Поэт ОРЛУША: «Изменить настроение 85 процентов зомбированных россиян могут три передачи Соловьева, где он скажет: «Мы не знали, что нами руководит преступник, а теперь все поняли...»

Андрей Орлов родился в Пермской области, семья несколько раз переезжала, и школу он окончил в Челябинске. Поступил в Московский институт химического машиностроения, но был отчислен, затем служил в армии. Сменил множество профессий, был журналистом, продюсером, политтехнологом, участвовал в разных творческих проектах. Стихи начал писать почти в 50 лет, «чтобы смешить друзей на даче». С 2014 года стал широко известен и любим в Украине благодаря пронзительным произведениям о Майдане и войне на Донбассе, «киборгах», защищавших донецкий аэропорт, сбитом Boeing, а также политическим памфлетам, посвященным Кремлю и Владимиру Путину.

«ДУМАЮ, В ГОЛОВЕ У ПУТИНА ПУШКИ И ПУЛЕМЕТЫ, КАК БЫЛО И В СЕМИЛЕТНЕМ ВОЗРАСТЕ, ТОЛЬКО ИГРУШКИ СТАЛИ ПО-НАСТОЯЩЕМУ СМЕРТЕЛЬНЫМИ»

— Вы часто бываете в Украине. На ваш взгляд, за последние два года ук­ра­инцы изменились?

— Люди, с которыми я общаюсь много лет, не изменились, новые знакомства мне приятны. Не думаю, что изменились сами люди — у многих изменились настроения. Имеющих полярные позиции по политическим и экономическим вопросам всегда было много как в Украине, так и в России. Мне очень нравится, что в украинцах появилось самоощущение свободности, осознание себя единой сильной нацией.

Национальная символика из официозной стала народной. Я ездил к армейскому товарищу в Житомир, там был День города. Я и раньше бывал на днях города в Украине, но такого количества детей в вышиванках до этого не видел. Мне очень нравится такая декларация украинскости.

Люди искусства — художники, дизайнеры — поддержали Майдан и вектор европейского выбора, для меня это показатель того, что перемены правильные. Например, в России я не вижу хорошего плакатного искусства по поводу «русского мира», а по поводу Майдана и украинских национальных символов — вижу. Многие художники делают хорошие футболки, я их с удовольствием ношу, и когда приезжаю, допустим, в Лондон, мне говорят, что это красиво, даже не понимая, что на них написано.

— Россияне так же политизированы, как украинцы?

— Политизированность рождается из проблем. Россияне более монетизированы, причем деньги и политика для них не связаны. Многие никак не связывают падение курса рубля по отношению к доллару с ситуацией в Украине и аннексией Крыма. Ждать здравых решений очень сложно, особенно на уровне масс — нет национальной логики, а есть жесточайшая система пропаганды, которая не предполагает наличия другого мнения и внушает: «Завтра придут и вас убьют». Многие верят, что в Украине фашисты и бандеровцы, которые мечтают всех убить, и дядя Сэм еще этого хочет.

— Расскажите о туре по Украине. Каковы особенности репертуара в этот раз?

— Тур по Украине мы планировали давно, рады, что он получился. Участвовала дру­жеская компания — Михаил Ефремов, продюсер Андрей Васильев и я. Мы знакомы с 1977 года и очень довольны, что наши позиции совпадают и в политике, и в отношении к российско-украинской ситуации. В Украине — любимой нами стране — бываем часто.

Жанр наших выступлений называем «нью­зикл» — музыка и новости, в основном политические. Смеемся над всем, даже если это кажется нам грустным. Проект родился из проекта «Гражданин поэт», там были стихи Дмитрия Быкова, а сейчас — мои.

Мы вместе выбираем новость, я пишу стихи, а Ефремов читает. Во вступительной песне мы поем: «Если снова программа новостей сдаст по бреду зачет, то Орлуша напишет, а Ефремов прочтет». Тур называется «Господин хороший. Нарушители границ», мы нарушаем и границы нынешней российской идеологии, того, что дозволено, и немного — границы приличия.

— Включили в программу что-то новое о выводе российских войск из Сирии?

— У нас есть стихотворение «В Кремле зазвонил телефон», был его небольшой апгрейд, специального номера не делали. Я не считаю вывод войск РФ из Сирии значительной новостью, не верю, что все они будут выведены, — этот вывод войск напоминает мне «отсутствие российских войск в Украине».

