Савик ШУСТЕР: «В Афганистане гашиш я употреблял — после него хорошо было, а в Пакистане однажды опий, как яблоко, откусил и проглотил. Вокруг все крутилось, я на улицу вышел, извозчика взял и по Пешавару 12 часов катался, а вернувшись в номер, шеей за веревку с трусиками коллеги Моник зацепился и понял: здесь и сейчас, задушенный женскими трусами, я запросто могу умереть»

К политическому ток-шоу «Шустер LIVE» можно относиться по-разному — любить или не терпеть, регулярно смотреть или, устав от набивших оскомину персонажей, принципиально даже не включать, но отрицать то, что оно давно уже стало в украинской тележурналистике явлением — столь мощным и заметным, что не обращать внимания на него нельзя, мне кажется, невозможно. Показать украинцам наших политиков так, как это делает Савик Шустер, не смог еще никто, и, честно говоря, вряд ли кто-то еще сможет — для этого нужно быть Шустером и пройти весь тот длинный и ухабистый профессиональный путь, который преодолел Савик.

Мечтал он, как сам утверждает, стать репортером, а стал в итоге Савиком Шустером — не фигурой на шахматной доске, а игроком, от которого зависит многое. Прежде всего — кем будут выглядеть те, кто в большую политику играет, перед теми, кто должен оценивать их и либо выбирать, либо отодвигать подальше, в тень...

Савик, безусловно, самый влиятельный и самый независимый в Украине телеведущий, что подтвердил лишний раз его недавний поступок. Когда, вопреки контракту с «1+1», в эфир Шустера не выпустили, вместе со своей командой он стал выходить на собственном новоиспеченном и потому малоизвестном канале 3S.tv, прекрасно понимая, что столь обширной аудитории, как на самых рейтинговых в стране «плю­сах», у него не будет. По крайней мере, пока 3S.tv не «вырос» и в достойного конкурента 20-летнему телевизионному монстру, который смотрят, даже если не очень хотят, все, не превратился.

Слушая смелые заявления, которые последнее время особенно часто делает Савик (и о политике новой власти, и о появившейся в украинской журналистике самоцензуре, и о давлении на его программу, и вообще много о чем), порой удивляешься: а все-таки есть у нас личности, умеющие, не обладая админресурсом, заставить с собой считаться. Прежде всего потому, что личности.

Нельзя не уважать Шустера и за его простое человеческое объяснение того, почему, поддерживая Евромайдан, он ни разу на его трибуне не выступал. «Люди за европейские ценности, против избиения студентов вышли, причем вышли сами, не возглавляемые и не подталкиваемые никем, — стихийно, потому что иначе по­­ступить не могли, и тут я поднимусь на сцену и буду кричать: «Украина, вперед!»? Это, как минимум, неэтично и, самое главное, им не нужно. Вернее, нужно не это, поэтому от речей на импровизированной сцене Майдана я отказался, хотя Руслана звонила и звала».

Жаль, что никто, наверное, из выступавших тогда и так ярко и показательно отмечающих вторую годовщину Революции до­стоинства теперь, себе этот вопрос: нужно, не нужно — не задавал... Может, если бы хоть немного посомневались и задали, мы бы не рассуждали сейчас о переменах к лучшему, которые так и не наступили, о реформах, которые так и не начались, о войне на востоке, которую даже войной назвать так и не решились, о границе с Россией, которую в надлежащее состояние так и не привели, о том, стоит ли дипломатические с врагом отношения, поставляющим на Донбасс солдат и оружие, поддерживать и с ним торговать, о том, зря или все-таки не напрасно «Небесная сотня» погибла, на памяти которой все, кому не лень, спекулируют, о новых лицах, которые процентов на 90 не что иное, как перекрасившиеся старые... Увы, революции осуществляют романтики, а пользуются их плодами отнюдь не те, у кого какие-либо вопросы к самим себе имеются. Они не считают, что преступны, нелепы или смешны, — они как раз твердо уверены, что важны, необходимы и на своем, по праву заслуженном, месте.

Тем, кто ток-шоу Савика ругает: мол, это ведь он дал возможность им всем на всю многомиллионную страну с экрана вещать и тем самым бонусы и популярность себе зарабатывать, — возразить трудно. Да, действительно: он выводил, у него были, спорили, высказывались, но ничего странного и противоестественного в этом нет — это и есть настоящая журналистика, классика жанра. Странно то, что, слушая гостей Шустера с 2005 года (целых 10 лет, на минуточку!), делать выводы и на грабли не наступать мы так и не научились. Грабли по-прежнему те же и больно по голове бьют, но ведь и мы не меняемся...

«СПЕЦИАЛИЗАЦИЯ У МЕНЯ — НЕВРОЛОГИЯ. Я СПЕЦ ПО НЕРВАМ. ПО БОЛИ...»

— Я, Савик, не знаю, на самом деле, кто у кого в гостях, потому что интервью-то беру у вас, но на вашей территории...

— ...на территории свободы...

