Надежда САВЧЕНКО: «Убивала ли я людей? Конечно же, убивала — это работа, и надо научиться отключать себя еще до того, как ее выполнишь. Дрожали ли при этом руки? Мои руки никогда не дрожат».

За последние два года об ук­ра­ин­ской летчице На­дежде Савченко узнал весь мир — ее невероятная история, это красноречивое свидетельство вопиющих нарушений прав человека и подтверждение отсутствия в путинской России каких-либо намеков на здравый смысл и справедливый суд, возмутила как мировых политических лидеров, так и простых обывателей. Это что же, мол, тогда получается: выходит, любому можно вот так запросто мешок на голову надеть, через границу перевезти — и 22 года тюрьмы влепить за преступление, которого он не совершал, да и физически совершить не мог?

Когда Надя стоически голодовку держала и в прессу каждый день, если не каждый час, сообщения ее адвокатов попадали о том, что она уже на грани, что вот-вот могут подобное пытке принудительное кормление начать, что военнослужащая до состояния скелета исхудала и в ее организме разрушительные процессы начались, у всех, кому совесть и сострадание не чужды, сердце сжималось: неужели ни за что ни про что молодая, красивая, умная, деятельная в тюрьме умрет?

Президенты и премьеры, министры и евродепутаты, писатели и музыканты — кто только ее ни поддерживал, кто только за нее ни просил! Обычные граждане, причем не только Украины, но и России, слали Савченко письма и посылки, к зданию суда приходили, но надежды на освобождение Надежды (уж простите за тавтологию) было немного, не верилось в это даже тогда, когда в СМИ информация просочилась, что в Ростов за Надей президентский самолет вылетел.

Украинского кадрового офицера, защищавшего территориальную целостность и мирное население своего государства, верного присяге военнослужащего, захваченного в плен преступниками и проданного на территорию агрессора, на двух российских гээрушников обменяли, которые в Украину убивать украинских граждан пришли.

Телевизионщики сравнивали, с какими почестями на родине Савченко встречали и как на пустой российский аэродром самолет с Александровым и Ерофеевым приземлился. Никого, кроме ближайших их родственников и не­скольких загадочных людей в штатском, там не бы­ло, в то время как нашу лет­чицу — босую, издерганную, нервную, но счастливую — огромная толпа при­ветст­вовала. Правда, на­счет такой своей популярности Надежда особо не оболь­ща­лась. «Сегодня, — сказала, — вы дарите мне цветы, а завтра начнете бросать в меня камни...».

Не знаю, в чем тут причина, — видимо, так уж исторически сложилось, но мессии и кумиры в Ук­ра­и­не долго не держатся. «Страна неизлечимо больна недержанием героев», — кто-то из юмористов заметил, и, черт возьми, прав оказался, потому что у нас, как нигде, сегодня народ до небес человека возносит, завтра его свер­гает, а послезавтра забывает, как этого вчерашнего героя зовут.

Примеров много — вспомните ключевые фигуры «оранжевой революции», героических сотников Майдана, крис­тально чистых волонтеров, политиков-радикалов, летавших в зону АТО, как на работу, чартерными рейсами, премьер-министров, клявшихся выстроить между Украиной и Россией настоящую, европейского образца, границу...

Репутация — штука хрупкая: создавать, вкладывая силы, труд и средства, можно годами, а потом в одночасье ее потерять, допустив даже, казалось бы, пустяковую оплошность.

От ранее мало кому известной Нади Савченко, а ныне Героя Украины, народного депутата, постоянного представителя Украины в ПАСЕ, оплошностей прямо-таки ждали, и их не могло не быть, потому что, покинув один абсурдный «казенный дом» — российскую тюрьму, летчица в другой — в Верховную Раду — угодила, где, кстати, тоже чистых и честных хватает, только условия их содержания другие. Разница, как говорится, в качестве жизни, и поэтому не удивительно, что, ни к кому особо не примк­нув (даже к Юлии Тимошенко, с политической силой которой на парламентские выборы шла), из народной любимицы Надежда быст­ро в разряд белых ворон, почти изгоев перешла, и критические замечания, а порой и вовсе ос­кор­бительные заявления и обвине­ния, полились на нее, как из вед­ра.

И политически неграмотная, и неопытная, и не­достаточно образованная, и курящая, и босая, и плохо одетая, и ерунду мелет, и на компромисс не идет... Ну и слава Богу! — хотя бы один человек под этим странным куполом не старается на остальных похожим быть и от народа, который за него голосовал, далеким.

Эти «политически грамотные», согласитесь, уже надоели до чертиков, «опытные», просиживающие в Раде по многу сезонов подряд штаны, и все без толку, оскомину набили, «образованные», с веерами купленных дипломов, бесят, а «хорошо одетые», с депутатской зарплатой в шесть тысяч гривен и сумочками за сотни тысяч, уже вытрясли из карманов населения, кажется, все. Ну а виноваты, причем непосредственно, в той войне, где сейчас наши с вами сограждане гибнут, как раз охотно «идущие на компромисс» тихоходы, думающие лишь о том, как бы свой бизнес и деловые связи не потерять и сферу влияния не упустить.

Пускай хоть кто-то в украинской политике иначе скроенным будет — хорошим, плохим, правильным, неправильным, неважно: кто-то один, для начала, а там, глядишь, и другие подтянутся.

---

---

Во время отсидки в российской тюрьме Надя Савченко удивительно живую, искреннюю книгу «Сильное имя Надежда» написала, а почему сильное, думаю, долго объяснять не надо. Армия (причем десантура!), миссия в Ираке, учеба в Университете Воздушных сил, добровольное, по зову сердца, участие в АТО, два года в одиночной камере... Скольким из нас пройти такой путь под силу? Мне кажется, очень немногим, а моя собеседница уверена: это еще не путь, а только первые шаги, и, выслушав то, о чем в этом интервью она говорила, не согласиться с этим нельзя...

«Свободы как раз и не хватает, я ею пока не надышалась»

— Надя, за тем, что с вами в российском плену происходило, не только вся наша страна следила, но и весь мир, и я счастлив, что вы, наконец, на свободе. От нее, кстати, еще не устали?

— (Улыбается). Ну, я еще не так много ее получила, и такое впечатление у меня, будто еще не совсем свобод­на. Свободный человек волен делать то, что хочет, он принадлежит самому себе, а мне приходится не то чтобы по указке разных людей, но так, как им нужно, действовать, поэтому свободы как раз и не хватает, я ею пока не надышалась.

