Кинопродюсер Марк РУДИНШТЕЙН: "Встречая в тюрьме новый, 1987 год, я, здоровый мужик, отвернулся к стенке и плакал, а наутро со мной случился инфаркт"

Применительно к Марку Рудинштейну голливудское слово "продюсер" звучит фальшиво - по меткому определению покойного Зиновия Гердта, он "художественный руководитель денег". Когда после развала Союза у многочисленных деятелей кино опустились руки, Марк Григорьевич не рвал на себе рубаху, не кричал на всех перекрестках, что страна в трудном положении и это конец. "В положении, - иронизировал он, - можно быть девять месяцев: дальше нужно либо рожать, либо делать аборт". Рудинштейн выбрал первое и стал отцом-основателем прекрасных фестивалей - одесского "Золотого Дюка", сочинского "Кинотавра" и призванных повысить рождаемость "Ликов любви". Звезды кино оттягивались на них по полной программе: их вкусно кормили, щедро поили и, что самое главное, любили - причем не только зрители и зрительницы. "Это сейчас я маститый, а когда начинал, обслуживал их, как гарсон", - смеется неунывающий Рудинштейн. Марк Григорьевич считает себя богатым, хотя ни самолетов, ни яхт, ни недвижимости за границей, ни уж тем более счетов в зарубежных банках не имеет и отродясь не имел. Одежду свою, пока не износит, не выбрасывает, живет в 64-метровой квартирке в старом доме, которую по недорогой цене выхлопотал для него у московского мэра Лужкова Иосиф Кобзон. "Дело в том, - хохмит Рудинштейн, - что я не новый русский, а старый еврей". При всем желании баловнем судьбы его не назовешь. В трудовой книжке до сих пор значится одна профессия - "слесарь-судосборщик третьего разряда", диплом о высшем образовании получил с третьей попытки, с журфака Ленинградского университета ушел сам, а с четвертого курса Щукинского театрального училища отчислили, хотя он хорошо учился (благодаря ранней лысине в студенческих спектаклях ему даже Ленина доверяли играть). Изгнали Марка по настоянию КГБ - за то, что по просьбе эмигрировавшего брата передал за границу его диплом военного медика (тогда это приравнивалось к измене Родине). Только к 50 годам он получил корочки Московского института туризма и шоу-бизнеса... В апреле 2006-го Рудинштейн отметил 60-летие. Другие, вступив в этот возраст, перестают суетиться и начинают медленно созерцать. Вот и ему советовали засесть за мемуары, но Марк Григорьевич решил повременить: мол, если написать правду, после презентации мир кино для него закроется - и вместо этого ввязался в новый амбициозный проект. Увы, фестиваль "Санкт-Петербург", придуманный им и поддержанный местными властями, неожиданно наткнулся на берегах Невы на сопротивление. Директор Эрмитажа Пиотровский, которого проходившие накануне на Дворцовой площади пивной фестиваль и концерт Пола Маккартни не покоробили, принялся вдруг с пеной у рта доказывать, что там кинофестивалю не место. Вообразивший себя духовным наставником русского народа, академик призвал даже ввести на Дворцовую танки, только бы не допустить на ней сооружения временных павильонов для просмотра картин. В унисон Пиотровскому его единомышленники дружно потребовали выселить киношников, "отмывающих грязные деньги", на окраины, на что Герман-старший грустно заметил: "Лучше бы обратили внимание, что в Эрмитаже пахнет уборной и интеллигенция вымерла. Кричать, что Рудинштейн окутывает Петербург путами сионистского заговора, значительно проще". Летом фестиваль все-таки состоялся, хотя и не без потерь. Быть его президентом передумал Андрон Кончаловский, а сам Рудинштейн сложил с себя полномочия генерального продюсера, передав бразды правления питерцу со славянской фамилией. Почти как в библейской притче о царе Соломоне - помните? Когда к нему пришли две женщины, которые не могли поделить дитя, он предложил младенца разрубить пополам. Та, что была настоящей матерью, немедленно от своих претензий отказалась, сохранив тем самым ребенку жизнь...

