Ефим ШИФРИН: "Мой отец - скромный бухгалтер из белорусского городка Орша - был польским шпионом"

Вне сцены Ефим Шифрин, в марте отметивший 50-летие, подчеркнуто респектабелен: читает в подлиннике Диккенса и Стивенсона, первым из российских артистов завел собственную страничку в интернете, кочуя по городам и весям, не расстается с ноутбуком, а еще пишет изысканную прозу, потрясая читателей наблюдательностью и стилем... Вечерами же он скукоживается, сворачивает натренированные плечи, надевает широко узнаваемую маску и идет смешить разношерстную публику. ...Много лет назад, посмотрев его первый концерт, мама потрясенно спросила: "Фима, как ты сумел запомнить столько глупостей?". Наивная, ослепленная родительской любовью, она даже не подозревала, что проблема в другом: ее разумный и талантливый сын многое хотел бы забыть, вычеркнуть из памяти, да не смог. Просто в детстве его заморозили 42-градусные магаданские холода, а повзрослев, он так и не смог оттаять. Застенчивый мальчик из патриархальной еврейской семьи, у которого дома говорили на идиш, терялся перед хулиганами-второгодниками, с которыми ходил в школу продленного дня. Он мучительно стеснялся своей хилости, дурацких круглых очков со сложными стеклами и считал себя не просто некрасивым - уродом. (Это отсюда паясничанье и обезьяньи ужимки). Дошло до того, что когда Ефима принимали в комсомол, одноклассник всерьез доказывал, что этого делать никак нельзя: "Он кривляется!". Что ж, люди по-разному зализывают раны, наносимые жизнью и окружением. Отец артиста находил утешение и надежду в молитвах, мать и брат, получивший два консерваторских образования, - в музыке, Ефим - в смехе. Не случайно же свой первый, еще школьный театр миниатюр будущий артист назвал: "Не рыдай!". Когда очень хотелось плакать, Шифрин веселился - из вредности, из чувства протеста, которое в конце концов и вынесло его в Москву, в эстрадно-цирковое училище. Какая насмешка судьбы! Ему, человеку, который на уроках физкультуры стеснялся раздеться, учиться пришлось в окружении акробатов в трусах и майках, но именно там Ефим встретил Романа Виктюка, который, по его словам, из любого полена мог сделать артиста. Режиссер стал ему учителем, другом и музой, однако решения принимались тогда - на всех уровнях! - всесильными чиновниками. Это сегодня, если верить газетам, гонорар Шифрина за концерт составляет 10 тысяч долларов, но шел он к звездам, как и положено, через тернии. Выступать приходилось на фабриках и заводах, в пекарнях и жэках, таксопарках и ПТУ, трамвайных депо и почтовых отделениях... Актер привык, что в зале у него часто сидели нетрезвые люди, и с грустной иронией вспоминал, как на хлебозаводе их концертную бригаду угощали побочным продуктом производства - бражкой, от которой пучило живот. Восемь лет его вырезали из всех телевизионных программ, а более благополучные коллеги по цеху, увенчанные лаврами и званиями, не упускали возможности воткнуть шпильку. И все-таки, даже когда Роман Карцев, отвечая на анкету "Собеседника", съязвил: "Любимая актриса? Шифрин", Ефим собрал волю в кулак и... рассмеялся... Не секрет, что сокровенный источник юмора не радость, а горе: не зря у великих комиков такие грустные глаза. Впрочем, Шифрин себя к их числу не относит. "Я никогда не примерялся к слову "великий", - вздыхает он, - я прошел диспансеризацию, и у меня есть справка, что я здоров. Как я могу мечтать приобщиться к этому сонму, когда трезво отношусь к себе, к своим возможностям? Какой я великий - я просто актер, у которого иногда получается роль, а иногда нет".

"КУСАЧКАМИ, ПОСЛЕ СТАКАНА ВОДКИ, ОТЦУ ОТХВАТИЛИ ДВА ПАЛЬЦА НА ЛЕВОЙ НОГЕ"

- Знакомы мы, Фима, уже лет 17, и все это время я с неослабевающим интересом слежу за вашим творчеством. Уверен: за внешним - комическим, шутовским - проявлением вашей актерской сути кроется ранимая, даже, я бы сказал, израненная душа. Не ошибаюсь?

- У актеров, которые выбрали себе в удел смех, так повелось: даже если на душе скребут кошки, догадываться об этом зрители не должны. Да и персонажи наши вряд ли как-то соотносятся с тем, что происходит у нас внутри. Сейчас особых поводов для грусти у меня нет, но, оглядываясь назад, в прошлое, понимаю: там были какие-то невеселые, порой драматические события... На мой взгляд, они-то, как правило, и формируют природу юмора, отношение к жизни, а вообще, я считаю себя везучим, ибо, вопреки многим обстоятельствам, стал актером и по-прежнему занимаюсь тем, что люблю. Нет, какой-то особой, разлитой в судьбе печали нынче не ощущаю.

Фото Александра ЛАЗАРЕНКО

Из откровений Ефима Шифрина

"Мое настоящее имя Нахим. От него нет уменьшительного, поэтому в школе, институте меня звали Фима. Имя это как-то само за мной закрепилось, что очень огорчало папу. В письмах он всегда называл меня Нахимом и, казалось, вкладывал в это свою особую интонацию. Он вообще подчеркнуто следовал имени, данному при рождении. Со временем его брат из Гесселя стал Григорием, другой из Моисея - Михаилом, но папа упрямо называл их Гесселем и Моше, и ничто, никакой "новояз" не мог его в этом поколебать".

- Очень много о человеке может поведать его анкета. Не скрою, некоторые факты вашей биографии произвели на меня неизгладимое впечатление. Насколько я знаю, вы родились в Сусуманском районе Магаданской области. Какими ветрами занесло ваших родителей в те далекие, суровые, неприветливые края?

- Моя последняя книжка (только не подумай, что у меня собрание сочинений, - их вышло всего три) называется "Мир тесен". Мысль о том, что, несмотря на необъятность земного шара, бескрайность его границ и территорий, все мы вращаемся на каком-то маленьком пятачке, преследует меня неотступно. Вот ты сейчас вспомнил, что мы с тобой Бог знает сколько лет знакомы и периодически встречаемся то в Киеве, то в Москве, а я подумал, что все действующие лица моей биографии, каким-то образом на этих городах завязанные, важны для меня и судьбоносны. Мало того, те из них, с кем судьба свела хотя бы один раз, опять и опять встречаются потом на моем жизненном пути при совершенно невероятных обстоятельствах.