— Я свой первый день после армии помню — приехав домой, сразу же забыл, что два года где-то вдали находился. Вы про тюрьму в первый после освобождения день забыть смогли?

— Да, плохое я забываю быстро, и хотя тюрьму не забыла (вряд ли такое забыть можно), мысли мои не там, этим я не живу. Первые мои дни здесь настолько активными выдались, что я запамятовала даже, что в армии была, что до армии жила: каждый день — как отдельный мир.

— Люди вас не раздражают? Они ведь на улице постоянно подходят, с расспросами пристают, с просьбами сде­лать  селфи...

— Люди больше всего раздражают, но это, наверное, не столько последствия тюрьмы, сколько того, что я это чувство и раньше испытывала. Достаточно компанейской была, но одиночество больше всего любила, а сейчас, после двух лет в «одиночке», вышла — и от людей меня немного тіпає. Но ничего (улыбается), можно привыкнуть...

---

---

— Вы коренная киевлянка, а Киев вашего детства — он какой?

— Троещина! (Улыбается). Кругом пески, застроек особо еще нет, зелени тоже — только деревца с мамой привозим и сажать начинаем, но я из-за этого Киев и не любила: асфальт, многоэтажки... Мы в селе бывать обожали — то у одной бабушки, то у другой: там лес, речка, там хорошо, там раздолье, а Киев — это детский садик, школа, обязанности и режим.

— В центр-то вы выбирались?

— Ну, нас родители часто в театры, в зоопарк возили — то есть все то, что культурной программой в советское время являлось, у нас было. Если цирк приезжал, какие-то артисты интересные (лилипутов, например, помню), мы с сестрой все это смотрели, и в парках гуляли, и достопримечательностями любовались. В будние дни родители на работе, естественно, были, а мы в садике или в школе, но по выходным нас всегда куда-то водили.

---

---

Из кни­ги На­деж­ды Сав­чен­ко «Силь­не ім’я На­дія».

«У нас із сес­т­рою різ­ни­ця один рік і ві­сім мі­ся­ців, май­же по­год­ки, то­му рос­ли ми зав­ж­ди ра­зом, і ви­хо­ва­ли нас бать­ки ду­же друж­ні­ми. Одна за од­ну — го­рою, і бать­ків зав­ж­ди за­хи­ща­ли. Ко­ли нам ка­за­ли: «Ой, у вас ма­ма та­ка ста­рень­ка, на­че ба­бу­ся», ми на це від­по­ві­да­ли: «На­ші бать­ки ста­рі та муд­рі, а ва­ші — мо­ло­ді та дур­ні!».

---

---

У ди­тя­чо­му сад­ку ми час­то си­ді­ли і щось ма­лю­ва­ли, а ма­лю­є­мо ми обид­ві з ди­тин­ст­ва гар­но, і як­що хлоп­ці ді­ста­ва­ли, то по­ки Ві­ра ма­лює, я їм ту­ма­ків роз­даю. Ще й по­дру­гу на­шу за­хи­ща­ли, як­що її об­ра­жа­ли, бо во­на за­їка­ла­ся, а во­на нас за це гу­мо­вим зай­чи­ком смі­ши­ла. І вза­га­лі ми зав­ж­ди мог­ли знай­ти со­бі роз­ва­гу — роз­смі­ши­ти, роз­ве­се­ли­ти од­на од­ну. Якісь сцен­ки ста­ви­ли (мі­ні-те­ат­раль­ні по­ста­нов­ки), де­ко­ра­ції ма­лю­ва­ли, спі­ва­ли, тан­цю­ва­ли, в яру в се­лі по сміт­ни­ках, як два бро­дя­чі ко­ти, ла­зи­ли... У нас зав­ж­ди ба­га­то дру­зів бу­ло, і ми ні­ко­ли не су­му­ва­ли. На­зи­ва­ла я сес­т­ру Хомс (хом’яч­ком тоб­то), бо во­на бу­ла схо­жа на хов­раш­ка щіч­ка­ми, а во­на ме­не — Минь­ка (ко­ро­ва тоб­то), бо я ко­рів лю­би­ла, та й са­ма бу­ла доб­ре вго­до­ва­на, як ко­ро­ва.

Втім, і би­ли­ся, і чу­би­ли­ся ми час­то — і дня без бій­ок не про­хо­ди­ло, але це доб­ре, це фі­зич­но нас роз­ви­ва­ло. Ві­ра зав­ж­ди ду­же но­га­ми би­ла­ся і ку­са­ла­ся, то­му ме­ні силь­но ді­ста­ва­ло­ся, але і я в бор­гу не ли­ша­ла­ся. На­віть не мо­жу при­га­да­ти, з яко­го ві­ку ми з сес­т­рою би­ти­ся пе­ре­ста­ли — на­пев­не, ро­ків із 13, як­що не піз­ні­ше.

---

---

А ще нас на­вчи­ли ді­ли­ти­ся. Одна цу­кер­ка — от­же, на­впіл, і пе­ред тим, як щось собі в пель­ку пха­ти, обов’яз­ко­во за­пи­та­ти, чи ще хтось хо­че.

Якось нас хтось апель­син­кою при­гос­тив. Вдо­ма ми бу­ли са­мі і, оскіль­ки зна­ли, що бать­ки, ко­ли ми щось їм про­по­ну­є­мо, зав­ж­ди від­мов­ля­ють­ся, ви­рі­ши­ли їх не че­ка­ти і з’їли апель­си­ну са­мі. Ко­ли ма­ма по­ба­чи­ла у від­рі для сміт­тя шку­рин­ки, спи­та­ла: «А що, апель­син­ка бу­ла і ви нам не за­ли­ши­ли? Все са­мі з’їли?». Ми ска­за­ли, що ви ж зав­ж­ди не хо­че­те, і то­ді ма­ма роз­пла­ка­ла­ся... Я ні­ко­ли не за­бу­ду, як ме­ні на ду­ші бу­ло тяж­ко і со­ром­но від цих ма­те­ри­них сліз. Во­на роз­по­ві­ла, як ко­лись у ди­тин­ст­ві, ко­ли був го­лод і хо­лод, ма­ми­на хре­ще­на ма­ти при­гос­ти­ла її дво­ма гре­ча­ни­ка­ми із пів­до­ло­ні, і на­ша ма­ма біг­ла че­рез все се­ло, щоб зі своєю ма­мою по­ді­ли­ти­ся, бо во­на теж го­лод­на і теж їс­ти хо­че... Са­ма їх не з’їла, а у нас все є, а ми на­віть з бать­ка­ми не по­ді­ли­ли­ся...

