Театральный режиссер Дмитрий БОГОМАЗОВ: «Государство должно содействовать свободе развития личности, а не плющить голову. Сегодня в России тот же совок, еще и агрессивный, а совок я очень не люблю»

Виктория ВОРОНИНА. «Бульвар Гордона»

Дмитрий Богомазов — один из наиболее известных современных украинских режиссеров. На втором курсе технического факультета он понял, что хочет заниматься искусством, и с тех пор вся его жизнь связана с театром. Богомазов неизменно фигурирует в театральных рейтингах, является неоднократным обладателем старейшей театральной премии «Киевская пектораль», Национальной премии имени Тараса Шевченко и других наград. 10 лет руководил авторским театром «Вільна сцена», сейчас преподает актерское мастерство в Киевском национальном университете театра, кино и телевидения имени И. К. Карпенко-Карого, ученик Эдуарда Митницкого, работает в Театре драмы и комедии на левом берегу Днепра.

«10 ЛЕТ СВОЕЙ ЖИЗНИ Я ОТДАЛ ПОСТРОЕНИЮ ТЕАТРА. ОКАЗАЛОСЬ, ЧТО ГОСУДАРСТВУ ЭТО НЕ НАДО. ТЕПЕРЬ ЭТО УЖЕ НЕ НУЖНО И МНЕ»

— Дмитрий, нужно ли популяризировать театр? Может быть, театральные деятели кокетничают, когда говорят, что театр должен собирать толпы, а в глубине души считают его элитарным искусством?

— Думаю, популяризировать театр мож­но и нужно. А для этого следует менять сам подход к городской жизни. Например, в Париже и Берлине спектакли начинаются в 20.45, потому что после работы люди идут в кафе ужинать, а потом — в театр. У нас люди после работы едут домой и включают телевизор. В этом самая большая разница. Спектакли же начинаются в 19.00. Зрители вынуждены бежать в театр прямо с работы, запихиваясь пирожками.

Парижане же, например, любят себя, холят и лелеют. Они после работы не стоят у плиты, а ужинают в кафе. Понятно, что соотношение зарплаты и ужина в кафе у них более адекватное. В принципе, люди в городе вечером не сидят дома. Поэтому в Париже в десятки раз большее количество театров и мест, куда люди ходят по вечерам и общаются. Там есть и бульварные театры, и авангардные. Каждый находит свое. Главное, чтобы у людей было свободное время и желание развиваться.

— Вот именно поэтому театр — искусство не для всех.

— А с людьми можно общаться на разных языках. И это нужно делать. Воспринимая художественное произведение, ты свою жизнь как будто раздвигаешь. Обычно информацию и ощущения человек получает на работе, дома, изредка путешествуя, если повезет. В целом горизонт достаточно узкий. Искусство же его раздвигает. Чем у человека горизонт шире, тем он богаче воспринимает жизнь. В этом должны быть заинтересованы сами люди, а мы такие услуги оказываем. В этом смысле театр элитарен. Те, кому достаточно сериала, в круг элитарности не входят. Но мне кажется, так можно жить в селе, где телевизор — единственное окошко в мир. А зачем жить так в городе, я не понимаю. Есть же много интересных людей, мест вокруг. Надо встречаться, общаться.

— В городах как раз много приезжих из сел. Может быть, у них такой образ жизни заложен генетически?

— Знаю многих людей из сел, которые приехали завоевывать столицу. И как раз они часто больше читают и узнают. Да и в целом в свете последних событий поменялось общество. Люди стали свободнее и сознательнее. И это мне очень нравится. Очень своевременной была революция. У нас появился шанс. Правда, в области культуры он пока призрачный, я не вижу людей, которые реально осознали бы ее значимость. А популярность театра напрямую зависит от государства: оно должно создать возможности для своих граждан. Ведь известно же, что, финансируя театры, государство спонсирует зрителя — в противном случае стоимость билетов будет очень высокой. И театр точно станет элитарным.