Сделали несколько новых номеров, в том числе о российском правосудии, о деле Надежды Савченко. Мы никого, естест­венно, жить не учим, но над некоторыми вещами вместе смеемся.

— Где лучше покупают билеты — в России или в Украине?

— У нас всегда полные залы. Скоро в Москве будет концерт в самом большом зале города. А в Киеве, Харькове, Днепропетровске или Львове готовы читать даже для одного зрителя. Но в Украине нас всег­да хорошо принимают, нам есть что сказать, и есть люди, которые хотят это услышать.

— Сейчас многие лидеры общественного мнения — украинские блогеры, публицисты, журналисты, артисты — призывают отгородиться от России стеной, разорвать все связи. Вас это не обижает?

— Не обижает. Если брать понятие виртуальной стены, я это поддерживаю. Если физической, то в ХХI веке это звучит странно, так как одна саперная рота может пятиметровую стену сломать за 30 минут. Сейчас не время Великой Китайской стены, на нее потратятся огромные деньги, а для минометов, вертолетов и ракет стен не существует. Это, скорее, символ.

— Да, многие предлагают разорвать исторические связи, вспоминают Российскую империю, где запрещался украинский язык, говорят, что русские угнетают украинцев уже 300 лет. Как вы относитесь к таким разговорам?

— Я занимаюсь историей достаточно серьезно и понимаю, как ведется поиск нужных исторических акцентов. Когда мне говорят такое, я как выходец из казачьей семьи с Урала в ответ могу процитировать пословицу моей бабушки: «Не тот казак, кто шаблю має, а тот, кто под Москву не лег». Это говорили в деревне на Урале! Притеснение было не только по национальному признаку, но и по сословному. Кре­постное право распространялось на все нации.

Я родился в 1957 году на территории, оккупированной коммунистами, считаю, что у коммунистов нет национальности, я — принципиальный антикоммунист. Жил и сейчас живу в оккупации, при этом я этнический русский.

Признавая ужас Голодомора, я также признаю ужас подавления крестьянских восстаний в Тамбовской губернии. (В 1920-1921 годах произошло одно из самых крупных в России народных восстаний против власти Советов. — «ГОРДОН»). Для меня это сравнимые ужасы как для этнического русского и политического украинца.

---

---

Я считаю себя украинцем по политической принадлежности. Родители моей жены жили в Киеве, и если бы я переехал туда, о чем я серьезно задумывался, то был бы сейчас украинцем и по паспорту, и этническая принадлежность не мешала бы мне быть украинцем. В Москве этнические украинцы часто стоят на имперских позициях и кричат: «Крым наш!» и «Донбасс наш!». У меня в Facebook злобных комментариев от людей с украинскими фамилиями бывает больше, чем от людей с русскими фамилиями.

«ЕСЛИ ЧЕЛОВЕК ХОДИТ ВОКРУГ ДЕТСКОГО САДА ГОЛЫЙ, ПРИКРЫВШИСЬ ПЛАЩОМ, ЕГО НАДО ЛОВИТЬ ДО ТОГО, КАК ОН КОГО-НИБУДЬ ИЗНАСИЛУЕТ»

— Как вы относитесь к украинским артистам, которые сейчас выступают в России?

— Во-первых, назовите мне их имена, я скажу, считаю ли я их артистами. Отношусь к ним примерно так же, как к людям, которые приезжают работать домработницами или таксистами в Москву. Один кладет кафель в сауне на Рублевке, а другой — свой музыкальный кафель. Для меня обсуждать, на чьей стороне группа «ВИА Гра», — более чем странно.

Когда я перемещаюсь в поездах и самолетах, вижу, что очень многие едут работать в Москву, несмотря на войну. Я знаю массу украинских граждан в Москве, имеющих вид на жительство. Если говорить об этическом выборе во время войны, я не считаю, что таксист чем-то отличается от прыгающей на сцене девочки.

Для меня поп-музыка никакого отношения к искусству не имеет: что Стас Михайлов, что Верка Сердючка — я их паспорта проверять не буду и поклонником Стаса Михайлова не стану, даже если он поддержит Украину. Выбор любимых исполнителей происходит совершенно по-другому.

Думаю, эта проблема раздута. Почему новостей о том, что певицу Валерию не пускают в Украину, больше, чем о ее концертах? Мне неинтересна ее позиция, почему она должна мне рассказывать о Путине или Яценюке? Мне неинтересно о ней новости читать.

