Виталий КОРОТИЧ. Уходящая натура, или Двадцать лет спустя

Часть XIX. «Правда» и правда

(Продолжение. Начало в № 51, 52 (2010 г.), в № 1-13, № 15-17)

«ЧТО-ТО БОЛЬШИЕ У ВАС ПРИБЫЛИ, МЫ ЗАБЕРЕМ ЧАСТЬ»

В конце ХХ века жилось интересно. В тогдашней неопределенности расплодились мечтатели и фантазеры. Лужами, как теплый студень по блюду, расползались чиновники, группируясь в новые команды. Они-то были реалистами, а мы все еще строили песочные замки. В только что избранном Верховном Совете появилась так называемая межрегиональная группа во главе с разными депутатами - москвичами Сахаровым, Ельциным, Поповым, эстонцем Пальмом. Вошел в нее и я - выстраивалась еще одна очаровательная интеллигентская попытка сложить красивый государственный домик с башенками.

Незадолго до того я отказался публиковать в «Огоньке» мемуары Бориса Ельцина, которые записал огоньковский заведующий отделом писем Валентин Юмашев, хороший, порядочный журналист. Но я не хотел вмешиваться в конфликт Горбачева и Ельцина, тем более что, при всех его недостатках и нерешительностях, Михаил Сергеевич был мне симпатичен, и время от времени я его скорее жалел, нежели осуждал.

Борис Николаевич на меня обижался. Позже, в очередной книге, он припомнит о моей несолидарности, но первое время, победоносный, он бывал снисходителен. Ельцин все больше ощущал свою силу - последний из советских парламентов сформировал для него мощную группу поддержки. В перерыве парламентского заседания Борис Николаевич подошел однажды и доверительно шепнул: «Все в порядке, понимаешь. Стряхнем нахлебников, объединимся с Украиной, Белоруссией и Казахстаном - заживем на славу!». Полстраны размечталось в то время.

По мере того как рос авторитет «Огонька», росла и чиновничья аллергия к нему. Позвонил директор издательства «Правда» Вячеслав Леонтьев: «Что-то большие у вас прибыли, мы заберем часть». После этого я мог обращаться с протестами куда угодно, хоть в рекомендованную Остапом Бендером Лигу сексуальных реформ, но сотрудники «Огонька», крупнейшего журнала в Европе, продолжали получать меньше самого задрипанного писаки из цековской «Правды».

Очередной идеологический начальник со Старой площади Медведев обозвал наш журнал антисоветским и антикоммунистическим, но наши прибыли по-прежнему шли в карман Управления делами Коммунистической партии, владевшего издательским комбинатом «Правда».

Чем больше мы раздражали чиновничью власть, тем с большими задержками печатался в «Правде» растущий тираж «Огонька», тем хуже доставляли его подписчикам. Нам объявили, что из журнала изымается цветная вкладка: для нее, мол, в стране недостаточно бумаги, а также полиграфии.

Вкладки были предметом особой гордости «Огонька». Уже несколько десятилетий подряд для многих подписчиков, особенно из провинции, они служили главным источником информации о художественной жизни. Кстати, в рассказах о том, как умирал Сталин, всегда фигурирует вкладка из «Огонька», висевшая над смертным одром вождя. Многие читатели коллекционировали наши репродукции, составляли из них альбомы, а мы очень следили за качеством печати (понимая всю ограниченность «Правды» и в этом смысле). Время от времени правдинские печатники выдавали чудовищные цвета репродукций, но все равно это был хоть какой-то рак на полном безрыбье. А тут нам объявили, что вкладки вообще снимут - все четыре цветные страницы!

«Михаил Сергеевич со временем окончательно терял легкость в общении, становясь личностью трагической. Окружающий мир казался ему все более враждебным». То самое фото с Горбачевым из архива Виталия Коротича Фото Феликса РОЗЕНШТЕЙНА

Так совпало, что когда в 1989-м нас лишали вкладок, в Москву приехал и пожелал посетить нашу редакцию герр Фогель, председатель Социал-демократической партии Германии. Мы с ним выпили кофе у меня в кабинете, и уважаемый гость, выслушав мои жалобы, твердо уверил, что поможет. Через несколько дней приехали его представители, переписали технические характеристики и вскоре сообщили, что гарантируют «Огоньку» своевременную и бесплатную печать всех вкладок при условии, что на каждой из них будет сообщено, что это любезность западно-германских социал-демократов. Понимая с высоты своего опыта, что еще несколько лет назад меня за такие штучки точно бы посадили, я тем не менее согласился. Только печатайте!

ВРАЧИ И БОЛЬНЫЕ ТЕРПЕТЬ НЕ МОГЛИ ДРУГ ДРУГА, НО ЖИЛИ ПОД ОДНОЙ КРЫШЕЙ

Редакция «Огонька» официально уведомила руководство издательства ЦК КПСС «Правда», что незаконно изъятые ими вкладки, за которые миллионы наших читателей уплатили при подписке полную стоимость, будут компенсированы немецкой полиграфией за счет западно-германских социал-демократов. Мы получили от немцев заверения в том, что вкладки будут доставляться грузовиками в точном соответствии с графиком печатания еженедельника «Огонек».

У директора «Правды» отвисла челюсть: такого беспардонного вторжения чужестранных сил в типографию, где печатались документы самой пролетарской на свете партии, он предвидеть не мог. Одновременно мы направили письмо с уведомлением о частичном расторжении с «Правдой» договора на печатание журнала ввиду неспособности издательства ЦК КПСС выполнять свои обязательства в полном объеме. Также я сообщил, что мы без задержек доведем до ведома самой широкой общественности информацию о случившемся.

Власть отреагировала немедленно. Мы получили официальное письмо, в котором сообщалось, что в связи с плохим состоянием некоторых российских автодорог транспортники не могут обеспечить своевременное прибытие немецких грузовиков с отпечатанным тиражом вкладок. А раз так, то под угрозой оказывается весь производственный процесс в самой большой и самой идейной типографии государства. Мы извинились перед немцами, поблагодарив их за солидарность, еще немного поскандалили с «Правдой» и добились возвращения вкладок.

С кинорежиссером Станиславом Говорухиным в редакции «Огонька»

Какая же свобода прессы может быть без моего права на поиск издателя, без права противостоять государственной монополии? Но чуть мы в 1990 году заявили о самостоятельности, как цену на «Огонек» повысили в два с половиной раза.

В штате газеты «Правда», бездарной, но влиятельнейшей в СССР, состояло более 700 журналистов, не считая корреспондентов во многих странах (рассказывали, часть этих корреспондентов, проходила по штатным ведомостям других служб). «Правдисты» работали в удобных кабинетах, обеспечивались круглосуточным транспортом, спецполиклиниками и прочим спецснабжением.

Зарплата журналиста главной партийной газеты примерно в три раза превосходила зарплату моих сотрудников, которых было в семь раз меньше. А прибыли мы приносили в 10 раз больше, чем газета «Правда».

Когда я заикался о повышении заработной платы для огоньковцев, от нас отмахивались, считая, что чем больше журналистов уйдет из непослушного еженедельника, тем будет лучше. Ежегодно у «Огонька» изымали свыше 70 миллионов рублей прибыли, используя эти деньги также на развитие газеты «Правда», которая из номера в номер печатала гневные письма трудящихся, требующих разобраться, кому все-таки служит «Огонек».

Мы терпели-терпели, но наконец взбунтовались: общее собрание приняло нечто вроде Декларации независимости. После того как мы хорошенько порылись в документах (пришлось нанять для этого целую адвокатскую службу), выяснилось, что никогда не было никакого официального решения о принадлежности «Огонька» издательству Коммунистической партии «Правда» или кому угодно еще. А раз так, то мы заявили, что отныне журнал будет собственностью его же коллектива. Коллектив единодушно за это проголосовал, а затем в процессе тайного голосования избрал меня своим главным редактором, чем я, как уже было сказано, горжусь до сих пор.

Конечно, самостоятельности в бюрократическом государстве быть не может. Последний идеологический секретарь ЦК Александр Дзасохов сказал прямо: «Ты что это задумал? Ты не понимаешь, что партии нужны огоньковские прибыли?!». Я вполне нагло ответил, что похожее заявление однажды сделал Саддам Хусейн, которому понадобилась кувейтская нефть и прибыли от нее, но это кончилось для него очень плохо. «Ну-ну», - покачал головой Дзасохов и развел руками.

Члены жюри — Михаил Жванецкий, Виталий Коротич, Никита Богословский и Илья Глазунов — на открытии Первого международного кинофестиваля «Золотой Дюк» в Одесском театре оперы и балета, 10 сентября 1988 года

Для партийного и другого высшего начальства страны очень важно было не подвергаться публичным унижениям. Дожив до дряхлости, Система стала необыкновенно обидчивой и очень часто следила не за смыслом совершаемых действий, а за тем, как она выглядит со стороны. Сейчас, когда все создатели большевистского мифа умерли, а хозяева самого большого в мире собора без прихожан и сами оказались не очень-то тверды в вере, они в основном ограничивались тем, что не хотели, дабы тухлые яйца публично разбивали на фасаде их партийного храма на московской Старой площади.

Когда в 1990 году «Огонек» снял орден Ленина со своей обложки, меня вызвали в ЦК и потребовали объяснений. «Но вы же, - сказал я, - не носите ордена на пальто. Кроме того, сейчас такое время, когда на обложке может появиться голенькая гимнастка или еще какой-нибудь немыслимый вчера символ времени, не сочетаемый с дорогим образом вождя на ордене...».

Партийные начальники переглянулись и молча признали, что правила игры соблюдаются - их контору не выставили на безусловное публичное осмеяние. В то время они уже ни о чем, кроме сохранения внешних приличий, пусть даже «уважительных ритуалов без уважения», не задумывались.

Советская система-самоубийца в конце 80-х создавала вокруг себя атмосферу не всемогущества и всезнания, а беспокойства и неуверенности. Ее главная партия родилась как партия заговорщиков, путчистов, и такой же оставалась до последнего вздоха. Отношения с прессой у нее были такие же, которые я запомнил когда-то, проходя студенческую практику в психиатрической клинике: врачи и больные терпеть не могли друг друга, боялись друг друга, но жили под одной крышей.

ГОРБАЧЕВ ТАК И НЕ СТАЛ СВОИМ НИ В СОБСТВЕННОМ ОКРУЖЕНИИ, НИ В СТРАНЕ

В моем архиве есть интересная фотография, которую я до сих пор не давал в печать. На этом фото Михаил Сергеевич Горбачев жарко обнимает меня. Но фотограф снял нас с моей спины, так что поверх моего плеча и горбачевских ладоней, участвующих в объятии, виднеется его лицо - напряженное, с прикушенной губой. Михаил Сергеевич со временем окончательно терял легкость в общении, становясь личностью трагической. Окружающий мир казался ему все более враждебным, никто в этом мире не заслуживал доверия полностью. Одинокий игрок, он сам себя загонял в угол.

«Нитраты начали действовать как раз к нашему с Рязановым выходу на разукрашенную сцену знаменитой Одесской оперы, где происходило закрытие кинофестиваля»

Если бы Горбачев, Яковлев и все те, кто с самого начала возглавил процесс перемен, дольше оставались у власти, я, возможно, не писал бы о них или даже в чем-то стал их оппонентом, потому что к концу 80-х годов эти люди свою функцию уже выполнили. Пользуюсь невнятной формулой, но эта функция и вправду была исторической. Эти люди столкнули камень с горы, а когда сорвалась лавина, управлять ею уже не в силах были ни они, ни те, кто их сменил.

Оказалось, что искренне в коммунистическую идею не верил почти никто, большинство партийных чиновников перебежали под знамена, которые еще вчера требовали срывать. Горбачев пытался примирительно вальсировать между тоталитарными и демократическими силами, в огромной степени завися от обстоятельств. Он не был столь независим умственно, как интеллектуал Александр Яковлев, но был достаточно опытен, чтобы соображать, во что ввязался. Михаил Сергеевич лавировал до последнего, желая конъюнктурно решать стратегические проблемы. Горбачев непрерывно пытался соединить несовместимые полюса и добился лишь нескольких искристых и грохочущих замыканий.

Горбачев был двусмыслен и двувременен. Направляя перемены, он в огромной степени зависел от людей, которым перемены эти были поперек глотки. Он так и не стал своим ни в собственном окружении, ни в стране, страдая от этого и заставляя страдать других.

