Георгий ДАНЕЛИЯ: «После «Афони» какая-то дама из Омска мне написала: «Товарищ режиссер, а вы сами когда-нибудь с пьяным сантехником спали?». Я честно ответил, что не спал, с трезвым тоже, и не обещаю»

(Продолжение. Начало в № 44)

«Может, и сняты у нас толковые фильмы, но прокатчики сказали: «Это дерьмо никто смотреть не будет!» — как никогда ни Параджанова не пропустили бы, ни Тарковского, ни Сокурова, ни Германа»

— Сегодня в российском кино много модных кинематографических наворотов появилось: звук, свет, компьютерная графика — все это из Голливуда пришло, а если бы в ваше время это уже было, вы бы это использовали, вам это нравится?

— Мне — нет, но мало ли что старику не нравится? Не нравится, когда шумно, когда громко смеются, не нравится, как пляшут... Отцу моему джаз, например, не нравился.

— Вы как-то сказали: «Американское кино великое, а российское... Играют ужасно, снято плохо, мизансцены не поставлены, смотреть невозможно! Провинциальные любители — вот что такое нынешнее российское кино»...

---

---

— Ну, не совсем так: сейчас получится, что очень хорошее кино американцы снимают и очень плохое — россияне. Пожалуй, по режиссерам и по истории кино Россия Америки не беднее — в этой истории тоже есть фильмы, в список лучших в мире вошедшие, но дело в том, что американское кино очень плохой школой для некоторых наших режиссеров послужило, и тут уж сколько Америку, как сейчас принято, ни ругай, но она свое влияние распространила так, что избавиться от него невозможно. Даже когда «Кин-дза-дза!» мы снимали, по пустыне Каракумы едешь, солнце палящее, километров 300 проехал и 200 еще осталось, глядишь — юрта стоит, а в юрте, слышно, магнитофон играет — Рэй Чарльз поет, хотя два верблюда рядом... Все в джинсах ходят — весь мир!..

— ...но и автоматы Калашникова по миру пошли...

— Да, но не столько потому, что очень надежные, а потому, что дешевые...
Что касается кино, к нам, к сожалению, пришло то, что слишком долго в американских боевиках показывали: перестрелки, бандитские разборки и так далее, и режиссеры, которые это снимали и даже не задумывались, что американские фильмы они повторяют, на задворках этого жанра оказались, потому что, я думаю, если бы американцам дали задание партсобрание снять, у них намного хуже, чем у нас, получилось бы. Мы это снимать наловчились...

— ...а они просто не в теме...

— Ну да, зато нам трудно американцев по линии бандитов, перестрелок, погонь на машинах и так далее догнать. Очень много никчемных картин, которые зависимость создают, зрителя к тому приучают, что стрельба и убийства должны быть в кино обязательно, а в результате, когда действительно хорошие фильмы появляются (а у меня дома «НТВ-плюс», я порой на отличные американские фильмы натыкаюсь), их мало кто смотрит и мало кто знает.
Когда-то во всем Советском Союзе в год шесть-семь картин снималось, потом потепление началось...

— ...больше снимать стали...

— ...120 художественных, а вместе с документальными и научно-по­пу­ляр­ны­ми вообще Бог знает сколько. Довженко в свое время качество сравнить попросили, и он сказал: «Раньше, когда шесть-семь фильмов в год выпускали, один-два хорошие были». — «А сейчас?». — «Ну, и сейчас один-два хорошие» (смеется). Количество выдающихся картин от общего количества снятых не зависит — думаю, и сейчас достойные есть, просто при сегодняшней системе посмотреть их невероятно трудно. Если лента на фестиваль не поехала, если «ног» или мощной «спины» у нее нет, она пропасть может. Может, и сняты у нас толковые фильмы, может, и дало на них государство деньги, но прокатчики сказали: «Это дерьмо никто смотреть не будет!» — как никогда ни Параджанова не пропустили бы, ни Тарковского, ни Сокурова, ни Германа. Я гениальную картину Германа «Двадцать дней без войны» в кинотеатре смотрел и в зале один остался: сначала неполный был зал — ползала...

— ...и те ушли?

— Ушли все! А фильм гениальный!

«От Феллини звонок раздался: «Daneliya, I’m Federico Fellini. Thank you very much!»

— Рассуждая о режиссерах, вы заметили: «Творчество Феллини очень близким мне было, но при этом я себе отчет отдавал в том, что самому мне никогда так не снять, и когда Феллини умер, для меня это значило, что кинематограф ХХ века умер, — я даже на похороны его ездил»...

— Да, это так...

— Потрясающе!

---

---

— Вы знаете, чем Феллини мне дорог? Опять-таки тем, что свой мир создал, со своими героями, и этот мир серьезен, там вопросы глобальные поднимаются, ответа на которые нет. Ну, на самые важные вопросы ответа вообще нет, потому что, какого черта мы живем и зачем, не знает никто, этого знать и не надо... При этом Феллини очень добрый и с юмором.