Они же и раньше свои позиции декларировали, например, Жанна Бичевская в Севастополе и до аннексии пела: «Станет снова русским полуостров Крым». На это надо было намного раньше смотреть. Если человек ходит вокруг детского сада голый, прикрывшись плащом,  его надо ловить до того, как он кого-нибудь изнасилует. Фес­тивали «Ночных волков» с голоторсым Путиным и маханием русскими флагами в Крыму проходили регулярно, собирали толпы народа, там спокойно говорили то, за что сейчас в Украине людей осуждают.

— Как вы думаете, готовы ли россияне вернуть Крым Украине за отмену санкций?

— Россиян никто не спрашивал, когда Крым забирали, не будут спрашивать, если кто-то решит его вернуть. Люди, которые поддерживают Путина, готовы на все, что им скажут делать. К санкциям это никак не привязано.

— А в Кремле готовы вернуть Крым за отмену санкций, как считаете?

— Каких санкций? Это же смех, а не санкции: 30 идиотам запретили въезд в Европу. Что вы называете санкциями, которые могут быть серьезным лишением? Газ покупается, все торгуется. Пармезана нет? Так и без него проживут.

Не думаю, что будут приняты логические или экономические решения. В России самый большой результат от аннексии Крыма — это сворачивание мозгов населению, отвлечение его от экономики и политики. Для народа аннексия стала гораздо более значима, чем экономическое поражение. Если сейчас людям скажут резать и убивать и будут говорить, что у них отняли то, что Хрущев подарил Украине, то вся бредятина повторится.

Я не вижу, как это можно изменить, потому что уход Путина и его системы практически невозможен.

А в принципе, изменить настроение 85 процентов зомбированных россиян могут три передачи Соловьева, где он скажет: «Мы не знали, что нами руководит преступник, а теперь все поняли», — точно так же было с разоблачением культа личности Сталина. Легко признаться, что тебя обманывали.

— Считается ли мифом мнение, что Кремль всесилен и эфэсбэшная система контролирует все?

— Это не миф, а реальность. Система создавалась с 2001 года, могу сказать как политтехнолог. У пилотов авиации есть понятие точки невозврата. Когда после взлета истрачено 50 процентов горючего, то вернуться на свой аэродром уже невозможно.

В России политические точки невозврата связаны с изменением Конституции, избирательного права. Они были маленькими и незаметными, хотя многие их увидели. Я достаточно громко об этом говорил в 2002, 2003, 2006 годах. Начали укрупнять регионы, присоединять округа, отменили выборы губернаторов, во власть на местах посадили массу людей, имеющих прошлое в органах госбезопасности.

О необходимости запрета занимать руководящие или административные должности бывшим сотрудникам КГБ я говорил в интервью семь или восемь лет назад. И не только в России, считаю, что в Украине люди, прошлое которых связано с КГБ СССР, не должны иметь права занимать должности в СБУ или армии.

В РФ сейчас выстроена нерушимая система. Ее можно разрушить только изнутри, как сделали в свое время Горбачев или Ельцин. Человек должен иметь достаточно ресурсов, чтобы занять руководящее положение, а после этого изменить вектор. Проникнуть в систему со стороны сейчас невозможно ни при помощи выборов, ни при помощи карьерного роста.

«Я ДАВНО УПОТРЕБЛЯЮ ПОНЯТИЕ «КОЛЛЕКТИВНЫЙ ПУТИН». КАК ЛЮБОЙ ДИКТАТОР, ОН СЕЙЧАС НАДЕЛЕН ПРАКТИЧЕСКИ БЕСПРЕДЕЛЬНОЙ ВЛАСТЬЮ И ИМЕЕТ ВОЗМОЖНОСТЬ ПРИНИМАТЬ ЛИЧНЫЕ РЕШЕНИЯ»

— Часто говорят о том, что многое зависит от личных решений Путина. Как вы считаете, его личность имеет большое значение?

— Я давно употребляю понятие «коллективный Путин». Конечно, он сейчас наделен практически беспредельной властью и, как любой диктатор, имеет возможность принимать личные решения. Зная, как работает аппарат Администрации президента в России, Украине, Казахстане, могу сказать, что личные решения всегда принимаются на основе обсуждения, какого-то коллективного мнения. Всегда есть люди второго и третьего эшелона, которые готовят проекты.

Президент любой страны сам не разрабатывает проекты, на это просто нет времени. Они могут сами создавать проекты в период предвыборной кампании, а потом, когда в графике 120 поездок в год, невозможно уже что-то придумывать. Можно только оценить документ, посмотрев на пер­вую страницу. И это нельзя расценивать как личное решение. Руководитель крупной корпорации тоже опирается на доклады совета директоров, которые готовит кто-то рангом ниже. Мнение руководителя России или корпорации Microsoft может основываться на мнении менеджера низшего звена, который создал некий проект, прошедший все уровни оценки.

