Легендарная «пани Моника» Ольга АРОСЕВА: «Андрюша Миронов, еще живой, лежал, как в гробу, без сознания... Потом у него изо рта пошла пена, он пытался смахнуть ее непарализованной рукой и в бреду все повторял: «Голова болит, голова...»

Часть III

(Продолжение. Начало в № 43, № 44)

«ГАЕВ, ВЫ ИЗ БЛАТНЫХ?» - ПОИНТЕРЕСОВАЛСЯ МИРОНОВ У ПАПАНОВА»

- С вами в Театре сатиры играли потрясающие мастера - достаточно вспомнить Папанова и Миронова. Насколько я слышал, они не упускали случая друг друга поддеть...

- Ну, Толя-то Папанов - шпана усачевская, у него здесь, чуть ниже большого пальца (показывает), татуировка была - якорь. Обычно он его тщательно гримом замазывал, тоном, а однажды забыл, и когда с Лопахиным в «Вишневом саде» здоровался, Андрей Миронов, его иг­рав­ший, эдак невинно поинтересовал­ся: «Гаев, вы из блатных?». Папанов мгновенно ко мне подошел и стал тянуть руку для поцелуя. Я шиплю ему: «У нас это не поставлено», а он умоляюще: «Леленька, поцелуй руку, Леленька!». Я увидела якорь и все поняла. Губами по руке его поелозила, наколку красным замазала...

- Сложный у Папанова был характер?

- Еще и какой!

- А в чем сложность-то заключалась?

- В непредсказуемости. Он, знаете, был человеком крайностей - потому и актер замечательный. Разораться мог из-за пустяка, например, играли мы в «Горе от ума»: я - графиню Хлестову, а он - Фамусова. Пьеса, как известно, в стихах, и вот на балу у нас возникает небольшая перепалка. Хлестова рассказывает о ком-то: «Был острый человек, имел душ сотни три...». Фамусов поправляет: «Четыре...». Я: «Три, сударь...». Он: «Четыреста...». - «Нет, триста!» - говорю. «Как раз четыреста, ох! Cпорить голосиста!». - «Нет, триста, триста, триста!».

«Толя Папанов — шпана усачевская, был человеком крайностей, потому и артист замечательный». «Женитьба Бальзаминова», начало 80-х

Папанов ошибся, вместо: «Четыре», сказал: «Три» - в стихах. Я тогда взяла его реплику: «Нет, четыре».

- Поменялись...

- Он совсем обалдел. «Ох, - говорит, - спорить голосиста». Я: «Четыреста, четыреста». В общем, запутались, стали друг на друга орать. Он выскочил за кулисы: «Надо Грибоедова читать, это классик, Леля! Что вы себе позволяете? Не учите роли...». Раскраснелся, своим жабо трясет - Толя, когда играл дворянские роли, очень любил наклеенные ресницы, розовые щеки... Я ему: «Дурак, не ори, ты сам все напутал. Там 20 человек стоит, спроси у них, что ты сказал - вместо «четыреста» брякнул: «Триста». Он побежал за книгой, схватил ее, а потом бухнулся передо мной на колени: «Прости, Леля!». Я плечами пожала: «Ты мне тут Малый театр, пожалуйста, не устраивай».

Из книги Ольги Аросевой «Без грима на бис».

«Я знала Толю даже не со студенческих времен, когда он учился в ГИТИСе, а я - в МГТУ по соседству, а с самого детства. На Усачевке жила моя родная тетка Надя, одна из семи папиных сестер, а у нее был сын Юрка, чуть постарше меня, и он приводил с улицы долговязого некрасивого подростка. «Олечка, - шептала мне тетка, - Боже тебя упаси с этим парнем знакомиться! Он из усачевской шпаны - не знаю, что твой брат в этом хулигане находит». Хулиганом да «усачевской шпаной» был будущий знаменитый актер Анатолий Дмитриевич Папанов.