---

---

Я ні­ко­ли тієї ма­ми­ної на­уки не за­бу­ду — те­пер кра­ще остан­ню со­роч­ку зні­му, остан­ню ци­гар­ку від­дам, але ні­ко­ли не прой­ду повз то­го, хто в нуж­ді біль­ше, ніж я».

«В камере чаще всего воду я вспоминала — очень сильно плавать хотелось»

— Что из той, безмятежной, киевской жизни чаще всего вам в тюрьме вспоминалось?

— Семья, квартира наша, а еще вода. Когда на работу я ехала, на бульваре Дружбы народов выходила — там рядом Днепр, и если летом жарко было, спускалась к нему, купалась и дальше ехала. Чаще всего воду в камере вспоминала — очень сильно плавать хотелось: там же ограниченное пространство и возможности двигаться нет.

---

---

Из кни­ги На­деж­ды Сав­чен­ко «Силь­не ім’я На­дія».

«Ду­же люб­лю во­ду, люб­лю пла­ва­ти! По­чи­на­ю­чи з квіт­ня і за­кін­чу­ю­чи жов­т­нем — це мій ку­паль­ний се­зон, ну і взим­ку в опо­лонці — хоч па­ру ра­зів. Спе­кот­ним лі­том — що­дня, ко­ли по­вер­та­ла­ся до­до­му з яко­їсь чер­го­вої ро­бо­ти, — в Дніп­рі пря­мо в одязі ку­па­ла­ся. По­ки на Тро­є­щи­ну в за­душ­ли­во­му транс­пор­ті до­їдеш, вже ви­сох­неш — ще й всі до те­бе ту­лять­ся, бо ти ж про­хо­лод­на... Фу!

Час­то Дніп­ро ту­ди й на­зад пе­ре­пли­ва­ла і все хо­ті­ла із Мос­ковсь­ко­го мос­ту стриб­ну­ти. Йо­го ви­со­та хто ка­же 40, хто — 25 мет­рів, та швид­ше 25. Чу­ла ба­га­то роз­по­ві­дей, як лю­ди, стри­ба­ю­чи з ньо­го, вби­ва­ли­ся чи ін­ва­лі­да­ми ли­ша­ли­ся, але йшли ми з Ві­рою та з од­ним знай­о­мим по Мос­ковсь­ко­му мос­­ту, і я по­ду­ма­ла: «Та скіль­ки ж мож­на щось хо­ті­ти і не ро­би­ти?!». Зня­ла сан­да­лі, від­да­ла сес­т­рі і шу­бов­с­ну­ла з мос­ту у во­ду! Ві­ра не зди­ву­ва­ла­ся — во­на зна­ла, що як­що ме­ні вже в го­ло­ву щось зай­ш­ло, ра­но чи піз­но я це зроб­лю, тіль­ки по­ди­ви­ла­ся, що я ви­нир­ну­ла. А от знай­о­мий ме­не не зро­зу­мів — ма­ло за­їка­ти­ся не по­чав і ще й з пів­ро­ку по­то­му зі мною не роз­мов­ляв».

— Вы в 46-м ПТУ на Подоле учились...

— ...да...

— На кого?

— Сначала на швею, затем на закройщика, потом на модельера-закройщика.

— И вам это нравилось?

— Нет. Шить я с шести лет умела и любила, потому что никто меня не заставлял, а когда это профессией становится, то и отношение совершенно другое.

---

---

— Вы же и грузчицей, насколько я знаю, работали, и официанткой...

— ...да кем только не работала!

— А официанткой где?

— Во многих заведениях — и на Подоле тоже. Какое-то кафе было — уже не помню, как оно называется, — но когда проезжаю, визуально его вспоминаю. Там, по-моему, другое уже кафе.

— Это ведь сложно, правда?

— Официанткой? Да нет, и грузчиком тоже: главное — на работе сосредоточиться. Учишься этот поднос нести, чтобы не опрокинулся, быстро ходить, много запоминать... Весело, да еще коллектив девчонок — один, второй, третий...

«Мечту о небе мне близкий друг подарил»

— Военным летчиком стать вы с детст­ва мечтали — почему?

— С детства скорость и высоту я люблю, а ощутить эти две вещи, будучи летчиком, можно в небе. Такую мечту мне близкий друг подарил — он, когда нам лет по 17 было и мы учебу заканчивали, говорил: «Хотел бы я летчиком стать, но у меня со здоровьем проблемы, а туда только здоровых берут: если пломба в зубе — все, уже не подходишь». Я себе так подумала: «Летчиком... О! Высота, скорость!». Этот парень учил меня на мотоциклах кататься, — мы друг к другу прислушивались, и его слова в душу запали. Я узнала, что женщинам с 19 лет служить можно, и в Харьков в Уни­верситет Вооруженных сил поехала — раз, второй, третий... Только в четвертый документы сдать разрешили.

— Женщину брать не хотели...

— Они и сейчас женщин принимать не хотят.

---

---

Из кни­ги На­деж­ды Сав­чен­ко «Силь­не ім’я На­дія».

«Про іді­отсь­кі по­ряд­ки в на­шій де­біль­ній ар­мії ну прос­то слів не­має! І чо­го ж жод­на су­ка ме­ні ще в пер­ший рік цьо­го не по­яс­ни­ла? — я б вже дав­но слу­жи­ла, а не бай­ди­ки би­ла. Ко­ли ж цей «сов­ко­вий» мен­та­лі­тет, при яко­му чо­ло­ві­ки се­бе «пер­ця­ми жит­тя» вва­жа­ють, а міс­це жін­ки — на кух­ні, на­реш­ті прий­де до ци­ві­лі­за­ції?

І ще із жін­ка­ми в аві­а­ції не люб­лять во­зи­ти­ся, бо на­вчан­ня льот­чи­ка для дер­жа­ви ду­же до­ро­го кош­тує, а в ба­бу гро­ші вкла­ди, а во­на, дур­на, візь­ме і за­між вий­де. Три ра­зи в де­крет і май­о­ром — не пен­сію, а весь цей час її на­ван­та­жен­ня на ін­ших льот­чи­ків роз­ки­ду­ють: от за це жі­нок в ар­мії і не люб­лять... Є в цьо­му, зви­чай­но, до­ля прав­ди, але все від лю­ди­ни за­ле­жить. Я знаю жі­нок-аві­а­то­рів, які чу­до­во впо­ра­ли­ся і з од­ним, і з ін­шим за­вдан­ня­ми, і знаю ба­га­то чо­ло­ві­ків, які й по­ло­ви­ни не змог­ли з то­го, що зро­би­ли на служ­бі жін­ки.