— В своих интервью вы говорили не­сколько свысока о классических теат­рах с бархатными креслами. Но в них тоже есть своя атмосфера и даже не­кий фетиш: выход в свет, подготовка к событию, а по старой традиции — даже красивая сменная обувь...

— Так ради Бога, пусть будут и такие театры! Недаром я начал с Парижа. Там есть очень бархатные кресла! В Пале-Рояль люди ходят в бриллиантах, и мы в своих футболках и джинсах там смотрелись бы дико на фоне зеркал и золота. Такой театр тоже нужен, но есть такой театр, который находится на бывшем заводе. И это другой способ общения. Можно пойти и туда, и туда. Можно же слушать и классику, и рок. Так и с театром. Но у нас выбора пока нет. В том-то и дело...

— А вы занимаетесь поиском альтернативного помещения, того же заброшенного завода?

— 10 лет своей жизни я отдал построению театра. Оказалось, что государству это не надо. Теперь уже это не нужно и мне. Я работаю в замечательном Театре на левом берегу Днепра, при этом ставлю спектакли в Театре Франко, в ТЮЗе, в Одессе, много времени забирают студенты в театральном университете. Мне некогда ходить искать помещение. Если оно будет меня искать, я подумаю.

— Если в России предложат артхаусную площадку, большой завод с полной свободой действий, поедете?

— Нет. Мало того — мне это там как раз предлагают. Но при нынешней ситуации я не знаю, как сам себе смогу объяснить, почему поехал.

— Многие творческие люди придерживаются такой позиции: искусство стоит выше политики, их не надо смешивать...

— Думаю, это не позиция, а отговорка. Понимаю, что есть вопрос экономический. Но почему страны применяют санкции, теряют миллиарды, а местные художники игнорируют бойкот?

— Вы ведь родились в России. Живут ли там ваши родственники? Не стала ли политика камнем преткновения в общении между вами?

— Все родственники живут в Украине. Моя семья переехала сюда, когда мне было два года. Я вырос здесь и себя считаю абсолютным украинцем. А позиция России, которая своих граждан ни во что не ставит, для меня неприемлема. Государство должно содействовать свободе развития личности, а не плющить голову. Сегодня в России тот же совок, еще и агрессивный. А совок я очень не люблю.

«ВОЙНА С РОССИЕЙ — ЭТО УЖАСНО, НО В КАКОЙ-ТО МОМЕНТ ЭТА СТРАНА ДОЛЖНА БЫЛА ПРОЯВИТЬ СВОЕ ИСТИННОЕ ОТНОШЕНИЕ»

— У вас прекратилось общение с коллегами на почве политических разногласий?

— Следует разделять людей и политику, но с российскими коллегами я сейчас практически не общаюсь — не хочу разочаровываться. А те, кто сюда приезжают, как правило, адекватны. Дело в том, что и в Украине есть те, с кем я перестал общаться, а одного из таких людей я вообще считал настоящим близким другом.

— Это человек из театральной среды?

— Сейчас уже нет... Ну, я не хочу говорить об этом. Эта ситуация для меня болезненная. Мне жаль, что я потерял человека, и жаль, что он потерял адекватность восприятия.

— Вы преподаете актерское мастерство в театральном институте. Что делаете с теми студентами, которые поступили по блату?

— Студенты у меня замечательные, талантливые. А таких, как вы сказали, мы не берем. Это профессия, в которую нельзя попасть по блату. Либо в тебе есть актер — и ты будешь получать удовольствие на сцене, либо нет — и ты будешь мучиться. Это профессия публичная, профессия рис­ка, приключений. Это не кино, где тебя один раз сняли, а потом тиражируют. Приключение происходит каждый раз, здесь и сейчас. Если у человека нет потребности в этом, нет таланта, — абсолютно бессмысленно заниматься актерской профессией.

— Вы считаете актерскую игру в кино чем-то более простым, нежели в театре?

— Главное отличие в том, что актер кино снимается эпизодами. А актер театра непрерывно существует на сцене в течение двух часов. Это всегда вызов. Кино — больше режиссерско-операторское искусство, а театр — актерское. Актер в театре является создателем целого, что гораздо сложнее.

— Есть ли у вас особые методы изучать разные типы людей, среду во вре­мя работы над спектаклем?

— Это метод всегда быть включенным. Я с вами общаюсь и вас слушаю, на вас смотрю. Поглядываю на улицу. Жизнь всегда новая и неожиданная. Ты вроде все знаешь в 50 лет. А на самом деле никто не может сказать, что такое жизнь. Стоит поднять голову к звездам: думаешь, а что это такое? Твое сознание отмасштабировано тебе подобными — людьми. Только гении вроде Эйнштейна могут выйти за пределы восприятия. Театр же занимается равным себе — человеком. А люди везде: и в театре работают, и по улице ходят.

— Вы ездите в метро?

— Да, конечно. Не всегда ведь можешь на машине доехать до центра города.

— А какой вы водитель?

— Немного резковатый. Не люблю идиотов на дороге. Дорога — это место повышенной опасности. И если вижу водителя, который не смотрит в боковые зеркала, не видит ситуацию, которая возникает, я злюсь и ругаюсь. Очень не люблю людей, которые не видят окружающих. Самое неправильное в жизни — это автоматизм и невнимательность. Свою «хонду» чаще использую для поездок на дачу и путешествий. А если надо передвигаться по городу, предпочитаю метро. Это более эргономичный и быстрый вид транспорта. И мне интересно рассматривать людей там.

— И какое впечатление на вас производят люди?

— У них лица изменились за последний год. В них нет злобы. Революция должна была произойти. И сейчас мы все в той исторической точке, в которой должны находиться. Да, война с Россией — это ужасно. Но в какой-то момент эта страна должна была проявить свое истинное отношение. А Украина — определиться, куда хочет идти, в Европу или в Азию.

«Я КОФЕМАН, А СИГАРЕТЫ ДЛЯ МЕНЯ — ОТДЫХ»

— Вы любите Киев и всегда говорите, что это именно тот город, в котором хотели бы жить.

— Да. Мое любимое место — Львовская площадь и Пейзажная аллея. Там не критично поменялась панорама. Дома-уродцы, конечно, возникли. Многие говорят, что коренных киевлян уже не осталось и Киев — это город приезжих. Но уникальность нашей столицы в том, что она людей принимает и делает киевлянами: медленно, не сразу, но делает.

— Возможно, вы так считаете, потому что вращаетесь в кругу творческой интеллигенции...

— Возможно, и так. Добавлю, что те, кто стремится заработать деньги на постройке ужасных уродцев, лишены совести и художественного вкуса. Ясно, что они в театры не ходили и книжек хороших не читали. Это тихое злодейство. Да, эти «памятники эпохи» стоят... Но хорошо, что в основном сейчас многоэтажки строят на окраинах.

— А вы в каком районе живете?

— На Позняках. Кстати, ордер не квартиру мне вручил Александр Омельченко в последний день своего мэрства. Я раньше думал, что не смогу жить на левом берегу. Мы с семьей долго не переезжали. Только когда стали работать в Театре драмы и комедии, решились на переезд. Оказалось, что этот район вполне комфортен. Только набережная не сделана. Днепр рядом, а подойти к нему не можешь. Вообще, обустроенность очень гуманизирует район и повышает его стоимость. Если отцы города не используют это, они не в себе.

— Где вы отдыхаете в Киеве?

— В основном я на Львовской площади нахожусь, потому что там рядом театральный университет. Частенько захожу в местные кафешки.

— Что обычно заказываете?

— Кофе. Я кофеман. Это моя самая главная еда.

— Кофе и сигарета...

— Ну да... Умом понимаю, что надо бросать, но это настолько большой отдых для меня... Если говорят, что есть 10 минут перерыва, что делать? Просто посидеть или постоять? Ты будто на паузу себя поставил. Вот этот момент не могу понять. А так ты куришь, пьешь кофе, с кем-то беседуешь. Есть ощущение, что отдохнул.