— Это сближает вас и роднит...

— Ну, не сказал бы, что сближает, — может, роднит, но для меня Феллини кумиром являлся, и поэтому я в Италии жил и работал, и мои друзья, Тонино Гуэрра и Родолфо Сонего — друзья Феллини. Они даже предлагали: «Давай к Федерико заедем, познакомимся», но я отказался.

— Разочароваться боялись?

— Да, думал, а вдруг он мне не понравится? Помню, как-то на биеннале в Рим я отправился: от каждой страны один-два режиссера ехали, а от нас троих пригласили — Бондарчука, Тарковского и меня. Каждый режиссер должен был свой фильм показать, а до этого — написать, кого из коллег он в мире чтит, кто на него впечатление произвел и кому в какой-то степени подражает. Я Феллини, естественно, написал, отрывок из его картины «Восемь с половиной» взял — как мальчика в вине купают, а девочка сверху сидит и виноградом бросается, и танец Сарагины, но оказалось, что, кроме меня, ни один режиссер Феллини не указал! Все каких-то неизвестных назвать старались, плюс ко всему ни один режиссер коллегу из той страны, где он работал, не отметил (улыбается). Ну, это правильно: когда у нас съезды кинематографистов проходили, куда от каждой республики делегация приезжала, эти представители республик только своих отовсюду вычеркивали — это для них было главным... Честно говоря, мне самому легко признать, что Феллини лучше меня, но сказать, что Рязанов лучше, не очень-то и охота. Словом, я Феллини назвал и единственным оказался...

---

---

Приехав в Рим, картину «Осенний марафон» решил показать, поскольку в Венеции она с огромным успехом прошла, и мы с представителем «Совэкспортфильма» коробки с фильмом уже на показ везем. Что-то во мне сработало, я спросил: «Ты посмотри, субтитры там есть?». Он: «Ну как же их может не быть, если картину уже на фестивалях показывали?». Я предложил: «Давай проверим — вот чувствую я: субтитров там нет!». Пленку достали — нет: ну как иностранцам фильм без субтитров показывать? Потом вспомнили, что где-то на складе с субтитрами «Не горюй!» есть — и его взяли, а накануне Тонино Гуэрра мне позвонил: «Феллини узнал, что ты его лучшим назвал и фрагменты его показываешь, — он обязательно придет: он тебе благодарен». Я: «Умоляю, чтобы не приходил, потому что стесняться буду, он мне мешать станет».

— Поразительно!

— Гуэрра вроде бы согласился: «Ладно, я ему скажу». Показал я, в общем, фрагменты Феллини, затем «Не горюй!» (может, и к лучшему, что не «Осенний марафон», потому что так аплодировали! — фильм с огромным успехом прошел, мне очень приятно было), а потом звонок раздался: «Da­ne­liya, I’m Federico Fellini. Thank you very much!». Я выпалил: «I’m happy!». Дальше он что-то быстро говорить стал — я не понимаю. Признался ему: «I don’t understand». Он: «Parlez vous Francais?». — спросил». —«No». — «Sprechen sie Deutsch?». — «No». — «Maybe, Italiano?». Я не выдержал: «Fel­lini, I’m happy. Thank you, basta!» — и трубку положил (смеется). Потом Тонино Гуэрра рассказал, что он, оказывается, на просмотре был и «Не горюй!» ему очень понравился — он даже несколько раз эту картину смотрел.

«Я с самого начала знал, что в «Мимино» Кикабидзе сыграет»

— О ком из советских кинорежиссеров вы можете сказать, что они дейст­вительно выдающиеся?

— О многих — их немало.

— Но хоть тройку назвать можете?

— Конечно. Ну, Герман — великий режиссер, Пудовкин — мне его «Потомок Чингисхана» очень нравится. Тройку, кстати, назвать очень трудно, потому что великих больше. Шукшина люблю — за то, что совершенно ни на кого не похож, талантлив, конечно же, и Тарковский, и другие, а по стилистике мне Петя Тодоровский и Эльдар Шенгелая близки.

— Вы соавтор сценария многих картин, в которых даже режиссером не были, например, «Джентльменов удачи» — совместно с Викторией Токаревой. Думаю, мало кому об этом известно, что вы сценарий такого прекрасного фильма писали, но знаете, о чем я сказать хочу? Что все ваши картины очень актерские — в них выпукло актерские индивидуальности проявлены. У вас столько выдающихся актеров блистали — Борис Андреев, Олег Жаков, Сергей Бондарчук, Ирина Скобцева, Никита Михалков, Галина Польских, Евгений Леонов, Вахтанг Кикабидзе, Леонид Куравлев, Фрунзик Мкртчян, Владимир Басов, Олег Басилашвили, Наталья Гундарева...

— ...Инна Чурикова...

— ...Марина Неелова, Валентина Талызина, Юрий Яковлев, Святослав Любшин, Олег Янковский...

