты, правильно ли Вера встала, так ли подъехала камера... На репетициях это отработать нельзя,

В фильме Меньшова «Зависть богов» его супруга Вера Алентова в любовных сценах с Анатолием Лобоцким выглядела весьма откровенно

поэтому все уже на съемочной площадке шлифуется. Начиная «Зависть богов», например, мы очень хорошо понимали, что картина про страсть, а это...

— ...не вздохи на скамейке...

— ...и не поцелуи в парке. Кроме духовного совпадения двух людей, есть и физическое: что-то узнала она, нечто абсолютно новое про сложную систему под названием любовь понял он... Страсть — это больше, чем любовь, и, конечно, и я предполагал, что такие сцены будут, и Вера в этом не сомневалась, хотя конкретика все равно ставила ее в тупик...

«В ЭРОТИЧЕСКИХ СЦЕНАХ С ЛОБОЦКИМ МНЕ МОЯ ЖЕНА НРАВИЛАСЬ — ОНА ПРАВИЛЬНО И ВДОХНОВЕННО ИГРАЛА»

— Экспромты на съемочной площадке были?

— Ну разумеется.

— О Табакове в трусах и Алентовой в комбинации говорить не будем — это детский сад, по большому счету, но в «Зависти богов» есть такие эротические сцены вашей жены с Анатолием Лобоцким, что... Понятно, зрители пришли в восторг, но у вас, когда монтировали материал, не было какой-то досады?

— Нет, конечно.

— Вам в этих сценах ваша жена нравилась?

— Нравилась, потому что правильно и вдохновенно играла. Хотя были нюансы всякие... Например, снимали мы эпизод, где герои приходят в комнату, которую она сняла, раздеваются, бросаются в постель и их накрывает пленка. Сначала мы думали, что эту сцену можно сделать в колготках — их же не видно, и действительно, ни на глаз, ни когда смотришь на монитор, они незаметны, но на кинопленке они проступили. Пересъемка — опять торчат, свет переставили — без толку. В конце концов, я Вере сказал: «Догола раздевайся!». — «Что ты! Как это?». — «Ничего не поделаешь, раздевайся, и будем снимать...

— ...по-настоящему»...

— Поверьте: ее мне надо было увещевать, а себя я на это не уговаривал.

— Холодный, расчетливый и бездушный!

— (Смеется). Если хотите, да.

— Как режиссер, повторяю, вы сняли пять фильмов, каждый из которых — выстрел в десятку. Почему только такие большие между съемками перерывы — вам нужно время все обдумать?

— Сейчас между пятой и шестой картинами будет такая же пауза, а между «Любовь и голуби» и «Ширли-мырли» перерыв тянулся значительно дольше, потому что это были годы перестройки.

С Жераром Депардье Владимир Валентинович сыграл в картине «Последнее танго в Москве»

— В кино, на самом деле, застоя...

— Ничего не поделаешь — началась такая интересная жизнь, которую кино перекрыть не могло. «Взгляды» появились какие-то, мы все до пяти утра сидели у телевизоров... Теперь думаешь: как бездарно было потрачено столько времени! С таким же азартом мы сейчас смотрим матчи футбольного чемпионата Европы и приговариваем: «Это непременно нужно видеть! Это нельзя пропустить».

Думаю, перестройку все-таки надо было увидеть, потому что вокруг все бурлило. Что ни день, то открытие, и мне казалось тогда, что какие-то вечные темы из тех, которые раньше задуманы, уже устарели. Отражать надо то, что происходит, — вот она, невероятно интересная жизнь, которая подбрасывает сумасшедшие сюжеты. Сумасшедшие!

Скажем, если бы какая-то цыганка, разбросав карты, сказала бы Ельцину в 1985 году: «Ты будешь говорить в американском конгрессе, что с коммунизмом покончено», что бы подумал он, уже весьма взрослый человек 55 лет от роду...

— ...да еще и кандидат в члены Политбюро...

— Мог ли он себе представить такой поворот судьбы? Конечно же, нет — никогда и ни за что!