— Не пробовали ноу-хау вроде электронных сигарет?

— Пробовал, не понравилось. Решил перейти на табак и самокрутки. Так вкуснее. И курить стал меньше. Теперь не курю на остановках в ожидании транспорта и когда иду куда-то по дороге. Курю, только если у меня есть кофе. Такой ритуал, а нет кофе — нет сигареты.

«С ДЕТСТВА ОБОЖАЮ РАБОТАТЬ С ДЕРЕВОМ. ПОЛОВИНУ МЕБЕЛИ В ДОМЕ СДЕЛАЛ САМ»

— Существует стереотип, что творческие люди любят выпить. Позволяют ли себе актеры выпивать перед репетицией, спектаклем?

— Раньше — было. В совке театр был нычкой, и многие прятались там. Алкоголизм-то тоже нычка, способ поменять вос­приятие. Но мне кажется, что теперь это вообще исчезло, люди приходят в театр осознанно. В нашем театре проблемы ал­ко­голя нет, а если кто-то пьет после работы — это личное дело.

— Что из крепких напитков предпочитаете вы?

— Люблю коньяк, виски. Могу выпить пиво или вино. Вообще не пью водку. Пред­почитаю напиток, который не требует закуски.

— Коньяк и виски можно закусить той же сигаретой.

— Да. И это тоже для меня ритуал — выпить немного коньяку. Это вкусно. А жахнуть, закусить огурцом — не мое, и я не в той компании.

— А если все-таки выбирать закуску посущественнее?

— Люблю рыбу. Одно из самых любимых блюд — скумбрия на гриле. В идеальном исполнении я ел ее в Одессе. Еще люблю красную рыбу. Правда, в последнее время она такая дорогая стала, что уже можно сказать в прошедшем времени — любил.

— Для вас важно сохранять личное пространство, побыть одному?

— Нет. У меня замечательная семья. Жена Алена тоже работает в Театре на левом берегу — заведует литературной час­тью. Сын Петр — там же, он театральный художник, сценограф, работал и в моих спек­таклях. Театр всегда с нами, и вся моя жизнь полностью связана с ним.

Еще есть кошка Мося. Говорят, что сиамцы злые, но наша очень хорошая. Кошка-собака: ходит за тобой, все время на тебе сидит, ластится, требует общения.

Все мои друзья — люди искусства. У меня такой круг общения, от которого отдыхать не надо, а умиротворение я чувст­вую на даче. Шум деревьев, озеро, пение птиц — эти звуки настолько отличны от городского интершума, что ты сразу становишься другим. Там можно отдохнуть даже за один день.

— Какими подарками радуете супругу?

— С тех пор как появилась дача, очень люблю дарить всякие растения или дачные красивые штучки. Но, конечно, могу и гад­жеты подарить. Наверное, сейчас у всех одинаковые подарочки. Единственное, что не покупаю в подарок, — одежду. Бывало, приезжая из первых заграничных поездок, хотел жену порадовать одеждой — парижской или берлинской и ни разу не угадал с размером или цветом! А вот украшения выбирать умею.

— В оформлении дома, наверное, тоже предпочитаете натуральные материалы?

— Да. Домик на даче у нас деревянный, сделан из бруса. Часть мебели делал сам. С детства люблю работать с деревом. А сейчас столько инструментов классных! Когда прихожу в магазин и вижу какую-то мебель, смешно становится. Знаю, что сам сделаю в 100 раз лучше.

— Предпочитаете вычурную резьбу или строгие формы?

— Больше всего люблю винтаж. В этих вещах есть прошлое, история. Мне нравится, когда вещь тебя отправляет в другое время. Новую мебель состариваю, а потом говорю себе, что до меня она кому-то принадлежала, это сделал не я.

— Жена ревнует вас к актрисам?

— Я повода не даю. Ее люблю. Она мне верит.