— ...Александр Абдулов...

— ...конечно, и это еще далеко не весь список. Скажите, пожалуйста, как же актеров на роли вы подбирали? Заранее знали уже, кто играть будет, или пробы проводили?

— Каждый раз по-разному — вот, скажем, в «Мимино» с самого начала знал, что Кикабидзе сыграет...

— Вахтанг Константинович, кстати, очень гордится, что специально под него сценарий писали и фильм ставили...

— Под него же и сценарий «Фортуны» писали — это единственный, между прочим, сценарий, где у меня только финал был, поэтому финал мне и дорог. Вы этот фильм смотрели?

— Где Кикабидзе капитана играет?

— Да, там корабль тонет, он на мостик в парадной форме выходит, под козырек берет и так стоит...

— Красиво!

— Но оказалось, что мелковато — днище корабля дна реки коснулось, и голова капитана, с этим козырьком, на поверхности остается и с честью посреди воды торчит.

— Зато голова какая!

— Для меня этот финал очень важен был, потому что казалось, что именно это с нашим государством произошло. Старое должно было под воду уйти, что-то жизнеспособное — всплыть, но вышло так, что из-под воды одна голова торчит — без всякой основы (улыбается). Ну, это тогда, когда эту картину снимал, было.

«На актеров я никогда не кричу, это исключено, что вы?!»

— Как же вам так актеров раскрыть удавалось? Вы к ним какие-то особые ключики подбирали? Что вообще с ними делали?

— Ну, первое, что я делаю, — на площадке сам сценарий проигрываю, проверяю, где артисту неудобно может быть, некомфортно, и это исправлять начинаю. Второе — в зависимости от актера могу даже текст менять. Одному — скажем, Леонову — этот текст подходит, а другому замечательному мастеру (такому, например, как Любшин) — нет. Нельзя артиста заставлять текст произносить, который не в его органике. Актера я внимательно слушаю, общей задачей его не забалтываю...

— ...и на него не кричите...

— Ну, это вообще никогда, это исключено, что вы?! Вместе, короче, что-то мы ищем, причем не чтобы хорошо сыграть — хорошо сыграть не проблема. Ищем, как сделать так, чтобы смотреть было интересно.

---

---

Из книги Георгия Данелии «Безбилетный пассажир».

«После «Тридцати трех» мы с Геной Шпаликовым экранизировать «Мертвые души» задумали. У Гены интересная идея была: кроме помещиков, истории крестьян также ввести — «мертвых душ», купленных Чичиковым.

Заявку написали, и я, в обход положенных инстанций, сразу Баскакову ее понес.

— Опять с «фигой»? — спросил Баскаков. — Помещики у вас на секретарей обкомов будут похожи?

— Нет, не будут.

— Ладно, с министром поговорю, но здесь торопиться не надо.

— А когда?

— Ну, через месяц, через два...

Режиссер, когда не снимает, зарплату не получает, и если у читателя впечатление создается, что между фильмами я только, задрав ноги, на диване лежал, думал и курил, — это не так. Помимо того, что на режиссерских курсах преподавал, еще и «Фитили» снимал и худруком на фильмах дебютантов был, а иногда чужие сценарии дорабатывал (существовала такая практика: принятые к постановке сценарии потом — негласно — на доработку давали).

Редактор объединения «Слово» Нина Скуйбина попросила меня сценарий начинающей Виктории Токаревой по ее же рассказу «День без вранья» доработать. Рассказ талантливый, я согласился, и Нина ко мне молодую и хорошенькую писательницу Викторию Токареву привела.

Я, хоть и грузин, пунктуальный, как немец, и Токареву предупредил: у меня в группе никто никогда не опаздывает. И она ровно к девяти приходила и ни разу не опоздала.

Работали мы примерно месяц, сценарий стал крепче, и объединение его приняло и в производство запустить решило. Руководили объединением «Слово» Алов и Наумов — я к ним пошел и попросил постановку фильма «День без вранья» моему другу Александру Серому дать, который без работы тогда маялся. Они отказали: нет, постановку своему другу Кореневу дадут, который тогда тоже был без работы. Поскольку объединением руководили они, их слово перевесило — Коренев картину снял, и ее на полку положили: «Что значит «День без вранья»? А в остальное время что, Советская власть врет?».

С Шуриком Серым мы на режиссерских курсах учились, но он не доучился — вместо дипломной работы срок получил. Свою невесту Марину к одному человеку приревновал, избил его, тот в больницу с серьезными травмами попал, и Шурику за нанесение тяжких телесных повреждений шесть лет дали.

Освободился он досрочно, через четыре года. Марина ждала его, они поженились, и теперь надо было ему помочь — постановку фильма пробить. Нам с Таланкиным и другим нашим сокурсникам начальство уговорить удалось, и Серый на Одесской киностудии фильм «Иностранка» снял.

