Спасатель, отмеченный орденом «За мужество», Владимир ЦВИРКО: «Горноспасатели никогда не уходят с места аварии, пока не достанут последнего пострадавшего. Пусть даже уже неживого...»

Давно ни для кого не секрет: спускаясь в забой, шахтеры не могут с уверенностью сказать, что вернутся с работы домой. А первыми на сигнал об аварии выезжают горноспасатели. Это люди особой породы: они повидали на веку немало боли, крови и мужских слез, но привыкнуть к ним так и не смогли. Оттого, наверное, отпахав смену, они не падают на диваны и в свой законный выходной заступают на дежурство в отряде «Навигатор», который выполняет роль общественной службы спасения. Долгое время у «Навигатора» не было ни своего помещения, ни машины, но был всегда отточенный годами профессионализм. Кто-то считает их не вполне нормальными — но ровно до тех пор, пока он сам или его близкие не попадали в беду. Командир «Навигатора», он же заместитель командира оперативного военизированного горноспасательного отряда по медицинской службе, доктор Цвирко и вовсе человек странный. У него есть все, потому что лично ему почти ничего не нужно. Но он упрямо стучится в двери чиновников и пытается выбить трехзначный номер для отряда спасения, автомобиль, снаряжение... Его мечта — собрать беспризорных мальчишек и сделать из них бесстрашных спасателей. Может, это наследственное — в далеком 1934-м его отец работал воспитателем в интернате для беспризорников.

«ТРАГЕДИЯ В БЕСЛАНЕ БЫЛА СПРОВОЦИРОВАНА ИЗЛИШНЕЙ ИНФОРМАЦИЕЙ О ТЕРАКТЕ НА ДУБРОВКЕ»

— Сегодня мужчина считает себя успешным, если может похвастаться новой моделью иномарки, молодой любовницей, должностью, нужными связями. У вас к 50-ти с лишним годам ничего этого нет. Зато есть орден «За мужество». Вам этого достаточно, Владимир Анатольевич?

— Мне достаточно того, что я занят делом, которое люблю, в котором понимаю. Когда для меня и моих товарищей-спасателей наступает время проявить себя, все эти житейские «достижения» обесцениваются мгновенно. Треть пострадавших гибнет в первые 60 минут, если не оказать им помощь на месте катастрофы. Это правило «золотого часа».

— Высокими правительственными наградами в Украине отмечают не так уж часто. За что вы получили ее?

— За спасательную операцию на известной донецкой шахте имени Засядько в 1999-м. Это был выходной, и я дежурил в городской службе спасения. Позвонила испуганная женщина — она случайно захлопнула дверь, и ее двухлетняя дочка осталась в квартире одна. Приехали на место, и спасатель из нашего отряда стал по веревке спускаться с верхнего этажа в квартиру, чтобы влезть через окно. Думали, как бы девочку не напугать. А она, увидев человека в окне, спокойно так спросила: «Ты — Карлсон?».

Не прошло и пяти минут, как мы получили по рации информацию о взрыве на шахте Засядько и уже через час в составе горноспасательных подразделений оказались на глубине более километра. В тот день, который смешался с ночью, мы выполняли спасательные работы под землей 18 часов. Горноспасатели никогда не уходят с места аварии, пока не достанут последнего пострадавшего, пусть даже уже неживого. Тогда погибли 45 шахтеров.

— Технология спасения людей в завалах шахты и в руинах башен-близнецов в Нью-Йорке одна и та же. Признайтесь, за действиями американских спасателей вы, наверное, наблюдали с искренней завистью...

— Я не просто наблюдал — срочно разослал электронные письма с предложениями о помощи в Белый дом, в «Вашингтон пост», в «Нью-Йорк таймс». Из Белого дома получил дежурный ответ робота, в котором меня благодарили за письмо и предложили зайти на сайт, где меня научат, как правильно составлять письма Джорджу Бушу.

Вежливые отписки пришли также и из американских газет. А мы с товарищами недоумевали: наши американские коллеги разбирали мусор, обломки самолета, носили по цепочке стулья, нашли национальный флаг и очень этому радовались, но почему-то не пытались проникнуть в подземные помещения. Ведь там в момент катастрофы наверняка находились люди из обслуживающего персонала.