— ...да, и это, на мой взгляд, символично, потому что для меня свобода слова в Украине именно с Савика Шустера началась. Много до вас разных программ было, но такой степени откровенности, которую политики в вашей студии демонстрировали (благодаря вам, потому что это вы на откровенность их подвигали), Украина не ви­де­ла. Не было у нас раньше площадки, где вся дурь каждого видна и ум тоже, и ты понимаешь уже, за кого можно голосовать, а за кого нельзя, и все равно голосуешь, и вновь ошибаешься, выбираешь не тех, тем не менее это прекрасно, и вот за то, что Украине такую свободу вы принесли, лично от меня большое спасибо.

Девять лет назад, спустя год после начала вашей работы в Киеве, я с вами интервью записал, которое с удовольствием сейчас перечитал. Безусловно, масштаб вашей личности уважение вы­зывает, потому что совершенно ясно: за этой жизнью — несколько жизней. Позади у вас вильнюсское детство, мединститут, эми­­­­грация в Израиль, работа в кибуце, потом Канада, Италия, Афганистан, радио «Свобода» в Германии, «НТВ» в Моск­ве и, наконец, Киев — «этапы большого пути», как в Советском Союзе когда-то давно говорили... В Афганистан вы с «Врачами мира» попали — правильно?

— Я к ним приклеился: репортером быть очень хотел. В какой-то момент понял, что в медицине как-то мне узковато, постоянное общение с больными было не очень мне интересно...

---

---

— ...угнетало...

— ...да, и потом, Хемингуэем был увлечен... В общем, решил: в репортеры хочу податься — это уже в Италии себе сказал, во Флоренции. Жил я тогда крайне бедно — ну, как все студенты, — и постоянно искал возможность что-нибудь этакое сделать, чтобы взять и куда-нибудь выскочить. Как в квантовой физике, чтобы раз — и на другой уровень перескочить. Всячески подрабатывал: с русского языка переводил, очень плохо его зная, потому что других носителей его во Флоренции не было. Флоренция вообще город интересный. После революции 1917 года (или переворота — не знаю, как это называть) 17 русских дворянских семей там осели. В основном, кто в Европу направлялся, в Париж ехал, а во Флоренцию только 17 семей перекочевали, и вот я с Ниной Харкевич познакомился, врачом — ну, я же на медфаке учился...

— А какая специализация у вас?

— Сложно объяснить... Неврология — скажем так. Это в широком смысле — там еще и узкая специализация есть.

— То есть спец по нервам?

— (Кивает). По нервам. По боли. И Нина Харкевич, врач-поэт (ну, все русские врачи — они обязательно поэты, то есть поэты не обязательно врачи, а врачи непременно поэты), в то время уже пожилой женщиной была, мы с ней общались, она даже семейную практику передать мне хотела, настолько меня полюбила, а я у нее подрабатывал. Как? Во-первых, со зрением огромные проблемы у нее были, и я классику ей читал. Как она это выдерживала, не знаю, потому что у меня ужасный акцент был, я, как вы понимаете, запинался, но это хорошая школа русского языка была — Достоевского каждый вечер читать. Ну, Достоевский не такой, безусловно, стилист, как Толстой или Чехов, но все равно, а во-вторых, я бебиситтером ее кота был. Летом, когда во Флоренции очень жарко, в сельскую местность, на холмы, она уезжала...

---

---

— ...а вы с котом сидели...

— ...Да: он старенький был, я ему еду готовил — рыбку на пару...

— Сколько вам лет тогда было?

— Давайте посчитаем: это 77-78-й годы, а я 52-го года рождения, значит, сколько? Лет 25-26, и Нина Адриановна за это маленькие, но нормальные денежки мне платила, к тому же с оставшимися во Флоренции русскими познакомила — уже там родившимися, но все равно русским языком владеющими. Иногда эта маленькая община встречи с диссидентами, музыкантами устраивала — Ашкенази, например, приезжал, а я на этих встречах переводчиком, как ни смешно это звучит, был. Итальянским владел отлично — это с русским проблема была. Ну, ничего: то, чего я не понимал, додумывал...

«РУКОВОДИТЕЛИ «ВРАЧЕЙ МИРА» ПОСЧИТАЛИ, ЧТО Я АГЕНТ КГБ, И В КОНЦЕ КОНЦОВ Я НЕ ВЫДЕРЖАЛ: «РЕБЯТА, ВЫ ЧТО, СТАЛИНИСТЫ?»

— Я еще одного блестящего телеведущего знаю, у которого с русским в юности тоже большие были проблемы, он его почти не знал — это Владимир Познер...

— Интересно — я об этом не слышал... Короче, однажды во Флоренцию Наташа Горбаневская приехала...

— ...уважаемый человек...

— Да — поэт и, что очень важно, реальный знаток и переводчик польской литературы. Чеслава Милоша, хоть он и нобелевский лауреат, никто здесь, если бы не Наташа, которая переводила его постоянно, не знал бы. Ну, значит, приехала она, и мы разговорились — о диссидентстве. Я спросил: «Могу ли я как-нибудь в диссидентских делах поучаствовать, к примеру, об этом на итальянском статьи выпускать?». Наташа ответила: «Конечно! Мы вас всегда приглашать будем» — и вскоре на съезд диссидентов в Мадриде меня позвали. Денег на дорогу не было, я из Флоренции до Мадрида зайцем доехал... Полтора дня это заняло — с одного поезда на другой перепрыгивал, но так в эту среду советского диссидентства вошел. Статьи для местной флорентийской газеты La Nazione писал...