Чиновники душили Горбачева, но с не меньшим старанием он останавливал самого себя. То избирал вице-президента из затрапезной швали, то выталкивал из своего окружения людей, способных мыслить самостоятельно. Новых идей он просто боялся или не понимал их в достаточной степени.

Еще одно - и, по-моему, это оправдывает многое в Горбачеве - Михаил Сергеевич делал все для того, чтобы в стране не происходило кровопролитий, он выводил государство из преддверия гражданской войны даже ценой его распада. Позже я читал у некоторых американских политологов укоризненное сравнение, что, мол, когда в XVIII веке перед Штатами замаячил призрак развала страны на части, их первый президент Вашингтон, не колеблясь, пошел на гражданскую войну. Первый (и последний) советский президент Горбачев мыслил иначе, и у нас до сих пор спорят, был ли он прав. Но то, что он спас нас от кровопролития, пусть даже ценой сокрушения всего, чему служил большую часть жизни, увековечивает его имя в истории.

Не стану говорить банальностей про историю, не терпящую сослагательных наклонений, но, наверное, Горбачев предвидел и волну унижений, которую обрушил на него со всем большевистским своеволием первый президент независимой России, доломавший Советский Союз. Зато уважение, с которым по сей день встречают Михаила Сергеевича во всем мире, компенсирует многое - и для его собственной репутации, и для репутации государства.

Помню, как в самом конце горбачевской должностной карьеры я предложил ему разослать письма мировым лидерам, недавно ушедшим в отставку (Рональд Рейган, Маргарет Тэтчер) и выступить совместно с ними. Мол, мы начинали процесс сокрушения ненависти как мировой идеологии, но не довели его до конца. Новые лидеры - продолжайте! Мне хотелось, чтобы Горбачев стал инициатором чего-то вроде нового Хельсинского Акта, Декларации против ненависти. Позже, когда Михаил Сергеевич разъезжал по свету, зарабатывая чтением лекций, я еще раз предложил ему двинуть такую идею, и он еще раз отмахнулся. Он и собственные идеи не решался осуществлять...

МАСТЕРА НЕНАВИСТИ  СТЫКУЮТСЯ МЕЖДУ СОБОЙ УСПЕШНЕЕ, ЧЕМ ТЕ, КТО ПЫТАЕТСЯ ЭТУ НЕНАВИСТЬ СОКРУШИТЬ

Летом 1991 года бывший американский президент Джеральд Форд пригласил меня и еще десятка два самых разных людей со всего света к себе на горное ранчо неподалеку от города Денвер, штат Колорадо. Приехали бывший французский президент Валери Жискар д'Эстен и отставной британский премьер Эдвард Хит, руководители правящей партии с Тайваня и бывший германский канцлер Гельмут Шмидт. Приглашенных было не очень много, все были узнаваемы и откровенны, особенно при встречах один на один.

Как-то после обеда я разговорился с Гельмутом Шмидтом, и тот радостно сообщил мне, что в 1941 году разглядывал Москву в полевой бинокль, - оказывается, в молодые годы будущий германский канцлер служил в частях вермахта, штурмовавших нашу столицу.

Тут я, кстати, вспомнил, что примерно тогда же глубоко уважаемый Александр Яковлев, служивший в советской морской пехоте, был тяжело ранен, а лауреат Нобелевской премии мира, с которым мы участвовали в нескольких международных конференциях и подружились, Эли Визел в том же 1941 году сидел в немецком концлагере, где сожгли его родителей, а сам он чудом выжил. Вот, подумал я, до чего поучительно было бы собрать таких людей вокруг общего стола и поговорить об уроках ненависти, о том, почему эти уроки так плохо усваиваются человечеством, а мастера ненависти стыкуются между собой успешнее, чем те, кто пытается эту ненависть сокрушить.

Дальнейшее было уже делом техники, и в декабре 1991 года под эгидой «Огонька» мы собрали конференцию в московской «Октябрьской» гостинице. При Ельцине ее переименуют в «Президент-отель». Тоже красиво.

Приехал Шмидт, прилетел Эли Визел, участвовал Яковлев - все было хорошо, и конференция, по-моему, заслуживала всемирного внимания. Но как раз в это время Ельцин увлеченно свергал Горбачева, и многое скомкалось. Ельцин и Горбачев письменно приветствовали участников, выступления которых на конференции показались весьма интересны, но телевидению было не до нас, поэтому мало кто узнал о событии. А жаль.