Разве это задача спасателей — разгребать мусор? Они обязаны спасать людей. Мы на шахте проходим 20-метровые завалы на глубине 700 метров ради того, чтобы спасти несколько человек. Помощи под руинами рухнувших башен не дождались, думаю, многие. Известный всему миру американский бренд службы 911 оказался в этой ситуации просто бредом.

— Российские спасатели на Дубровке и в Беслане, по-вашему, работали профессиональнее?

— Штурм концертного комплекса на Дубровке был выполнен блестяще, но внутри здания спецназовцы оказались беспомощными. Каждый из них, бесспорно, профессионал, но команда не сработала, и погибли сотни людей, которым не была оказана неотложная помощь в течение трех-четырех минут. Я сравнил бы эту ситуацию с операционной, когда хирурги грамотно дали наркоз, виртуозно удалили опухоль и под блики фотовспышек гордо покинули операционную, оставив больного без внимания в такой ответственный момент, как выход из наркоза. В результате получили хорошо прооперированный труп.

— Простите, вам не кажется, что вы рассуждаете, как футбольный комментатор, который всегда лучше знает, когда нужно пробить и куда бежать?

— Не кажется! Это не голословная критика — во время аварий на шахтах мы работали и в более сложных ситуациях. Думаю, на Дубровке наш опыт очень бы пригодился. Люди погибли не только из-за отравления газом, но и от того, что не были правильно уложены — так, чтобы были открыты дыхательные пути. Пострадавших надо было не в автобусы нести, а оказывать помощь на месте. Это страшная ошибка тех, кто командовал операцией. Исполнители же свое дело сделали грамотно.

Долгое время случившееся на Дубровке обсуждали с телеэкранов и в газетах с такими эффектными подробностями, — в том числе и из уст заместителя министра МВД России! — что это смахивало на курс для начинающих террористов. Никто не думал о том, что каждое неосторожное, хвастливое слово может выстрелить в буквальном смысле. Так и случилось.

Урок террористы извлекли и учли в Беслане. Помните кадры из спортивного зала — террорист держит ногу на кнопке, приводящей в действие всю взрывную цепочку? Интересно, как чувствовали себя у телевизионных экранов те «спецы», что раздавали интервью после Дубровки?

Если бы в угоду прессе кто-то не трезвонил о своих профессиональных секретах, жертв в бесланской школе было бы намного меньше. Небывалые потери понесли там и бойцы «Альфы» — 10 человек! Почему-то экономические структуры, банки хранят свои тайны за семью печатями, а когда речь идет не о деньгах, а о человеческих жизнях, на болтовню смотрят сквозь пальцы. Иначе как должностным преступлением это не назовешь. Я убежден в том, что трагедия в Беслане во многом была спровоцирована излишней информацией о Дубровке. И руководителей телеканалов нужно было призвать к ответу, вплоть до того, что лишить лицензии.

«НАС СЧИТАЮТ ГОРОДСКИМИ СУМАСШЕДШИМИ»

— Время от времени и у нас случаются трагедии, когда требуется участие спасателей. Вы выезжали на место падения самолета «Пулковских авиалиний» под Донецком?

— Наш спасательный отряд «Навигатор» в этой операции не задействовали. Вызвали только одно подразделение горноспасателей — они стояли в оцеплении у автобусов. А потом им сказали, что в их услугах больше не нуждаются, и отправили обратно. Считается, что наше дело — только аварии на шахтах. Получается, что наш опыт и потенциал до конца не востребованы. Если так будет продолжаться и дальше, все службы, которым надлежит участвовать в чрезвычайных ситуациях, будут действовать разрозненно в ущерб делу. На миллионный Донецк всего 30 спасателей-общественников. Порой кажется, что городу мы не нужны, что мы навязываем свою помощь.

У нас нет своего помещения, невозможно выбить трехзначный телефонный номер, и чтобы добраться до места, где случилось ЧП, приходится брать такси за счет тех, кто нуждается в помощи. А ведь мне известно, что в Одессе, Луганске, Чернигове расходы на содержание муниципальных спасательных отрядов на себя берет город.

В МЧС мне доказывали, что получить номер 0-77 (это общегосударственный телефон службы спасения, занесенный во все справочники) можно только с высочайшего разрешения Киева и что общественникам он не положен. На днях я узнал, что номер 0-77 отдан... частному такси! Может, они теперь и помощь людям будут оказывать вместо спасателей? Представьте, что номером американской службы спасения 911 хотя бы пару часов в день будет пользоваться какое-нибудь такси, — возможно это?! Я уверен, что сейчас необходимо жестко проконтролировать использование средств, которые направляются в спасательные подразделения. Грех — это получать «откаты» и зарабатывать на несчастье...