...Первая встреча Толи с моей мамой едва не закончилась скандалом. Как-то я привела его с Юрой Хлопецким, обоих моих давних друзей, домой. Мы приготовились праздновать мое возвращение из Ленинграда в Москву, и нарядная мама уже села за стол, как вдруг Толя спросил меня, сколько я буду получать в Театре сатиры. Оказалось, что моя зарплата больше, чем его, Папанова, на три рубля. Он мгновенно разъярился, схватил меня за отвороты жакета, прижал к стене и начал душить, выкрикивая яростные ругательства, что, мол, девчонке посмели дать жалованье больше, чем ему, талантливому актеру... Мама поднялась из-за стола и спокойно сказала: «Анатолий Дмитриевич, вы будете знаменитым актером... Я совершенно в этом уверена: у вас такой потрясающий темперамент, но только, пожалуйста, оставьте мою дочь Олечку - вы убьете ее, а она тоже талантливая актриса...». Разъяренный гигант, чуть ли не колотивший меня головой о стену, тут же утих...

Главная роль в спектакле Театра сатиры «Женитьба Фигаро» стала последней работой Андрея Миронова и на сцене, и в жизни. «Когда Андрей стал падать, его подхватил Шура Ширвиндт и втащил за кулисы...»

Иногда в Толе и правда просыпался прежний уличный хулиган - он становился страшным хамом, орал что ни попадя, в выражениях не стесняясь... Потом мучился, стыдился себя: «Леля, ты не смотри, что я такой хам, - у меня в душе незабудки цветут». Незабудки действительно цвели - Толя был замечательно верным, никогда не предавал друзей. Моей обидчице, даром что та была дамой, как-то влепил пощечину, трогательно любил свою чудесную жену - нашу актрису Надю Каратаеву...

Одно время Папанов сильно пил, а потом резко, в один день, бросил. Когда пил, Надя боялась оставлять его дома одного. Звонит как-то утром по телефону (мы с ней детский спектакль должны были играть) и просит совета: «Толя требует водки, а мне... пора уходить», но в театр Надя не опоздала. Спрашиваю, как она с Толей устроилась. Отвечает: «Обула его в валенки, вывела на балкон и собачьей цепочкой приковала к решетке». Я со смеху и роль играть не могла...».

- Миронов легким был человеком?

- В общем-то, да.

- В театре его любили?

- Женская часть - очень. Он, как вам сказать, чересчур обеспеченный был по сравнению с другими актерами: приезжал на BMW, курил «Мальборо».

- Страшное дело!

- Понимаете? - а ведь в те годы артисты довольно нищими были.

Пер вая лю бовь — актер Владимир Сошальский

- Коллеги по сцене, надеюсь, радовались за него от души?

- Да, разумеется (смеется), - точь-в-точь как недавно у меня на юбилее, когда мне подарили «бьюик»... Вывезли на сцену машину, повисла пауза, и Шура Ширвиндт, сидевший рядом со мной, тихо сказал: «Посуровели лица товарищей». Вот так же «суровели лица товарищей», когда Андрей появился в театре, но он был такой шармер: легкий, веселый, анекдоты рассказывал - компанейский, одним словом.

«ТЕЛО АНДРЕЯ МИРОНОВА ЛЕЖАЛО В РАФИКЕ НА ЛЬДУ, ЗАКУТАННОЕ, КАК МУМИЯ, В ПРОСТЫНИ»

- Это правда, что Миронов умер прак­тически у вас на руках?

- Не у меня - на гастролях в Риге во время спектакля «Же­нитьба Фигаро».

- Но вы же его вроде держали?

- Мы его все держали... Когда Андрей стал падать, его подхватил Шура Ширвиндт.

У юной Ольги Аросевой был бурный роман с известным советским драматургом Алексеем Арбузовым. «Он писал мне письма, и я считаю, что это лучшие его произведения»

- Вы в это время были на сцене?

- Да, играла Марселину, его мать. Шла последняя наша сцена, он произнес: «Про­щайте, матушка!», я: «Прощай, сынок!»... Помню, я с кем-то за кулисами поделилась: «Каким глубоким артистом Андрей стал - так проникновенно сказал: «Прощайте, матушка!», а потом выходят пейзане на сцену, и он читает свой монолог против графа: мол, что тот себе позволяет... Начал тихо, по нарастающей, и вдруг стал цепляться за кулисы, его повело куда-то: «А-а-а!». Ширвиндт - граф Альмавива - подхватил Андрея на руки и втащил за кулисы.

- Занавес дали?

- Да, вышел Зя­ма Вы­со­ков­ский, извинился за то, что мы не можем закончить спектакль... Миронов не­сколько минут не доиграл... Мы положили его на стол, где было множество искусст­венных цветов, приготовленных для финала спектакля, - Анд­­рю­ша, еще живой, лежал, как в гробу, без сознания... Потом у него изо рта пошла пена, он пытался смахнуть ее непарализованной рукой и в бреду все повторял: «Голова болит, голова...».