"ДЛЯ МУЖЧИН МАЛЕНЬКОГО РОСТА КОМПЛЕКС НАПОЛЕОНА - ДОПОЛНИТЕЛЬНЫЙ СТИМУЛ НАРАЩИВАТЬ МУСКУЛАТУРУ"

- Почти 100 лет назад Владимир Ильич Ленин назвал кино важнейшим из искусств, но я, если честно, не думаю, что вы поэтому им решили заняться, - вероятно, на то были другие причины... Кстати, вы с детства, как я понимаю, высоким ростом не отличались - у вас не развился наполеоновский комплекс?

- Безусловно, развился, но я не раз говорил: главное - чтобы он не был шизофреническим. Для мужчин маленького роста комплекс Наполеона - это дополнительный стимул наращивать мускулатуру. Вы, между прочим, обратили внимание, что многие наши эстрадные певцы - в том числе и те, что бывали у вас в гостях, - ростом не вышли? Все, кроме Киркорова...

Родители Марка Рудинштейна: Тауба Исааковна и Израиль Григорьевич. "Вообще-то отца звали Касрыль, но когда Сталин в 49-м признал государство Израиль, папа поменял имя"

- Уж лучше бы он тоже был маленьким...

- (Улыбается). Это точно! Просто, чтобы чего-то в жизни добиться, а главное, - это я считаю главным! - чтобы нравиться женщинам, мужчины маленького роста тратят, как правило, чуть-чуть больше энергии, сил.

- Как любил говорить покойный Юрий Богатиков, который тоже был невысок: "У меня все в корень пошло"...

- Ну, я его корень не видел, хотя и был с ним знаком с 80-х - еще с тех пор, когда работал директором эстрадных программ Росконцерта. Наверное, все-таки не в корень пошло, а в мозги.

- На телеэкране и в жизни вы производите впечатление очень интеллигентного человека - это правда, что в детстве вы были отъявленным хулиганом?

- Я вообще-то плохо понимаю, что такое интеллигентность. Скорее всего, врожденное или приобретенное чувство меры, но однозначно не образованность. Я видел немало интеллигентных людей среди рабочего класса и множество хамов среди высокообразованных, поэтому всегда старался быть адекватным. Что же касается юности, то конечно... Я же родился в Одессе, на Слободке - в хулиганском районе. Опять же еврей...

- Ну, где-где, но в Одессе это, по-моему, не проблема...

- Да? Сейчас расскажу вам очень смешную вещь. В 76-й школе Одессы, где я учился, было всего два еврея - я и директор...

-...действительно смешно...

-...и примерно до пятого класса меня нещадно лупили - только за это, как я называю, достоинство. Ну а потом к нам пришел второгодник Леша Лапенбург...

-...и вас стало трое?

- Учитывая, что директор так к нашей банде и не примкнул, все-таки двое. Тем не менее мы сколотили из одноклассников небольшую компанию, которая была грозой школы. Закончилось это, во всяком случае для меня, детской колонией, правда, попал я туда ненадолго...

- За что?

- В Одессе есть четыре района, которые встречались всегда на Приморском бульваре в бывшем Пионерском парке (я, кстати, в третьем или четвертом классе ходил туда во Дворец пионеров читать стихи), теперь он называется Лунный. Там и сходились Слободка, Молдаванка, Пересыпь и "город", чтобы выяснить, где чья девочка. Так сказать, вас здесь не стояло... Однажды это закончилось поножовщиной...

- И вы в ней участвовали?

- Естественно. Большинство пацанов родители разобрали по домам, не дали им дойти до суда, а мой папа был твердокаменным коммунистом и решил меня проучить: "Заработал - теперь получай!".