Ты вот назвал место моего рождения и потянул из клубка ассоциаций ниточку с именем хирурга, с которым я подружился в последние годы... После 40-ка довольно редко возникают новые дружбы, а тут нас свел не очень веселый случай, и с тех пор мы с удовольствием общаемся - мне вообще интересны новинки, которыми удивляет нас современная медицина. Вдруг на каком-то этапе знакомства он как бы между прочим сказал: "А ты знаешь, у нас работает очень пожилой, уже пенсионного возраста хирург, и когда совершенно случайно в разговоре я обронил, что я тебя знаю, на следующий же день он принес интересную фотографию".

...На этой тусклой, выцветшей карточке 50-х годов изображен деревянный одноэтажный барак - самое мрачное воспоминание моего детства. Мир тесен! Как оказалось, хирург, который волею случая заканчивает свой профессиональный путь в Москве, принимал роды у моей мамы в таежном забытом Богом поселке Нексикан.

Я действительно появился на свет в маленьком затерянном уголке в 600 километрах от Магадана. Папа в том Колымском краю оказался в 40-м году. Сейчас уже подросло поколение, которому обстоятельства советской жизни (тем паче середины прошлого века) кажутся такими же далекими, как сражения Наполеона или нашествие хана Батыя, а для меня это всполохи моей странной судьбы. Папу арестовали в 38-м...

- Как английского шпиона, небось?

- Нет, он у меня был рангом пониже - шпион, но всего-навсего польский. Осудили его по пресловутой 58-й статье...

- Где же работал отец, чтобы заполучить доступ к государственным тайнам?

- Трудился скромным бухгалтером в белорусском городке Орша и носил очки с толстыми стеклами - у него было минус восемь. Человек на редкость образованный, глубоко порядочный и, как потом, уже на исходе его лет, я узнал, очень религиозный.

- Так, значит, днем он щелкал на счетах, а по ночам передавал полякам разведданные?

- (Грустно улыбается). Видимо, да... Ничего удивительного, тогда шпионаж был профессией массовой, и тягаться с его представителями по численности могли только террористы и саботажники. Как бы там ни было, по этому абсурдному, дикому обвинению НКВД косил жизни сотен тысяч безвинных людей. Поразительно, но в ночь перед арестом папа (а он, как все еврейские патриархальные дети, был заядлым книгочеем) читал книгу Анатоля Франса "Боги жаждут" о кровавых событиях Великой французской революции. Представляешь, вдруг эта мясорубка, описанная французским классиком, так странно и причудливо повторилась в его судьбе.

Два года он провел в скитаниях по лагерям Центральной России, а потом, как мы знаем из истории, длинные эшелоны с безвинно осужденными людьми потянулись на восток, на Колыму, которую и стали осваивать их рабским трудом. При всем нытье, которое иногда я себе позволяю, примером для меня остается оптимизм, с которым отец прожил до конца своих дней... Он не считал себя неудачником, любое испытание принимал как опыт...

Если бы не гибель среднего брата сразу же после рождения, Фима, скорее всего, не появился бы на свет

- Выжил - уже повезло...

- Выжил, хотя было время, когда он, взрослый, почти 35-летний мужчина, весил в лагере около 40 килограммов - истощен был уже до предела. Пройдя все этапы колымских лагерей - от промывки золота до валки леса и вольфрамовых рудников, - уцелел чудом. Однажды их группу отправили в тайгу собирать стланики - это низкорослые породы деревьев и кустарников, стелющиеся по земле, которыми топили в бараках печи. Обнаружить стланики под глубокими сугробами было трудно, и они шли, подрывая снег ногами.

Когда он вернулся в барак, снять сапоги не смог - их полоснули ножом. Глянули на ступни - они были безнадежно обморожены, и прямо там, после стакана водки, кусачками ему отхватили два пальца на левой ноге... Зато со временем лучше любого барометра папа предсказывал погоду: перед каждым ее изменением культи страшно ныли. Маленьким я мог потрогать эти два обрубочка, полюбопытствовать, отчего так случилось... Покалеченная нога меня никогда не пугала, и доступ к ней был совершенно открыт...

"ПРИ ВСЕЙ СВОЕЙ ГЛЯНЦЕВОЙ АКТЕРСКОЙ ЖИЗНИ Я ЧУВСТВУЮ СЕБЯ ПО-СИРОТСКИ"

- Он прошел через издевательства, пытки?

- Все через это прошли... В середине 90-х в Минске у него вышла книжка, которая до первого редактирования называлась "Еврейская рапсодия". Потом редактор посчитал, что такое заглавие очень сужает круг бед и проблем, и в результате ее переименовали в "Печальную рапсодию". Мне же эпитет "печальная", несмотря на всю его милоту, кажется неверным: она не печальная - раздирающая душу. То, что творили с ними в оршанской тюрьме, что происходило до этапирования на Колыму, вообще описанию не поддается.

- Например?

- Пытки при задержании были такими чудовищными, что один из знакомых отца, врач по фамилии Тельтов, просто выбросился из окна кабинета следователя и разбился о булыжную мостовую. В те годы, чтобы получить признание, подпись, в ход шел не только мордобой - палачам 30-х годилось все, чем в достопамятные времена могла "похвалиться" испанская инквизиция.

Из записок Залмана Шифрина

"Началась моя тюремная жизнь человека, которого пытаются превратить в скот, постоянно подвергая унижению. Кормят так: утром - селедка, отчего постоянно мучает жажда, но пить не дают. В темных подвальных камерах нет воды, по телу ползают полчища вшей. Заставляют надевать шубу (в августе) и с грузом в руках делать больше сотни поклонов. Это похуже зуботычин".

"В Унженском лагере, где я работал вальцовщиком и раскоряжовщиком леса, находились 1800 зеков. Вставали в пять утра, на завтрак кусок селедки, баланда и чай из березового веника. Обеда не было, одежда лагерная, на ногах, обмотанных тряпьем, "ЧТЗ" - уникальная обувь, выкроенная из бракованных автопокрышек Челябинского тракторного завода, или лыковые лапы. Многие отмораживали ноги, а к невыполнявшим норму применялись "методы воздействия". Ну, скажем, раздетого догола зека ставили на целые сутки на высокий пень и оставляли на съедение комарам".