- Умер он прямо там, за кулисами?

- Его отвезли в больницу. Шура сказал мне: «Кандель (известный врач-нейрохирург, муж сестры Иосифа Кобзона. - Д. Г.) в Риге - найди его». Мы его как-то там встретили, и я думала, профессор в гостинице «Рига» живет, что напротив Оперного театра, поэтому прямо в костюме Марселины побежала узнавать, нет ли его там, но он остановился в гостинице Совмина. Я ему позвонила, с перепугу даже отчество забыла. «Эдик, - кричу, - это Оля Аросева! Андрею плохо, увезли в больницу». - «В какую?». Он тут же туда поехал, но было поздно. Потом позвонил мне, сказал, что надежды нет: «У него все мозги в крови плавают - лопнула аневризма».

- Какой-то рок: в одно лето Театр сатиры потерял двух своих главных звезд - Папанова и Миронова. С интервалом...

- ...в девять дней.

- Их что же, без коллег хоронили?

С Владимиром Высоцким в «Интервенции», 1968 год

- Ну почему же - латвийское правительство бесплатно выделило самолет. Андрея, правда, повезли на машине. Это было ужасно: я его провожала и видела... В рафик загрузили лед, и на нем даже не гроб стоял, а лежало тело, закутанное, как мумия, в простыни. За ним ехал, по-моему, Гриша Горин, еще кто-то, а все, кто был от работы свободен, сели в самолет и полетели в Москву...

- Гастроли, однако, театр не прервал?

- Нет, причем играли на двух площадках. Когда умер Папанов, вместо спектакля, где он был занят, творческие вечера давал Андрей, а когда не стало Миронова, вечера проводили я, Зяма Высоковский и кто-то еще. Я Андрея не хоронила - была как раз задействована в постановке, а вот Толю в последний путь провожала. Ездили всего несколько человек: Державин, Нина Архипова, я, Ткачук...

Из книги Ольги Аросевой «Без грима на бис».

«...А начиналось лето безмятежно - в Прибалтике, при сплошных аншлагах, в чудесную солнечную погоду. Мы отыграли в Вильнюсе и должны были переехать на автобусах в Ригу. Папанов тоже сыграл свой знаменитый спектакль по пьесе Розова «Гнездо глухаря» и на пару дней решил подскочить в соседнюю Карелию, досняться в фильме «Холодное лето пятьдесят третьего», где у него была главная роль..

Мы благополучно приехали в Ригу. Ждем Толю на вечерний спектакль, на «Рыжую кобылу с колокольчиком», где и Надя Каратаева, его жена, была занята.

Перед выходом из гостиницы Надя обес­покоенно стучит мне в дверь: «Знаешь, что-то Толича нету. Самолет прилетел, я в аэро­порту справлялась, но Толича среди пассажиров нет. Может, решил добираться не самолетом, а каким-нибудь другим транспортом и прямо в театр поехал?».

Пришли в театр. Папанова нет, значит, главный исполнитель отсутствует, а спектакль начинается ровно в семь вечера. И Плучека нет - он в Юрмале.

Решили играть вместо спектакля концерт - Державин, Ширвиндт, Мишулин, я - все, кто был занят в спектакле и находился в театре (за Борей Рунге послали в гостиницу).

Нам говорят: «Шура, Миша, вы начинайте. Потом Спартак выйдет, потом Оля с Рунге...».

Тем временем Надя все звонит и звонит домой в Москву, и никто ей не отвечает: дочь, актриса Театра Ермоловой, на даче.

Мы играем концерт, и вдруг меня словно осенило - шепчу Боре Рунге в кулисе: «Толя мертв, иначе дал бы о себе знать. Он такой обязательный человек, что сделал бы это непременно - даже если бы свалился пьяным, все равно его последние слова были бы: «Сообщите в театр любым способом!..».

Надя дозвонилась наконец до соседей, чтобы те пошли и постучали в дверь папановской квартиры. Она дозвонилась и до пункта охраны, где ей ответили, что квартира Папанова с охраны снята. Значит, кто-то там был.

Актриса Нина Архипова, жена Менглета, звонит своей дочери и просит ее съездить на папановскую дачу, чтобы попросить Лену, Толину и Надину дочку, живущую там, срочно выехать в Москву и узнать, где отец.