— Даже крепко выпив, вообразить такое было нельзя — какое кино в состоянии с этими коллизиями конкурировать?

— Оно конкурировать может, но, видимо, должно пройти лет 50, пока все отстоится. Ведь и роман «Война и мир» появился только через полвека после описанных событий — скорее всего, и здесь будет так же, но тогда казалось, что прямо сейчас надо писать. Столько открылось тем, все стало разрешено! Я постоянно был в работе, в сюжетах, встречался со сценаристами: надо то, надо это, — и уже через полгода перегорал на пути к очередному замыслу. Там, глядишь, еще интереснее тема открылась, совершенно иной пласт поднимается...

К счастью, я не вляпался в то, во что угодили очень многие мои коллеги, — в политику. Значит, оказался мудрее или просто удачливее, и даже если какие-то заявления от моего имени и были, они проходили не крупным планом, их не печатали на первых страницах газет. Я, к примеру, не снял ленту про Берию, хотя замысел — и хороший! — был, мог получиться красивый фильм.

— Про красивую жизнь Лаврентия Палыча?

— Ну, не совсем — он появлялся там как персонаж... Слава Богу, что этого я не сделал. Потом все это вылилось в картину под названием «Ширли-мырли», которая, я думаю, лучшим образом передала сумасшествие перестроечного времени.

— Зрители наверняка не догадываются, как сложно хорошую комедию снять, чтобы люди смеялись, — гораздо труднее, чем детектив...

«Ширли-мырли», Игорь Угольников, Вера Алентова, Валерий Гаркалин... 1995 год

— Ну, это не комедия — фарс, и тут у меня случилось очередное непонимание с критиками, которые воротили от этого фильма нос. Сейчас они уже обличительный накал сбавили, но первые и критики, и зрители, несмотря на то что хохот во время просмотра стоял сумасшедший, выходили из зала с какой-то пренебрежительной миной на лицах... Это, кстати, было и на «Киношоке», где «Ширли-мырли» в первый раз показали, и я опять подумал: «Ну что же это такое? Снял настоящий фарс, столько смеху было»...

Что вы хотите, Дмитрий, — совсем недавно раздался звонок от Джигарханяна. «Я, — он сказал, — был на съемках в Киеве, пришел вечером в гостиницу уставший, только осталось лечь и уснуть. Телевизор включил, а там «Ширли-мырли» показывают...

— Оторваться, небось, не мог?

— Ну, надо знать Армена. «Слушай, — воскликнул, — это такая картина! Как мы ее пропустили?». Видите, если даже снимавшийся там актер с первого раза не понял — чего ждать от зрителя? Что интересно, у «Ширли-мырли» есть фанаты, которые знают ее наизусть...

«МОСКВА СЛЕЗАМ НЕ ВЕРИТ» ОКАЗАЛАСЬ МАТРИЦЕЙ РУССКОЙ ЖИЗНИ»

— Актерство вы всегда считали своим хобби, а режиссуру — делом жизни. Скажите, а какая профессия кажется вам сложнее?

— Вне всякого сомнения, конечно же, режиссура... Актеры обижаются, жена-актриса чувствует себя оскорбленной, но две эти ипостаси я четко для себя разделил — прежде всего по результату. Конечно же, то же самое актер совершает в рамках своей роли, но это лишь маленький фрагмент, а режиссура — рождение нового параллельного, актуального мира, который иной раз более убедителен, чем жизнь реальная. На ту же картину «Москва слезам не верит», на ее персонажей ссылаются как...

— ...на классиков марксизма-ленинизма в свое время...

— Ну да! «Вот у него сосед такой же, как Гоша» или «У меня подруга в точности Людмила»...

— Народная песня!

— Наверное... Знаете, я все отчетливее осознаю (это возвращаясь к вопросу о том, когда мне стало понятно, что же я снял), что «Москва слезам не верит» оказалась матрицей русской жизни. Картина вышла гораздо больше и выше, чем произведение искусства, потому что ее вспоминают, о ней говорят.