Мне дали восемь месяцев... Спустя несколько недель, придя ко мне на свидание, он услышал: "Если ты меня отсюда не заберешь, я действительно стану бандитом" - и похлопотал, договорился с начальством (тогда это было возможно, наверное). Впрочем, домой я уже не вернулся.

Отец гордо шествовал впереди, считая, что сильно меня облагодетельствовал, а я плелся сзади. В кармане у меня лежали заработанные в колонии 42 рубля (в 61-м году, когда после хрущевской реформы у денег обрезали нули, это была приличная сумма)...

"В одесской школе, где я учился, было всего два еврея: я и директор, поэтому до пятого класса меня нещадно лупили"

-...плюс, очевидно, финский нож...

- Нет, вот ножа не было. Мы дошли до Тираспольской площади, отец сел в трамвай... Когда дверь за ним закрылась, я повернулся и побрел на автобус, который отправлялся с этой же площади в Николаев.

- Сколько вам лет было?

- 15 с половиной. В Николаеве я поступил в 16-й цех Южного судостроительного завода, на стапелях которого стояла первая советская авиаматка - крейсер "Москва", с которым мы, Украина и Россия, сейчас разбираемся. (Как в жизни все связано!..). Меня взяли в бригаду коммунистического труда товарища Третьякова, где было восемь человек, учеником - я строил крейсер, зарабатывал сумасшедшие деньги и в Одессу уже не вернулся.

"ФОТО С ИЗРАИЛЬСКИМ ХОЛОДИЛЬНИКОМ Я ПОВЕСИЛ НА КУХНЕ, ГДЕ НАРЕЗАЛ КОЛБАСУ ПО 2.20"

- Вы у родителей были единственным?

- Нет, что вы - нас четверо братьев.

- То есть семья без вас особенно не скучала?

- Поскольку я был последний (о таких всегда говорят - любимчик, во всяком случае, у мамы), страсти, очевидно, кипели нешуточные. Со временем все мои родственники решили эмигрировать, а так как я в это время в Одессе не находился, уехали без меня. В письмах из Израиля родные сообщали, что сердце у них обливается кровью, когда обо мне думают, присылали фотографии на фоне холодильника. Учитывая, в какой голодной стране мы с вами тогда жили, меня это вдохновляло, поэтому фото с холодильником повесил на кухне, где нарезал колбасу по 2.20.

- Ваш папа-коммунист был фронтовиком?

- Нет. Нехорошо так говорить об умерших, но он, хотя и любил о своем геройстве рассказывать, не воевал - на фронт отправлял других. Когда началась война, в семье уже росли двое детей, мама была беременна третьим, и отец пошел в военкомат доказывать, что он не может их бросить. В результате его оставили при военкомате... Возможно, если бы не это, мы бы сейчас с вами не говорили, потому что двух моих бабушек и дедушек, которые остались в Одессе, расстреляли прямо у дома, где в 46-м я родился (за два дня до этого родители с братьями уехали в Новосибирск, и их это спасло).

Трагическая история... После войны наша семья вернулась, и соседи, долгие годы жившие с нами бок о бок, поделились на две группы: те, которые выдавали евреев, и те, которые прятали и спасали...

- И все знали, кто выдавал?

- Более того, нашей соседкой по коридору была женщина, которая выдала... У нее в комнате мы видели мебель, до войны стоявшую у нас...

...Я благодарен людям, которые, жертвуя собой, спасли несколько членов нашей семьи, но и тетю Галю (до сих пор помню ее имя) не могу обвинить в том, что она поступила иначе, - в противном случае ее могли расстрелять. Эта женщина всю жизнь испытывала чувство вины - очевидно, раскаяние заставляло ее очень меня любить, все время подкармливать... Сколько я жил, она пыталась загладить свой грех хотя бы передо мной, потому что рассчитывать на прощение родителей было...

-...бессмысленно...

-...невозможно! Эта трагедия, в которой все перепуталось, переплелось, наложила на меня большой отпечаток, заставила к любой ситуации подходить объективно, и когда одноклассники хвастались героями-отцами, погибшими или оставшимися в живых, я не мог этого делать, потому что мой все-таки смалодушничал. Даже не так: не смалодушничал, а поступил как нормальный человек, хотевший спасти семью.