"На прииске "Чкалов" "забавлялись" иначе. На заключенного, заболевшего или ослабевшего настолько, что он не мог выйти на работу, составлялся акт: накормлен по норме, одет по сезону. Затем его привязывали за руки к саням, запряженным лошадью, и с гиканьем пускали ее вскачь... Так волоком по снегу и льду - а измерялся тот страшный путь километрами - несчастных доставляли к забою"

- Я поздний ребенок. Так случилось, что в лучшие детородные годы создать семью отец и мать не могли - они не имели шанса увидеть друг друга. История моего появления на свет тоже страшная, почти сказочная, она вполне достойна пусть не голливудского, но "мыльного" сериала.

Отцу дали 10 лет лагерей без права переписки, а затем присудили пожизненное поселение в районах "Дальстроя". Это был полный мрак, глухой тоннель без проблесков надежды впереди. Никто ведь не знал, что через полтора десятка лет закапает хрущевская оттепель и последует реабилитация...

До ареста отца мои родители не были даже знакомы. О трагической судьбе Залмана Шифрина мама узнала в доме его брата, учителя Оршской школы, и написала зеку теплое дружеское письмо. Вскоре они стали, что называется по-английски pen-friend, друзьями по переписке. Мама была одинокой, мужчин война выкосила, а папа ей очень понравился...

- Так он прислал ей свою фотографию?

- Отправил страшную карточку три на четыре, где был заснят в лагерной униформе или робе, наголо обритый. Их фотографировали без очков, а он был сильно близорук, поэтому на снимке получился очень странным, каким-то чеховским персонажем с беспомощными и безнадежно печальными глазами... Это было единственное, что мог "враг народа" вложить в письмо, но, как мама потом говорила, ее привлекла не внешность, а то бесстрашие, с которым он заглядывал в грядущую жизнь, и совершенное отсутствие нытья по поводу того, что случилось...

Вот странно, да? Оказывается, чтобы полюбить друг друга, необязательно, как Ромео, петь под балконом серенады: "Ах, быть на руке ее перчаткой, перчаткой на руке"... Иногда и лист бумаги, вложенный в конверт, становится катализатором большой любви и дружбы, залогом крепкой семьи...

Матери Шифрина было 36 лет, когда она как жена врага народа отправилась за мужем на Колыму. В 41 родила третьего сына, которого назвали Нахимом

- Сколько тогда лет маме было?

- Когда она отправилась на Колыму - 36.

- Неужели вот так добровольно туда поехала?

- Ну конечно. Это было почти Магелланово путешествие. Сначала эшелонами через всю страну, затем в бухте Владивостока надо было сесть на пароходик и поплыть в Магадан, оттуда на каких-то грузовиках по жуткой трассе добираться до лагеря поселенцев, чтобы там выйти замуж за человека, которому жизнь ничего хорошего не сулила. Ютиться им поначалу пришлось в пятиметровой комнатушке, где умещалась кровать и два стула, питаться сушеными овощами, а о солнечных днях только мечтать.

Через год появился на свет первенец - мой старший брат Самуэль. Второй ребенок погиб при рождении - это тоже страшная, дикая, но очень типичная для тех кровавых лет история. Когда у мамы начались схватки, она еще пребывала в статусе жены врага народа. До единственного роддома, который находился в поселке Нексикан, можно было добраться только на грузовике, но поскольку ей не полагалось место в кабине, туда усадили толстого начальника с портфелем и в шляпе. Женщину же, которая вот-вот должна была родить, устроили в кузове.

В дальней дороге, да на колымской трассе, ее, разумеется, растрясло, и в результате началось кровотечение, которое уже нельзя было остановить... Увы, ребенок запутался в пуповине и родился мертвым. Его похоронили, назвав Марком в честь погибшего на войне брата отца, но опять вот ирония судьбы... Если бы не это несчастье, ровно через 12 месяцев я бы не появился на свет. Маме был 41 год, отцу 46...

Вообще, их бесстрашие меня поражает. Теперь, когда их уже нет, не у кого спросить, где они брали силы, и некому признаться в сыновьей любви, и никому нельзя вернуть слова нежности, которые я задолжал... Вспоминая все, связанное с их судьбой, их соединением, с тем, как мы с братом появились на свет, я думаю, что герои - это необязательно накачанные, мускулистые персонажи типа Шварценеггера или девушки-партизанки в годы войны. Чаще всего это скромные, безответные, но верные своему внутреннему голосу, стержню люди. Необязательно громкие, сильные, красноречивые и во всем правильные...

Для меня родители - образец нравственности. Со временем расплачиваясь за то, что выпало на их долю, они очень долго и тяжело болели, но даже это делали как-то героически: то и дело не умирая, не прощаясь, не завещая, без наших вечных еврейских стонов "Ай!"... Достойно и тихо, почти друг за дружкой, они ушли на тот свет... Отец умер в эмиграции в Израиле, куда уехал с семьей брата. Я знал, что он рад появлению внуков, видел, как уделяет им внимание, но после смерти мамы его будто выключили, для него погас свет. Он тихо тосковал, ему казалось, что годы без нее он проживает как-то незаслуженно, напрасно. Не могу сказать, что он приближал свою кончину, но, как восковая свеча, - это, по-моему, верная метафора - оплыл, пожелтел и ушел туда, к ней...

- Сейчас, без родителей, вы чувствуете себя одиноким?

- Сиротой, совершенно точно, ощущаю. Понимаю, что в положении, когда многие годы на меня смотрят объективы телекамер и фотоаппаратов, когда у меня берут интервью, а мои фотографии помещают на обложках журналов, это звучит некоторым диссонансом, не согласуется с глянцевой актерской жизнью, но каким бы лукавым и забавным ни казалось слово "сирота" в отношении человека...

-...недавно отметившего свое 50-летие...

-...без отца с матерью себя и весь мир я воспринимаю по-сиротски... Несмотря на то, что ушел из дому 19-летним, мне очень их не хватает, и снятся они мне куда чаще, чем люди, с которыми меня связывают тесное знакомство, общие приключения, какие-то любовные или драматические истории. Видимо, годы, проведенные у родителей, были в моей жизни самыми главными и важными.

"Я НИКОГДА НЕ ДАВАЛ СЕБЕ КЛЯТВЕННЫХ ОБЕЩАНИЙ НЕ ОПУСКАТЬСЯ ДО ПОШЛОСТИ"

- Когда отца реабилитировали, вы покинули Магадан и переехали в... Юрмалу. Хорошо вам там было? Это ведь совершенно другой мир, другая культура...

- Дима, Латвия вообще в те годы была, как подарок, - ну чистая заграница, а выбирать нам не приходилось.

- Назад в Белоруссию пути не было?