Я не раз пытался получить аудиенцию у городских властей, записывался на прием, но меня не принимали. На счету «Навигатора» больше трех тысяч вызовов, почти 300 спасенных, но нас до сих пор не признают. На меня смотрят стеклянными, равнодушными глазами: «Ну чего тебе, парень? Чего ты нас теребишь?». Вкладывать деньги в фейерверки, конечно, гораздо приятнее. С каждым залпом в воздух улетает годовой бюджет нашей службы....

Как-то на одном из совещаний, куда я попал совершенно случайно, один из руководителей МЧС обронил фразу: дескать, в «Навигаторе» работают случайные люди. Я ответил вопросом на вопрос: «А сколько лично вы, уважаемый, спасли людей?». В ответ повисло молчание. Спасатели выходят на дежурство в «Навигатор» на общественных началах, бесплатно, в свои выходные дни, отработав смену в горноспасательной службе. И потому нас считают городскими сумасшедшими.

— Но это, наверное, те, кто в ваших услугах ни разу не нуждался...

— У тех, кто нуждался в нас, я интервью не брал — не до этого было. Дело сделано, и хорошо, что человек остался жив. Мы для них остаемся неизвестными, они — для нас. Я не знаю, кому оказываю помощь. Может, это тот человек, который несколько лет назад покалечил моего старшего сына, или тот, кто когда-то ограбил мою квартиру и вынес детские вещи, потому что ничего ценнее там не нашел?

Однажды к нам поступил такой вызов... Ранним утром люди услышали крики о помощи из вентиляционного хода на уровне пятого этажа. Мы приехали, прислушались — ничего. Честно говоря, поначалу решили, что у кого-то после хорошей гулянки просто начались галлюцинации. Потом поднялись на 10-й, технический этаж. Увидели вентиляционный ход, который по правилам должен быть закрыт решеткой, рядом костыли валяются, следы попойки. Ход не прямой, с изгибами, так что даже просветить его невозможно.

Мы хозяйке квартиры — той, что нас вызвала, говорим: «Вероятно, кто-то упал в вентиляционную шахту, придется в вашей кухне стену взламывать». Она ни в какую! Мы объяснили, что другого выхода нет, потому что если человек там погибнет и замурованный труп начнет разлагаться... В общем, представив такую перспективу, она побледнела и разрешила ломать стену. Начали бить бетон. Смотрю в пробитую дыру и вижу испуганные глаза заросшего человека.

Оказалось — бомж. Накануне вечером он со своей подругой забрался на последний этаж, выпили хорошенько, он с поломанной ногой, на костылях, в гипсе, не удержался и полетел в открытый вентиляционный люк. Всю ночь медленно сползал вниз — этот процесс замедлили два пиджака и куртка, в которые он был одет. Но если бы нас не вызвали, он так и остался бы там навсегда. Мы его осмотрели, оказали первую помощь. Передаю его бригаде «скорой помощи». Молодая врач спрашивает: «Что у него?». Я говорю: «Ссадины, перелом голени». А она с восхищением: «Вы уже и гипс успели наложить?».

— А кого еще приходилось выручать?

— Выезжаем на семейные ссоры с участием алкоголиков, наркоманов. Достаем из покореженных машин водителей и пассажиров, попавших в автокатастрофы, вызволяем стариков, которые остаются за захлопнувшейся дверью квартиры, балкона. Кошки, собаки — обычное явление. Помните, в Донецке взорвался дом из-за скопления газа? Это случилось субботним вечером несколько лет назад. Именно то, что это был выходной, многих и спасло — кто в гостях был, кто гулял по городу. Мы вошли в одну из квартир — вернее, в то, что от нее осталось. Увидели разбросанные игрушки и стали искать ребенка. А нашли раненого и контуженного сенбернара с дикой собачьей тоской в глазах. Начали заворачивать в одеяло, но он же не знал, что мы его спасать пришли, — кусался, вырывался. Спускаемся с ним вниз, а ступени крошатся под ногами. Да и куда собаку девать — ведь хозяев дома не было. Вынеси на улицу — погибнет. Хорошо, что люди из соседнего подъезда согласились его приютить.

«КОГДА ШАХТЕРУ ЗАЖАЛО РУКУ, ПРИШЛОСЬ ЕЕ АМПУТИРОВАТЬ ТУТ ЖЕ, В ШАХТЕ»

— Люди с парашютами прыгают, вершины покоряют, наверное, не просто из любопытства. Может, им чего-то в организме не хватает? А может, это диагноз — потребность рисковать?

— Я занимался также альпинизмом, подводным и парашютным спортом. От этого и вправду испытываешь кураж. Но спасатель — дело другое. Вот лежит человек на асфальте, а все проходят мимо: проспится, протрезвеет и встанет. А если не встанет? Если завтра то же самое случится с кем-то из наших близких? Правило бумеранга может сработать очень жестоко. Я считаю, что хорошие спасатели получились бы из беспризорных мальчишек, у которых чувство страха давно уже притупилось образом жизни. Их нужно вытаскивать с улицы и учить — по принципу «Зарницы» или бойскаутского движения.

Да, мы тоже по-своему психологические наркоманы. Это особенное состояние. Во время работы я чувствую подъем, матерюсь, чего в обычной жизни себе не позволяю, и эта пара крепких слов всегда доходчивее пристойной тирады, на которую в экстремальных условиях просто нет времени. На авариях я работаю без эмоций. Если все, что нам приходится видеть, еще и пропускать через себя, психика не выдержит.

— Разве можно назвать полноценной такую жизнь — ни отоспаться в выходной, ни книжку почитать на диване? Вы же жить не успеваете, вас дома не видят. Вы на футболе когда в последний раз были?

— А я не болельщик. Мне и на работе есть куда адреналин выбрасывать. Вопрос с нехваткой времени я уже решил — стал значительно меньше спать. Это, конечно, не очень хороший выход, но активная жизнь мужчины коротка, так что на диване валяться некогда. У каждого свое представление о ценности свободного времени. Дома меня действительно почти не видят, но так было всегда. Я после свадьбы ушел служить судовым врачом — тяга к путешествиям у меня с детства. Шесть лет меня не было. Сыновей подносили к фотографии — «Смотрите, это папа». С корабля я сразу попал на бал, то есть в шахту...

— Неужели ваши заграничные коллеги живут в таком же режиме?

— Сомневаюсь. Вряд ли среди них найдутся люди, готовые рисковать собой и не получать за это вознаграждения. В подготовку спасателей за границей вкладывают большие деньги, значит, и относятся к ним бережнее. Как-то в Донецк приехал один из руководителей МЧС Франции. Мне повезло пообщаться с ним лично, и я рассказал, как мы работаем. Видимо, мой рассказ впечатлил высокого начальника, и он пригласил меня в составе небольшой делегации приехать во Францию. Когда список приглашенных подали в областную администрацию, там очень удивились: «А кто такой Владимир Цвирко?» — и сказали, что есть кандидатуры достойнее. На это французы ответили, что их интересует именно Цвирко.

Во Франции нам оказали прием на высшем уровне. Мы объездили всю Францию, прошли стажировку в специальном центре НАТО в Бордо, где готовят врачей для десантных спецподразделений. Когда начались занятия, уже через 15 минут инструкторы поняли, что с нами нужно вести разговор на более профессиональном уровне. Принцип организации спасательных операций у них совсем иной. Интенсивность занятий огромная. Спасатели ежедневно проводят по два с половиной часа в тренажерном зале.

Мы приняли участие в совместных учениях с французскими спасателями в учебной шахте. Там были разложены специальные муляжи с имитацией различных повреждений, которые люди получают при авариях. Мы наблюдали, как работают спасатели, — это отлично натренированные роботы с хорошей физической подготовкой. Врач на место взрыва не идет, ждет под стволом шахты. Я спросил: «А если человек умирает во время транспортировки?». Мне ответили, что врач в любом случае не должен подвергаться опасности, его нужно беречь.

Тогда я предложил показать, как работают у нас: стал возиться с «пострадавшими», надеясь, что и мои французские коллеги тоже не теряют времени даром. Но, обернувшись, понял, что работаю один. Все остальные — дюжина лбов! — стояли за моей спиной и ждали команды на вынос «пострадавшего». Я ведь привык — наши спасатели сами знают, что и как делать.