- Ваш отец как-то стеснялся, переживал?

- Наоборот... После войны он был директором магазина "Военная книга" и всячески пытался приукрасить свои заслуги. Я постоянно слышал рассказы о его храбрости и борьбе с кулаками, он много говорил о патриотизме, создавал свой, что ли, культ... Это вранье, посвященное мужеству коммуниста...

"В 67-м году Израиль напал на Сирию, и все политруки в армии его клеймили. Я со своим отчеством выглядел просто мальчиком для битья"

-...отравляло вам жизнь?

- Еще и как! Я даже из дому удрал, потому что устал от лжи... Отцу я сказать об этом не мог - он был психованный, но жизнь оказалась мудрее и все расставила по местам. Когда он отпустил моего старшего брата в Израиль, его исключили из партии, и человек, столько лет защищавший советскую власть, не мог больше о ней слышать.

Иногда, приезжая к нему, я пытался все же вступиться за нашу родину: она, дескать, не виновата в том, что такое у нас государство, но отец не хотел ничего слышать...

Он умер в Израиле - сразу, как только туда приехал... Думаю, его замучила тоска из-за бездарно, бессмысленно прожитой жизни. Мне было очень его жаль, но в то же время я считаю это порождением тех 70 лет, которые спутали и отравили нашу с вами юность и молодость. Нам просто не повезло, что родились мы в той части света, где шел безумный эксперимент.

- Готовясь к этому интервью, я обнаружил, что в одних справочниках и энциклопедиях вы значитесь как Марк Григорьевич, а в других как Марк... Израилевич...

- Приготовьтесь: вам сейчас будет смешно. Вообще-то, моего отца звали Костя, по-еврейски - Касрыль, и значит, я Марк Касрылевич, но когда после войны в Советском Союзе началась смена паспортов, папа, учитывая, что Сталин в 49-м году признал государство Израиль, поменял себе имя. В результате я стал Израилевичем, и на этом, в принципе, можно было поставить точку, но в армии я очутился в 67-м году, когда Израиль напал на Сирию (в историю эти события вошли как шестидневная война)...

Наши политруки всячески клеймили, просто уничтожали Израиль, и естественно, я со своим отчеством выглядел в их глазах пятой колонной, просто мальчиком для битья. В армии мне и так было не очень сладко, а в тот момент я просто сжался, свернулся, как еж. Что было делать? Моего деда звали Григорий, и потихоньку, когда не надо было представлять документы, я начал называть себя Григорьевичем. Постепенно все к этому привыкли, хотя по паспорту я по сей день Марк Израилевич и уже лет 20-30 этого отчества не стесняюсь.

"В КАМЕРЕ БУТЫРКИ МЫ СИДЕЛИ ВМЕСТЕ: ПОЛОВИНА - УБИЙЦЫ, ПОЛОВИНА - ХОЗЯЙСТВЕННИКИ"

- В советское время много достойных людей по разным статьям и зачастую сфабрикованным обвинениям угодили в тюрьму. Вас тоже не миновала чаша сия - как это произошло?

- Если не вдаваться в подробности, можно, наверное, просто сказать: меня обвинили в хищении социалистического имущества в особо крупных размерах (92-я статья, часть третья). Замечу: по тем временам это звучало грозно...

- А что подразумевалось под особо крупными размерами?

- Всего лишь три тысячи 233 рубля, которые я якобы присвоил за несколько лет, проводя концерты...

Дело в том, что у Росконцерта, где я имел честь служить, не было ни собственных автомобилей, ни билетных касс. Везде надо было подносить какие-то конфеты, букеты, нанимать машины. Следствие, правда, интересовал не я, а министр культуры Демичев и генеральный директор Росконцерта.

- Ага, нашумевшее дело администраторов...