- Родители не хотели бередить раны, вернувшись в прошлое. Семью располовинило: одних родственников унесла война, других - репрессии. Родную сестру отца, близняшку, посадили на 20 лет - она отбывала срок в Караганде, в Карлаге.

- Тоже как польская шпионка?

- Сарра была зачислена в большие нарушительницы общественного покоя. Пережить довелось предостаточно: издевательства в лагерях (у нее был перебит нос), смерть мужа, воспитание дочери другими людьми. Все это она перенесла стоически.

Из книги "Мир тесен"

"Папу и его сестру уберегла от трагической участи быть расcтрелянными или убитыми в годы войны не менее страшная участь политзеков. Моей тете Сарре в прошлом году исполнилось 90 лет. Она живет в Израиле, в Бат-Яме. Никогда не забывает дня моего рождения, у нее светлая память, она всегда опережает мои звонки и поздравляет с Новым годом первая. На вопрос о секрете ее долголетия отвечает: "Очень просто - я всегда надеваю обувь с левой ноги, а снимаю ее с правой", но я-то знаю, в чем секрет долголетия тети Сарры: нет человека, о котором она бы сказала или подумала дурно, которому бы пожелала плохое. Секрет - в удивительном добродушии, потрясающем библейском спокойствии... Несмотря на свойственные ее возрасту болячки, все номера телефонов у нее в голове, а многочисленные фамилии родственников в памяти - невероятном компьютере".

"Без отца с матерью себя и весь мир я воспринимаю по-сиротски". Фима с родителями

"Отец родился в семье синагогального старосты, учился в хедере, но до конца 60-х годов я не замечал в нем религизности. То ли был еще мал, то ли он скрывал ее, чтобы не навлечь на себя и свою семью новые неприятности. Помню, однако, что совершенной реликвией у нас был Танах. Фолиант этот на немецком, русском и иврите издания 1913 года хранился, заложенный другими книжками. Он не был в числе книг, которые приветствовались до перестройки и нынешнего заигрывания с религией, но папа хорошо знал книжный иврит и читал Танах в оригинале.

В последних своих письмах и записках из раматганской больницы он писал: "С нашим добрым Богом я прошагал всю свою жизнь". Теперь, когда отца не стало, я понимаю, какой праведной она была. Уму непостижимо, как ухитрился он пройти 10 лет лагерей и семь ссылки, не дотронувшись даже до кусочка свинины, не нарушив заповедей Торы. Естественно, он не мог соблюдать субботу, но совершенно ритуальными были наши семейные праздники, удивительным образом совпадавшие с религиозными. Только когда в Риге мы попали в синагогу на настоящий праздник Симхат Тора (или, как говорят в идишской традиции, Симхас Тойре), я впервые увидел ликующего папу. Собрание веселящихся и говорящих на родном идише евреев возбудило его до крайности".

- После реабилитации мы еще долго находились на Колыме - до 65-го года: выбираться все равно было некуда. Латвия же подвернулась как счастливый случай - после войны там оказалась мамина тетка, которая расписывала Ригу как совершенный Лас-Вегас. (У нас к тому времени уже появились какие-то колымские сбережения, и мы понимали, что там не пропадем)... У Юрмалы тогда еще не было громкой всесоюзной, фестивальной славы, но ленинградцы и москвичи любили этот курорт всегда. Мы купили там домик у вдовы академика Зутиса - по его учебникам я потом учил историю в школе и Рижском университете...

- Латвия - это другой мир, абсолютно! До 10 лет я жил в маленьком колымском поселке, окруженном сопками, где дома можно было пересчитать по пальцам. Деревянный кинотеатр "Тайга", двухэтажный универмаг - вот, пожалуй, и все, и вдруг попал в удивительный город, вылизанный до блеска, с невероятно обходительными пожилыми женщинами. А этот милый акцент, это галантное обхождение...

- Благодаря или вопреки чему комплексующий, как вы признавались в своих книгах, некрасивый мальчик из добропорядочной еврейской семьи выбился в люди? Благодаря или вопреки чему вы стали артистом - причем не средней руки, а первого эшелона?

- Думаю, что обязан этим своему неуемному стремлению выйти на сцену, верности цели, которую выбрал однажды и навсегда. Даже поступив на филфак университета, я знал: это лишь маленькая уступка родителям - все равно вырвусь в Москву! А чему вопреки? Да всем капканам и барьерам, ямам и оврагам, которые уготовила жизнь. С первого раза в театральное училище я не поступил - это потом уже понял, в чем дело... По известным причинам у меня долго не было эфира, то есть я снимался, а меня вырезали, снимался, и опять вырезали...

Так что и благодаря, и вопреки... Благодаря участию многих замечательных людей, с одним из которых ты много лет дружишь. Думаю, если бы Роман Виктюк не взялся вести нашу группу, когда я занимался на первом курсе эстрадно-циркового училища, моя судьба тоже могла сложиться иначе... Потом уже я понял: это была награда за все непоступления. Уверен: какое-то мистическое равновесие, баланс черного и белого в жизни существует. Не зря говорят: завтра будет хорошо, если вчера было плохо.

- На мой взгляд, быть юмористом, смешить людей очень сложно. Певцу достаточно иметь в репертуаре один хит типа "На недельку до второго я уеду в Комарово", и он уже может в ранге суперзвезды собирать стадионы. Юмористу же постоянно нужно подтверждать класс, соответствовать уровню, заданному такими мастерами, как Райкин и Жванецкий, Хазанов и Карцев, а это непросто, постоянно есть риск скатиться в пошлость. Как вам удается столько лет держать планку?

Ефим Шифрин - Дмитрию Гордону: "Я очень хочу, чтобы митинговые и революционные страсти в братской Украине, которую я очень люблю, обернулись периодом замечательного созидания"

- Лично я никогда не давал себе клятвенных обещаний не опускаться, потому что в отличие от тех, кто критикует эстраду, выискивая в ней бесчисленные изъяны, убежден: это едва ли не единственный вид искусства, призванный заниматься низким. Высоколобые тетки-критикессы и брезгливые театроведки, наверное, что-то в своем образовании упустили или никогда не открывали Аристотелеву "Поэтику", не читали Рабле и Аристофана. Ведь ругают они эстраду чаще всего за то, чем она должна бы гордиться.

Недавно, участвуя в телеполемике, я вспоминал, как в застойные годы нас ругали за тещу, мол, эта тема эстраду мельчит, принижает, выводит за рамки высоких представлений. Но не случайно же в советском быту она была уже почти эстетической категорией. Я говорил: "Нажмите в любой поисковой системе интернета слово "теща", и на вас обрушится лавина... Нет, это не цитаты из Кьеркегора, Фрейда, Хайдеггера или Сартра, а вал анекдотов, поскольку теща - главная юмористическая мишень".