---

---

— ...она жива еще?

— Конечно, и это для них что-то новое было — репортер по диссидентским делам. Именно Наташа в журналистику меня и ввела — это ее заслуга. Я ей все время рассказывал: «Вот у меня мечта — репортером быть, в медицине мне сложно...», и вдруг она из Парижа звонит и говорит: «У меня Руфь Григорьевна Боннэр дома — я могу трубку ей дать, и ты интервью сделаешь». «Ни фига себе!» — я подумал. Она ей трубку передала, и я, в общем-то, растерялся. Первое в моей жизни интервью, мама...

— ...жены Сахарова...

— ...да. Кажется, мне ей четыре вопроса задать удалось и ответы законспектировать — я это все перевел, написал, напечатал, к главному редактору La Nazione пошел. Он посмотрел, и на следующий день свое интервью на первой полосе я увидел.

— ...и под материалом фамилию Шустер...

— Да — все, я знаменит! Ходил по Флоренции, и мне казалось, что все меня узнают, жизнь удалась, состоялась (улыбается), так вот, Наташа и во второй раз очень важную роль в моей биографии сыграла. Она понимала: я очень хочу быть журналистом, и вот декабрь 79-го, ввод советских войск в Афганистан...

Где-то в марте 80-го она мне из Парижа звонит и говорит: «Пойди в киоск и французский журнал L’Express купи — там сильный материал об Афганистане». Я пошел, купил, читаю: два врача с моджахедами в Афганистан пробрались для того, чтобы гуманитарную миссию по оказанию помощи населению от организации «Врачи мира» начать. Наташе звоню: «Как мне до этих «Врачей мира» добраться?». Она телефон их нашла, я позвонил, сказал, что такой-то, в Советском Союзе, в Литве, родился и с их руководством очень хочу встретиться. Ну а руководил тогда «Врачами мира» Бернар Кушнер — тоже личность выдающаяся, потому что Красный Крест внутри Организации Объединенных Наций он создавал. Когда создал, как всегда, бюрократия победила, он ушел, «Врачей без границ» основал, а это уже сбор денег...

---

---

— ...гуманитарная организация...

— ...ну да. В течение двух-трех лет «Врачи без границ» в огромную организацию превратились, и опять бюрократия верх взяла, Бернар оттуда тоже ушел и «Врачей мира» создал, а после этого политическую карьеру в Соцпартии уже начал и министром иностранных дел Франции стал. И вот, значит, встречаюсь я в Париже с руководством «Врачей мира», и они, естественно, считают, что я агент КГБ.

— Ну, конечно...

— И Жак Леба, и Бернар Кушнер — мои очень хорошие друзья сейчас, но тогда допросы со мной проводили. Расспрашивали, кто я такой, где родился, почему из Союза выехал, как во Флоренции оказался... Один день, второй так — в конце концов, я не выдержал: «Ребята, вы что, сталинисты, что ли? Что происходит? Я из медицины, но репортером хочу быть — я честно вам говорю. У вас гуманитарная миссия, вы людям в Афганистане помогать собираетесь, а я с вами поехать хочу, помочь вам как медик и одновременно материал для репортажа собрать — это нормально или для этого агентом КГБ нужно быть?». Наконец, мы отношения выяснили, и с их миссией в Афганистан в первый раз я попал — в 81-м.

«В АФГАНИСТАНЕ Я НЕ СИЛЬНО ОТ МЕСТНЫХ ЖИТЕЛЕЙ ОТЛИЧАЛСЯ — МОГ И ЗА АФГАНЦА СОЙТИ, И ЗА АРАБА»

— Тропками попали какими-то?

— Да, конечно. Переодетым.

— А прилетели куда?

— В Пешавар, в Пакистан.

— И там вас переодели?

— Не то слово, но, во-первых, две недели мы ждали. Знаете, когда ты в новой культуре оказываешься, сначала как будто в своей живешь, а потом понимать начинаешь, что у нас и у них совсем другое ощущение времени: то, что для нас — час, для них — сутки. Помню, как по горам мы ходили и я уже понимал, что больше не выдержу, спрашивал: «Сколько еще?» — и слышал в ответ: «Пять минут», а это пять часов оказывалось.

В Пешавар прилетели я и женщина-врач...

— ...красивая?

— Нет.

— Жаль...

— Очень, потому что мы с ней в одном номере в гостинице жили...

— ...и ничего?

— (Разводит руками). Ну, там же вообще у всех все закрыто: женщины в чадре ходят, и так далее. Нет, ничего: некрасивая...

— И вас до такой степени преобразили, что вы, как они, были?

— Ну, разумеется — иначе границу не пересечешь. Даже если пакистанские власти за моджахедов были, North-Eastern territories, северо-восточные территории, — племенные, и там, между прочим, есть все, в том числе мак и гашиш.

— Там бы вот и остаться, да?

— (Улыбается). Нет, но гашиш, в общем-то, попробовать было приятно.

— А вы уже стаж какой-то имели?

— Никакого ни стажа, ни опыта не было, по этой части даже моралистом я был.