- Недоброй памяти 82-й год, андроповская посадка... Следователь по особо важным делам Мысловский даже мечтал получить за свое рвение звание народного артиста (он так и говорил: "Если пересажаю вас, стану народным артистом"). Тогда в Росконцерте за решетку упекли всех, включая директора Аллы Борисовны Пугачевой.

- Я знаю, что многих звезд: и Пугачеву, и Лещенко, и Ротару вызывали в качестве свидетелей на допросы...

- У меня на суде было много артистов... Они, естественно, отрицали, что получали от нас дополнительные деньги, а ведь именно для этого мы вынуждены были проворачивать те самые комбинации, за которые потом сели.

- Вы указывали в отчетах, что аншлаговый на самом деле концерт продан на треть, а потом якобы в присутствии трех свидетелей якобы сжигали билеты?

- Ну нет, заниматься этим мне не пришлось - в случае со мной ситуация была просто смешная. Поскольку я не хотел давать показания, они что делали? Я, скажем, писал, что перевез пять тонн груза машиной 37-24 МПЕ. Следователи проверяли, и если грузовика с таким номером не было, 40 рублей мне засчитывали в присвоенные. Никого не волновало, что пять тонн аппаратуры, отправленные в другой город, на чем-то я перевез - другое дело, что отчет составлял месяц или два спустя. Вот так, по 40 рублей набежало... Вообще же, судя по делу, которое мне пришили, на протяжении шести лет я воровал примерно по 20-30 рублей в месяц.

"Сегодня мне не нужно подниматься на цыпочки и кричать: "Я Рудинштейн!" - я иду, и все это знают"

Вдумайтесь: следствие велось против человека, который обитал в Подольске в подвале, и когда они приехали меня арестовывать, не могли поверить, что я, живущий с семьей просто в земле, способен украсть какие-то деньги. Кончилось все, как ни странно, оправданием, но год я отсидел...

- А сколько вам дали?

- Шесть лет с конфискацией имущества. Имущество, правда, забрать не успели - это были 86-87-й год, когда жизнь в стране стала меняться к лучшему. Повезло... Если бы не перестройка, поверьте, мы бы с вами не встретились.

- Весь год вы провели в СИЗО?

- Да. Сначала меня бросили в Бутырку, в камеру, где на 72 человека было 42 койки, - я там неделю к кровати шел. Как раз в эти дни в Москве прошли аресты по нашумевшему делу Трегубова, и мы вместе сидели: половина - убийцы, половина - хозяйственники...

- За знакомство и дружбу с известными артистами уголовники вас уважали?

- Не знаю, уважали ли, но, во всяком случае, это меня спасало, потому что время от времени убийцы просили: "Ну давай, расскажи нам про Лещенко, про Аллу Борисовну". Месяц в Бутырке стал непростым испытанием, но, как я потом убедился, бывает и хуже. После того как за границей родители подали какую-то жалобу, меня перевели в "Матросскую Тишину". Это была новая тюрьма, построенная для узбеков, под "хлопковое дело", и я оказался в числе первых 40 человек, которые ее опробовали.

Оказалось, что сидеть в полной изоляции гораздо страшнее, чем с 70 сокамерниками: тюремная тишина, которая тебя сковывает, в праздники или в выходные становилась просто невыносимой, доводила в полном смысле этого слова до инфаркта.

В новогоднюю ночь руководство тюрьмы распорядилось включить нам до четырех утра радио, чтобы мы могли слышать, как советские люди встречают на Красной площади новый, 1987-й год. В камере нас было двое: министр транспорта Казахстана Караваев и я. Здоровые два мужика, мы отвернулись к стенке и плакали, а где-то в шесть или в семь утра со мной случился инфаркт, и сосед два часа не мог никого дозваться, потому что все разбрелись кто куда... Несколько недель я пролежал в Склифосовского - в тюремной больничке, а когда вернулся назад, начал упорную борьбу за жизнь. Я просто понял, что человеческий организм может перенести очень многое.