---

---

— А что вы думаете о величии и непобедимости Путина?

— Вы имеете в виду «Путина — Россию» или Владимира Владимировича Путина, родившегося в Санкт-Петербурге?

— Президента России...

— Должность действительно крупная, уровень решений, которые он принимает и утверждает, действительно серьезный. Пре­зидент любой страны, владеющей ядер­ным оружием, — Казахстана, Франции — может начать ядерную войну, это его право и возможность. Задача общества и демократии в том, чтобы выбирать на этот пост людей, ответственных за принятие решений.

Сейчас я не вижу в России людей, которые несут ответственность перед населением и государством. Получается игра в «Монополию» или «Цивилизацию». Если человек играет в «Тетрис», он решает, куда какой кирпичик положить, а если в World of tanks, то куда направить танки. Думаю, сейчас в голове у Путина пушки и пулеметы, как было и в семилетнем возрасте, только игрушки стали по-настоящему смертельными.

— Вы лично знакомы с Путиным. Ваши впечатления о нем как о человеке?

— Я знаком с ним с 1996 года. Он скрытный, невзрачный, со спокойным, уверенным взглядом — типичный сотрудник госбезопасности. Ничего особенно интересного для общения я в нем никогда не находил. Но я же не с каждым сяду разговаривать или выпивать.

— Есть прогнозы, что с уходом Путина Россия развалится. Как вы к ним относитесь?

— Я отношусь двойственно. С одной стороны, эта идея мне нравится, но с другой — я реалист и понимаю, что никуда Путин не уйдет и «коллективный Путин» все равно останется у власти.

Многое зависит от того, продолжатся ли действия нынешнего физического Путина — под любой фамилией или будет избрано другое направление.

Центробежные теории в России существуют очень давно. Были идеи Уральской и Дальневосточной республик. Подобное есть в любой крупной федеральной стране, даже если не брать политические характеристики нынешней России. Такие тенденции есть в Испании, Германии, Канаде, Украине и даже Америке.

Любой местный чиновник спит и видит себя руководителем маленькой Черногории со своей полицией и таможней. Чем меньше уровень, тем это смешнее. Но это должно быть подкреплено экономически, а также народным желанием, и не по принципу крымского «референдума». В бывшей Югославии после разделения все вроде устаканилось, но некоторым странам очень тяжело.

Вот представьте, что вы стали президентом республики Харьков и вам нужно 700 таможенников, две тысячи пограничников, министерства — вы схватитесь за голову, потому что работать должны будут все, и всем надо платить зарплату. Нужно 110 посольств Харькова в мире — нужны послы и их советники. И вы с трудом наберете кандидатов. При правильной автономии любое государство без надстроек живет удобно. Бавария является практически отдельным государством, но при этом ей не нужно содержать МИД Баварии.

В России давно были такие идеи, я высмеивал их еще в 90-х годах на телевидении в передаче «Радио Труба»: «Северное Чертаново отделялось от Зюзино и аннексировало Малый Мухосранский пере­улок».

Такая огромная территория, естественно, может поделиться на куски, тем более что есть регионы, которые думают, что сами заживут лучше. Но попытки сделать это в государстве с сильной системой подавления закончились плохо, например, Чечня пыталась отделиться. Если Крым будет пытаться отделиться, его зальют кровью. Все зависит от того, на чьей стороне будет армия и полиция. Отделение без армии не­воз­можно.

«ЕСЛИ БУДУ ЖИТЬ В УКРАИНЕ, БУДУ ТАК ЖЕ НЕУДОБЕН ВЛАСТИ, КАК И В РОССИИ»

— Есть ли вероятность, что общество само изменит ситуацию в России? Или же люди слишком напуганы и думают, что от них ничего не зависит?

— Да, напуганы. В Украине в феврале 2014 года первый по-настоящему массовый выход на Майдан произошел после принятия закона о запрете собраний, сначала собралось 200-300 тысяч, а когда их стали разгонять, вышел миллион. А когда в Москве разогнали людей с Болотной площади, на следующий день не вышел никто. Вот в чем разница.