— Наркотики между тем вы там употребляли?

— Конечно.

— И гашиш, и мак?

— Мак — нет, только гашиш.

— Хорошо после гашиша было?

— Очень.

— Эйфория?

— Нет, просто спокойствие, а, в общем-то, все довольно смешно было — сейчас расскажу как.

— Ну, мы с вами не наркоманы, поэтому предлагаю вина выпить...

— Согласен (пьет вино из бокала). Ну, значит, я и Моник (так ее звали, то есть зовут — я надеюсь) в Пешаваре в одном гостиничном номере живем. Мы с огромными ящиками медикаментов прилетели, приземлились в Карачи и уже оттуда местными авиалиниями до Пешавара добрались. Единственное, чего у нас не было, — это вакцины для прививок, потому что они очень чувствительные, их при определенной температуре надо держать, а мы не понимали, что там вообще в этих кишлаках с детьми происходит, но все остальное привезли, в том числе для хирургии необходимое.

Немножко позже должен был Жорж Лярок, хирург из южной Франции, прилететь, и когда прибыл, мы втроем в одном номере оказались, и у Жоржа тоже, я вам скажу, никакого желания к Моник приставать не было. Ну, такая она, специфическая...

---

---

— Это ж какой надо быть, чтобы на безрыбье таком желания не возникло?..

— Не, не возникло (ну, она, слава Богу, этого, наверное, не прочитает). У нее свойство такое было... Понятное дело, что Пакистан, жарко, кондиционеров нет — только вентиляторы, которые крутятся, а она...

— ...раздевалась...

— ...нет, этого я не видел, но другое зато было: по номеру она веревки растягивала и на них нижнее белье свое вешала. На меня никакого впечатления это не производило, но как-то в ту же гостиницу французский врач из «Врачей без границ» поселился (мы не то чтобы конкурирующими организациями были, однако понимали, что в двух разных командах работаем). Он из Камбоджи (тогда Кампучии) прилетел, они тоже какую-то гуманитарную миссию, но в другой части Афганистана разворачивали, и вот он говорит: «Я такую штучку с собой захватил — попробуй». Вытаскивает из рюкзака эту «штучку» размером с кулак (как он ее провез, не представляю) и мне дает. Я взял и, как яблоко, откусил: это опий был, а я не знал, откусил — и проглотил! Эффект был такой, что словами не передать. Ему очень весело было, а мне не очень, потому что всерьез испугался: вокруг все крутилось! Я на улицу вышел, извозчика взял и, чтобы все это прошло, стал по Пешавару кататься. 12 часов катался!

— Кошмар!

— Вернувшись в номер, прилечь хотел и поспать, и тут шеей за эту веревку с трусиками зацепился и понял: вот здесь и сейчас, задушенный женскими трусами, я запросто могу умереть. Я сильно потом с Моник ругался: «Ты больше не будешь в номере это вывешивать, на улицу давай!». (Смеется). Потом Жорж приехал, мы сразу с ним подружились, и одновременно переговоры с афганским сопротивлением у нас шли: там командир Амин Вардак из провинции Вардак (это ближе к Кабулу) был, и на его территории мы должны были миссию нашу начать.

---

---

— Уже в Афганистан перейдя...

— Да. Думали так: будем от кишлака к кишлаку двигаться, людям помогать и смотреть, что где надо, особенно детям. В итоге две недели мы ждали, потому что па­кис­танцы караван с оружием собирали. Доставку оружия и медикаментов объединяли...

— ...приятное с полезным...

— ...и накануне вечером, когда нам сказали, что все, завтра утром выезжаем, на большой базар в Пешаваре нас повезли, где афганскую одежду себе мы купили. Моник — женскую, с чадрой, а я, в общем-то, не сильно от местных жителей отличался...

— ...типаж тот же, да...

— ...мог и за афганца сойти, и за араба. Жорж тоже достаточно смуглый: тюрбан, борода — все, как надо, и вот едем, как беженцы (то есть, подъезжая к границе, беженцами становимся), а караван с оружием и медикаментами в обход идет. Там уже почти военная операция была, но поскольку с пакистанцами афганцы дружили, особых проблем не было...

---

---

— Племена одни, наверное...

— Да, видимо, родственные. Мы, в об­щем, как беженцы проследовали, нас не проверили, все очень формально было. Люди в грузовике с открытым кузовом ехали, пограничник запрыгивал, смотрел — все нормально, вперед.

«ЕСЛИ БЫ С КАНАДСКИМ ПАСПОРТОМ, В КОТОРОМ «РОДИЛСЯ В СОВЕТСКОМ СОЮЗЕ (ЛИТВА)» БЫЛО НАПИСАНО, МЕНЯ ВЗЯЛИ, ЭТО КАТАСТРОФА БЫЛА БЫ»

— Бесстрашный вы человек...

— ...почему?..

— ...и авантюрист, наверное, правда?

— Слушайте, Дима, если вы чего-то достичь хотите, это чего-то стоит.

— Тем не менее в Афганистане в любой момент убить ведь могли — вы же, по сути, никто...