Приняли его плохо, и когда мы опять пришли, нам сказали: «У нас и так в кино много серого».

Я понимал, что если у Шурика твердый, «верняковый» сценарий будет, шанс появится, легче с начальством разговаривать будет. Когда Алов с Наумовым меня бортанули, я предложил Токаревой сценарий для Шурика написать. Она согласилась, я с Серым ее познакомил. Токарева свой рассказ «Зануда» экранизировать предложила, но я возразил: по нему сделать сценарий, который наверху понравился бы, трудно — и предложил им сюжет, который когда-то с Валентином Ежовым оговаривал: человек жуликов заставляет работать, убеждая их, что они не работают, а воруют.

Серый и Токарева обещали, что подумают, а через день пришли и сказали, что решили на мой сюжет писать, но начало никак не получается:

— Давай вместе попробуем.

Токарева села за машинку, и мы приступили:

---

---

«По желтой среднеазиатской пустыне шагал плешивый верблюд. На верблюде сидели трое в восточных халатах и тюбетейках. За рулем (то есть у шеи) восседал главарь — вор в законе и авторитете по кличке Доцент. Между горбами удобно устроился жулик средней руки Хмырь, а у хвоста, держась за горб, разместился карманник Косой».

На следующий день (ровно в девять) — звонок в дверь. Токарева.

— Я не опоздала?

Потом Серый явился. Выпендриваясь перед Токаревой, я очень старался смешное придумывать, и Вика хохотала так, что у собаки, которая воздухом на соседском балконе дышала, через неделю нервное расстройство случилось. Хозяева доктора вызвали, он собаке успокоительные капли выписал и велел на балкон ее больше не выпускать.

Мы комедию писали, и я впервые дал себе волю — в сценарий проверенные репризы вставлял, те, что всегда смех вызывают: двойники, переодевание мужчин в женские платья и т. д. Потом сценарий «Джентльменов удачи» как бестселлер расходился (кстати, во многом и благодаря Виктории Токаревой — так она лихо его записала). Восемьдесят экземпляров на «Мосфильме» для актеров напечатали, а через день уже не было ни одного — все растащили. Еще напечатали — опять растащили, а потом мне знакомый из Министерства обороны позвонил и попросил сценарий дать почитать.

— Какой?

— «Джентльмены». Сейчас у начальника был, он читает и ржет как лошадь.

— Так возьми у него!

— Там знаешь, какая очередь? Замы!

— А как сценарий в ваше министерство попал?

— А черт его знает! Принес кто-то...

Это, оказывается, Серый соседу-военному дал почитать.

Писали мы на актеров: Доцент — Леонов, Косой — Крамаров, Хмырь — Вицин, а Алибаба — Фрунзик Мкртчян, но выяснилось, что Фрунзик сниматься не сможет (у него спектакль на выходе).

---

---

Консультантом у нас полковник МВД Голобородько был, принимавший в фильме горячее участие, — ему нравилось, что он кино занимается. Каждый день звонил и спрашивал: «Как дела?», и когда узнал, что Фрунзик сниматься не сможет, сказал, что попробует этот вопрос утрясти. На следующий день Фрунзик из Еревана в истерике мне звонит:

— Гия, скажи милиции, что я не нужен! Мне ихний министр два раза звонил: очень просит. Если откажусь — обидится, и ГАИ меня на каждом шагу штрафовать будет.

И мы сказали Голобородько, что Фрунзик уже не нужен. И Радика Муратова пригласили, который прекрасно Алибабу сыграл.

На «Джентльменах удачи» я худруком был — такое обязательное условие начальство поставило, но режиссером Александр Иванович Серый был, и только он.

После «Джентльменов удачи» Шурик «Ты мне, я тебе» по сценарию Григория Горина снял, но еще во время съемок «Джентльменов» у него тяжелую болезнь обнаружили — лейкемию. Она все прогрессировала, ему становилось все хуже, и он застрелился, — чтобы не мучить близких и не мучиться самому.

А «Джентльмены удачи» до сих пор — шлягер, и я сам смотрю его каждый раз с удовольствием».

«Пастухам я сказал: «Бубе пить нельзя, у него триппер!». Они сразу: «А-а-а!» — мол, святое дело...»

— Больше всего в ваших картинах Евгений Леонов снимался — прекрасный артист и человек замечательный, а вообще, из вашей книги я вывод сделал, что у вас два любимых актера — Леонов и Кикабидзе...

— Леонов — самый удобный для меня, потому что в каждом моем фильме для него роль была, и просто какой-то шикарный номер получался. Как он соседа в «Осеннем марафоне» играет! — если бы кто другой на его месте оказался, картина намного хуже была бы, а Кикабидзе очень близок мне и невероятно органичен.

— Настоящий!..

---

---

— Да, но если «Не горюй!», «Совсем пропащий» и «Мимино» посмотреть — три разных человека! Не фильма, а именно человека, три разных героя, поэтому когда говорят, что Кикабидзе не актер, а сам себя играет, — это полная чушь и выдумки завистников.