Оставьте людям, призванным заниматься искусством смешного, все, чего не касаются высокие искусства, зачем вырывать из рук эстрады то, о чем никогда не будут говорить в трагедии, танцевать в балете и петь в опере? Думаю, это пережитки советского искусствоведческого взгляда на эстраду, который, мне кажется, в наше время неправомочен. Не знаю, плохо это ли хорошо, но наша разговорная эстрада стремительно американизируется....

-...по мере дебилизации населения...

- Очевидно. Как это ни прискорбно, все, что формировалось великой русской литературой в ХIХ, Серебряном веке, вымыто чересчур простым представлением о вещах. Есть тут, правда, и свои плюсы, ведь и о простом, низменном тоже говорить надо. Если существует быт, секс, нравственное и моральное уродство, которое в повседневной жизни выглядит не так героично, как в голливудских триллерах, кто-то же ими заниматься должен.

"БЕШЕНЫЙ ХЛОПОК ХАЗАНОВА ДВЕРЬЮ ВЫЗВАЛ У МЕНЯ НЕГОДОВАНИЕ"

- Фима, а вам не кажется, что в советское время публика была все-таки поинтеллектуальнее? Люди вслушивались в эзопов язык того же Жванецкого, каждый чего-то додумывал, домысливал, и когда это удавалось, человек был счастлив: смеялся и аплодировал... Сегодня эстрадный юмор, за редким исключением, стал совершенно, по-моему, примитивным. Помню, кстати, обмен мнениями по этому поводу с Хазановым, в ходе которого на протяжении лет 10-ти я отслеживал трансформацию его взглядов. В конце концов, после того как публика его несколько раз захлопала и согнала со сцены, он решил из жанра уйти, на прощание обозвав всех своих бывших коллег лепрозорием...

- Я помню заочную полемику с Хазановым, которая велась на страницах "Бульвара", и в связи с этим дал даже одной из ваших журналисток интервью. Вообще же, тот запоздалый бешеный хлопок дверью, который произвел Геннадий Викторович, вызвал у меня негодование...

Из интервью "Бульвару" в феврале 2005 года

"Хазанов назвал юмористов, верных своему жанру, лепрозорием, но у меня, несмотря на различное отношение к членам этой заболевшей проказой команды, есть свое мнение на сей счет. Если это на самом деле "лепрозорий", то ответственность за болезнь в немалой степени разделяет и сам Хазанов: не помню, чтобы он со сцены декламировал Рильке или читал Рабле. Он оставил замечательное наследие, которое мы иногда видим, - студент кулинарного техникума переел арбузов, и его тянет пописать. Ни себя, ни Хазанова, ни кого-либо еще (может, за исключением Карцева), кто работал на стыке 80-90-х годов, назвать элитарным исполнителем я не могу".

- Думаю, все не так просто: тут переплелись проблемы и художника, и времени. С Геной я во многом бы согласился, если бы часть своих личных творческих проблем он не свалил на бедных коллег. Между тем и у них при недавней капитальной смене декораций возникли те же проблемы.

Мы же остались прежними: с теми же запросами, с устаревшими представлениями о плохом и хорошем, и как на фоне новых блестящих декораций творить, еще не придумали. Понимаешь, в советские годы мы все стремились универсализировать. Ну, скажем, Маяковский был назначен главным поэтом эпохи, Райкин - главным сатириком, Уланова - примой (хотя возможны были пары - допустим, еще Плисецкая). Первым басом был Штоколов, а тенором - Лемешев, читать надо было только Булгакова и Ильфа с Петровым...

Глядя на образы, создаваемые Шифриным, трудно поверить, что Ефим Залманович - тонкий, интеллигентный человек

Весь этот джентльменский набор советского интеллигента, эту универсализацию замечательная новая декорация похоронила. Сейчас есть люди, которые слушают рэп и не имеют представления о барочной музыке, есть почитатели Пелевина, которым он кажется куда круче, чем тоскливый Достоевский, есть молодежь, которая вообще не включает телевизор и живет блогами и личными дневниками в интернете. Возникла новая клубная культура, вытеснившая тот старый советский кабак, где цыган в красной рубахе пел под гитару, пока ты уламывал отбивную.

Клубная культура - это вообще новое и, кстати, не совсем западное проявление. Там читают стихи, устраивают невероятные перформансы и другие действа (не важно, какими словами их называют), а прежняя универсальная, большая эстрада, в которой открывает концерт народная певица, а заканчивает непременно Магомаев, умерла, рассредоточилась по нишам. Думаю, проблема и Хазанова, и моя, и всех, кто между нами, - это инерция. Она, как оказалось, поможет и в новых условиях, но нужно смириться с тем, что аудитория сократилась. Ну не хочет сейчас публика считать Хазанова, Шифрина или еще кого-то главным сатириком...

- Но посмотрите, как люди млеют от Петросяна и Степаненко. В чем тут секрет? В низком культурном уровне населения?

- На эту тему я рассуждал бы смелее и охотнее, если бы мы обошлись без фамилий...

- Ну хорошо, в конце концов, тот же Евгений Ваганович - замечательный профессионал и человек. Давайте не будем конкретизировать, а просто скажем, что появилась группа непритязательных юмористов, - в первую очередь я имею в виду "Аншлаг" - которые потрафляют дешевым вкусам. Что вы об этом думаете?

- Дима, история повторяется - эта спираль совершенно для меня очевидна. Вспомни, как выхолостило страну с 38-го по 53-й год (я уже не говорю про философский пароход 20-го года, которым большевики выдворили из России ее интеллектуальный цвет). Все, что способно было мыслить, писать, творить, сознательно расстреливалось, ссылалось...

-...но как вдруг поперло в 60-е!

- Значит, дрожжи нравственности сделали-таки свое дело. Этот российский дух просветительства, интеллигентности никуда не делся: он тлел, тлел... Именно на нем взошли полудиссидентские советские литература и искусство. Что дальше? Вспомни, чем занимались мы в перестройку, - все тем же расстрелом и выхолащиванием, пусть и не сознательным. 10 лет никто не учился, девочки-мальчики равняли свою жизнь по моделям, проституткам и бизнесменам. Это же вариант нынешний Чечни, когда целое поколение...

-...обходилось без школы...

- Ну да! Одна часть этих дрожжей мигрировала, другая как-то приспособилась к коммерческому укладу бытия, а сейчас дрожжи опять пошли в рост. Смотри, как молодежь потянулась в интернет не только за общением, но и за знаниями. Заходя на какие-то чаты и форумы, где общаются интересующиеся историей, географией или космологией, я вижу, что умники и умницы никуда не делись, процент их стойкий во все времена, и никакой строй, никакой преступный режим над ними не властны.

Ну а поклонники той эстрады, о которой ты вспомнил, были всегда. В 70-е годы они чудесно ходили на "Сталеваров" и бездарные пьесы Сафронова, пялились на экран, когда там шел фильм "Секретарь райкома" и куча ему подобных. Сейчас почему-то считается, что все советское искусство было отмечено знаком качества...

- Да ну!

- Тем не менее нынче, при повторах этих черно-белых лент, люди умиляются не тому, что они прекрасно сделаны, а тому, какими наивными, как им кажется, мы тогда были. Ностальгия по временам молодости вполне объяснима, но сколько там было серости, дикости!

- Лично я умиляюсь потому, что, слава Богу, все это в прошлом...

- Поэтому не стоит преувеличивать значение выбранных тобой на удачу примеров: Петросян, Степаненко... Ничего, всегда это было. Думаешь, Шуров и Рыкунин, которых почти канонизировали, занимались чем-то очень высоким?

- Я их еще застал, помню...

- Попробуй повторить их репертуар сейчас - вряд ли он покажется выдающимся. Другое дело, что силки цензуры, расставленные в советские годы, действовали и как-то измеряли качество, поэтому совсем негодный товар появиться на эстраде не мог.

Сотрудничество с Виктюком - одна из самых ярких страниц в жизни Шифрина-актера. В жизни Маковецкого тоже...

- В начале перестройки вы в одиночку собирали переполненные дворцы спорта и стадионы, и тогда, видимо, отчетливо представляли своего зрителя, того, кто сознательно ходит на Ефима Шифрина. Как сегодня дела обстоят?

- Те незабываемые концерты, когда мы со Жванецким и Кларой Новиковой приезжали в Киев и почти неделю сидели во Дворце спорта, - это был феномен не актерский. На нас не ходили как на актеров, чтобы умилиться, потрястись, расплакаться или рассмеяться, - мы выполняли почти журналистскую функцию. В те годы что-то уже было позволено, и нас слушали, как трибунов. Помню, каким успехом пользовались почти плакатные монологи Коклюшкина, которые я тогда исполнял. Сейчас не решился бы их повторить, поскольку они практически лишены актерского наполнения - это были в чистом виде перестроечные лозунги.

Между прочим, и то, что читал Жванецкий, напоминало большую фигу, вытащенную при свете прожекторов из кармана, где рука уже затекла ее держать. Сейчас в этом нет необходимости: открываешь "Бульвар", "Комсомолку" или "Известия" и читаешь все, чего жаждет твоя душа. Ничего запретного в этом смысле нет, а ведь именно худсоветы, несмотря на всю их дурацкую идеологическую составляющую, были теми камушками, сквозь которые не проступала мутная вода с песком.

Боже, видя во главе комиссии Марию Владимировну Миронову, я просто забывал текст, у меня выпадало сердце, потому что в этих глазах не было ничего, кроме сына Андрюши. (Других актеров для нее просто не существовало: все было негодно, плохо, и та же Клара тоже боялась ее ужасно). Зато на худсовет, в составе которого заседали Рина Зеленая или Мария Владимировна Миронова, мы не позволяли себе вытащить ни один заштатный номер.

"Я НЕ СТРАДАЮ ИЗ-ЗА ТОГО, ЧТО В СВОИ 50 НЕ НАРОДНЫЙ И ДАЖЕ НЕ ЗАСЛУЖЕННЫЙ"

-...Представляешь, все это тогда воспринималось как данность. Вот Шульженко поправляет свой парик в "России"... Вот Аркадий Исаакович Райкин готовится к выходу в Колонном зале, а потом пойду я... От такого соседства сердце, конечно же, трепетало, но только сейчас я понимаю, что касался почти восковых фигур, еще не ушедших в вечность... Свой диплом я получал из рук Юрия Владимировича Никулина, с которым потом выступал в концертах, а чего стоили многочисленные фестивали, на которых сталкивался с легендами - ну, скажем, с Марисом Лиепой... Это уже имена из Пантеона, из вечного российского некрополя, в котором собраны великие люди и судьбы...

Из откровений Ефима Шифрина

"Кто только не претендовал на звание наследника Райкина, но я от этого влияния освободился. Я выпустил пять театральных спектаклей, семь сезонов отслужил в Театре Вахтангова, сыграл три спектакля у Виктюка, озвучил первый полнометражный российский мультик "Щелкунчик", который уже получил какую-то премию в Нью-Йорке, написал три книги - и все это уходит и отодвигается на второй план только из-за того, что какого-то мальчика с лохматыми волосами, очень похожего на меня в молодости, продолжают крутить по телевизору.

"Я согласился на роль в спектакле Виктюка "Коза" в том числе и потому, что у Романа учился. Это история с продолжением, а если в моей жизни и случались продолжения, то я откликался только на те, которые выглядели неожиданными. Что вы хотите - 30 лет я занимаюсь почти одним и тем же. Я не открыл геном человека или новую звезду, а работаю на одном рабочем месте - на эстраде.

Я слышал, как говорили: "Боже мой"! Шифрин зоофила сыграл!", но послушайте, сейчас все, кому не лень, играют Сталина, Гитлера, в сериалах перед нами прошло огромное количество злодеев, на роли которых актеры соглашались, и у них ни один мускул при этом не дрогнул. Почему Сталина играть лучше, чем зоофила, ведь Сталин точно нелюдь, козел... А вот романтизации зоофилии в "Козе" я даже с лупой не найду".

Соратников среди юмористов становится все меньше - с кем-то расстались, кого-то не стало. Дубовицкая, Евдокимов, Винокур, Шифрин

- Сегодня, когда в России, как мне кажется, сворачиваются гласность и плюрализм мнений, вам не стало тяжелее работать?

- После приснопамятных застойных лет, в которые я как артист сформировался, ничем и никогда меня уже не испугаешь.

- Некоторые ваши коллеги - не буду называть фамилий, поскольку, скорее всего, они бы этого не хотели, - рассказывали мне, что в последнее время перед концертами в Кремлевском дворце съездов, где должны присутствовать Путин и другие высокие руководители страны, их стали инструктировать, в какие костюмы одеться, чего лучше себе не позволять, что можно говорить и чего не стоит...