— Да, никто, а самым страшным что было? Я ведь первый паспорт за рубежом в 78-м получил... Это канадский был паспорт (потому что в Канаде учился, университет там окончил), и в нем написано было: «Родился в Советском Союзе (Литва)», так вот, если бы они с ним меня взяли, это катастрофа была бы. Жоржа отпустили бы, Моник, думаю, тоже, а меня задержали бы точно.

---

---

— В Пакистане тем не менее вас все-таки арестовали?

— Да, но это уже потом.

— Когда уезжали оттуда?

— (Кивает).

— Кто же это сделал?

— Пакистанцы — на вокзале. Местная полиция.

— Могли и убить?

— Знаете, в такой дыре это случилось, что новость о моем аресте пришла бы в ту же Италию...

— ...через несколько лет...

— ...месяца через три-четыре, поэтому там что угодно произойти могло.

...Это, я считаю, один из лучших материалов был, которые я сделал, и это, наверное, первый случай, когда с цензурой столкнулся, — американской. Сложная история... Опять-таки с советских диссидентов все началось, а именно с Володи Буковского — моего хорошего приятеля...

---

---

— ...замечательного человека...

— ...да. Это январь 82-го года был, я уже из Афганистана вернулся (первая поездка три месяца длилась), репортаж сделал, он в Newsweek был опубликован, и я уже решил, что меня в Нью-Йорке все знают... В итоге в Нью-Йорк приехал, в редакцию Newsweek пошел, в фойе главный редактор международного издания меня встречает...

— ...и на колени падает...

— Я думал, что так и будет! (Смеется). Вхожу гордо так, он на меня смотрит, я спрашиваю: «Ну что, я в штате?», и он говорит: «Видишь, лифтер там стоит? Мечта этого мальчика — быть корреспондентом в Париже, и у тебя тоже мечта есть. Ты немножко больше, чем лифтер, но до корреспондента в Париже еще не дорос», а Володя Буковский мне позвонил и сказал: «Я знаю, что американская телекомпания ABC информацию получила о том, что в Аф­ганистане советские военнопленные есть, и они разыскивать их начинают. У тебя контакты с афганским сопротивлением лучше...». Да, это правда: там семь партий было, все разные, и со всеми плохие отношения у меня были, потому что об их коррупции я писал (улыбается). В первом же репортаже отметил, что американские день­ги они на приобретение вилл в Лондоне используют...

— ...это святое...

— ...и, конечно же, когда в Пешавар я вернулся, меня на курултай вызвали, где в белых костюмах и муллы, и руководители партий сидели: «Как ты смел это написать?!». — «А что, — я спросил, — это неправда?». — «Правда, но зачем ты это сделал?». Я: «У нас так не принято».

«ХЕКМАТИЯР БЫЛ АФГАНСКИМ МУСУЛЬМАНСКИМ ЖИРИНОВСКИМ, ОН ПЕРВЫЙ ПРОРОЧЕСКИ ЗАЯВИЛ: «МЫ СОВЕТСКИЙ СОЮЗ РАЗВАЛИМ!»

— Ну, вы отчаянный!

— Нет, подождите... У меня с ними всегда открытый был разговор: ребята, вам западная гуманитарная помощь нужна? Ну тогда некие западные ценности примите, иначе не сработает. Мы вам все, а вы нам ничего? Так не бывает. «Поэтому, — говорю, — я написал то, что знаю. Если вы скажете мне, что это неправда, — ок, я попрошу Newsweek опровержение напечатать, а если это правда, то у нас принято правду рассказывать».

Словом, звонит мне Володя, и я думаю: конечно, советские военнопленные — очень интересная тема. В результате в Пешавар улетаю, один, без никого, зимой, в гостинице поселяюсь и к предшественнику Усамы бен Ладена, ИГИЛ и всех остальных Гульбеддину Хекматияру иду...

---

---

— ...серьезная фигура была...

— О да!.. Я с ним встречался, интервью делал, но тут на встречу напрашиваюсь. Жду, как обычно, неделю, потом ко мне джип приезжает, вооруженные люди выскакивают...

— ...«здравствуйте, Савик!» — приветствуют...

— (Улыбается)... Да, «пройдемте, пожалуйста». К Хекматияру меня везут, и я ему говорю: «Слушайте, я знаю, что в ваших военных лагерях советские военнопленные есть — я с ними встретиться хотел бы, взять интервью, и вам это на пользу, потому что эти люди, в принципе, правду должны говорить». Он меня слушает, слушает и вдруг спрашивает: «А вы вообще кто?». Я: «Итальянский журналист, для американского Newsweek» пишу». Он так на меня посмотрел: «Ну, я буду думать». И две недели думал...

— Харизматичный мужик?

— Да, у меня такое ощущение почему-то, что эдаким Жириновским он был — афганским мусульманским Жириновским. Он же первый фразу: «Мы до Москвы дойдем» произнес и первый пророчески заявил: «Мы Советский Союз развалим!».

— Интересно...

— Да, и это осуществилось! До Москвы, слава Богу, они не дошли...

— ...отрядами, но поодиночке многие добрались...

— ...не-е-е, ну конечно. Я вообще думаю, что если бы, скажем, не убили Масуда, история всей Средней Азии была бы другой, сегодня мы большой объединенный Таджикистан имели бы...