Я принялся командовать французами и так увлекся, что мне объявили: «Доктор, вы уже мертвы. Вы уже полтора часа работаете при высокой температуре, а допустимо только четверть часа. Потом на смену приходят другие. Я подумал: «Это по вашему уставу. А по нашему я, выходит, бессмертный». Там все расписано, и думать не надо. Есть инструкция — и все. Мы же привыкли как можно быстрее оказать квалифицированную помощь и принимать решения на месте. Когда шахтеру зажало руку, пришлось ампутировать ее тут же, в шахте, чтобы спасти ему жизнь.

«ОДИНОЧЕСТВО — ЭТО СПАСЕНИЕ»

— Вы уже много лет проводите отпуск в Крыму, но ни разу, похоже, не почувствовали себя курортником...

— Я не могу лежать, как вареник, на пляже. Не могу ездить на экскурсии, где меня подгоняют и указывают, в какую сторону посмотреть. Путешествовать дикарем в одиночку — это самый лучший способ отдохнуть вообще и от людей в частности. Я забираюсь в горы уже много лет и всегда нахожу там что-то интересное и даже делаю свои маленькие открытия. Однажды на Мангупе сорвался с пятиметровой высоты — боль была очень сильная, и я подумал, что сломал ногу. Все обошлось, но при мысли, что в этот момент, в межсезонье, когда вокруг никого, я нахожусь в мертвой зоне, без связи, стало не по себе.

Теперь, уходя в горы, я предупреждаю крымских коллег-спасателей и сообщаю свой маршрут. Они знают: если я в течение двух суток не дам о себе знать, надо бить тревогу. Крым напоминает мне огромное кладбище, где все засыпано человеческими костями. Их встречаешь повсюду — на диких пляжах, в горах, в лесу, но никто не пытается их идентифицировать.

— Да, бесстрашный вы человек. А почему бы не взять кого-нибудь себе в спутники?

— Я два года ездил в Крым с приятелем, но потом решил, что одиночество мне больше подходит. Иногда люди раздражают, хочется побыть наедине с собой и с природой. Я считаю, что одиночество — это спасение, и даже приемник не беру с собой. Иногда спускаюсь к людям, пополняю продуктовые запасы, узнаю новости, заряжаю аккумуляторы видеокамеры и мобильного телефона — и снова в горы.

— Чем питаетесь в горах?

— На завтрак и ужин у меня, как правило, шоколад, горсть орехов и минеральная вода. Шоколад и орехи очень питательны и занимают мало места. Еще беру с собой немножко сала и несладкие галеты. За такой отпуск я сбрасываю несколько килограммов. Но иногда вес сохраняется за счет увеличения мышечной массы. Мой ежедневный переход — километров 15-20. Сплю где придется. Разжигаю можжевеловый костер, укрываюсь тонким термопокрывалом, вдыхаю запах моря и засыпаю. Проснулся — и снова в путь.

— Не опасаетесь встреч с диким зверем или опасным человеком? А то и с духом, которыми богаты крымские горы?

— В Крыму ходит легенда о мангупском мальчике. Говорят, это дух младшего из сыновей князя Александра, проклятого отцом за предательство отеческой веры и переход в ислам. По другой версии, это ребенок, уцелевший во время резни в декабре 1475 года, который бродит по руинам родного города и с плачем ищет родителей. Многие слышали этот плач и даже лечились потом от психического расстройства на почве нервного потрясения. Мне приходилось встречаться с мангупским мальчиком и даже удалось снять его на видео. У него ангельское личико с небесного цвета глазами под копной белых волос. Зовут его Кирилл.

Это не дух, а вполне конкретный ребенок, дитя гор. На Мангупе он живет с мамой, которая оказалась там волею судьбы. У Яны красивое лицо и точеная фигура. Выпивает, наверное, но человек она совсем неглупый. Когда-то жила в Киеве, училась в институте, потом бросила все, оставила трехкомнатную квартиру и стала отшельницей.