- Мне повезло: я никогда не был любимцем государственной элиты и считаю это большим везением, хотя, конечно, участвовал почти во всех концертах, посвященных Дню милиции, выступал перед власть предержащими на всевозможных дачах в Барвихе...

- Даже так?

- Да. Кстати, сегодня увидел по телевизору фильм с очень яркой талантливой игрой Любы Полищук и вспомнил, как когда-то большой актерский десант высадился на министерских дачах в Быково. (У них там был Дом культуры, в котором артистов поили потом чаем с сушками). Нам выдали лодки, и Люба гребла, поражая мужчин неженской силой, а ее маленький сын (ныне известный актер Алексей Макаров, которого знают и любят девочки) оставался на берегу. Эта будущая звезда встретила нас полными пригоршнями земляники. Никогда не забуду его ответ на один наш вопрос... "Лешенька, где ты столько земляники набрал?" - спрашиваем, а он, весь измазанный ягодами, отвечает: "Да ее тут полно, она здесь у каждого туалета растет". Вот будто вчера это было...

А возвращаясь к разговору о высоких чинах... Я, повторю, считаю большим везением, что не числюсь у них в любимчиках. Все-таки я для них странноватый, с чудинкой, как в том анекдоте. У них ведь тоже есть назначенные в главные исполнители.

- Галкин?

- Ну да, Максим, Басков... Инерция того, еще советского отношения к табелям и рангам, присутствует все-таки до сих пор.

- Вы же, по-моему, в свои 50 не только не народный, но даже не заслуженный артист?

- Дима, вот честное слово, я по этому поводу не страдаю. Меня иногда спрашивают: "Как же это они вам не дали?", а мне ничего и не надо. Весь цинизм и глупость такого отношения к артисту заключается в том, что на самом деле получить звание совсем не сложно. Надо какое-то прошение написать, потом найти двух ходатаев, куда-то с этой бумагой пойти...

Я тут прикидывал, что же у меня на старость останется, если вдруг захочется летом в какой-нибудь санаторий, и вспомнил, что состою в Союзе театральных деятелей, и то меня уговорили вступить в него в пору, когда благодаря Роману Виктюку я еще работал в Театре Вахтангова. Мне говорили: "Как, ты разве не член СТД?". - "А зачем?" - робко спрашивал я. "Ну как, а вот если летом, допустим, в Дом актера захочешь поехать? Побродить по пляжу, три раза в день бесплатно откушать в актерской столовой...". "Да, - призадумался, - что же это я о старости-то не позаботился?" - и вступил.

Забываю, правда, платить взносы, но сегодня это членство - единственное, что меня связывает с какими-то государственными или корпоративными структурами. Звание... В последнем своем спектакле, который называется "Кабаре. Перезагрузка", я вспоминаю байку, довольно популярную в актерской среде. Смирнов-Сокольский, известный в 50-е годы конферансье и собиратель книг, однажды отказался выступать в правительственном концерте. Не знаю, на какую причину сослался, но по тем временам это было дерзко и вызывающе. Рассвирепевшая Фурцева, министр культуры, позвонила ему домой: "За такие шутки мы можем лишить вас звания народного артиста!". Он иронически усмехнулся: "Но хоть фамилия у меня останется?". Та стушевалась: "Конечно". Артист облегченно вздохнул: "А больше мне ничего и не нужно".

Когда есть бабки, все не так плохо...

Мой герой произносит в этом спектакле фразу: "Вот я подумал: а Чаплин, к примеру, захотел бы быть народным артистом Англии или заслуженным артистом Америки?". И дальше, развивая эту мысль, продолжает: "Ерунда - каждый раз звание смешить не будет"...

"ОБЫВАТЕЛЮ В ГЛУБИНКЕ КАЗАЛОСЬ, ЧТО Я НАСАЖДАЮ СЕБЯ, КАК ПЕТР КАРТОШКУ"

- Позволю себе с вами не согласиться: когда объявляют: "Народный артист такой-то" - и на сцену выходит известный только своим родственникам исполнитель, становится очень смешно...

- Меня это смешило лет 10 назад, когда целая поросль молодых эстрадников, которые без фанеры вообще рта не откроют, вдруг получили звания заслуженных и народных. Это мои коллеги, которых я хорошо знаю, многие буквально выросли у меня на глазах, но я нисколько не страдаю из-за несправедливости, и это не напускная бравада, просто мне кажется, что этот словарь уже устарел.

Ну какой смысл в звании народного артиста? Это значит, что качество и пригодность мою к профессии одобрил какой-то чиновник, который сидит в кабинете N 7, справа третья дверь. Мое воображение сразу рисует пыльную комнату, ворох бумаг, над которыми корпит человек, от искусства далекий. Неужели от того, поставит он свою замечательную подпись на этой бумаге или нет, зависит ценность моего нынешнего положения? Для меня ее определяет только одно обстоятельство: есть у меня сегодня в зале народ или нет.

Этой зимой, выйдя в Луганске на сцену в неотапливаемом Доме культуры, я подумал: "Когда тебя так встречают, звания вовсе не нужно". Мне льстит огромное количество людей, собравшихся на концерт в этом не самом благополучном и ухоженном украинском городе - что-то же привело их ко мне на три часа. Значит, после тех 28 лет, что я смешил и забавлял народ, они верят, что и в этот раз свою дозу смеха получат.

Я тебе больше скажу. На всех афишах, расклеенных в Украине, жирным шрифтом набрано почему-то: "Народный артист России Ефим Шифрин". То есть, даже если бы какой-нибудь повинившийся чиновник это звание в конверте с сургучной печатью вдруг мне вручил, он опоздал бы уже лет на 15. Давным-давно и на гримерках пишут, и со сцены объявляют: "Народный!", я даже устал конферансье шептать: "Это ошибка". Ну и ладно, все равно успех артиста и его место на подмостках не определяются этим очень советским, на мой взгляд, словосочетанием.

Из откровений Ефима Шифрина

"Мальчиком я был насквозь болезненным. На Севере в непростых условиях жизни простуда цеплялась за простуду, и фельдшеры нещадно кололи меня при очередном воспалении легких. К тому же в детстве и юности я был спортоненавистником: в школе под любым предлогом прогуливал уроки физкультуры, не мог и раза отжаться, подтянуться на турнике. В эстрадно-цирковом училище жутко неуютно чувствовал себя в спортзале, стеснялся на занятиях по физкультуре раздеваться. В институте страдал гастритом и брал на занятия термос - через каждую учебную пару необходимо было немножко перекусить, чтобы не мучила боль. Слабо представлял, что такое здоровье в моем нынешнем понимании: когда хочется работать, когда ты бодр, свеж и ничто тебя не тяготит...

- Стать последователем Шверценеггера меня надоумил не Арнольд - Алла Борисовна, хотя вряд ли она такую цель ставила. Однажды в середине 80-х Алле Пугачевой, Александру Ширвиндту, Михаилу Державину и мне (а я тогда был на подъеме, вроде нынешнего Галкина) доверили вести мартовский телевизионный "Голубой огонек". Сценарий решено было обсудить на квартире у Аллы Борисовны на Тверской. Когда я, робко улыбаясь, появился на пороге, Пугачева картинно всплеснула руками:

"Жму с груди 125, работаю с 90. Раньше цифры были разительнее. Так ведь лет-то мне уже сколько!"

"Боже, Фимочка, а я думала, что тебе сильно за 40!". Я тогда по возможности мило и участливо улыбнулся в ответ, но в душе все кипело. Колкая фраза Примадонны задела за живое: мне и 30-ти тогда не было, и я так завелся, что решил отправиться в спортзал".

- В 50 лет не каждый артист рискнет появиться на публике в такой облегающей маечке...

- А тут у тебя душно.

- Я это к тому, что вам есть что показать. Лет пять-шесть назад в одном из журналов увидел ваши фотографии: гора мышц, рельефная грудь - все это впечатляло... Вы по-прежнему увлекаетесь фитнесом?

- Это уже не увлечение, а, скорее, привычка - занимаюсь почти каждый день.

- Гантели, гири, что?

- Все, включая свободные веса - те, кто увлекается тяжелой атлетикой, знают, о чем речь. Не очень люблю тренажеры, но куда же без них... И бег, и бассейн... На самом деле, это занимает не так много времени. Когда друзья-актеры изумляются: "А как и когда ты все это успеваешь?", я говорю: "Ладно, не надо лукавить. Было бы желание"...

- Со сколькими килограммами приседаете?

- Это у меня не самый любимый вид упражнений, поэтому в данном случае озвучивать веса не буду - для человека, давно занимающегося спортом, они несерьезны. Зато жму с груди 125, работаю с 90. Так ведь лет-то мне уже сколько! Раньше и цифры были разительнее. Я, кстати, многих уже в зал заманил: и Макса Галкина, и Сережу Дроботенко, и музыкального руководителя группы "Лесоповал"... Вообще, мне за миссионерство уже награда положена.

- Осталось еще Регину Дубовицкую затащить...

- Ну-у нет, после моего ухода из "Аншлага" мы не общаемся. В наших взаимоотношениях был даже судебный процесс, о котором сейчас вспоминаю не очень охотно. Тем не менее я выиграл эту тяжбу, которая для меня имела значение не личной, а корпоративной победы. В последнее время все говорят о том, что смех как лекарство утратил свои целебные свойства, но я считаю, что отчасти мы обязаны этим телевидению и нашей актерской сговорчивости: "Ой, только бы сняли, только бы показали!". В результате мы стали совершенно демьяновой ухой, и вообще, нас так много - ну просто беда.

На гастролях у меня были моменты, когда я переключал телевизор и заставал себя на трех, а то и четырех каналах одновременно. Обывателю в глубинке казалось, что я себя насаждал, как Петр картошку, хотя к этому никакого отношения не имел. Везде были мои неконтролируемые клоны, прямо не Шифрин, а бедная овечка Долли, и когда мириться с таким количеством телевизионных воплощений стало невозможно, мы попытались с "Аншлагом" как-то разрулить проблему. Мне казалось, что мои экранные образы - это часть меня и я вправе этим как-то распоряжаться, хотя бы придержать, притормозить. Поскольку мирно уладить все не вышло, пришлось обращаться к юристам...

- Качнули мышцами?

- Нет, все решилось посредством юридических разборок. Слава Богу, что этот поток немножко приостановили.

Редкий артист эстрады может похвастаться не только отличной творческой, но и физической формой

Из откровений Ефима Шифрина

"Я расстался с "Аншлагом" пять лет назад - перестал жить в той "семье"... Ушел, не хлопая дверью, осторожно прикрыл ее за собой, а оказалось, имущество, оставленное мной в том доме, стало коммерческим товаром и много раз перепродается. Но почему, с какой стати? Приезжаю в Украину, в Германию, в Штаты и вижу, как местные телевизионные компании опять крутят те же программы! "Я уже успел забыть, как зовут в старых миниатюрах мою жену, но мне постоянно напоминают: "Ты надоел со своей Люсей". А я ей последний раз в прошлом веке звонил, клянусь!". Не знаю, так ли нуждаются создатели "Аншлага" материально, но если нуждаются - сказали бы. Зачем же так, из-под полы, торговать моим именем и моими работами?

Я не сравниваю себя с великими актерами, закончившими совершенно неподобающим образом: Георгием Вициным, Борисом Новиковым, нашими замечательными киноактрисами, которых мы так в ушедшем веке любили... Вряд ли они даже предполагали, что много раз проданные каналам их спектакли и фильмы имеют отношение к тому, что они так нищенски жили на склоне лет. Ведь это часть их труда, и на процент от этой бесконечной реализации, перепродажи кассет, дисков они могли бы спокойно коротать свою старость. Во всяком случае, не в такой вопиющей бедности.

Суть моих претензий не упиралась, конечно, в деньги - я хотел, чтобы отслоившееся от меня мое виртуальное "я" снова мне подчинялось. Я не спал ночами, передвигался в поездах, засыпал в самолетах, выходил на переполненные стадионы, тратил силы, так почему этот вырванный листок из моего календаря вдруг стал гулять по свету? Если бы я танцевал "Лебедя" Сен-Санса, то, может, не так бы придирчиво к этому относился - умирал бы каждый раз в прекрасной позе и иногда корил себя за некоторые технические ошибки, но мой номер часто живет только в те минуты, когда я его представляю, от силы год-два-три - в моем жанре трудно рассчитывать на бессмертие. Показывайте меня с сединами, с морщинами, но только когда я этого захочу, когда мне будет чем поделиться, чем удивить мою публику".

- Вот так, Фима: не успели мы оглянуться, а интервью подошло к концу...

- Ой, а я даже и не заметил. Спасибо за все хорошее, я очень хочу, чтобы митинговые и революционные страсти в братской Украине, которую я очень люблю, обернулись периодом замечательного созидания. Будьте счастливы!

Если вы нашли ошибку в тексте, выделите ее мышью и нажмите Ctrl+Enter