Ну, в общем, скитаюсь я две недели по этому Пешавару — один, поговорить не с кем, даже Моник рядом нет... (Улыбается). В итоге они меня вызывают и говорят: «Хорошо, вы в Кветту летите». Кветта — это такой городишко на границе, час лету от Пешавара, но совсем уже военная зона, пакистанский город, но в зоне войны, и мне сказали: вот, мол, вам письмо, с ним в наш штаб вы придете... Я вопрос задал: «А как я кого-то найду?». — «А, извозчику скажете». — «А там кого спросить?». — «Кто будет». — «Но я ведь пушту не владею, только пару слов знаю...». — «Разберетесь. Письмо покажете — вас куда надо доставят».

Прилетел я вечером — что делать, куда податься? Извозчику говорю: «Мне, пожалуйста, офис Хезб-Ислами». Он на меня непонимающим взглядом смотрит... Я повторяю: «Офис Хезб-Ислами!». Ни фига! Тут до меня доходит: «Хекматияр!». Он меня куда-то везет, там никого нет, только какой-то сторож, я ему письмо показываю, после чего человек приезжает, который как бы этот штаб возглавляет. Общего языка у нас нет...

---

---

— Кошмар!

— Прочитав письмо, он говорит: «Ок!» — и еще что-то рассказывать начинает, я ни фига не понимаю, до него это доходит, и цифру 7 он мне пишет. Я думаю: что это может значить? В итоге полагаю, что это, наверное, 7 часов утра и куда-то нам нужно будет выезжать. Жестами показываю: «А где мне поспать?». Он отвечает: здесь, мол. Прекрасно. Сплю на полу, зато на месте — точно не опоздаю. Назавтра они меня через границу перевезли, в свой лагерь военный доставили...

— ...в Пакистане?

— Нет, уже в Афганистане — Кветта южнее, ближе к Кандагару, находится, а Пешавар — к Кабулу.

Едем на джипе... Со стороны Пешавара надо было всегда пешком идти — там никаких машин, потому что вертолеты прилетали и бомбили. Эту часть границы советские войска как-то контролировать пытались, а ту часть, со стороны Кандагара, не контролировали никак — там такие горы, что к ним не подлетишь, но, в принципе, когда эту авантюру они начинали, должны были понимать: если границу между Афганистаном и Пакистаном под контролем не дер­жишь, никакую войну не выиграешь. Вот, к слову, то, что россияне в Донбассе сейчас делают, — это ровно то, что Пакистан во время войны в Афганистане предпринимал. Граница наша — что хотим, то и творим...

Пересекли мы, значит, границу, в лагерь въехали, приходит ко мне командир, и, сла­ва Богу, на английском три слова он знает. Я расспрашивать начинаю, как ситуация, и выясняется, что у него шесть военнопленных: четверо в ислам перейти согласились, двое нет. «Вот, — говорит, — четыре человека есть, с ними ты можешь встретиться». Я: «Не-не-не-не-не, я обязательно с ними встречусь, но те двое мне тоже нужны». В общем, у нас такая байда пошла! «Тех двоих — никогда!». Я: «Но я напишу, что они есть, — ты сам мне сказал». — «Да, пиши, что есть, но увидеться с ними не дам». — «Так, если я напишу, что они тут, но встретиться мне с ними не дали, вам же хуже». В итоге его убедил — с теми четырьмя пообщался, причем даже два раза...

«СПАСАЯСЬ ОТ ПАКИСТАНЦЕВ, ВПРЫГИВАЮ В ГРУЗОВОЙ ВАГОН, А ТАМ... БАРАНЫ, И ВОТ Я ЗАКАПЫВАЮСЬ В ЭТОМ, ИЗВИНИТЕ, ДЕРЬМЕ И ЛЕЖУ — ТАМ МЕНЯ НЕ НАЙТИ»

— Убежденные исламисты уже были, да?

— Нет. Трое ребят из Средней Азии оказались — они в плен по чистой оплошности попали, просто отошли, и один парень из Волгограда, русский. Он понял, что для выживания надо ислам принять, а двое ребят из сельских местностей России были — они отказались, и их в чудовищных условиях, в погребе, держали... Когда их увидел, они уже как полумертвые выглядели...

— ...доходили...

— ...да, и потом, к сожалению, погибли, но и те четверо тоже погибли — не выжил никто... Эти ребята описывали мне то, что в Советской Армии происходило, — достаточно жестко...

— Дедовщина?

— А также продажа оружия афганцам: его же врагу продавали, чтобы себе еду купить...

— ...видеомагнитофоны...

— ...да даже гашиш, и вот четверо пленных обо всем этом поведали, но самое интересное, что те двое тоже об этом рассказали, — разницы в «показаниях» не было. Казалось бы, те двое — герои, принять ислам отказались...

— ...а Родина их благополучно забыла...

— ...но и герои, и перебежчики то же самое говорили! Два дня я там пробыл, и с теми, и с другими по четыре часа по­бе­се­до­вать мне дали, может, больше... 12 часов в общей сложности я с ними провел, плюс фотографировал — в то время уже почти фотографом был — и понял, что у меня такой материал — сенсация!