Ка­жуть: «Ба­ба в ар­мії — це із рід­ні ди­но­зав­ра чи остан­ня спро­ба вий­ти за­між».

Жін­ки в ар­мії по­ді­ля­ють­ся на три ка­те­го­рії:

1) «Ма­за­ні» — донь­ки, ро­дич­ки, жін­ки чи ко­хан­ки «ве­ли­ких» на­чаль­ни­ків! Ці зав­ж­ди «ко­сять», і їм все з рук схо­дить.

2) Зви­чай­ні ба­би, яких в ар­мію нуж­да по­гна­ла. Час­ті­ше во­ни ма­те­рі-оди­нач­ки або прос­то за міс­цем про­жи­ван­ня ін­шу ро­бо­ту знай­ти важ­ко, а в ар­мії ста­біль­ність і хоч якийсь соц­па­кет. Ці жін­ки крім то­го, що ха­бар да­ють ко­ман­ди­ру, щоб міс­це от­ри­ма­ти, ще й все на­ван­та­жен­ня за се­бе і за «ма­за­них» бля­дєй тяг­нуть. І не скиг­лять! І свою ро­бо­ту не гір­ше чо­ло­ві­ків ви­ко­ну­ють!

3) Дів­ча­та, які прий­ш­ли з ме­тою слу­жи­ти сво­є­му на­ро­до­ві і за­хи­ща­ти йо­го, як при­ся­гу да­ва­ли. Та­ких ду­же не­ба­га­то. Оди­ни­ці! І ма­ло хто з них з ча­сом не «пе­ре­го­рає»...

Чо­ло­ві­ки в ар­мії пер­шу ка­те­го­рію жі­нок не люб­лять, але зро­би­ти з нею ні­чо­го не мо­жуть, бо кож­на з них «чи­ясь», то­му за­со­ву­ють язик в сра­ку і тіль­ки пліт­ки за спи­ною то­чать, а це чо­ло­ві­ки кра­ще за баб вмі­ють.

Тре­тю ка­те­го­рію во­ни не­на­ви­дять, бо не ви­но­сять, ко­ли жін­ка силь­ні­ша за них.

А дру­гу ка­те­го­рію прос­то за лю­дей не вва­жа­ють і їз­дять на них, як на тяг­ло­вих ко­би­лах.

Отак і від­бу­ва­єть­ся сим­бі­оз чо­ло­ві­чо­го і жі­но­чо­го в Зброй­них си­лах Укра­ї­ни!».

«Прыжок с парашютом — это как из троллейбуса выходишь: под ноги глянула — и вперед»

— У вас на счету, я читал, 45 прыжков с парашютом...

— 68, причем один — с Ил-76, потому что разница есть: если с Ми-8 прыгаешь, ты парашютист, а если с Ил-76 — десантник.

---

---

— С такой высоты к земле лететь — это ужас?

— Нет, ничего подобного... Человек, говорят, хотя бы один раз испугаться должен, тем более каждому из нас бояться высоты, свободного падения свойственно. Самый страшный или первый прыжок, или второй-третий — как себя накрутишь: в первый раз можешь еще не понять, а во второй уже от страха трястись. Люди разного боятся: просто высоты, что парашют не раскроется, что ногу, когда приземлишься, сломаешь — у каждого, в общем, свой страх, а мне настолько все новое интересно, что никогда не боялась и даже над этим не задумывалась. В первый раз посмотрела — такой восход солнца красивый (это утренние десантные прыжки были), и прямо в небо вышла!

— Ваша стихия...

— Это как из троллейбуса выходишь: под ноги глянула — и вперед, куда там тебе нужно, а потом купол наполняется, и это чувство передать не могу, сравнить его не с чем. Это просто счастье — свободное падение, я так люблю с парашютом прыгать! Летчики обычно не любят: есть риск ногу сломать и потом долго не летать, потому что реабилитация будет, а я, сколько разрешали, столько и прыгала, ничего не боя­лась!

— Как штурман-оператор вертолета Ми-24 с миссией в Ираке вы были...

— Была там еще десантником — до того, как в Харьковский университет поступила.

— Интересно в Ираке?

— Мне вообще все интересно. Во-первых, это мой первый выезд за рубеж: второй — в Россию, в тюрьму...

До Ирака за границей нигде не была — это теперь уже поездила: Европу видела, в ПАСЕ выступала, еще поеду, а тогда в основном по Ук­ра­­ине моталась — автостопом, потому что путешествовать обожаю.

В Ирак каждый по своей причине ехал: все-таки мы должны были миротворческую миссию выполнять, там война шла, но каждый ее по-своему видел. Для меня Ирак прежде всего страна, я хотела посмотреть, как нефть добывают, как от жары воздух плавится, какие там деревья, как люди живут, чем от Украины этот край отличается... Земля там просто масляная: на поверхности — глина с нефтью, очень много таких нефтяных пятен. Своя культура, архитектура, свой мир, люди своеобразные — ну это же здорово!

---

---

Из кни­ги На­деж­ды Сав­чен­ко «Силь­не ім’я На­дія».

«Отже, під­го­тов­ка на Ірак: три мі­ся­ці, міс­то Бол­г­рад, Одесь­ка об­ласть, на кор­до­ні з Мол­до­вою. Лі­то, спе­ка і за­ду­ха, плюс 35 гра­ду­сів, по­лі­гон 12 кі­ло­мет­рів. Що­ран­ку пі­дйом о чет­вер­тій-шос­тій го­ди­ні, кас­ка на го­ло­ву за­ліз­на уй­о­біщ­на, бро­нік «че­ре­паш­ка» ста­ро­го зраз­ка, не­зруч­ний і важ­кий (по­тім вже кев­ла­ри ви­да­ли), ав­то­мат, боє­при­па­си і — піш­код­ра­ла марш-бро­сок. День ту­по­ри­лої, ста­рої, за­дро­че­ної пі­хот­ної так­ти­ки на «по­лі дур­нів», а по­тім ще стріль­би, ден­ні і ніч­ні, і на­зад. По­вер­та­єш­ся ко­ли о 22-й, ко­ли о дру­гій но­чі, і так — по ко­лу. Харч гір­ший, ніж у в’яз­ни­ці, — ко­ров’ячі сі­ке­ля (ви­різ­ка із зад­ньо­го про­хо­ду — для тих, хто не в кур­сі), каш­ло, гни­ла ка­пус­та, тух­ла ри­ба, та ще й пор­ції мі­зер­ні, хліб гу­мо­вий. За­га­ня­ли нас за три мі­сяці так, що тіль­ки й всти­га­ли всі дір­ки на пор­ту­пе­ях пе­ре­би­ва­ти! Я із 75 кі­ло­гра­мів до 60 зле­ті­ла, аж ав­то­мат но­си­ти захекалася.