— Что это за история, когда то ли вы с Кикабидзе к пастухам приехали, то ли они к вам с гор спустились и вы сказали: «Бубе не наливать»?

— «Мимино» мы в горах снимали, а дорог в горных деревнях — это Тушетия — тогда не было, и вдруг Кикабидзе там появился, которого все знали: не так, может, по фильмам, как по...

— ...ансамблю «Орэра»...

— Ну, он уже и самостоятельно к тому времени выступал — очень популярным в Грузии певцом был, а что такое пастухи? Они в горах, со своими баранами...

— ...и чачей...

— Кстати, чача в горах почему? Емкости для вина громоздкие, в горы возить не­удобно — их либо на себе пешком, либо на лошади тащить надо, либо на вертолете, грузоподъемность которого ограничена, поэтому чачу везут (но в горах ее не делают, никакого винограда там нет). И вот пастухи, узнав, что в деревне Кикабидзе снимается, на лошадей садились и не один десяток километров преодолевали, чтобы посидеть с ним и выпить. Утром съемка, но не уважить их ему неудобно: это ж не просто человек мимо шел и за руку схватил, такой путь по горам проделать — это поступок. Ну, я этим пастухам говорить начал, что лучше ему не пить, у него печень больная, а они: «Что ты, от печени только это и помогает!». Я про сердце — та же реакция: «Ничего лучше от сердца нет! У моего дедушки сердце болело, чачу выпил...

— ...120 лет жил...

---

---

— ...и больше сердце не беспокоило!», и я тогда понял, что объяснять так надо: «Вы знаете, Бубе пить нельзя, потому что у него триппер». Они сразу: «А-а-а!» — мол, святое дело... Больше никто его выпивать не заставлял, по всем горам весть пошла, и мне кажется, он на меня обиделся (смеется).

— Георгий Николаевич, я вам не­сколь­ко странный, наверное, вопрос задам: о чем «Мимино» — в двух словах?

— А черт его знает! (Смеется). Помню, в Армении фильм этот с большим успехом прошел — там же Фрунзик играет, и даже какое-то партсобрание было, где кто-то с речью выступил: мол, сколько о дружбе армянского и грузинского народов ни говорили, а эта картина гораздо больше сказала... Ну не было у меня задачи картину о дружбе армянского и грузинского народов снимать, и вообще, на национальности я в своих фильмах людей никогда не делил. Этот герой — грузин, тот — армянин, но они для меня одинаково дороги, я одинаково их люблю — так же, как и героя Леонова, который тоже там появляется. Ни в коем случае я не думал, что Леонов русский, а русского надо таким показать, в мыслях у меня этого не было. В итоге, если все мои фильмы взять, они действительно о дружбе народов — все национальности довольно-таки симпатичными там показаны.

Из книги Георгия Данелии «Кот ушел, а улыбка осталась».

«Когда в Израиле «Паспорт» снимать на­чали, я необдуманный поступок совершил — израильскую группу собрал и спросил, нет ли в сценарии чего-нибудь для изра­иль­тян обидного.

Мне важно, дескать, чтобы в нашем фильме этого не было.

И замечания получил.

— Все хорошо, — Эсфирь, ассистентка по актерам сказала, — только вот когда Боря Чиж из Сохнута с Америкой по телефону разговаривает, сотрудник Сохнута Давид Голд у него аппарат отбирает и в ящик стола запирает. Не надо, чтобы Голд запирал, а то подумают, что евреи жадные.

— Правильно! — поддержали ее все. — Не надо!

— А у меня принципиальных замечаний нет, — художник-декоратор Давид откликнулся, — только не надо, чтобы Сеня водку пил. Получается, что евреи — алкаши.

— Георгий Николаевич, Моше, которого Мамука играет, — механик по аппаратуре Реувен отозвался, — в Тбилиси офицером полиции был, а у нас на базаре женскими трусами торгует. Получается, что там у вас, в Грузии, евреи лучше, чем здесь, жили!

— Не получается. У нас Тенгиз, друг хромого Альберта, на «мерседесе» ездит, — парировал я.

— Хорошо, что напомнили! — обрадовался реквизитор Моня. — У этого Тенгиза на лобовом стекле портрет Сталина наклеен — можно подумать, что евреи этого тирана обожают, а это совсем не так. Портрет надо убрать.

А Саша Кляйн подытожил:

— Георгий Николаевич, никого не слушайте — если все замечания выполнить, от сценария ничего не останется! Я бы только имя героя поменял — Мераб очень напоминает «араб».

— Правильно, — согласились все. — Очень напоминает.

Но и этого я делать не стал — как было в сценарии написано, так и сняли».

«По поводу сцены из «Мимино», когда герой Кикабидзе в Телави звонит, а в Тель-Авив попадает, министр спросил: «На что тебе тот Израиль сдался, ты что, еврей?»