Обычно ведь как все происходило? Когда с силами сопротивления в Пешавар воз­вращаешься, что первым делом? Моешься, бреешься, в европейское переодеваешься...

— ...и ты уже человек...

— ...а тут оплошность я допустил. Хотел побыстрее это опубликовать, но я в Кветте, меня обратно везут, и я не в аэропорт попросил доставить, а на вокзал, потому что вылететь было трудно: слишком густой туман. Кстати, из-за туманов там и границу контролировать сложно было, но я очень торопился и предложил: «Едем на вокзал, покупаем билеты, потом я к вам в штаб за­ска­киваю, переодеваюсь, на поезд са­жусь — и в Карачи», а поездом до Карачи — 24 часа или 36, что-то в этом роде.

Мы на вокзал поехали, я в афганском, вокруг полиции дофига, но меня не трогали, я билет до Карачи купил, поезд через два часа. За это время я, как могу, моюсь (даже не бреюсь, потому что нечем), в европейское переодеваюсь, снова меня на вокзал везут, и вот эта пакистанская полиция замечает, что только что человек афганским беженцем был, а тут какой-то европеец вдруг стал: они меня раз — и в комендатуру!

Окна комендатуры на первый путь выходят, поезд — тот, который мне нужен, — стоит, и билет у меня есть. Ну и допрос начинается, но какой. Двое сидят: один более светский, как полицейский, одет, а второй — как племенной лидер, почти моджахед. В паспорт мой смотрят: «Ты шпион». Я: «Нет, у вас же паспорт есть. Я — подданный английской королевы» (ну, это правда, потому что человек с канадским паспортом — подданный английской королевы). «Ты английский шпион». — «Нет. Так, посмотреть, как выглядит Кветта, приехал...

— ...очень интересно здесь...

— ...у вас же туристов тут мало...». — «Нет, ты английский шпион!». Другого разговора не было — никаких вопросов, ничего, только «ты шпион», и я должен был подтвердить: «Да». Ну, я подумал, дела хреновые, потому что если как шпион в какой-нибудь карцер в этой Кветте попаду, как минимум, через три-четыре месяца об этом узнают, а что там на самом деле произошло, объяснить уже будет сложно.

Вдруг в другой комнате телефон звонит, один из них поднимается, отвечать на этот звонок идет, что-то говорит, второго зовет. Тот, второй, к нему идет, и я понимаю, что это мой шанс. Паспорт беру, на перрон выскакиваю — и к первому попавшемуся вагону бегу, а он открытый, причем грузовой. Впрыгиваю туда, а там... бараны! — баранов везут, и вот я закапываюсь в этом, извините, дерьме и лежу — там меня не найти. Слышу: бегают, свистят, а я...

---

---

— ...в дерьме по уши...

— Ну да (улыбается). Поезд тронулся, я еще полчаса так полежал, потом выбрался — ну, вы понимаете, запах, все остальное... Я же 36 часов там лежать не буду! Вылез и в третий класс пошел, думая, что бедные к таким запахам, может, привыкли...

— ...всю жизнь в дерьме...

— ...но даже им сидеть рядом со мной было противно. Ну ничего — зато места в вагоне у меня было больше.

— В ходе бомбардировок убитых и ра­неных, кровь в Афганистане вы видели?

— Да, конечно.

— Это были советские бомбардировки?

— Советские, и у меня даже фотография, сделанная афганцами, есть: после бомбардировки я осколки из головок детишек вытаскиваю — пинцетиком.

— Это правда, что вас там однажды в том, что еврей, заподозрили, по форме черепа проверяли, а вы убеждали: «Я итальянец»?

— Никогда! — единственный человек, который знал, что я в Советском Союзе родился и что я атеист (а это еще хуже — если бы я сказал «агностик», они бы не поняли), был полевой командир Абдул Хак.

— Знал и нормально к этому относился?

— Абсолютно! Для меня это вообще выдающийся человек — по открытости своей, пониманию. Там же потомственные были люди: дедушка его первым министром иностранных дел Афганистана был...

«ЧЕМ ВАМ ПОМОЧЬ?» — СПРОСИЛ ВЕКСЕЛЬБЕРГ, И Я ОТВЕТИЛ: «ДАЙТЕ ЯЙЦО!»

— После этого в опасных командировках и в Чаде, и в Ливане, и в Никарагуа вы были — большой, в общем-то, путь прошли, определенной достигли известности... Затем Москва была, работа на «НТВ», а кто же вас в Украину привел, благодаря кому вы в Киев попали и здесь «Свободу слова» вести стали?

— Дима, тут даже вариантов нет: Немцов (Борис Ефимович, Боря — как хотите)... У меня хорошие отношения с Борисом и Григорием Алексеевичем Явлинским были, а у них между собой не очень, но если с Явлинским я на весьма серьезные темы всегда разговаривал, даже когда выпивали, то с Борей нет: то серьезно, то шутки, то девочки...

— Хороший был парень!