Кирилл родился уже в горах, в пещере. Ходит босиком... Острые камни рвут кроссовки, но мальчонка не чувствует боли. У него следы от сильнейшего ожога после того, как упал на раскаленный от костра камень. Ожог зажил за 10 дней — такой воздух на Мангупе. Мать лечила его только мочой и подорожником. Летом мальчишка ходит совершенно голым, а зимой Яна «утепляет» его легкой рубашкой. Я познакомился с ними несколько лет назад, когда Кириллу было два года. Потом узнал, что Яна родила еще девочку. В прошлом году я снова пришел на то место, но их не застал. Увидел только записку: «Не трогайте ничего, идите своей дорогой». Зная, что по законам Мангупа никто чужого не возьмет, я оставил фотографии, которые сделал в прошлый раз, лекарства и немного денег — Кириллу на сладости. Кстати, старожилы считают, что после появления Кирилла на свет мангупский мальчик перестал беспокоить тамошних обитателей.

«НА МЫСЕ ХЕРСОНЕС, ПРЯМО НА КОСТЯХ ПОГИБШИХ СОЛДАТ, СТРОЯТ СЕГОДНЯ ДОРОГИЕ КОТТЕДЖИ»

— Выходит, эти дети растут, как Маугли. Они же практически не видят людей!

— Ну почему, отшельников на Мангупе немало. У каждого позади своя драма. Это не бомжи, у многих где-то есть жилье, они читают в подлиннике Ницше... Мангуп выбрали, вероятно, потому, что там хорошо переосмысливать жизнь. Кто-то на время спускается с гор, но потом возвращается снова. Их манит туда какой-то внутренний магнит. Я встретил там парня по имени Виталий, который пришел, чтобы избавиться от наркотической зависимости. В этом волшебном месте такое сильное энергетическое поле, что заканчивается ломка, и Виталий боится покидать Мангуп. Он знает там каждый камень, подрабатывает тем, что водит по горам туристов, носит им воду из поселка, шьет небольшие сумочки из кожи, похожие на кисеты.

Эти люди называют себя индейцами и обычно помогают друг другу. Ходят исключительно босиком. А еще у них есть такой обычай — «курить» Мангуп. В одной из скал есть фигурное отверстие, куда закладывают табак, и получается большая курительная трубка. Эта «трубка» — работа мастера по имени Крест. В подтверждение авторства на камне вырезан даже его личный герб. Говорят, ощущения от такой трубки покруче, чем от «Мальборо».

— А что за обломки затонувшего корабля вы нашли?

— Это все, что осталось от парохода «Ленин». В июле 1941-го, когда советские войска готовились оставить Одессу, на этот пароход были погружены около трех тысяч женщин, детей, раненых. В Севастополе пароход загрузили еще — точное число пассажиров неизвестно. Под утро вышли в море — без прикрытия. У мыса Айя пароход взорвался. Выжить и доплыть до берега в штормовую погоду удалось единицам. Лоцмана Савичева, который спасся тогда, судили и расстреляли по обвинению в том, что он якобы посадил корабль на советскую мину. Правду об этой трагедии скрывали — это же не победное взятие Берлина.

Я смотрел на кусок ржавого железа, в который впились пули, осколки бомб, и думал, что здесь давно уже должен быть памятник или памятная доска с указанием пусть не имен, но хотя бы числа погибших... Меня поражает, что на мысе Херсонес, который стал, по сути, братской могилой, прямо на костях погибших солдат, где вся земля усеяна гильзами, осколками бомб, где местные мальчишки запросто собирают снаряды, сегодня строят дорогие коттеджи. То же самое я наблюдал и в самом Севастополе — роют яму под фундамент, и мусор вперемешку с костями русских и немецких солдат сваливают в одну кучу. Жить потом в таких домах — все равно что на кладбище.

— Знаете, бывают такие люди, которым до всего есть дело. И хозяев крымских коттеджей вы беретесь поучать, и чиновникам надоедаете, даже Джорджа Буша пытались «достать». Простите, но вам не приходилось ловить на себе сочувственные взгляды людей, заподозривших вас в неадекватности?

— Я же сказал, что нас, спасателей, считают городскими сумасшедшими. Ну что поделать? И такие, наверное, могут чем-то пригодиться человечеству. Я молюсь о здоровье людей, которых спас когда-то. Говорят, Бога по пустякам беспокоить нельзя. Я с этим не согласен — не миллион ведь прошу. Хотя можно было бы немного средств подбросить. Тогда я смог бы купить аппаратуру для съемок во время аварий и чрезвычайных ситуаций, чтобы оставить после себя архив, который пригодился бы спасателям в качестве учебного материала.

Донецк — Киев

Если вы нашли ошибку в тексте, выделите ее мышью и нажмите Ctrl+Enter