Мы все сидим в номере у Нади, не расходимся, и вот часа через два звонит ее зять и говорит: «Надежда Юрьевна! Анатолия Дмитриевича нет». Надя не понимает: «Как это нет?». - «В живых нет», - отвечает зять.

У Лены с мужем был ключ от отцовской квартиры - они открыли дверь, вошли, а мертвый Анатолий Дмитриевич сидит в ван­не.

Если все это подробно описывать, получится театр ужасов. Что близкие люди при таком известии чувствуют, что говорят? Мягкая, тихая, добрая Надя вдруг стала кричать: «Товарищи, я вдова! Я сейчас черное платье надену! Толич, Толич, что ты учудил?».

Произошло вот что. Рейс из Карелии в Прибалтику отменили, и Толя, на день раньше закончив съемки, решил полететь в Москву, а из Москвы вечерним поездом вернуться в Ригу. Приехал домой, а в Моск­ве то лето было очень жарким - вот и полез в ванну. Горячей воды, как нередко случается в столице летом, не оказалось, пустил холодную. Видимо, произошел спазм сосудов головного мозга - Толя упал и умер в ванне».

- Не всякий театр смог бы устоять, оправиться от такого удара - смерти двух ведущих актеров...

- В Латвии тогда отдыхал молдавский писатель и драматург Ион Друцэ. «Это, - сказал он, - библейская история».

«МЕМУАРЫ ЕГОРОВОЙ ОБ АНДРЕЕ МИРОНОВЕ - НАУЧНАЯ ФАНТАСТИКА: ТАКИЕ МОГЛА НАПИСАТЬ ПОЛОВИНА АКТРИС ТЕАТРА»

- В свое время я внимательно прочитал скандальную книгу в прошлом акт­рисы вашего театра Татьяны Егоровой, посвященную ее многолетнему роману с Андреем Мироновым. С моей читательской точки зрения, написала она пре­восходно...

- Согласна.

- Ответьте как очевидец: изложенное в книге действительности соответствует?

- Я вам скажу, что тоже считаю Егорову незаурядной, и книга ее талантлива, но существует такой жанр - научная фантастика. Ее сочинение можно, скорее, к этой области отнести, потому что описано там то, чего Татьяне хотелось. Она мечтала, чтобы такие отношения с Андреем у нее были, но со стороны они выглядели иначе.

- Иначе - это как?

- Куда хуже, чем она себе вообразила. Не спорю: женщина имеет право себя обманывать и считать, что было так, а не иначе, но мои претензии к ней по другому поводу: нельзя было в этих «мемуарах» так оскорблять...

- ...коллег?

- Да, нельзя! У всех семьи, дети, понимаете? - так не делают. Извините, я себя приведу в пример, свою книгу. У меня ситуации бывали почище, чем у Тани Егоровой, но зачем это выносить на всеобщее обозрение? Писать интересно о том, что произвело впечатление на тебя как на актрису, дало твоему уму какую-то пищу, пробудило какие-то мысли, а она не состоялась ни как актриса, ни как жена, ни как мать, вот и появляются такие откровения: мол, посмотрите, какая я. Мне ее даже жалко.

- Актрисой Егорова хорошей была?

- Она мало играла, почти ничего, но человек, безусловно, талантливый, и на книге это сказалось, а Андрей... Такие мемуары могла написать половина акт­рис театра.

- Так он молодец был?

- Да, но хотя мы все хорошо к нему относились, преданно он любил только профессию...

- ...и маму, наверное?

- Маму он больше боялся.

- Да вы что?

- Правда, и та же Егорова написала в своей книге, что он боялся Бога, маму и меня.

- Вас-то почему?

- Это мне неизвестно - я все хочу ее как-нибудь встретить и спросить. Он совершенно меня не боялся, да и с какой стати?

- Мария Владимировна Миронова суровой была?

- О да - человек-деспот.

Из книги Ольги Аросевой «Без грима на бис».

«Когда умер Александр Семенович Менакер, симпатичный и одаренный, очень музыкальный эстрадный артист, которого заслоняла на подмостках яркая и властная Мария Владимировна Миронова, она осталась без партнера и, может, не прочь была поработать в нашем театре. Как-то я в шутку сказала: «Вот, Андрюша, придет твоя знаменитая мать, ты введешь ее на мои роли - и буду я без работы сидеть...». Ответил он очень серьезно: «Ольга Александровна, я сделаю все, чтобы мать здесь работала, если она этого захочет, потому что она - моя мать, но самым несчастным человеком после этого стану я: жизни она мне не даст»...