Хотя российская история говорит, что всегда боялись, но в 1991 году вышел мил­лион и была снесена коммунистическая система, на радость всем, в том числе Ук­раине. Тогда ни в Киеве, ни в Тбилиси, ни в Казахстане не вышел никто, снос коммунизма в Москве никто не поддержал.

Я не сторонник теории, что украинцы всегда были свободными, а россияне — рабами, и русские были свободными, и украинцы — рабами, это вынужденные состояния. Это те же люди, просто в 2014 году нашлись слова и способы донести до народа, что надо выйти.

В России сейчас народ действительно напуган, уголовная ответственность практически за все. Одиночным пикетом сейчас могут признать даже наличие одинаковых футболок на трех людях. Просто встаньте впятером или вшестером у московского метро в одинаковых футболках, даже если это будет зеленая футболка с желтым тре­угольником, возьмитесь за руки, и через пять минут вас заберут.

---

---

— Как же вам удается писать политическую сатиру и представлять ее публично?

— Я публично выступаю, и нечасто, но все-таки участвую в акциях, последний раз — в марше памяти Немцова. У меня страха поменьше и позиция сильнее, чем у многих.

— Вы постоянно пишете политическую сатиру...

— Давайте не будем называть меня сатириком. Сатира — часть пропаганды и на­поминает мне журнал «Кро­кодил» советских времен. Я не сатирик. Я пишу стихи, над которыми можно смеяться и грустить. То, что я пишу, считаю иронией, юмо­­ром, издевательст­вом — как угодно назовите, но ярлык политического сатирика мне не клейте, я себя так никогда не называл.

Писать политическую сатиру о том, что сбит малайзийский Boeing.... Если кому-то смешно то, что происходит в Крыму или на Донбассе, они могут назвать это сатирой. Я считаю это политическими памфлетами или декларацией в стихах.

— Вам не предлагали работать на каких-либо политиков, писать лозунги и тому подобное?

— Постоянно предлагают, и в России, и в Украине. Я отказываюсь, давно не работаю с политикой.

— Почему?

— Почему? Я и в детский сад давно не хожу. Я потерял интерес к выборам после того, как они здесь прекратились, примерно в 2003 году. Я независимый политтехнолог, у меня нет агентства, мне не нужно искать региональные выборы, чтобы кормить 50 сотрудников и играть в эти игры для зарабатывания денег. У меня есть другие способы это делать. Я счел работу политтехнолога неинтересной для себя. Последний раз я работал на выборах в Кыргызстане с партией нынешнего президента.

— Вы много общались с политиками, когда были политтехнологом. Отличаются ли политики как публичные личности от того, какие они в обычной жизни?

— Работа меняет людей. И политики, и гинекологи, и дантисты, и сантехники отличаются дома и на работе. Если жена просит таксиста вынести мусор, он же не говорит: «300 рублей в два конца».

Другое дело, что есть виды деятельности, и к ним относится политика, которая хороших людей делает лучше, а плохих — хуже, так же, как и деньги. Влияние работы на персону зависит от многих факторов.

Например, у меня был друг Боря Немцов, которого я знал до того, как он вошел в Кремль, и после того, как он оттуда вышел. Он оставался совершенно нормальным, веселым человеком, вне зависимости от того, какие посты занимал.

— Не устали ли вы от политики?

— У меня такой склад ума, независимо от того, что происходит, я начинаю утро с газет, которым я доверяю. Этой привычке много лет, менять ее не собираюсь.

Я же не по всем новостям пишу, но если в новости идиотизм, значит, ей ждать моего стиха. Недавно у меня спрашивали, не думаю ли я эмигрировать в Украину. Я сказал: «Да». Мне ответили: «Конечно, ведь у тебя такая позиция». Но если я буду жить в Украине, я буду так же неудобен власти, как и в России. То же самое будет и на Филиппинах, в Албании или Зимбабве. Мимо идиотизма не могу пройти без улыбки.

«В ОТЛИЧИЕ ОТ ПОЛИТИКИ ЛИРИКА МЕНЕЕ ПРОГНОЗИРУЕМА. РОМАНТИКА СЛУЧАЕТСЯ, КАК ИКОТА»

— Последнее время вы пишете лирику так же часто, как обычно, или реже?

— В отличие от политики лирика менее прогнозируема. Романтика случается, как икота. Икнул, потом — еще раз через семь секунд, потом — через 14, через 22, а потом уже и не икаешь. Если я ни в кого не влюбился и меня никто не бросил, то какая, к черту, лирика? Я же не могу сесть на задницу и писать о любви.

Я должен что-то испытать. Иначе получается задницепишущие поэты, которые пишут: «Ты опять ушла и ко мне не при­шла», — все высосано из пальца, и это сразу видно. Относительно любого лирического стиха я могу сказать дату знакомства, как звали девушку, что мы в тот вечер пили и сколько раз занимались сексом. В моих стихах, какой бы ни был жанр, нет ничего вымышленного, все — чистейшая правда.

— В одном из своих стихотворений вы советуете девочкам не любить поэтов. Почему?

— Ну представьте, вы идете с поэтом по улице, и поэт говорит: «Я вам не нужен!». Стихотворение заканчивается так: «А пока в Москве сирень отцветает, он несет вас через дождик по луже, он стихи без перерыва читает, он — поэт, а значит, он вам не нужен». Как бы вы на такое отреагировали?

— То есть это провокация?

— Все отношения между мужчиной и женщиной — это провокация и охота. Женщина, одевшись в камуфляж, идет по лесу, подкрадывается к добыче и из двух стволов — ему прямо в лоб или в сердце, а если он женат, то по рогам.

Или мужчина сидит на берегу, нацепив на крючок своей удочки, длинной или короткой, размер не имеет значения, как говорят сексологи, нацепив червяка в виде Bentley или двухкаратного бриллианта, и ждет, пока какая-нибудь тупая рыба клюнет. Потом ее жарит и опять идет на рыбалку.

Все провокация — любовь, политика, вся жизнь. Провокация — не обязательно плохое действие, а действие, предполагающее ответную реакцию.

— Как вы считаете, женщины в Ук­ра­и­не и России отличаются?

— Вы о физических параметрах?

— Скорее, об отношении к мужчинам.

— Мне очень нравились киевлянки, пока я не увидел одесситок. От них я ушел к львовянкам. У человека, который приезжает куда-то отдыхать или в командировку, более заинтересованный взгляд на женщин. Вы можете не замечать соседа, который выходит выбрасывать мусор в тренировочных штанах, а если вдруг увидите его на пляже в Доминикане, скажете: «Какой красавчик!». И удивитесь, что он живет с вами в одном доме.

Украинские женщины красивые, и они менее монетизированы, нежели московские. В Москве слишком большой рынок профес­сиональной, разными способами опла­ченной любви, слишком много денег, за которыми приезжают охотиться, поэтому есть разница во взглядах на отношения.

Можно идти по магазину Cartier в Лондоне или Париже. Да, там красивые вещи, но сможете ли вы себе их позволить? Нет. Сама по себе красота не является критерием исполнения желаний.

А можно идти по «Привозу» и спокойно у полных теток-продавщиц пробовать яблоки, и никто с вас ни за просмотр, ни за пробу денег не берет. Москва похожа на магазин Cartier, а Киев, Одесса или Львов для меня больше похожи на прогулки по саду, где яблоки висят без ценников, и они так же красивы и на деревьях еще лучше смотрятся. Любая женщина может мне написать записку на концерте, и я с удовольствием прочту ей стихи в неформальной обстановке.

— Поэт Орлуша как публичная личность и Андрей Орлов как человек сильно отличаются?

— В общем, нет. Я и в жизни общительный и веселый человек. Стихи изначально писались не для публичных выступлений, а чтобы смешить друзей на даче и никакой медийности не предполагали, стилистика с тех пор не изменилась. У меня раздвоения личности между Орлушей и Андреем Орловым нет, а если есть, то нам обоим это нравится.

— Ваши произведения во многом влияют на общественное мнение. Чувствуете ли вы ответственность?

— В последнее время — скорее да. Довольно часто мои стихи становятся новос­тями. Бывает, что они не только влияют на общественное мнение, из-за них могут снять какого-то чиновника — такое уже было. Могут начаться дискуссии в прессе. Я в этом особенно не участвую, считаю, что стихи — как дети, я их родил и отпустил жить своей жизнью.

Когда никто не знает, кто ты, меньше фильтруешь слова. Когда Орлуша только появился как анонимный обитатель интернета, его никто не связывал со мной физическим, ведь я мог назваться как угодно — Иван Иваныч или Лена Матвеева. Тогда я больше ругался матом, был более загульным, сейчас больше фильтрую. Конечно, ответственность есть. Люди разные, опасаюсь задеть чьи-то чувства, кого-то лишний раз обидеть, если он этого не заслужил, или, наоборот, не обидеть, если заслужил.

Если вы нашли ошибку в тексте, выделите ее мышью и нажмите Ctrl+Enter