К тому времени я был фактически сломлен, потому что суд, естественно, был несправедливым, обвинение глупым... Я даже апелляции не писал... Хотел одного - скорее уйти на зону, и вдруг появился какой-то адвокат (об этом позаботился Иосиф Давыдович Кобзон, который узнал, что я сложил руки)...

Защитник посмотрел дело и сказал: "Почему вы валяете дурака? Напишите хоть что-нибудь". Я отнекивался, но меня буквально заставили. Рассмотрения апелляции пришлось ждать целый год, а закончилось это тем, что в Верховном суде прокурор выступил в мою защиту. Адвокат признался: "Мне даже неудобно с вас брать деньги, потому что ничего не пришлось делать". Изменилось время, изменилась экономическая ситуация...

-...в стране возник рынок...

-...и за то, за что вчера сажали, начали награждать. Я вышел, меня оправдали... До посадки у меня была почти собственная фирма: мне выплатили зарплату и все, что причиталось, за год, и на эти деньги я купил свою первую машину "копейку".

"НУ ВСЕ, - ГОВОРЯТ МНЕ, - ОДЕВАЙТЕСЬ". А Я ЕЩЕ МИНУТУ СТОЯЛ В ТОЙ ЖЕ ПОЗЕ: "СМОТРИ! ПОСЛЕДНИЙ РАЗ ВИДИШЬ!"

- За то, что никого не сдали, встретили с почестями?

- Встретили... С этого момента, кстати, и начался мой какой-то авторитет - сначала в мире эстрады, потом, в 90-х годах, уже и в кино.

"Как бы мне не было трудно, я делал то, что хотел, и процентов на 70, думаю, реализовал свой потенциал. С 87-го года и по сей день я счастливый человек - жил без вранья, в полном согласии с собой"

- Но вы понимали, когда угодили в СИЗО, что дело плохо, что оттуда, в общем-то, можно и не выйти?

- А я бы не вышел, честное слово... Помните, интеллект измеряли когда-то в Роменах Ролланах - 10 роменов, семь... Для меня единицей человеческого горя была эта ночь с 31 декабря на 1 января, и по сей день, вспоминая ее, я понимаю: истории выше, сильнее в моей жизни не было. Именно она сделала меня тем, кем я сегодня стал.

- Как сложилась судьба министра торговли Казахстана?

- Когда я выходил, он попросил передать его жене письмо, а как? Проносить ничего нельзя было, но жены у нас - совершенно случайно! - оказались тезками: обеих звали Лилиями.

Так совпало, а поскольку я имел право переписки, он написал: "Дорогая Лиля..." и так далее - и положил этот листок мне. При обыске у меня спросили, что это. Я сказал (а Лиля иногда приходила в тюрьму на свидание): "Письмо жене. Я же не знал, что меня освободят". А обыскивали, надо сказать, очень тщательно, раздевали...

-...и заглядывали везде?

- Везде. Даже когда уходил, заглянули во все дырки... "Ну все, - говорят, - одевайтесь", но во мне такая злоба кипела, что я еще минуту стоял в той же позе: "Смотри. Последний раз видишь!"... Это же были ребята-лимитчики - ради прописки в Москве они выслуживались, издевались, причем в элитной тюрьме особенно.

...Письмо Караваева я его жене передал.

Министру дали 15 лет, мне шесть, после чего оба мы подали апелляции и сидели, дожидаясь решения Верховного суда. Рассмотрение моего дела было назначено на 6 марта: когда после этого нам с Лилией дали свидание, я был уверен, что она скажет: "Ничего не получилось, тебя отправляют на этап", но услышал от нее: "Ты свободен!".

Господи, я так перенервничал, что даже от свидания отказался, - мы стояли по обе стороны решетки и плакали. Я сказал ей: "Иди!", но самое интересное произошло после этого. По закону меня должны были отпустить в течение 24 часов, а продержали еще 21 день. Я уже начал голодовку, ко мне пришел начальник тюрьмы. Я ему их инструкцию показал: "Тут у вас сказано: если учреждение в черте города, освободить в течение суток". Он: "Я тебя отпущу хоть завтра, но нет бумаги". В то время у меня умер близкий человек, однако проститься с ним я так и не смог. Знаете, в чем была причина волокиты? Заболела секретарь суда, и некому было напечатать постановление о моем освобождении.

- Система...

- Да (горько), система... Я еле это перенес и, несмотря на то, что к тому времени уже всерьез собой занялся, чуть опять не сломался... Я же, вернувшись из больницы после инфаркта, усиленно стал качаться. Как? У меня не было, скажем, гирь, а камера очень маленькая: две кровати почти рядом. Ноги я ставил на одну, руки на другую и отжимался. Начал с двух отжиманий в день, а к апрелю-маю довел их число до двух тысяч. Не сразу, естественно, - с перерывами...

- С ума сойти!

- На свободу вышел стройный, накачанный. Когда через много лет, уже будучи с лишним весом и всем остальным, встретил начальника тюрьмы, в шутку спросил: "У тебя нет места на два месяца? Хочу снова к тебе - похудеть".

- Жена вас дождалась?

Фото Александра ЛАЗАРЕНКО

- Дождалась. Сейчас мы, правда, уже не вместе...

- Ваша родня прочно обосновалась в Израиле. После выхода на волю у вас не появилось желания туда уехать?

- А я и уехал. Правда, не эмигрировал: умирала мама, и я полетел проститься. В ожидании ее кончины провел там четыре месяца и так затосковал...

- По работе?

- По родине! Для меня это не Союз Советских Социалистических Республик, не конкретно Москва, а улица, где живу. Может, вам будет смешно, но, по-моему, родина - производная от слова родинка. Это что-то маленькое, к чему ты привык, без чего тебе трудно, - дом, двор, подъезд, где тебе дали в морду и ты дал в ответ, где впервые поцеловался и выпил бутылку портвейна... Это как в Америке: они там очень хорошо знают свой район, свой стадион, соседний магазинчик и ресторанчик. Оказавшись в Израиле, я страшно по всему этому тосковал.

- Не осознали, что именно там ваша историческая родина?

- И по сей день не осознаю. Это навязано искусственно, придумано так же, как, может, многие библейские истории. Все-таки родина там, где родился, поэтому, не дождавшись маминой кончины, я уехал обратно, и тут же она умерла... Ну а поскольку в Израиле хоронят в один день, вернуться я уже не успел...

По сей день не могу покинуть свою любимую родину больше чем на 10 дней, и хотя ненавижу государство, которое отняло у меня 45 лет жизни, глажу себя по голове за то, что остался, когда все уехали. Пусть случайно, но дождался, дотерпел, сумел...

Как бы мне ни было трудно, я делал то, что хотел, и процентов на 70 реализовал, думаю, свой потенциал. Я достиг какого-то потолка и теперь говорю: "Слава Богу, успел!". Начиная с 87-го года и по сей день я счастливый человек - жил без всякого вранья, в полном согласии с собой. Мои братики - я это ощущаю! - оказались куда более несчастливыми: уехав в Израиль, они получили три вещи - еду, жилье и...

-...историческую родину...

- Да, но условия жизни не позволили им увидеть весь мир... Для меня свобода к деньгам не сводится - этих бумажек нужно ровно столько, чтобы иметь возможность перемещаться по свету, а мои родственники остались в Израиле на том же уровне, на каком жили в Советском Союзе - ну чуть богаче. Когда я, объездив весь мир, появлялся у них, чувствовал себя человеком, который все выдержал и сумел чего-то добиться там, где родился. Во всяком случае, мне не надо подниматься на цыпочки и кричать: "Я Рудинштейн!" - я иду, и все это знают.

Если вы нашли ошибку в тексте, выделите ее мышью и нажмите Ctrl+Enter