Война и секс

В апреле 45-го, оставшись после бомбежки без лошади, я был временно прикомандирован к экипажу танкетки, переданной перед форсированием реки Одер нашему разведэскадрону. Танкеткой мы почему-то называли колесно-гусеничный бронетранспортер, попавший к нам по ленд-лизу из Канады. Называли его и "канадкой", и "гробом с музыкой" или "гробом на колесах". Низкие бронированные борта танкетки пробивались даже обычной винтовочной пулей.

НОЕВ КОВЧЕГ C "ЧИСТЫМИ" И "НЕЧИСТЫМИ"

Нас - пять разведчиков-автоматчиков и явный перебор с командирами. Младший лейтенант - наш непосредственный начальник и старший лейтенант - командир эскадрона, тоже временно прикомандированный по особой причине: подхватил гонорею, на солдатском жаргоне - триперок. По неписаному приказу комдива комэска маялся на лошади, "чтоб запомнился урок". Одним словом, Ноев ковчег с "чистыми" и "нечистыми".

Борис Хандрос. 1947 год

При всех своих недостатках, у нашего "гроба на колесиках" было два преимущества: скорость до 100 километров в час и хорошая проходимость. Он обгонял отступающие немецкие колонны и появлялся в самых неожиданных местах. На нашем счету было уже несколько подбитых немецких машин и до сотни пленных, а значит, и полезные разведданные.

В тот злопамятный для нас день мы попали под обстрел. Немцы успели сделать только один выстрел. Осколком снаряда перебило трак. Гусеница "канадки" поехала, и наш водитель надолго занялся ремонтом.

Дивизия стремительно двигалась вперед: до Эльбы осталось два-три перехода. А мы застряли одни в огромном лесу. С двумя автоматчиками я по приказу командира отправился разведать местность. Где-то в 300-400 метрах мы наткнулись на домик лесника, в котором хозяйничали две женщины. Одна пухленькая, как сдобная булка, лет 28-ми-30-ти. Другая, наоборот, худощавая, смазливая, с девочкой пяти-шести лет.

Наше появление их порядком испугало, но мой немецкий их успокоил. Пухленькая оказалась родственницей лесника. Он, по ее словам, ушел по каким-то неотложным делам. В домике они со вчерашнего дня. Что привело их сюда из соседнего городка? Наличие еды и надежда пересидеть смутное время?

Последующие события развивались стремительно, с неожиданными поворотами. Вскоре к нам присоединились еще двое автоматчиков. У "канадки" остались механик-водитель, командир, старший лейтенант "нечистый", автоматчик. Ребята о чем-то пошептались. Один из них сказал, показывая на пухленькую: "Спроси, не покажет ли она нам дорогу в город?".

- Я! Я! (Да! Да!) - согласно кивая головой, откликнулась "булочка".

- Ты оставайся с мамашей, вижу: нравится, а там посмотрим. Впрочем, - продолжал ефрейтор, - можешь по охотке присоединиться к нам.

Только тут до меня начал доходить смысл происходящего. Никакого реального плана у меня не было. Был стыд перед этой девочкой, было желание помочь ей, но что-то изменить, остановить молодых, сильных, изголодавшихся по женщинам мужчин я не мог. Тем более что и насилия никакого не было. Пухленькая строила глазки, обменявшись с сержантом такими взглядами, которые ни в каком переводе не нуждаются. Однако надо было что-то предпринять.

Фрау Марта (так звали худенькую) о чем-то переговорила с девочкой, когда я сказал, что и нам придется прогуляться. Мы вышли вдвоем. Прошли метров 100, не больше, и оказались на небольшой поляне. Все происходило, как в немом кино. Пухленькая лежала на плащ-палатке, задрав юбку, крепко обхватив ногами очередного партнера. Тело ее, ритмично двигаясь, поднималось и опускалось. Все делалось привычно. Я бы сказал, профессионально и судя по раскрасневшемуся лицу пухленькой не без удовольствия. Этакая по нашим временам секс-бомба.

Тут я взглянул на мою спутницу. На ее лице не отразилось ничего, кроме любопытства и легкого испуга.

- Ком! (Пошли!) - сказал я. И мы двинулись по тропинке. Шли, все более углубляясь в сосновую рощу. Я ненадолго оказался впереди. Оглянулся. Фрау, прислонившись к сосне, стояла, широко расставив ноги, приподняв юбку. Трусики белели под ногами. "Абен зи кайн ангст. Их бин нихт кранк" ("Не бойся, я не больная"), - сказала она, заметив мое замешательство.

Какое-то время во мне боролись два чувства: внезапно вспыхнувшее желание и стыд перед девочкой. Невольный бессловесный обет, который я дал ей. Молодая мать все еще с недоумением посматривала на "ди казакен" - недотепу. Я же знал одно - возвращаться в избушку ей нельзя. Мне не хотелось, чтобы с ней повторилось то, что было с ее подругой. Спросил, найдет ли она дорогу в город. "Жди меня здесь, дочь сейчас приведу". Полчаса спустя мать и дочка уже шли по лесной тропинке. На прощание Марта, оглянувшись, благодарно махнула рукой.

Всякое бывало на войне. В поведанной истории вовсе не собираюсь кого-то выставлять бякой, а себя - этаким святошей. Не суди, да не судим будешь. Просто я не смог тогда поступить иначе.