— Офигенный! (Грустно). Мне так его не хватает! — эту пустоту, образовавшуюся в жизни, каждый день, между прочим, чувствую. Не помню уже, как тот банк назывался — «Нефте...» что-то там... Просто политическая сила Немцова, «Союз правых сил», в Госдуму выборы проиграла, и он руководителем банка стал (председателем совета директоров Группы «Концерн Нефтяной». — Д. Г.), а я над Борей поиздеваться решил — прийти и прямо в его новом офисе поздравить. В эфире тогда меня уже не было, меня заместителем генерального директора «НТВ» назначили, документалку курировать, и только со временем я понял, что это...

— ...почетная ссылка была...

— ...да. Я, короче, к Борису поехал, ехидно его поздравил: «Вот это и есть новый путь, правильный. Нафиг тебя из политики, там никому ты не нужен, а вот банковское дело — это твое, ты, как настоящий банкир, выглядишь!». В общем, друг над другом мы издевались, и вдруг он так: «А ты в Украину пошел бы?» (это уже после «оранжевой революции», в 2005-м, было). Я спросил: «Кому я там нужен?». Он берет телефон, и вот просто так, в глаза мне глядя: «Витя (это Виктор Михалыч Пинчук оказался. — С. Ш.), тут Савик со мной. Ты как-то обмолвился, что «Свободу слова» хотел бы, — он готов», а я еще не сказал, что готов, — Немцов сам так решил.

— Так запросто?

— Да и когда Виктор Михалыч подтвердил, что да, согласен, запускаемся, я прилетел, мы с ним поговорили...

— ...и вы на ICTV выходить стали...

— Да.

— Это правда, что в то же примерно время российский олигарх украинского происхождения Виктор Вексельберг спросил, чем он помочь вам может, и вы ответили: «Яйцо Фаберже подарите!»?

— (Смеется). Это в ресторане «Пушкинъ» в Москве было — летом, на крыше, под открытым небом. Ну, сняли мою программу с эфира — став генеральным директором «НТВ», Владимир Кулистиков пригласил меня и сказал, что все... Наверное, ночь я не спал, выпивал, а потом решил в «Пушкинъ» опохмелиться поехать. Такое ощущение было тяжелое...

— ...на душе кошки скребли...

— Ну а всегда, когда проект закрывают, тяжело, и тут Вексельберг появляется. Он уже в курсе: новость везде появилась... Подходит...

— ...с яйцами?..

— ...не-е-ет (смеется), просто подходит: «Савик, я с вами... Держитесь... Чем вам могу помочь?». Ну а я возьми да и скажи: «Дайте яйцо!».

— Дал?

— Нет! (Смеется).

— Ну что с него возьмешь? — олигарх... Кстати, в Украине вы на целом ряде телеканалов, принадлежащих олигархам, работали: на ICTV Виктора Пинчука, «Украине» Рината Ахметова, «Интере» Дмитрия Фирташа и Валерия Хорошковского, потом на канал «1+1» Игоря Коломойского перешли... С кем из этих состоятельных и влиятельных людей комфортнее всего было, кто в вашу внутреннюю политику не вмешивался?

— Ну, вы знаете, если напрямую вопрос ставить: «Кто из..?», я отвечу: Виктор Михайлович Пинчук, но, понимаете, это эпоха Ющенко была — тогда было легче.

— Самая легкая эпоха была?

— В плане работы на телевизионном канале — да.

— Спасибо Виктору Андреевичу!..

— Вот за это — реально спасибо, поэтому я даже не столько с Виктором Пинчуком это связываю: там ведь тоже, как вы понимаете, были проблемы. Леонид Данилович Кучма с Черномырдиным дружил — это не секрет, а Черномырдин — человек мудрый...

— ...очень...

— ...и понимающий, он говорил Леониду Данилычу, что я по отношению к России политически неправильно делаю, а Кучма, как я понимаю, это Виктору Михалычу пе­ре­давал. У Пинчука бизнес там был (трубы и все остальное), и он меня к осторожнос­ти по отношению к Российской Федерации всегда призывал.

— Можно понять...

— Ну, можно, разумеется, но в таком случае я ему, олигарху, вопрос задаю: «А зачем тогда я тебе нужен был? Я что, скрывал, кто я? У меня же история есть, «Радио Свобода» за плечами, НТВ, всем известно, чем я занимаюсь...

— ... репутация есть...

— ...ты же знаешь, кого берешь! Ну так зачем брать, а потом говорить: «Почему ты это делаешь?». Я отвечал: «А что я делаю? Просто все точки зрения показать пытаюсь, вот и все».

— Однако все же интеллигентный человек Виктор Михалыч, правда?

— Он — да, но и эпоха способствовала — момент был хороший.

— С Ринатом Ахметовым вы лично общались?

— Конечно — мне с Ринатом Леонидовичем всегда интересно, потому что в какой-то момент я все равно на футбол перехожу. (Улыбается). Нет, он тоже человек понимающий...

— ...и неординарный, правда?

— Согласен, но я вам скажу, что эти господа, которых мы олигархами называем (ну, такие они и есть), все интересные. Глупых богатых людей не бывает, каждый интересен по-своему, другой вопрос, что все они настроениям власти очень подвержены. По отношению к государству они слабые, и это реальная проблема...

— ...и их, получается, и ваша...

— Увы.

(Продолжение в следующем номере)

Если вы нашли ошибку в тексте, выделите ее мышью и нажмите Ctrl+Enter