— Хорошая формулировка: матрица русской жизни. Признайтесь, а почему вы отказались вручать кинопремию MTV фильму «Сволочи»? Отшвырнули конверт, ушли со сцены...

— Причина в том, что эта картина фальшивая, ложная, ее осудили фронтовики, ветераны войны. Они сказали создателям: «Чепуха это все. Мало вы нас по поводу Отечественной клевали: и воевали, дескать, не так, и завалили фашистов трупами... Сначала унизили «историческими изысканиями» (это позорище наше общее!), а теперь придумали то, чего никогда не было, — лагеря детей-смертников, которые воспитывались как пушечное мясо». На это автор сценария имел наглость ответить, что сам в таком лагере был. Немножко пошевелили его документы — и что?

«Диверсант», 2004 год

— Не был?

— Не мог быть по определению, но возникло подозрение вообще насчет его военного прошлого, и этот человек быстренько взял свои слова назад. Тем не менее люди уже высказались, определились. Это же тема, навсегда для России больная: уже почти 70 лет прошло, а все новые выясняются факты — тяжелые, бередящие сердце и вызывающие слезы, так касайтесь вы ее деликатно! Зачем вытаскивать этот фильм на пьедестал после того, как копья по его поводу сломаны и приведены доказательства, зачем присуждать ему премию?

Я, если честно, не знал, что «Сволочи» претендуют на награду, иначе бы на церемонию не пошел, но поскольку уже там оказался, пришлось совершать эффектный поступок, который мне до сих пор аукается. Ну и пусть, хотя мой демарш послужил этой ленте рекламой. Стали они ее хорошо продавать, но надеюсь, что после просмотра зрители повторят за мной: «Это дерьмо». Фильм к тому же еще и плохо сделан.

В общем, нам всем в обращении с военной темой нужно быть осторожными и прекратить уже эти идиотские разговоры о том, как мы были не готовы к войне... Господи Боже мой! Один аргумент: в совершенно подготовленную ко всему, уже год находившуюся в состоянии войны Францию — она же объявила Германии в сентябре 39-го «Иду на вы!» — Гитлер вошел, как нож в масло, и смел ее всю к чертовой матери. Передовая, европейская страна — не говорю уже про разных прочих шведов...

— Ну, «мы же советские люди!»...

— ...но, видите ли, не так воевали. Я, кстати, прочел письмо Гитлера Сталину, написанное 14 мая 41-го года, — сильнейший документ, который до сих пор мало известен, и напрасно, потому что он все объясняет. В нем фюрер сообщает, что понял: без уничтожения Англии он ничего не добьется, — и принял решение.

Письмо Гитлера можно трактовать и как военную хитрость, и как высочайшую подлость. «Клянусь вам словом чести, — говорится там, — что мы не собираемся воевать с Россией. Войска, которые размещаются на границе, — это всего лишь отвлекающий маневр для противника, тем не менее я очень боюсь, что мои генералы (прежде всего англосаксы, у которых по ту сторону Ла-Манша множество родственников) могут пойти на всякие провокации, потому что не хотят войны с Англией. Поэтому я вас очень прошу: не поддавайтесь!». Вот откуда у сталинских приказов ноги растут...

— ...не поддаваться на провокации...

— До самой последней минуты Сталин верил, что это немецкие генералы бунтуют, а сам Гитлер делает все для того, чтобы войны с СССР не было...

— Перехитрил Адольф Алоизович Иосифа Виссарионовича...

— А это, поверьте, нетрудно, когда человек так клянется. Все было хорошо продумано: письмо доставил какой-то летчик типа Руста, который прилетел, нарушив границы, и чуть ли не в Кремль заявился, чтобы передать конверт лично Сталину в руки.

С Олегом Янковским в картине «Китайский сервиз», 1999 год

— Это не подделка, как думаете?

— Нет, глухо об этом письме говорилось. Где-то в мемуарах Жуков упоминал, что Сталин в Кремле давал ему это послание читать, но даже не намекнул, о чем оно... От этого текста дуреешь, из него многое можно понять, и толковать после этого о нашем византийском двуличии не с руки: куда нам до европейцев!