— Слушайте, а как вам удалось сцену протащить, когда герой Кикабидзе в Телави звонит, а в Тель-Авив попадает? Какой нужно было блат иметь, чтобы это не вырезали?

— Сейчас расскажу (смеется).

— Что, все-таки вырезали?

— (Кивает). Я себе спокойно картину монтировал, и вдруг директор студии звонит: «Через два часа министр приедет — фильм покажи». Я: «Он не готов». — «Это приказ. В том состоянии, в каком есть, покажи», а до этого наша картина «Ничего особенного» называлась, и название еще это пошло. Я потом звонил и на «Мимино» поменять просил. «А что это такое?». — «Это по-грузински сокол». — «Да кто это знает?». Потом еще разубеждали: «Мы с прокатчиками посоветовались, они тоже удивились, что такое хорошее название ты на какого-то «Мимино» менять хочешь».

---

---

А тут министр спрашивает: «Картина как называется?». — «Ничего особенного». — «Ты знаешь, мы ее на Московский кинофестиваль хотим выставить, и что же это получится? От Советского Союза — «Ничего особенного»? Другое название есть?». — «Мимино». — «Прекрасно!». Он же кино уже видел, вопросов не возникло, но сказал, что там выкинуть надо. Жалко: очень симпатичные были сцены.

— И звонок в Тель-Авив тоже выбросили?

— Там невероятно смешная сцена была, в которой Исаак, которому Мимино дозвонился, Фрунзику в Телави звонит — сообщить, что крокодила купили (он же понимает, что у Мимино деньги кончились). Звонок у часовщика раздается, тот кепочнику кричит: «Иди к телефону!». — «А кто?». — «Какой-то Исаак из Израиля». Он руками машет: «Нету меня, нету!». Это выкинули, и мне дико жаль, а назавтра решили еще и разговор Мимино с Исааком убрать: это, мол, посерьезнее. Я сказал, что вырезать это не буду, фамилию мою снимайте и все такое, и директор киностудии объяснять стал: «Понимаешь, все картины, которые мы закрыли, «Тридцать три», например, на пленке есть, а этой еще нет. Отдельно записи, отдельно музыка, но целостной — нет, а тебе отомстят, и фильма вообще не будет: ты фестивальный показ срываешь!».

Что делать? Грубо говорить: «Не выбрасывай!»? Долго снимали, трудно, в горах, и как хорошо там все играют... Я к министру пошел и спросил: «Почему вы эту сцену выбрасываете?». — «Потому что фестиваль, — он ответил, — и Израиль нам трогать не надо: дипломатических отношений у нас нет». — «А если бы не фестиваль, оставили бы?». — «Может быть». — «Будем считать, что оставили бы. Давайте так: в фестивальной версии ее не будет, а в прокат картина с этой сценой пойдет».

— Какой вы, однако, хитрый!

— Хитрый! Он до этого удивлялся: «На что тебе тот Израиль сдался, ты что, еврей?». Я: «Нет», и тут он подмигнул: «А говоришь, не еврей...» (смеется). На фестивале, когда «Мимино» без этого эпизода я посмотрел, оказалось, что лента совершенно другая, — мне плохо стало, и я убежал.

— Это правда, что на роль Афони вы Высоцкого пробовали?

— Нет, это когда картину с ассистентами и вторым режиссером мы обсуждали, Высоцкий и Даниэль Ольбрыхский названы были. С Даниэлем я даже по телефону пообщался — я хорошо с ним знаком, мы дружили.

— Такой красавец на такую роль...

---

---

— Ну, это по экранным образам мы привыкли, что красавец, а на самом деле, если забыть, что поляк, на русского парня очень похож. Стоит только озвучить — хороший такой русский парень будет, но Высоцкому, наверное, кто-то донес, потому что вдруг в группе он появился: «Как поживаете, Георгий Николаевич?». Потом еще раз зашел... (Улыбается). Караченцов пробовался, Бурков — одного Куравлева не пробовал, который все время в голове у меня был, и в итоге без проб сказал: «Куравлева снимать будем».

— Это правда, что какая-то дама из Омска вам потом написала: «Товарищ режиссер, а вы сами когда-нибудь с пьяным сантехником спали?»?

— (Хохочет). Я честно ответил, что не спал...

— ...и с трезвым тоже...

— ...да, и не обещаю.

---

---

Я объясню сейчас, почему Куравлева выбрал... И Высоцкий, и Ольбрыхский, и Караченцов — актеры блестящие, но все они — довольно-таки сильные личности, и все те проступки, которые по фильму Афоня совершает, им не простили бы, а Афоне все с рук сходит. Именно такой нужен был парень, которому с рук все сойдет и которого зрители не возненавидели бы, а пожалели.