Во­ди не бу­ло. Ба­зу­ва­ли­ся ми на місці ко­лиш­ньої Бол­г­радсь­кої ди­ві­зії ВДВ в роз­ва­ле­них, за­пу­ще­них ка­зар­мах. Во­ду при­во­зи­ли дві ЦВшки по 200 літ­рів на ба­таль­йон 400 чо­ло­вік, по літ­ру на ри­ло на день. Вми­ти­ся, зу­би по­чис­ти­ти і фля­гу із со­бою на день на­бра­ти.

Ту­а­лет ти­пу «сор­тир» ви­гля­дав так: в цег­­ля­них бу­до­вах ку­пи гім­на із оч­ка ви­со­тою по по­яс, опа­ри­ші (чер­ви) ви­ла­зять, за метр до ту­а­ле­ту ки­шать, по сті­нах ла­зять і зі сте­лі па­да­ють. Та­ке раз в жит­ті по­ба­чиш — на вік жа­ху не обе­реш­ся, то­му сра­ти хо­ди­ли, хто в які ку­щі ба­чив.
На по­мив­ку раз на тиж­день боч­ку во­ди в літ­ній душ за­во­зи­ли. Боч­ка з мо­ло­ко­во­за, тон­ни дві — ба­таль­йон у чер­гу ста­вав...».

«Рапорт написала: мол, в зону АТО прошусь. Мне отказали: «Пока мужики в АТО и без баб справляются»

— Почему Пулей вас называют?

— Когда я еще в десантуре служила, комбат офицеров строил и, в чем они не правы, грубым армейским языком объяс­нял, а я мимо рядом проходила, какие-то бумажки несла. Он на меня посмотрел и говорит: «Вот она ходит быстрее, чем вы соображаете, — да, Пуля?». С тех пор Пулей и стала.

---

---

Из кни­ги На­деж­ды Сав­чен­ко «Силь­не ім’я На­дія».

«Прі­звись­ко Пу­ля ме­ні дав ком­бат 13 аеро­мо­біль­но­го ба­таль­йо­ну під­пол­ков­ник Чу­ма­чен­ко. Він здо­ро­вець­кий та­кий чо­лов’яга, пря­мо «Єбун-го­ра»! В ньо­го прі­звись­ко Чу­ма бу­ло — на пла­цу без ру­по­ра го­во­рив так, що вся окру­га глох­ла, аж шиб­ки тру­си­лись. Офі­це­рів драв і сті­бав­ся з них, як має бу­ти. Іншої на­зви, як «пи­ся моя зо­ло­тая», у ньо­го для них не бу­ло — міг у вер­то­льо­ті за рам­пу по­ча­ти йо­го роз­хи­ту­ва­ти зі сло­ва­ми: «Ну что, смер­т­нич­ки, по­ле­та­ем?» — аж льот­чи­ки ози­ра­ли­ся!

Сло­вом, ком­бат був та­кий, яким і по­ви­нен бу­ти ко­ман­дир де­сан­т­но­го ба­таль­йо­ну. Ну, і не без ко­руп­ції, зви­чай­но, але то та­ке — в ЗСУ бу­ден­не.

Якось на пла­цу він чер­го­вий раз офі­це­рів ро­зйо­бу­вав, а я повз про­хо­ди­ла. «На­дю­ня! Стой!». А по­тім до них: «Она хо­дит быс­т­рее, чем вы ду­ма­е­те! Пу­ля прос­то!». I до ме­не: «А?! Пуль­ка?!». Отак я для ВДВ на­зав­ж­ди Пу­лею і за­ли­ши­ла­ся!

Вза­га­лі у ВДВ ме­ні слу­жи­ти ду­же по­до­ба­ло­ся. Хлоп­ці до ме­не, до то­го, що я та­ка, як є, — «єба­ну­та», десь за пів­ро­ку звик­ли, і ніх­то вже дур­них пи­тань не ста­вив. Якось пі­сля стрільб роз­від­в­з­вод зброю чис­тив, і ком­бат до­зво­лив ме­ні пі­ти по­ди­ви­ти­ся. Я при­біг­ла до хлоп­ців і з та­ким азар­том роз­пи­ту­ва­ти по­ча­ла: «А що це? А це? А як це стрі­ляє?», бо ще ж ні­чо­го не зна­ла... Роз­від­ни­ки роз­по­ві­да­ли і ду­же з ме­не ті­ши­ли­ся. Ко­ли я взя­ла в ру­ки гра­на­то­мет, ска­за­ла: «Це жі­но­ча зброя! Во­на ру­ха­єть­ся так, як ти ди­ха­єш». Хлоп­ці плю­ва­ти­ся по­ча­ли: «Во­на бах­не так, що ти на сра­ку ся­деш!», але піз­ні­ше я їм до­ве­ла, що бу­ла пра­ва — з гра­на­то­ме­ту жод­но­го ра­зу не про­мах­ну­ла­ся».

---

---

— Вы действующим офицером Вооруженных сил Украины являлись, но в АТО участие как доброволец в батальоне «Айдар» принимали — почему? Армии в Донбассе тогда не было или и быть не могло?

— Ну, самое страшное, что эта война показала, — насколько бестолково командиры иногда действуют. Российскую агрессию надо было еще в Крыму останавливать — там армия должна была воевать. Мы все готовы были, стояли и приказа ждали — армия приказа всегда ждет, но его не было, просто сдача Крыма получилась, аннексия полуострова Россией, захватчиком, и я решила, что решений такого бестолкового командования ждать некогда. Рапорт написала: мол, в зону АТО прошусь. Мне отказали — официально одна какая-то причина была, а неофициально сказали: «Пока мужики в АТО и без баб справляются». Я ответила: «Ну, справляйтесь».