«СТАЛИНУ 17 ЛЕТ ХВАТИЛО, ЧТОБЫ ПОНЯТЬ: ЕСЛИ БУДЕМ И ДАЛЬШЕ ПОЛИВАТЬ СВОЕ ПРОШЛОЕ ГРЯЗЬЮ, НИКОГДА К ВОЙНЕ НЕ ПОДГОТОВИМСЯ»

— Я знаю, что все в вашей биографии перемешалось: вы одновременно и сын чекиста, и внук кулака... Признайтесь, советскую власть ненавидите?

— Категорически нет!

— Но при этом умудрились снять фильм «Зависть богов», пронизанный, в общем-то, антисоветчиной...

— Ничего подобного — это экранизация моего мнения о шестидесятниках, об их дурной жизни, где постоянно слушают «Голос Америки» и где есть две правды, которые не пересекаются...

— Тем не менее после этого фильма начинаешь еще больше презирать Советский Союз — это мое личное ощущение...

— Мне так не кажется: нет, нет! К советской истории я отношусь с глубоким уважением и большим интересом — по-моему мнению, нам надо быстро пересмотреть свой подход к ней: примерно так же, как в 34-м году. Тогда власти резко изменили взгляд на всю русскую историю, которую после революции поносили, и в фильмах как герои появились Минин и Пожарский, Александр Невский, Суворов, Кутузов. Это же после большевистской революции были неуважаемые фигуры, потому что ассоциировались с самодержавием, но Сталину и Политбюро хватило 17 лет, чтобы сообразить: если будем и дальше поливать свое прошлое грязью, никогда к войне не подготовимся!

Думаю, и сейчас должен случиться такой поворот по отношению к советской истории, потому что, кляня ее, мы уже давно не Советский Союз унижаем, а Россию. Особенно мне обидно, что очень скоро в своем рвении мы можем договориться до того, что камня на камне от себя не оставим... Для меня, кстати, несомненно, что будущее человечества все равно за социализмом. Мир не выживет, если не возьмет на вооружение социалистические и коммунистические идеи, планета не выдержит бесконечного соревнования, где правила диктует золотой миллиард, который всем такую жизнь не обеспечит. Значит, что — остальных людей следует уничтожить? Сегодня это, в общем-то, и делается.

В «Ночном дозоре» Тимура Бекмамбетова Владимир Меньшов предстал в совершенно неожиданном для себя образе

Социализм в его лучших проявлениях будет спасением для человечества. Мы в свое время сделали громадный прорыв: пусть уродливый (а он и не мог быть другим!), но серьезнейший шаг вперед. Кончится же все тем, что первой социалистической страной назовут Кубу (Че Гевара станет героем планетарного масштаба), китайский социализм будут ставить всему миру в пример, а про нас забудут: дескать, было это что-то дикое, невозможное, о чем и вспоминать не стоит. А ведь и при том строе сделано безумно много. Я уж не говорю, что была выиграна война, — это практически все оправдывает. Подготовить страну к такой сумасшедшей войне иначе, мне кажется, было бы невозможно.

— Сегодня в среде политиков и представителей богемы модно ходить в храм, стоять там со свечками (не умея их зачастую держать) и ожесточенно креститься (не всегда зная, с какой стороны и какой рукой). Вы вызываете у меня уважение еще и потому, что — один из немногих! — смело называете себя атеистом. Это ваше убеждение?

— Глубокое, хотя креститься одно время хотел — для Веры и Юли. Они боятся, что на том свете мы окажемся в разных отделениях и никогда не встретимся — вот я и попытался...

— ...и что же — не поднялась рука?

— Когда мне сказали, что к этому надо готовиться, полгода поститься и читать специальные книги, я не нашел в себе сил...

— В Бога не верите?

— Не верю и должен признаться, что размышлять, скажем, о большом взрыве, с которого началась Вселенная, мне куда интереснее, чем бодаться цитатами из того и этого Евангелия, выясняя, каким же образом Бог создал за шесть дней мир. Ну зачем это — при нынешнем-то развитии науки? Для ощущения жизни и понимания мировых закономерностей теорема Геделя и принцип определенности Бора-Гейденберга дает мне куда больше.

— Вдобавок священники вам, я слышал, не нравятся...

— Ну нет — деревенские уважение вызывают. Я счастлив, что теперь людям можно не скрывать своей веры и восстанавливать церкви, хотя излишнее рвение в этом мне не всегда по душе, потому что у Студенческого театра помещение отобрали и сделали там церковь.

— Очередной перегиб...

— ...и таких примеров, к сожалению, много... Одно дело к тому же батюшка в сельском приходе и другое — наши церковные иерархи: их поведение мне образцово-христианским не кажется. Я уж не говорю о том, что церковь совершила громадный грех, потому что ее материальное возрождение было основано на беспошлинной торговле алкоголем...

— ...и табаком...

— Это аукнется!

— Вы родились в Баку, где все мужчины умеют профессионально готовить, — вы тоже?

— Блюд готовлю немного, но делаю это хорошо. Думал даже, если уж сильно прижмет, заняться этим бизнесом профессионально — открыть какие-то хорошие ресторанчики или кафешки. Даже такое блюдо, как яичница с помидорами, можно ведь приготовить так, что язык проглотишь. Его мало кто делает, а зря: оно очень вкусное и легкое, вдобавок практически не требует времени.

— Вы много лет, знаю, курили и в одночасье бросили — такая у вас сила воли?

— Вот как раз силы воли в себе не нашел, хотя и были периоды, когда около года к сигаретам не притрагивался. Всю жизнь бросал, но без особого успеха, а потом организм сказал: баста! Я, если честно, всегда знал, что какие-то решения он у меня принимает на подсознательном уровне: это касалось, кстати, и выбора сценария «Москва слезам не верит» — я долго ходил вокруг да около и облизывался, хотя сегодня невозможно представить, как бы без этого жил. Потом что-то меня вдруг пронзает: «Нет, это надо делать» — и иду уже до конца. Так и с курением.

30 лет я боролся с этой привычкой — не нравилась мне она. Мучился, уже по утрам тошнило, однако рука к пачке тянулась, ну а однажды утром просто не смог закурить — физически. Брал сигарету и, сделав первую затяжку, бежал в туалет — меня выворачивало наизнанку, снова закуривал — тот же эффект, и все — курить перестал. То ли это такое счастливое устройство организма, то ли воздействие каких-то лучей космических — черт его знает...

«АКТЕРЫ У ТАРКОВСКОГО ПЛОХО ИГРАЮТ, ПОТОМУ ЧТО ОН ИХ НЕ УВАЖАЛ»

— Вы недавно признались: «Я стимул для съемки кино потерял», тем не менее, по вашим словам, снимаете сейчас шестой фильм...

— Я-то снимаю, но денег, чтобы его закончить, нет.

— А стимул имеется?

— По большому счету, кино в тех формах, которые я знал и любил, ради которого и пришел в кинематограф, умерло. Лично для меня вершинами остались фильмы «8 1/2», «Девять дней одного года»...

— ...«Летят журавли», очевидно...

— «Летят журавли» меньше. «Пепел и алмаз» фантастически мощное впечатление произвел, еще с десяток картин перечислить могу, и там уже будут, конечно, и «Летят журавли», хотя эстетика этой ленты не очень меня устраивает... У Тарковского я еле-еле соглашаюсь с фильмом «Зеркало», а с остальными, увы, не могу — у него плохо играют артисты. Кстати, из его дневников, которые сейчас изданы, видно, почему так происходит: он их не уважал. Глубоко не уважал!

Владимир Меньшов — Дмитрию Гордону: «К счастью, я не вляпался в то, во что угодили многие мои коллеги, — в политику. Значит, оказался мудрее или просто удачливее...» Фото Александра ЛАЗАРЕНКО

— Да вы что?!