АВТОРОМ ЗАКРЫТИЯ КИНОФЕСТИВАЛЯ «ЗОЛОТОЙ ДЮК» СТАЛ ХОЗЯИН ОДЕССКОЙ БАХЧИ

Во все времена в «Огоньке» бывало по-всякому, и события запомнились разные. Одно было очень веселым, и случилось оно в веселом городе. Несмотря на то что горбачевская перестройка постепенно приходила в упадок, громко шли разговоры о том, как и когда будут расправляться со всеми перестроечными активистами, а демократов по преимуществу величали «дерьмократами», кинорежиссер Станислав Говорухин, снявший культовый фильм «Место встречи изменить нельзя», а также много других хороших лент, в том числе документальных «Так жить нельзя» и «Россия, которую мы потеряли», решил организовать в Одессе Международный кинофестиваль «Золотой Дюк», собрав там множество симпатичных ему людей. В жюри Говорухин включил себя, Эльдара Рязанова, Никиту Богословского, Михаила Жванецкого, Илью Глазунова, меня, а также французского кинокритика, имя и фамилию которого я забыл.

Одесса - праздничный город. Начиналась теплая осень, когда мы приехали туда в составе большой группы актеров, певцов, кинорежиссеров, на всех городских экранах шли фестивальные фильмы. Ширвиндт с Державиным провели веселый аукцион, на котором разыгрывались подписные квитанции на «Огонек», и с боем их выкупали за двойной и тройной номинал. Вдобавок, я и другие члены жюри еще и работали, по обязанности просматривая огромное количество хорошей и плохой кинопродукции, в промежутках обсуждая свои и чужие проблемы, разъезжая на прогулочных катерах, завтракая, обедая и ужиная.

У меня сохранилось фото, где мы с Ильей Глазуновым, совершенно трезвые, пляшем на палубе. На нем надета футболка с надписью: «Я жалею Говорухина!», а на мне - «Я люблю Говорухина!». Так мы выражали свою благодарность председателю жюри фестиваля «Золотой Дюк», который организовал все на славу.

В последний день «Золотого Дюка» мы с Рязановым должны были по взаимной договоренности вручать золоченых Дюков победителям конкурсов (один Дюк остался, кстати, у меня - «За самый популярный журнал страны»). Рано утром ко мне в номер гостиницы «Лондонская» на Приморском бульваре, где мы жили, постучался Эльдар Александрович Рязанов и пожаловался на свою измученность обедами, переходящими в ужины, и всем, что пришлось выпить за это время. Он предложил немедленно смотаться на знаменитый Привоз, купить там самый большой и холодный арбуз и для подкрепления здоровья немедленно его съесть. Что мы и сделали. Правда, коридорная, ссудившая нам для осуществления замысла нож и кучу салфеток, поглядела на взрезанный арбуз и покачала головой: «Ой, хлопцы, а он же нитратный, таких красных арбузов не бывает!». Но мы с Эльдаром Александровичем были выше этого и слопали арбуз целиком.

Нитраты начали действовать как раз к нашему с Рязановым выходу на разукрашенную сцену знаменитой Одесской оперы, где происходило закрытие кинофестиваля. Поэтому дальнейшее выглядело приблизительно таким образом. Я говорил: «Приз за лучший фильм вручается...» - и убегал за кулисы, а Эльдар Александрович сообщал, кому именно. После чего он успевал сказать, что вручается приз за лучшую мужскую роль, и убегал, а я уже объяснял, кому именно и за что. Так мы и провели всю церемонию награждения, которую я плохо помню, зато и сегодня с закрытыми глазами способен найти все санитарные помещения Одесской оперы. Позже нам говорили, что награждение было продумано очень здорово и велось нестандартно.

...В Москву я возвращался на самолете вместе с актером Евгением Евстигнеевым, и он спросил меня о том же - кто срежиссировал закрытие кинофестиваля. Я честно признался ему, что это - неведомый нам хозяин одесской бахчи, не пожалевший нитратов для своего урожая. Евстигнеев долго смеялся.

(Продолжение в следующем номере)

Если вы нашли ошибку в тексте, выделите ее мышью и нажмите Ctrl+Enter