Миронов был женат дважды, у него росла дочка, но настоящей се­мейной жизни он, видимо, не имел. Не знаю, кого еще женщины так любили, как его, кто был так достоин любви и так по любви тосковал. Однажды спрашиваю: «Андрей, что ты с женщинами делаешь? Почему они все после тебя чокнутые?». Он улыбнулся: «А вы, Ольга Александровна, попробуйте - вот и узнаете»...

Такой легкий и гармоничный на сцене, Андрюша был очень болен. Каждое движение причиняло ему муку, но об этом знали только самые близкие люди... В то лето в Риге он жил в работе, концертах и личных метаниях, как, впрочем, жил всегда: мама - в Кемери, супруга, Лариса Голубкина, - в Юрмале, бывшая жена, Катя Градова, с дочкой - еще где-то (по мелочам я не считаю)... Он говорил, что едет к одной, а ехал к другой, и так врал всю жизнь - по природе правдивый, искренний...».

- В своей книге Татьяна Егорова написала, что на знаменитом диване художественного руководителя Театра сатиры Плучека перебывала вся женская половина театра, - это правда?

- Ну, при этом я не присутствовала, но супруга Плучека Зинаида была очень одиозной фигурой. Он как-то вызвал меня в кабинет: «Слушай, что там обо мне Танька пишет? Зинка читать не дает - она там меня ругает?». - «Валентин Николаевич, - ответила я, - вы должны приплатить ей огромные деньги за рекламу. Егорова пишет о вас как о невероятном мужчине, вот только очень досадует, что у вас с ней чего-то не получилось, вы не смогли вовремя что-то сделать».

Он возмутился: «Пусть не врет - я всегда все успевал делать вовремя». Вот и все, а что там и как у них было, не знаю. Конечно, он бабник был, ему нравились женщины. В одну актрису - Таню Васильеву - Плучек влюблен был все время, что не мешало ему увлекаться другими - он этого не скрывал.

- Какая у них с Васильевой разница в возрасте?

- Приличная. Ну, если Таньке было, к примеру, 20, то ему - 70 (на самом деле Плучек 1909 года рождения, а Васильева 1947-го. - Д. Г.).

- Красавец!

- Да, он влюблялся, причем отчаянно - читал стихи...

- Еще и спектакли успевал ставить...

- Успевал. И властью не злоупотреблял. Если, скажем, ухаживал и что-то у него не получалось: кто-то там не слишком охотно соглашался, - не мстил.

- Соглашались, выходит, все, но некоторые не слишком охотно?

- Некоторые (смеется) не соглашались совсем - это я могу вам сказать точно.

«ПОКЛОННИКИ ЗАЛЕЗАЛИ КО МНЕ В ГОСТИНИЦУ ПО ДЕРЕВУ НА ЧЕТВЕРТЫЙ ЭТАЖ»

- Вы такая красивая, эффектная женщина, и наверняка у вас было много поклонников. Безумные поступки они ради вас совершали?

- Хм, а что такое «безумные поступки»? Конечно, достоевщины такой, чтобы кидать в камин деньги, не водилось, но обожатели, которые ездили за мной на съемки или залезали в гостиницу по дереву на четвертый этаж, были. По-разному это выглядело...

- Говорят, вы предпочитали голубоглазых блондинов?

- Врут! Все наоборот - люблю как раз темные волосы и зеленые глаза.

- Замуж вы выходили четырежды - это были счастливые браки?

- Как вам сказать? В общем-то, да, потому что никогда ни с кем из мужей я не расставалась враждебно, с разделом имущества, вилок-ложек. Мы всегда оставались друзьями, всегда!

- Мужей всех любили?

- Да, а вы знаете, есть такой режиссер украинский Андрей Бенкендорф?

- Конечно...

- Вот он - сын моего мужа, как я всегда говорю. Его мать Элечка Бенкендорф - моя подруга, но долгое время мне было невдомек, что она родила ребенка от человека, за которого я потом вышла замуж. Разные истории были, хитрые довольно коллизии...

- Мне рассказывали, что у вас был сумасшедший роман с выдающимся драматургом Алексеем Николаевичем Арбузовым...