— Да, там даже запись есть, дескать, в жизни я умного артиста не видел — какие же они все дураки.

— Ну а вы умных артистов видели?

— Не много, но видел. Вот сам перед вами сижу — посмотрите, какой умный.

— Идеальный! О чем ваша новая картина?

— Это красивый, надеюсь, костюмный фильм, о событиях начала ХХ века. Играют Вера, Юля, Толя Лобоцкий должен, но мы пока сняли только один небольшой эпизод и никак не можем найти денег на продолжение. Я человек, очень доверяющий судьбе, фаталист, поэтому не знаю: то ли какая-то высшая сила (не Бог, а некто) не хочет, чтобы я этот фильм снял, то ли кто-то из ближних против. Пауза, во всяком случае, затянулась, поэтому не знаю, что с этой лентой произойдет. Может, придется бросить, что будет крайне обидно: материал-то хороший, красивый.

— Когда в «Ликвидации» вы играли маршала Жукова, глубоко погружались в материал, изучали жизнь полководца, характер, образ?

— Нет, потому что все это у меня в Школе-студии МХАТа осталось. Там я себя запугал до того, что, выходя на сцену, думал: «Ой, еще не все знаю, не прочитал нужных книжек, не всю систему Станиславского по косточкам разобрал», — и это вредило необычайно. Потом, когда обрел режиссуру, стал относиться к этому с долей пофигизма: да гори оно все синим пламенем! Выхожу и что-нибудь чувствую, не пытаясь свои ощущения вербализировать.

— Это и есть, по-моему, самый верный путь...

— Безусловно, но мне к этому надо было прийти, поэтому так боюсь момента работы над ролью — у меня тут же возникает зажим. Режиссеру, который любит работать с актером, я говорю: «Знаешь что, возьми-ка ты лучше другого артиста». — «Зачем, почему?». — «Если я тебе нужен, дай мне играть и позволь не объяснять, почему сделал это таким образом. Так уж случилось, так у меня пошло».

Видимо, я тогда сильно себя перегрузил, поэтому сейчас весь процесс вживания в образ у меня происходит внутри. До самого последнего момента стараюсь отодвинуть необходимость облечь это в слова — я должен выйти и начать играть...

— Дальше ведет талант?

— Именно так, ведет. У меня, понимаете, есть какое-то предощущение роли, но в театре репетиции до чего-то доводят, а в кино входишь в кадр и сразу выдавать начинаешь. Как правило, в образ я попадаю, хотя две-три не очень удачные роли у меня есть.

В сериале «Ликвидация» Владимиру Валентиновичу досталась роль маршала Жукова

— Я вам задам последний вопрос: правда ли, что вы сыграли Элтона Джона?

— (Смеется). Честно говоря, я даже не свел воедино...

— ...Элтона и Джона?

— ...своего персонажа и эту мировую знаменитость. Мы просто снимали в Украине фильм-фэнтэзи «Ось ординат». Название плохое, и продюсер его изменил на «О, счастливчик», хотя это неталантливый ход: во-первых, такой фильм уже есть, а во-вторых, была одноименная телевизионная передача, позднее известная как «Кто хочет стать миллионером».

— Но вы действительно в сэра Элтона первоплотились?

— Да нет, просто на нас такие костюмы надели странные, что люди, увидев фотографию, сказали: «Ну прямо Элтон Джон». Мы с Сережей Шакуровым играем так называемых биографов и по ходу действия встречаем человека, готового от отчаяния покончить с собой. Мы ему говорим: «Зачем? Мы вам напишем новую биографию — все придумаем, вашу жизнь переделаем». Хороший сценарий!

— Вам вашу жизнь переделывать уже поздно, да и ни к чему — думаю, жить так, как вы, мечтает любой творческий человек. Спасибо за то, что вы сделали, и дай Бог, чтобы еще долго радовали зрителей актерскими и режиссерскими работами!

— Спасибо и вам, Дмитрий!

Если вы нашли ошибку в тексте, выделите ее мышью и нажмите Ctrl+Enter