«Сергей Бондарчук одну грандиозную картину снял — «Ватерлоо», но у нас ее даже не купили»

— Я вашу первую картину «Сережа» 1960 года выпуска помню: Бондарчук, Скобцева, очаровательный мальчик Боря Бархатов, главную роль игравший... Это ведь по повести Веры Пановой экранизация?

— Да.

— Сергей Бондарчук в вашем дебютном фильме, будучи народным артистом СССР, снялся — звание это причем он, минуя промежуточное народный артист РСФСР...

— ...и даже заслуженный получил, — народным Союза в 26 лет стал...

— Да, по указанию Сталина за роль Тараса Шевченко, одним махом — страшное дело! Это великий был режиссер?

— Вы знаете, он одну совершенно грандиозную картину снял — «Ватерлоо», здесь мало кто ее видел...

— Даже не «Войну и мир» вы называете?

— Все лучшее, что в «Войне и мире» есть, в «Ватерлоо» более тщательно сделано.

— И батальные сцены?

— Да, но «Война и мир» все-таки по времени растянута, а там час 45 лента длится. Наполеона Род Стайгер играл, монтаж потрясающий, но у нас эту картину даже не купили — может, из-за того, что Бондарчук на Западе ее снял.

— То есть режиссер он классный?

---

---

— Классный, конечно. Я с ним дружил: бывал у него, а он у меня, отец мой очень его любил, они подологу беседовали, а маму он вторым режиссером «Войны и мира» стать уговорил — она ее начинала. В принципе, мало кто Бондарчука знал, потому что всем он угрюмым, мрачноватым, неприступным и зазнавшимся человеком казался, а когда его ближе ты узнавал, понимал, что это легко ранимый и очень добрый...

— ...художник...

— Да. Он много добра делал, никогда этим не бравировал и еще потрясающим магнетизмом обладал — вот есть же такие актеры, которым это присуще. На сцене появляется, и даже если текста у него нет...

— ... зал держит, собой заполняет...

— ...как будто сцену перекосило, центр тяжести в его сторону сместился. Так и Бондарчук! Я с ним в Первом объединении «Мосфильма» познакомился, где мы «Сережу» снимали, — он членом худсовета был, и дела у него тогда были плохи. «Судьбу человека» еще он не снял, квартиры не имел, с Инной Макаровой разошелся — в общем, каким-то значимым и большим актером, режиссером не был, небритый приходил, мрачный... Худсовет довольно-таки большой — человек 20, но почему-то, когда что-то обсуждали, все на него смотрели: согласен с этим он или нет.

...Я как-то орден с ним получал: он — «Золотую Звезду» Героя Соцтруда и орден Ленина, а я...

— ...дважды Героя...

— ...«Знак Почета», по-моему. Мы в список попали, где министры, члены ЦК были, пришли, и нас какие-то анкеты писать заставили. Ему, правда, девушки предложили: «Товарищ Бондарчук, вы не волнуйтесь, мы сами заполним», а потом Подгорный и Георгадзе вышли и сказали: «Здравствуйте, товарищи! Здравствуйте, Сергей Федорович!».

— И все на свои места встало...

— Да, и такой еще пример. Вы помните, что машину в те годы купить трудно было, Союз кинематографистов какие-то письма направлял...

— ...чтобы «Волгу» выделили...

— Не «Волгу» — «жигули», и меня обнадежили: «В сентябре машину получите». Ну, я свою продал — чтобы новую купить, жду, а новой не дают, на полгода, говорят, все откладывается. Я к Бондарчуку: «Сергей, в автомагазин со мной съезди, пожалуйс­та, — тебя же все знают, директора попроси, чтобы машину продал: мне надо натуру выбирать ехать, а не на чем».

В приемную заходим, секретарша спрашивает: «Куда?». — «К нему, — Бондарчук отвечает. — Как его зовут?». — «Иван Петрович». «Здравствуйте, Иван Петрович, это Данелия — машина ему нужна. Сейчас». — «Какая?». — «Ну, список был — Союза кинематографистов». — «А, это через полгода». — «Сегодня нужна». — «Сегодня я не успею...». — «Успеете». Тот куда-то звонит: «А сегодня выделить сможем? «Жигуль», третий. Как фамилия? Данелия. Хорошо, он подъедет». И ко мне обращается: «Все, в магазин езжайте».

«Фидель рядом со Скобцевой сел и стал ее о кино расспрашивать»

— Блеск! Вот это человек!

— Слушайте дальше! Вышли мы из кабинета — в приемной задержались, кого-то встретили, — и слышим, как этот директор у секретарши спрашивает: «Тонечка, кто у меня был?». Вот вам и магнетизм — Бондарчука он не знал (смеется), а мы думали, навстречу из-за его популярности пошел.

Из книги Георгия Данелии «Безбилетный пассажир».

«Вечером просмотр фильма «Сережа». Народу уйма — полный зал и толпа не попавших в кинотеатр на улице. Мы — первая советская кинематографическая делегация на Кубе. Рядом с нами Рауль Кастро сидел — он сказал, что Фидель вчера фильм посмотрел, но сегодня еще раз придет.