Меня в отпуск отправили, но я считаю, что отпуск для офицера в такое время непозволителен (хотя у летчика он должен быть, потому что если летчик не отдохнул, даже в мирное время летать он не может — риск совершить ошибку имеется). В общем, меня отдыхать отправили, но если война идет, какой может быть отдых, от какого переутомления? — раз ты солдат, до победы воюй, никаких отпусков! Я это преступлением называю, потому что в это время парни, которые стрелять не умеют, просто где-то там, на Майдане, стояли, свое государство защищать побежали, и государство им это позволило: «Да-да, ребята, вперед-вперед!», а я за спинами своего народа должна прятаться, который защищать должна, потому что присягу как офицер давала? Я так не могла, поэтому собралась — и в АТО! Воевать я как в небе, так и на земле умею — неважно, как и где ты родину защищаешь, ты просто обязан быть там, где нужен, и делать то, что обязан.

---

---

— Сложный для офицера, да и просто для человека, вопрос: людей убивать вам доводилось?

— Хм... После Ирака этот вопрос мне вообще странным казался, потому что военные обычно о таком не спрашивают, а гражданские любят. Конечно же, убивала — сейчас вам такой ответ каждый второй солдат из АТО даст. Обычным людям это слышать дико: кто-то рядом с тобой живет, он твой родственник, сосед... Таким смотреть на тебя каждый день и думать, отнимала ли ты человеческую жизнь, не надо, но сейчас у нас в стране сказать: «Нет, я не убивал» — сложно многим.

Из кни­ги На­деж­ды Сав­чен­ко «Силь­не ім’я На­дія».

«Для ме­не ні­ко­ли не бу­ло проб­ле­мою за­ру­ба­ти кур­ку, гус­ку, кач­ку. Дя­дя Ко­ля на­вчив кро­ли­ків за­би­ва­ти, зди­ра­ти і ви­чи­ня­ти, а по­тім ви­ми­на­ти шкур­ки. Він во­ло­дів та­кою рід­кою, ста­ро­дав­ньою, за­бу­тою в наш час про­фе­сією, як ко­жум’яка, і ме­не на­вчив. Кро­ля­чі і те­ля­чі шку­ри ми з ним ви­чи­ня­ли і ви­ми­на­ли.

З бать­ком сви­ней ко­ло­ли, от тіль­ки те­ля ме­ні за­би­ва­ти бу­ло шко­да. В очі ди­ви­ти­ся йо­му не мог­ла, а так в ці­ло­му до всьо­го без жа­лю і зай­вих сен­ти­мен­тів при­вча­ли. «В се­лі так і жи­вуть — а як ви ду­ма­ли? Йо­го для то­го й ви­ро­щу­ють, щоб по­тім з’їс­ти» — так ма­ти зав­ж­ди го­во­ри­ла».

---

---

— Какие после первого убитого чувства у вас возникли?

— Да никаких.

— Работа?

— (Кивает). Да, и надо научиться отключать себя еще до того, как ее выполнишь. То же самое с пленом, с другими ситуациями — ты просто заранее свою реакцию на это обдумываешь: если будет так, я вот так поступлю — и потом действуешь и не думаешь: некогда.

— Руки при этом у вас не дрожали?

— У меня, наверное, с тремором проб­лема: мои руки никогда не дрожат.

«Как я понимаю, россияне меня просто купили»

— В начале июля 2014 года вы в плену на территории Российской Федерации оказались, а как это произошло? Вас выкрали, вывезли — что это было?

— Ну, я бы сказала, что продали (улыбается) — сепаратисты Луганской области, которые себя ополченцами называли. Там все-таки много наших людей было, и я считала в то время, что еще можно было диалог с ними наладить: самые кровавые бои еще не завязались, так много потерь и так много ненависти взаимной не было, поэтому какую-то неделю, пока у них в плену с ребятами мы сидели, нормально с ними общались: такие же студенты там были, рабочие...

— Такие же, в смысле, идейные?

— (Задумывается). Идейные ли они...

— ...или обдолбанные?

— Там всякие были, но те, которые конвойными возле меня и наших парней находились, вполне вменяемые. Да, со своим менталитетом донбасским, такие себе пацаны, но при этом психически нормальные люди, говорить с ними можно было. Там вообще разные группы воевали — чеченские наемники, российские военные, их кураторы-инструкторы...

Почему я говорю «продали»? Они тогда как бы верили в то, что «русский мир» их спасет, а «русский мир» дурную свою пропаганду вел о том, что фашистская хунта наступает, бендеры (через «е») и все такое, и для этой пропаганды, для СМИ, картинка нужна была, чтобы ее России, Украине, миру показывать... Ну а картинка — это колоритные персонажи, и вот в Следственном комитете российском так называемое «Большое украинское (с ударением на «а». — Н. С.) дело», как они его называли, завели, и начали под это дело людей нагребать. Истории чем страшнее писались, тем лучше: садизм, издевательства, пытки какие-то — с нашей стороны. Как я понимаю, россияне меня просто купили — за какую-то поддержку или оружие: сепаратис­там помощь дали, а меня в машину, под дулами автоматов, с повязкой на голове, посадили. Везли шесть часов, а когда повязку сняли, оказалось, я в России уже.

---

---

— Сегодня о вас всякое читать доводится, и в интернете, в частности, пишут, что вас или в кегельбане, или в ночном клубе взяли...

— В клубе — только это гольф-клуб на территории Луганской области был, и в гольф там, как вы понимаете, никто уже не играл.

— Не до того было...

— Там засада нашей разведки была, которая под обстрел со стороны вражеской разведки попала. Наши встречный бой дали, о помощи попросили, все, кто рядом был, поднялись... Рано — часов пять-шесть утра, и потом, конечно, от гольф-клуба мы отошли: его территория уже зачищена была. Мы ближе к Стукаловой Балке подошли, где у них как раз засада находилась — окопы их замаскированные. Они очень мно­го техники привели — понятно, что дейст­вовать нам тоже умнее и продуманнее надо было. Достаточного количества разведданных у нас не было, хотя их можно было собрать, потому что траншеи они экскаватором рыли, — это можно было увидеть, понять, что не стоит туда идти. Ну что ты сделаешь, война... Когда не воевали давно, сперва учиться надо, и ясно, что поначалу ошибки будут и промахи. Чем дольше идет война, тем больше опыта, но, к сожалению, за него очень дорого приходится платить.

Из кни­ги На­деж­ды Сав­чен­ко «Силь­не ім’я На­дія».

«По­лон. За день чи два до то­го бою, 17 чер­в­ня 2014 ро­ку, си­ді­ли з хлоп­ця­ми, ку­ри­ли вве­че­рі, і один в ме­не за­пи­тав: «А як­що в по­лон по­тра­пи­мо? Як се­бе по­во­ди­ти?». Він роз­по­вів, що ба­чив один фільм, де му­суль­ма­ни по­ло­ни­ли двох аме­ри­кан­ців. Один чи­нив опір, і йо­го вби­ли, го­ло­ву від­рі­за­ли, а дру­го­му ска­за­ли їс­ти лай­но із сор­ти­ру, і він їв і ви­жив... Я йо­му від­по­ві­ла, що ко­жен ви­би­рає своє. Той хло­пець, сла­ва Бо­гу, до по­ло­ну не по­тра­пив...

Я вже по­трап­ля­ла в по­лон в Іра­ку, до ара­бів і до аме­ри­кан­ців. То­ді це бу­ло по­мил­ко­во, за­бра­ло всьо­го дев’ять го­дин, а са­ма си­ту­а­ція ду­же по­ве­се­ли­ла... Не знаю, чи той хлоп­чи­на про це знав.

— Иди сю­да! Вот ты и по­пал­ся! Прий­ня­ла рі­шен­ня, іде­мо.

— Хто ти? — за­даю йо­му пи­тан­ня.

По­ки він там щось від­по­ві­дає, з йо­го слів ро­зу­мію, що він ду­має, ні­би­то я хло­пець. Ну, це нор­маль­но, час­то плу­та­ють. Спо­сте­рі­гаю. Ана­лі­зую. Ра­хую... Так, їх десь 40. Ще з ін­шо­го бо­ку до­ро­ги при­близ­но стіль­ки ж. Зброя пе­ре­важ­но стріл­ко­ва і гра­на­то­ме­ти... О! На­ле­ті­ли! По­чи­на­ють сми­ка­ти! Зди­ра­ють все, що мож­на здер­ти, ма­ро­де­рять... Авто­мат за­бра­ли: «Гра­на­ты! У не­го есть гра­на­ты?!». Ага! Бу­ли б гра­на­ти, то хрін би ви ме­не взя­ли — от як­раз са­ме в цю мить од­на б і рво­ну­ла!

Швид­ко див­лю­ся, по­ки очі не зав’яза­ли, бо зав’яжуть же, знаю! Ба­чу дві Бе­хи (БМП), ду­же по­страж­да­ли... Під ни­ми си­дять по­ло­не­ні, ру­ки зза­ду зав’яза­ні, очі теж... По кіль­кос­ті взя­тих у по­лон, по екі­па­жах тан­ка і двох БМП ро­зу­мію, що «двох­со­ті» і «трьох­со­ті» се­ред них є, і, на жаль, не­ма­ло... Зди­ра­ють роз­груз­ку і бан­да­ну (ко­син­ку ме­дич­ну по­льо­ву) із го­ло­ви.

— О, так она ба­ба! Снай­пер­ша! Су­ка!.. Ру­ки, ру­ки по­смот­ри! Паль­цы!

Див­лять­ся. І що там хо­чуть по­ба­чи­ти? При­дур­ки! Снай­пе­ром ні­ко­ли не бу­ла. Точ­нос­ті ока бра­ку­ва­ло.

— Нет, паль­цы чис­тые! Все рав­но мы ее, су­ку, по кру­гу пус­тим! Вот раз­в­ле­чем­ся!..

Обвод­жу їх об­лич­чя по­гля­дом... Смі­ю­ся.

— Что, смеш­но? — зби­ва­ють з ніг, при­зем­ля­юсь на ко­лі­на. — А в ре­бят на­ших стре­лять не смеш­но?

З ру­ки зди­ра­ють бан­да­ну жов­то­го ко­льо­ру з бла­кит­ним на­пи­сом «Са­мо­обо­ро­на Май­да­ну» (ще з ча­сів Май­да­ну за­ли­ши­лась).

— Май­дан! Бан­де­ров­ка, зна­чит!

— Гла­за ей за­вя­жи!

— Чем?

— Да вот этим и за­вя­жи!

На­тя­гу­ють на го­ло­ву пов’яз­ку «Са­мо­обо­ро­на Май­да­ну». Во­на світ­ла, жов­то­го ко­льо­ру, більш-менш про­сві­чу­єть­ся. Доб­ре, що нею зав’яза­ли... Чую:

— Ты ес­ли обыс­ки­ва­ешь, так пол­нос­тью обыс­ки­вай!

— Да?! А ес­ли я воз­бу­жусь?! — ржач на­тов­пу.

— Да­вай, да­вай! — від­чу­ваю, ру­ки під тіль­няш­ку су­не. Ру­ки від­би­ла.

— Да спо­кой­но ты! — ма­цає по­верх тіль­няш­ки. Зно­ву від­би­ла.

— А она лиф­чи­ка не но­сит! — а, ось що, ви­яв­ля­єть­ся, шу­ка­ли. А я й не зро­зу­мі­ла.

— На­руч­ни­ки на нее одень! — одя­га­ють за спи­ною.

— Да­вай, уво­зи ее от­сю­да! По­ка они ее не от­би­ли».

«Мой следователь му-му оказался»

— Когда вы уже в России оказались, как с вами там разговаривали и кто?

— Ну, сначала меня в гостиницу завезли — такую себе, среднестатистическую — двое людей в масках, с оружием...

— А город это какой был?

— Воронеж. Сперва я не знала, где мы, но позже, когда повязку сняли, поняла. На дороге указатели видела, осознавала, что это Россия, номера машин замечала — соображала уже, куда везут. Мы в гостинице «Воронеж» сидели и следователя ждали, а он эдаким му-му оказался. В принципе, ни одного толкового следователя я там не видела — думала, это должны быть люди, которые работать умеют, а на самом деле то ли они в Следственном комитете все такие бездарные, то ли еще что...

---

---

— А где же их, умных-то, взять?

— Да, действительно (улыбается), откуда там умные? Со мной двое следователей работать отказались — я их съела, они просто приходить перестали, а третий сразу сказал: «Надя, я все знаю, все понимаю — давай уже закончим». Ну вот и закончили, чтобы на суд выйти.

— Угрозы там, в Воронеже, были?

— Понимаете, все от того зависит, как ты себя ведешь, — так и с тобой обращаются. Ну да, конечно, двери и окна наглухо там закрыты, сбежать не дадут. Рядом двое крепких хлопцев, которые, в принципе, не убьют, но, как скрутить, знают — положат, и будешь лежать, поэтому по всей комнате бегать и, как кошка, царапаться смысла нет. Если действовать можешь, ты действуешь, если нет, то просто лишнего шума и кипиша не надо — это не то поведение. Я военный, они военные, мы с ними прекрасно друг друга понимали. Они постоянно вопросы про Майдан задавали, про то, что у нас тут происходит, я тоже, почему они на нас напали, спрашивала. Они, кстати, прекрасно знали, что не мы эту войну развязали, что это их сюда воевать отправляют.

Вот так и общались. Следователь рассказывал, что такое «Большое украинское дело» есть, мне надо было Мельничука и 18-ю сотню на Майдане сдать, кого-то оговорить...

— ...иначе?

— «Если ты этого не сделаешь, тогда небо в клеточку».

— А если сделаешь?

— «Можешь и домой вернуться — ты ведь у нас в гостях» — вот такие велись разговоры.

Из кни­ги На­деж­ды Сав­чен­ко «Силь­не ім’я На­дія».

«За­ход­жу в ту­а­лет. Пер­ше, що ба­чу, — плас­ти­ко­ві пляш­ки з во­дою. Роз­пли­ва­ю­ся в по­сміш­ці... І роз­ка­жіть ме­ні, хлоп­ці, що у вас тут не во­юють ро­сі­я­ни і че­чен­ці! А то я не пам’ятаю Ірак і звич­ки му­суль­ман хо­ди­ти в ту­а­лет. Схо­ди­ла під пиль­ним на­гля­дом дів­чи­ни Же­ні, яка на­віть за­твор у пі­сто­ле­­ті  пе­ре­смик­ну­ла. Так на­вчи­ли. І пра­виль­но на­вчи­ли! По­вер­ну­ли­ся. Пі­сля ме­не по­ча­ли й мо­їх хлоп­ців в ту­а­лет по чер­зі во­ди­ти.

Пі­сля то­го, як я по­про­си­ла­ся втре­тє, хтось ска­зав: «Она во­ду спе­ци­аль­но пьет, что­бы в ту­а­лет бе­гать. Рас­смот­реть хо­чет». Ох ти ж мій здо­гад­ли­вий! Не­до­умок. Все, що ме­ні тре­ба бу­ло, я з пер­шо­го ра­зу по­ба­чи­ла, а во­ду хли­щу, то­му що пи­ти хо­четь­ся.

Біль­ше в ту­а­лет не во­ди­ли. По­ста­ви­ли від­ро. Ме­ні і хлоп­цям — од­не на всіх. Тіль­ки як по­сра­ти, про­сиш­ся. Я якось по­про­си­ла­ся... Бой­о­вич­ки Же­ні десь не бу­ло — ме­не на­чаль­ник охо­ро­ни ка­ра­у­лив. Ту­а­ле­ти без ка­бі­нок, із пе­ре­го­род­ка­ми по по­яс (кла­си­ка сов­де­півсь­ких вок­­за­лів).

— А что, я те­бя не ви­жу, ты не ви­дишь ме­ня.

— Та ні­чо­го, звіс­но ж!

Так і не схо­­ди­ла — це вже пе­ре­бір. Ну, по­сця­ти в пляш­ку в БТРі, де, крім те­бе, ще дев’ять хлоп­ців їде, це ще нор­маль­но, це мо­жу, але щоб по­сра­ти... Ну, ви­бач­те, тут вже на­тхнен­ня тре­ба!..».

«Какая война, куда? Яценюк за мамину юбку спрячется и кричать будет: «Якщо куля в лоб, то куля в лоб! Вон там «Стена» — бейтесь об нее головой!»

— Вот интересно, украинцев с той, рос­сийской стороны, много было? Среди следователей, конвойных?

— Да — из Донбасса, из Славянска, по-моему...

---

---

— Сочувствие у них было?

— Ко мне или к ситуации в Украине вообще?

— К вам...

— Было: и сочувствие — нормальное, человеческое, — и сожаление, что такое в Украине происходит, что Россия с нами воюет...

Все ведь от человека зависит, и кто по натуре сучий, тот таким и остался. Когда меня куда-то перевозить собирались (еще не знали куда), охрана себя проявила, хотя я даже не могу этих ребят охранниками назвать, потому что охрана ведь тебя бережет, а не удерживает. Мне следователь одежду привез — переодеться, чтобы форму мою военную можно было изъять и к делу приобщить, и вот когда форму он забирал, из кармана моих штанов деньги — русские рубли — выпали. «Откуда это у вас денежки?» — следователь удивился. Он такой тупой был, что подкинуть их наверняка не догадался бы, и я подумала: «Скорее всего, это кто-то из охранников под­ложил, чтобы я, если сбежать удастся или если отпустят меня, просто домой доехать могла». Я бы хотела когда-нибудь тех ребят увидеть, поблагодарить и долг, что ли, отдать — они, как мне сказали, столько денег положили, что до Харькова и обратно доехать хватило бы, но обратно мне не надо было, мне только в один конец билет необходим был! (Смеется).

— В чем же вас обвиняли?

— Поначалу следователь вообще об убийстве журналистов не говорил, им другая нужна была информация — о добробатах. Они видели, что я офицер, что не в «Айдаре» служу, ведь там всего две недели была, а им кто-то из добровольцев нужен был — под пропагандистскую кампанию, что все добробаты — это нацистско-фашистские формирования. Наговорить на Мельничука заставляли, а еще лучше — на Парубия, Яценюка: параллельно ведь дело раскручивали, как Яценюк в Чечне воевал...

— Очень смешно...

— Конечно, потому что Яценюка мы знаем. Какая война, куда? — он же за мамину юбку спрячется и кричать будет: «Якщо куля в лоб, то куля в лоб! Вон там «Стена» — бейтесь об нее головой!». Россиянам между тем надо было показать, что при власти у нас киевская хунта, кровавые убийцы: не понимают, что все, кто у нас при власти, — это люди, которые деньги имеют...

— ...и любят их...

— ...именно. Там совсем другой тип, мышление иное, поэтому какую-то выдумку про хунту они хотели. Через неделю меня на детекторе лжи допрашивали...

— ...даже так?

— Ну да, я отвечала, а после спросила: «Ну что, там правда?». Следователь ответил: «Частично». Или «почти во всем» — как-то так ска­­зал: мол, всего я вам не открою, а потом уже прямо в суде обвинение в том появилось, что я российских журналис­тов убила. Я прокурора спросила: «И давно придумал?». Ну, Россия же не может людей за то судить, что они в другой стране совершили, — разве только это их государст­венные интересы затрагивает. Российские жур­­налисты погибли — значит, за них отомстить на­до.

---

---

(Продолжение в следующем номере)

Если вы нашли ошибку в тексте, выделите ее мышью и нажмите Ctrl+Enter