- Это у него был сумасшедший роман, а я как раз сохраняла очень трезвый взгляд на его «осаду».

- В чем выражалось его сумасшествие?

- Он писал мне письма (некоторые у меня в книге приведены), и я считаю, что это лучшие его литературные произведения. Он был сентиментальный романтик и действительно был влюблен.

- Вы отвечали ему взаимностью?

- До какой-то степени. Мне было 20 лет, и на меня этот напор произвел дикое впечатление.

- Сам Арбузов взаимности добивается...

- Ну да... Я с детских лет ходила на спектакль «Таня», на Марию Бабанову смотрела...

- ...для которой и была эта роль написана...

- Мне эти люди казались какими-то небожителями, и вдруг пи­сь­ма, которые звучали ну просто как сонеты Шекспира.

Из книги Ольги Аросевой «Без грима на бис».

«Арбузов мог делиться восхищением от новых стихов Пастернака, рассуждать о футболе, сетовать на бездушие «социалистического романтизма», иронизировать над самим собой, ввязавшимся в драку под Новый год...

«Что вы любите, от чего приходите в ярость, чего хотите? Не знаю, не знаю. Почему же весь день думаю о вас? Какого черта пишу эти длинные дурацкие письма? Мне следовало бы подать на вас в суд за наваждение. Вы, вероятно, хитрая, злая, скверная, но как бы я хотел положить свою голову вам на колени, как бы хотел забыть обо всем!».

«Я глядел тогда на вас и удивлялся мгновенно возникшей близости - и удивлялся, и страшился, сам еще не зная чего. И осенняя ночь, когда мы шли по пустынному, освещенному луной Ленинграду, мост через Фонтанку, ваши теплые руки и трижды проклятая улица, та, на которой вы живете...

10 часов 10 минут. И ваши губы, ваши дрожащие влажные губы. 10 часов 15 минут. Ваша милая рука, которая гладит мою голову. Что происходило в мире в эти мгновения? Не было ничего, кроме вас. Я чувствовал ваше сердце, ничего не помнил и сходил с ума...».

Арбузов бомбардировал меня письмами семь месяцев. В последних посланиях называл своей единственной небесной и земной любовью, доходил до исступленного отчаяния: «Чем ближе ночь, тем страшнее, когда вспоминаю о Ленинграде. Да полно. Существуешь ли ты на свете, моя проклятая выдумка?!».

Лишь теперь, в автобиографической книге, я осмелилась объяснить свое молчание человеку, который уже не в силах меня услышать.

«Дорогой Алексей Николаевич!

Прошло всего полвека, и наконец-то я решилась вам ответить. Почему не сделала этого раньше, хотя вы так об этом просили? Вы обрушили на мой неподготовленный 20-летний разум такой шквал бурных чувств в таком высокохудожественном изложении, что каждый раз, берясь за перо, я понимала, каким убожеством будут выглядеть мои косноязычные признания, а главное, по молодости я была, очевидно, очень рассудительна. Не то что я не верила в искренность ваших чувств, но они, думалось мне, не очень надежны, и оказалась права. Ведь не побоялись же вы через какое-то время уехать от меня - не умерли, не сошли с ума, и то, как сложилась дальнейшая ваша да и моя жизнь, подтвердило, что мы прекрасно и интересно ее прожили с другими людьми.

Да, наверное, нам было бы хорошо вместе, но ненадолго, а теперь вы останетесь со мной в ваших письмах навсегда. Когда мне приходится бывать в Ленинграде, теперь уже в Санкт-Петербурге, я хожу по «нашим» местам и помню каждый день, проведенный с вами, - их было так немного... Знаю, что чувство к вам было самым сильным и самым красивым в моей жизни.

Прощайте, теперь уже - до свидания. Оля Аросева».

- У вас не возникала шальная мысль выйти за него замуж?

- У него возникала.

- А вы не хотели?

- Я ужасно сопротивлялась.

- Он же обеспеченный был, извест­ный...

- Вот-вот. Будь Арбузов не таким состо­ятельным, я, может, и вышла бы, но всег­да ужасно боялась, что он или другие подумают, будто на кубышку польстилась, за­муж пошла по расчету... Это у меня пунктик какой-то, поэтому все мои мужчины были ни­щие - во всяком случае, не обеспеченные.

(Окончание в № 46)

Киев - Москва - Киев

Если вы нашли ошибку в тексте, выделите ее мышью и нажмите Ctrl+Enter