Какое-то время Фиделя ждали, потом Раулю сообщили, что охрана Фиделя его не пускает: слишком много народу, очень опасно.

— Начинаем, — решил Рауль. — Сейчас вас на сцену проводят и зрителям представят, а если из зала начнут стрелять, — вы ложитесь, а мы свет потушим.

Скобцеву мы в зале оставили. Выступал Бондарчук, переводил наш посол Алексеев (он блестяще говорил по-испански). Прожектора из зала слепили глаза, я за спиной Алексеева четко держался. Когда он перемещался, я за ним следовал, но все обошлось без выстрелов. Фильм приняли хорошо, долго аплодировали. Рауль сказал, что будет еще сеанс, поскольку люди перед кинотеатром не расходятся.

Когда зал опустел, охранники с фонариками влетели и по рядам побежали, проверяя, нет ли бомбы, а потом появился Фидель Кастро. Алексеев нас познакомил, Фидель рядом со Скобцевой сел и стал ее о советском кино расспрашивать. К нему один из охранников подбежал, что-то говорить начал, Фидель отмахивался, охранник настаивал, теребил его за плечо. Тогда, чтобы не беспокоить Скобцеву (она между ним и проходом сидела), Фидель легко через спинки кресел в проход другого ряда перемахнул и быстро ушел. Алексеев объяснил, что где-то американский десант высадился и Фидель воевать поехал.

В следующий раз на Кубу через 20 лет я попал. Ржавые машины, обшарпанные отели и пустые магазины: мы тогда говорили, что у нас в магазинах ничего нет, — и были не правы. Хотя бы веревка, мыло, гвозди, — но что-то обязательно было, а вот на Кубе действительно не было ничего. Кроме продавцов, но люди такие же приветливые и жизнерадостные.

В посольстве прием по случаю 7 Ноября, приехал и Фидель. Его сразу же работники посольства окружили — все очень высокого роста, чтобы не ниже Кастро. Ко мне мой старый знакомый Альфредо Гевара подошел.

— Куба си! Янки но! — улыбнулся он и подмигнул.

Я виновато развел руками (чуть позже расскажу почему).

— Пойдем к Фиделю, он будет рад тебя видеть, — сказал Альфредо.

— Он меня не узнает. Мы 20 лет назад встречались, и смотрел он не на меня, а на Скобцеву.

— Фиделю достаточно один раз взглянуть, и он на всю жизнь запомнит. Пошли.

И сквозь охрану к Фиделю Кастро меня провел.

— Узнаешь?

Поседевший, но по-прежнему обаятельный Фидель посмотрел на меня сверху вниз, затянулся сигарой и произнес:

---

---

— Фильм про маленького мальчика.

Узнал.

...В 1963 году в Москве я Альфредо Гевару случайно на улице встретил, и тот на прием по случаю дня Кубинской революции в ресторан «Прага» меня пригласил.

Я черный костюм надел, галстук и пошел. В вестибюле, наверху, у лестницы, гостей кубинский посол — молодой человек лет 25 — встречал — и его приближенные. Я им руки пожал и в зал вошел. Огляделся. Народу много, а знакомых, кроме Альфредо, никого. Видно, на прием не моего ранга попал — повыше. К столам не протолкнешься (на всех приемах, даже в Кремле, у столов обязательно толкучка почему-то — такое впечатление, что собравшихся дома неделю не кормили).

Вышел в вестибюль, закурил. Напротив посла стоял. Посол улыбнулся мне. Я — ему.

И тут охрана засуетилась, дверь распахнулась, и в вестибюль стремительно Маршал Советского Союза Семен Буденный вошел, а за ним высшие лица государства, члены Политбюро товарищи Микоян, Подгорный, Гришин, Фурцева...

Буденный по лестнице прямо ко мне поднялся, обнял, расцеловал и поздравил:

— С праздником тебя, камрад! Куба си — янки но!

За ним и все остальные товарищи мне руку пожали, «Куба си — янки но!» — воскликнули и в зал проследовали.

Немая сцена. Я на посла смотрю, он — на меня.

Я руками развел и слинял».

«В Америке Крамарова никто не узнавал, а тут такая радость, такие аплодисменты, что он минут 40 плакал —
сниматься не мог...»

— В «Джентльменах удачи» и в «Мимино» Крамаров у вас сыграл, и, как назло, вскоре из Советского Союза смылся. Имя его после отъезда из титров убрать хотели? И вообще, его самого из фильмов убрать?

— Какие-то разговоры были, мне звонили, но я сказал: «Что вы делаете? Вы только посмотрите, какая пропаганда: в «Мимино» его же в тюрьму сажают!». — «А, да, мы не подумали...» (смеется), и это спасло: не выкинули. Он и в «Тридцать три» у меня тоже снялся...

Когда я в Америке был, