Волонтер Наталья ХАЗАН: «Нас кошмарят по всей стране — сначала боролись с добровольцами, а теперь взялись за волонтеров»

До Революции дос­тоинства Наталья Хазан девять лет руководила собственным рекламным агентством. Быть инициативной и добиваться своего ее с детства учил отец — известный украинский эколог и политик Виктор Хазан. Семья принимала активное участие в «оранжевой революции». Когда в декабре 2013 года после избиения студентов начались протесты в Киеве, Хазан, не раздумывая, подключилась к организации акций в своем городе, делала и раздавала листовки, помогала вытягивать из-за решетки арестованных активистов.

После начала войны на востоке Украины окончила медицинские курсы и пошла помогать в Днепропетровский военный госпиталь. Вместе с другими волонтерами до сих пор занимается обеспечением военных, а также помогает брату Павлу, который руководит «Фондом оборони країни».

31 октября 2015 года в квартиру к Хазан впезапно наведались срудники СБУ. Провели обыск, ничего не забрали и ушли. Также прошли обыски у ее брата и еще не­скольких волонтеров. По мнению Хазан, власти начали репрессии против людей, чья деятельность показывает несостоятельность государственных структур в Ук­раине.

«МНЕ СКАЗАЛИ: ПОКА Я БУДУ ГОВОРИТЬ, НАС НЕ ТРОНУТ, НО ЭТОТ ВАРИАНТ МЕНЯ НЕ УСТРАИВАЕТ. ХОЧУ, ЧТОБЫ ЗА ПРЕСЛЕДОВАНИЕ ВОЛОНТЕРОВ ПОНЕСЛИ ОТВЕТСТВЕННОСТЬ»

— В своем Facebook вы написали, что были на допросе в Генеральной прокуратуре. Почему вас вызывали?

— Идет следствие. На допросе задавали много разных вопросов, в основном интересовал «Фонд оборони країни», какие-то нюансы его деятельности. Но я ведь волонтер и у меня есть свои направления, которыми я занимаюсь, собственно, о чем я и рассказала. В ответ задавала свои вопросы. Заявила, что возмущена деятельностью прокуратуры. Следователь сказал, что как гражданин со мной согласен, но как сотрудник должен де­лать свою работу.

— В чем, по-вашему, причина происходящего?

— Сначала была мысль, что это результат политической борьбы президента Петра Порошенко с бывшим губернатором Игорем Коломойским. Но когда мы стали уг­луб­ляться в ситуацию, выяснили, что точно так же кошмарят волонтеров по всей стране. Сейчас Киевская юридическая сотня готовит списки пострадавших. Такие есть в Николаеве, Харькове, Краматорске, Киеве, Днепропетровске, Одессе. Представляете, несколько месяцев провел за решеткой харьковский волонтер, который делал беспилотники для наших бойцов! То есть идет системная работа по уничтожению активных людей. Сначала боролись с добровольцами, теперь взялись за волонтеров.

Тот, кто отдавал приказ по обыскам у меня и моего брата Павла, не учел, что я профессиональный пиарщик и журналист в прошлом. Естественно, за считанные часы я подняла информационную волну на всю страну. Мне сказали, пока я буду говорить громко, нас не будут трогать. Но вариант «не трогать» меня уже не устраивает, я хочу, чтобы за это понесли ответственность.

— Кто заинтересован придушить волонтерское движение?

— Это совместная операция СБУ и Генпрокуратуры (при этом скажу, что есть нормальные эсбэушники, в частности, в Днепре). Не верю, что они действуют без указания главы государства. У нас есть Конституция и ее гарант — президент. Он назначает руководителей силовых ведомств. Поэтому все вопросы — к президенту. Не могут без его ведома происходить такие вещи.

— То есть вы считаете, что претензии к команде Коломойского и ситуация вокруг фонда не связаны?

— Претензии к Коломойскому у власти могут быть какие угодно. Почему их не было в тот момент, когда надо было останавливать российские войска, наступавшие на Украину? У нас все понимают, кто защитил город и область. Если есть вопросы по прошлому, надо было тогда и разбираться. Люди сработали патриотично. Да, говорят, они свои бизнесы защищали. Хорошо. У Ахметова тоже на Донбассе свои бизнесы. Почему-то он их не защитил? И как претензии власти к Коломойскому должны отражаться на обысках у волонтеров? Где связь?

Мы написали открытое письмо президенту. Реакции нет. К генпрокурору даже и не пыталась обратиться. Не уважаю этого человека и считаю бессмысленным контакт с ним. Все они читают газеты, смотрят телевизор, интернет и прекрасно знают о реакции людей на их действия. Мы получили тысячи звонков и сообщений со словами поддержки, очень много — с передовой. Также мы активно общаемся с юристами, европейскими и американскими общественными деятелями и политиками, активистами в Украине. Разослали информацию о давлении на волонтеров в посольства, диаспоры, общественные организации по всему миру.

— А как отреагировали известные волонтеры страны?

— Волонтеры, которые сейчас в Министерстве обороны работают, на словах поддерживают.

В столице встречалась с представителями известных организаций «Вернись живым», «Народный тыл», Центром беженцев и другими. Они нас поддержали. Но я поняла, что мы живем в разных реалиях. В Днепропетровске мы в этом аду круглосуточно, в Киеве войны нет. Пусть не обижаются на меня столичные волонтеры, но мы живем действительно в разных мирах. Мы не такие раскрученные, нам некогда было заниматься пиаром. Полтора года по четыре часа сна в сутки, постоянно «двухсотые», «трехсотые», пленные — реальный ад.

«ЕСЛИ ЗАВТРА СУД ЧЕРНИГОВА ИЛИ ЖМЕРИНКИ НАЗНАЧИТ КОГО-ТО БАЛЕРИНОЙ БОЛЬШОГО ТЕАТРА, ТО, В ПРИНЦИПЕ, МОЖНО ИДТИ И ТАНЦЕВАТЬ?»

— С чего у вас начались проблемы?

— У меня лично нет никаких проблем, кроме той, что в стране множество непонятно за что погибших людей, а, по сути, ничего не меняется.

В одно прекрасное утро 31 октября постучали в дверь моей квартиры, в восемь утра: «Откройте, Генпрокуратура, а то сейчас будем дверь ломать». Я открыла. На пороге стояли пять человек — один в штатском и четверо в военной форме. Выяснилось, в штатском следователь Генпрокуратуры, с ним два сотрудника СБУ и двое мальчишек-срочников из 55-й бригады, которых они привели в качестве понятых. Они бесцеремонно вошли и начали обыск. Адвоката не стали дожидаться, понятых поменять тоже не дали.

— Но для проведения таких действий должны быть основания...

— Предъявили постановление на обыск черниговского суда. В нем я была названа должностным лицом «Фонда оборони країни», хотя я даже не его сотрудник. Но это оказалось «не важно». Я уточнила: если завтра суд Чернигова или Жмеринки назначит кого-то балериной Большого театра, то, в принципе, можно идти и танцевать?

Перерыли квартиру. Что искали, не признались. В определении суда перечислено все возможное: видеоносители, документы, деньги, ценности. Спрашивали, мол, деньги есть? Конечно, говорю, я же должна как-то жить. И я девочка, поэтому колечки и сережки у меня тоже есть. Они пересматривали флешки и диски, информацию в компьютере. Я даже предложила исследовать свою фильмотеку: а где гарантия, что за фильмом Жана Люка Годара не скрывается диск с тайной информацией? Давайте уже все смотреть, и кино в том чис­ле. Но они не вдохновились предложением.

Парни, которые у меня проводили обыск, не были на войне, но очень хорошо обеспечены — в отменной форме, берцах, все с шестыми айфонами. Абсурд, но у эсбэушников — аптечки, собранные «Фондом оборони країни», узнала их по подсумкам. У тех, кто был у меня, пыталась выяснить, служебные у них телефоны или нет. Сказали, на свои деньги купили. Поинтересовалась размером зарплаты. Пытались отшить меня: какая, мол, разница? Пришлось объяснять, что я работаю и плачу налоги, которые идут в бюджет, а дальше формируются зарплаты, в том числе и им. Имею право спрашивать.

— В это время, кроме вас, в квартире еще кто-то был?

— Накануне ко мне приехала подруга. Но у нее не было с собой паспорта, поэтому она не могла быть понятой. Я успела скинуть сообщение в волонтерский чат, что у меня обыск. Через 10 минут начали приезжать волонтеры, пришла моя мама, но их не пустили. Вызвали милицию, но и милиционеров не пустили за порог. После обыска они просто убегали из подъезда, увидев моих друзей.

— А как в качестве понятых оказались солдаты-срочники?

— Загадка. 55-я бригада дислоцируется в Запорожье. Накануне обыска эсбэушники прихватили там двух солдат. Они потерянные стояли. Вижу — дети 19-летние. Спросила: «Кто, откуда?». Ответили: «Мы не могли ослушаться приказа. Приехали и нас забрали». Я потом звонила комбригу, спрашивала: «На каком основании ваши солдаты были у меня в восемь утра в субботу в качестве понятых?». Он сказал, что находится в зоне АТО, такого распоряжения не давал, «пишите заявление, будем разбираться». Написали. Ждем ответа. А пока 55-я бригада у нас в черном списке.

— Только у вас провели обыск?

— В тот день в Днепропетровск заехало более 500 человек в полном боевом снаряжении на «Кугуарах» (которых, к слову, в зоне боевых действий почему-то нет) и машинах с донецкими и луганскими номерами. Также провели обыск у моего брата Павла Хазана, его заместителя Алексея Ангурца и волонтера Ирины Кашлевской, которая бойцам АТО известна как «королева воды». У ребят ничего не взяли, а у брата действовали жестко. Люди в масках с заряженными автоматами взломали дверь в квартиру, где были только его жена и маленький ребенок. Брат был в АТО, вернулся рано утром и, чтобы никого не будить, поехал отсыпаться к родителям. А утром ему позвонила жена, сказала, что люди в масках ломают дверь. Когда он приехал домой, его, как опасного преступника, поставили под автоматы. У него забрали все — оргтехнику, телефоны, даже деньги, которые он собирал на операцию. На Майдане ему в глаза попал слезоточивый газ, из-за чего началось истончение роговицы.

— На каком основании деньги забрали?

— Как доказательство.

— Чего?

— С этим вопросом совсем непонятно.

Кстати, в помещении фонда тоже был обыск. Там вообще все перевернули автоматчики, сломали двери, мебель, забрали оргтехнику (причем как компьютеры, так и мониторы), что-то по мелочам украли — провода, зарядки, пластины от бронежилетов. У меня дома орудовали киевские спецы, приехавшие на авто с луганскими номерами, у брата — с донецкими. На все обыски были привезены в качестве понятых солдаты-срочники.

«Когда пришла команда Коломойского, в Днепропетровске проводили пророссийские митинги и готовились встретить достойно российские войска»

— В чем конкретно вас обвинили?

— В отношении меня и моих коллег были допущены грубейшие нарушения прав человека. Юристов шокировало решение Черниговского суда. Генпрокурор по телевизору сообщил, что «Фонд оборони країни» является частью организованной преступной группировки. Показал какое-то оружие, огромные суммы денег и печати, якобы изъятые в фонде. На самом деле, изъяли 12 тысяч гривен и оргтехнику. Хочется, чтобы он тоже ответил по закону за свои слова.

По нашей информации, в одно производство объединены претензии к Геннадию Корбану, деятельность фонда и какие-то еще неизвестные нам дела. Якобы фонд разворовал деньги в размере 40 миллионов гривен. Но есть загвоздка. Генпрокуратура и прочие органы не регулируют деятельность благотворительных организаций. Только Минюст, который зарегистрировал фонд, или фискальная служба, которая контролирует отчетность и уплату налогов, имеют на это право.

Озвученная цифра в 40 миллионов взята с потолка. С тем же успехом можно было озвучить и 20, и 150 миллионов. Фонд работает в соответствии с уставом и действующим законодательством. И несмотря на сегодняшнюю ситуацию, продолжает помогать украинской армии. Хотя президент, поздравляя волонтеров с их праздником, сказал, что и без них бы он победил. Кстати, а мы победили? Вот только на днях забрали из морга двух бойцов из 93 бригады.

Еще нюанс — в определении суда указано, что я и волонтер Ирина Кашлевская являемся должностными лицами фонда. А мы — волонтеры, мы даже не сотрудники. Это не принято следствием во внимание.

— Чтобы суд такое написал, он должен был где-то черпать информацию.

— Для нас это загадка. Параллельно ведется целая кампания, рассылаются sms людям, где нас оговаривают. Я обратилась в службу безопасности «Киевстар» и попросила разобраться. Они хотели закрыть номер, но суть не в этом. А в том, чтобы выяснить: кто заказал этот спам? Мне интересна компания или лицо, которые заплатили за эту услугу деньги, ведь такая рассылка немало стоит. Поскольку история началась накануне местных выборов, не исключаю, что здесь замешан Александр Вилкул. Слава Богу, он проиграл выборы Борису Филатову.

— Вы надеетесь на поддержку нового мэра?

— Он не может урегулировать подобные вопросы. Есть надежда, что он как патриот сделает много полезного для города. Потому что у нас город все-таки наполовину ватный. Мало кто понимает, что в 2014 году, когда пришла команда Коломойского, в Днепропетровске проводились пророссийские митинги, готовились встретить до­стойно российские войска, вешали триколоры, маргинальные личности выходили с портретами Ленина и Сталина. А эта команда все пресекла и не допустила создания «Днепропетровской народной республики», хотя такой процесс уже начинался.

В Днепропетровске никто не был готов к войне. Город стал прифронтовой территорией, куда идут все раненые из Донецкой области. Из Луганской — отправляют в Харьков. Убитых из двух областей везут в Днепр. Через город также идет отправка техники в обе стороны.

Наш военный госпиталь обслуживал пре­имущественно пожилых военных. Врачей, которые видели реальные ранения, практически не было. Я уже не говорю о гражданских больничках. Их персонал никогда не сталкивался с таким характером травм. Все учились постепенно. Это сегодня у заведующего нашим ожоговым центром профессора Сергея Слесаренко перенимают опыт иностранцы, потому что он проводил действительно уникальные операции. Кста­ти, сейчас фонд заканчивает совместный проект с Королевством Швеции по ожоговому центру на поставку высококлассного оборудования.

— Вы быстро нашли общий язык с военными и чиновниками?

— У военных поначалу был когнитивный диссонанс, когда я залетала к полковникам и крыла их матом, объясняя, что надо делать. Они просто не соотносили девочку в 47 килограммов весом, которую видели пе­ред собой, с тем, что я говорила. Но позднее стали слушать. А некоторые — и бояться.

— Что было самым сложным в этих контактах?

— Вся система нашего Министерства обороны построена на трех главенствующих принципах: саботаж, коррупция, воровство. Мне попадались военные, воплощающие доблесть, честь и честность. Но основную массу служивых, тыловиков просто хочется убить. Вся бюрократическая система построена таким образом, чтобы ничего не происходило.

Например, медик постоянно заказывал лекарства. Раз привезла, два привезла. Начала разбираться, ведь нереально каждую неделю покупать на 20—30 тысяч гривен лекарства. Проверили склад — медикаменты есть. Почему не выдают? Врачи не пишут заявку. Иду к врачу и спрашиваю: почему не подает заявку? Говорит, система списания на пяти страницах, без пол-литра разобраться сложно. Они просто не хотят на себя брать ответственность. Пришлось и с врачами беседы вести: «Хочешь быть медиком и ни за что не отвечать? Так не получится, отвечать за то, что получаешь, необходимо».

Еще был случай. Добрые люди купили огромное количество бинтов и марли военному госпиталю. При том, что мы нашли склад, на котором лежало 320 километров марли и две тонны физраствора. Спрашивали работницу склада: «Почему не отгружает?». Говорит: «Не пишут заявки». К врачам: «Почему не пишете?». Оказывается, потому, что это склад на случай войны!

Мы наладили систему, чтобы госпиталь писал заявки и получал со склада какие-то вещи. Люди столько денег потратили на марлю! Лучше было купить, например, фран­цузский антибиотик или пластину в голову раненному солдату, которых реально нет.

Стара, как мир, проблема командования, именно верхушки. Полное нежелание что-либо делать вообще. И непонятно, за кого они воюют. Если я, девочка, живущая в Днепропетровске, понимала за три-четыре дня, что аэропорт рухнет, поскольку он заминирован, то наверняка это знали в Генштабе. Если ситуацию по Дебальцево знали мы, обычные люди в Днепре, наверняка понимали и в Генштабе. Так спрашивается: почему вы, командиры, не выводили людей из аэропорта, а, наоборот, добавляли? Говорят, что погибший киборг Женя Яцына перед смертью звонил Муженко на мобильный, просил помощи.

Это совершенно ужасное ощущение, когда людей пускают на мясо. Ты их одел, обул, дал аптечки, обучил медицине. Бац! И всех их больше нет... Наши волонтерские чаты были мокрыми от слез, телефонные звонки шли круглосуточно. Такое глубокое ощущение досады, боли и тщетнос­ти. Мы реально устали хоронить.

«К ОГРОМНОМУ ПОТОКУ РАНЕНЫХ НИКТО НЕ БЫЛ ГОТОВ. БЫВАЛИ ДНИ, КОГДА В ДЕВЯТЬ ВЕЧЕРА ЕЩЕ НИКТО ИЗ ВРАЧЕЙ И ПЕРСОНАЛА НЕ ЗАВТРАКАЛ»

— С чего началась ваша волонтерская деятельность?

— У нас вообще семья активная, мой папа — известный ученый-эколог, депутат третьего созыва Верховной Рады, занимался общественной деятельностью еще с 80-х годов. Мой старший брат и я включались в эти процессы с детства. И когда была «оранжевая революция», мы тоже были на Майдане. В процессе между революциями проводили пикеты, благотворительные акции. Просто такая семья, такое воспитание.

К Евромайдану я присоединилась после того, как побили студентов. Мы устроили акции в Днепропетровске. В Киев не поехала, понимала, что тут кто-то должен это делать. Мы тогда помогали чем могли: печатали газеты, раздавали листовки, пытались информировать людей, собирать их на протесты. Когда появились раненые на Майдане, начали собирать деньги, лекарства, оправлять в Киев. В Автомайдане были мои друзья. В Киев ездил мой брат, он же был и одним из организаторов Майдана в Днепре. Он — известный общественный деятель, доносил ситуацию об Украине до членов Европарламента, Еврокомиссии и Совета Европы.

Волонтерство как-то логично появилось. 26 января 2014 года в Днепр нагнали титушек, посадили множество активистов. Мы занялись их освобождением, работали с адвокатами. Потом, когда появились крымские беженцы, естественно, взялись им помогать. А затем началась война. Брат стал советником главы обладминистрации. Я пошла в военный госпиталь. Еще в начале весны, когда стало понятно, куда все движется, я прошла курсы доврачебной помощи и получила бумагу, по которой могла бы поехать на фронт. В госпитале помогала в хирургии. Огромный поток раненых, к чему никто не был готов. Бывали дни, когда в девять вечера еще никто не завтракал из врачей и персонала.

Естественно, возник дефицит медикаментов. Я начала подтягивать людей, собирать деньги, покупать лекарства, оборудование. Образовалась группа волонтеров, все быстро перезнакомились. С первых дней войны по инициативе команды Коломойского создали «Фонд оборони країни» — нужно было защищать город, область, снабжать пацанов, которые ушли на фронт. В конце лета 2014-го брат предложил мне и нашим волонтерам сотрудничать с фондом, чтобы решать вопросы системно и более эффективно. Так, на сегодняшний день с фондом работают около сотни волонтеров.

Может, цель тех, кто сейчас атаковал фонд, в том, чтобы он прекратил свое существование? Фонд обеспечивает бойцов одеждой, амуницией, едой, водой, аптечками, оптикой, есть отдельные группы по военнопленным, по медицине, есть крупный проект «Место отдыха бойцов» (на вокзале, где в сутки проходят больше 300 военных и работают порядка 120 волонтеров), и есть отдельные проекты по связи и системам видеонаблюдения.

Мой брат с первых дней войны вспомнил свою военную профессию и создал добровольческое подразделение «Спецсвязь», которое на сегодняшний день официально принимает участие в АТО. А тогда с нуля делали систему радиосвязи для батальонов, систему видеонаблюдения для блокпостов. Создали уникальный командный центр в оперативном командовании «Схiд». Когда приехали иностранцы и это увидели, были под сильным впечатлением.

Они спрашивали, не работал ли брат в организациях НАТО, не понимали, как такое можно собственными силами сделать. Иностранцы понимают, что такое National de­fense (национальная безопасность), пони­­мают foundation (фонд). Но National de­fen­se foundation — не понимают. Потому как на­циональная безопасность — это вопрос государства. Собрать деньги, что-то купить и доставить — это не результат. Результат, когда государство купило необходимое и доставило туда, где есть потребность, и тогда, когда оно действительно надо.

Министр обороны выступал уже с заявлением, что наша армия обеспечена на 100 процентов вещами по стандартам НАТО. И это вранье уже даже не смешно. Мы, например, отгрузили теплые вещи и оптику 93 и 14 бригадам, 74 разведке и 43 батальону, и через несколько дней позвонил боец из 95 аэромобильной бригады и сказал, что все выдали — форма горючая (т. е. синтетика сверху тка­ни, пригорает к телу), спальник, в котором холодно при плюсовой температуре. Считаю, что министр со своей свитой должны надеть, что закупили, поехать на передовую, жить в тех условиях, есть ту еду и в случае ранения в условиях «перемирия» лечиться лекарствами от МО. А так они живут в параллельной реальности, которую навязывают массам посредством СМИ.

Если вы нашли ошибку в тексте, выделите ее мышью и нажмите Ctrl+Enter