ЗА ЛЮБОВЬ - К ВЫСШЕЙ МЕРЕ

В конце июня наш кавалерийский корпус по приказу командования отправился своим ходом, на лошадях, домой на зимние квартиры. От Эльбы до Буга - в конном строю. Случались довольно частые остановки. И вот на одном из таких привалов наш разведэскадрон на рассвете был поднят по тревоге. Исчез коновод командира полка. И вместе с ним - две лошади, которыми хозяин их очень дорожил.

На третий день пропажа обнаружилась... в цыганском таборе. В одном из шалашей герой этой истории крепко спал в обнимку с молодой цыганкой. Пришлось их разбудить. К счастью для командира полка, цыгане лошадей перепродать не успели. Однако дело получило огласку, и виновник этого нашумевшего ЧП был как дезертир предан трибуналу. Его судили и приговорили к высшей мере наказания. Чтоб другим неповадно было.

Несколько раз приходила на свидание цыганка. Дважды приезжал атаман табора, цыган лет 50-ти, остроглазый, с сине-черной бородой, и о чем-то долго беседовал с командиром полка. Тот, как сообщал солдатский ТАСС, и сам готов был сделать все, чтобы спасти своего коновода, с которым прошел всю войну. Но машина была уже запущена, и остановить ее не удалось.

Амор омниа морте. За любовь - смерть. "За мить щастя" называется одна из самых пронзительных новелл Олеся Гончара, где описывается в чем-то схожая и, может, более романтичная история.

На все вопросы следователя из военной прокуратуры солдат отвечал односложно. Он сам толком не мог объяснить свой поступок. "Полюбил... околдовала... сделался сам не свой...".

Никогда не забуду тот ранний рассвет у старого деревенского кладбища. Выкопали яму. Осужденный от повязки отказался. Встретил смерть без страха, как настоящий мужчина. За миг счастья.

БЕЗМОЛВНЫЙ ПОЛЕТ

Прошло недели две после казни. Снова привал у польского села. К тому времени разведэскадрон уже расформировали. Я попал в полк. В Польше тогда было не очень спокойно, пошаливали банды, поэтому в одну из ночей выставили патрули. Я попал в группу из четырех человек, которой командовал гвардии сержант, лихой кавалерист.

До полуночи мы ходили по селу. Оно встречало нас запоздалыми песнями, лаем собак. Потом и эти звуки затихли. Вдруг сержант, не говоря ни слова, повел нас вниз по тропинке. Мы почувствовали движение реки и влажный воздух. У самого берега наткнулись на большой сарай. Я, наконец, узнал это место - тут располагались девчата c банно-прачечного комбината.

Сержант - большой дока по женской части - объяснил, что обо всем договорился со старшей и нас здесь ждут. Главное - тишина. Приложил палец к губам - "ни звука".

Дверь настежь. Над проплывающими облаками мерцание звезд. Узкий серп луны и, как на полотнах Рембрандта, выступающие из полутьмы лица и обнаженные тела девушек на свежевыстиранных простынях.

Пахнет свежескошенным сеном, полынью, любистком и еще чем-то - дразнящим, зовущим. Ступаем осторожно, бесшумно, как и подобает разведчикам.

Притворяются или впрямь спят как убитые? Горы грязного солдатского белья, бинты... "После смены,- как-то говорила мне одна из прачек, черниговчанка, - рук не чуешь". У нее был чудесный голос. И песни старинного, душевного распева от матери, бабушки: "Їхав козак на вiйноньку", "Ой, вербо, вербо", "Зiронька ясная". Отец у нее казацкого рода - не то с Кубани, не то с Дона. "Вiд Сяну до Дону дорога лежить. Осiдланий кiнь по дорозi бiжить". Бежал этот конь без всадника в казачьих песнях, которые Галя, часто заглядывавшая на огонек к "безработным" разведчикам, пела у нашего костра: "Звезда полей... Звезда полей над отчим домом и матери моей печальная рука".

Мы по одному стали заходить в сарай, стараясь не наступать на спящих. Вдруг меня обхватили девичьи руки. Не мы выбирали - нас выбирали. Все, что произошло в следующие мгновения, до сих пор мне кажется чудесным сном. Объятия, прикосновение шершавой от многочасовых стирок руки к моему лицу, к волосам, жаркое, всасывающее и притягивающее, как магнит, тело. И все в полной тишине: ни звука, ни слова... И необыкновенная легкость, ощущение слитности, полета. Никогда - ни до, ни после - я не испытывал ничего подобного.

Сколько это длилось? Минуту, час, два? Не помню, не знаю. Тихий свист - условный знак сержанта. Пора уходить. Мы снова молча, как тени, выскальзываем из сарая один за другим.

На рассвете нас подняли по тревоге. Больше с этой девушкой я не встречался. Не знаю, как сложилась ее дальнейшая судьба. Но всегда вспоминал и вспоминаю ее с чувством благодарности за те счастливые мгновения, которыми она меня одарила. Хочется верить, что она возвратилась к себе на родину, почему-то думается - в село, вышла замуж, родила кучу детей, воспитала внуков и, возможно, как и я, иногда вспоминает ту ночь и наш безмолвный полет. Миг счастья.

Если вы нашли ошибку в тексте, выделите ее мышью и нажмите Ctrl+Enter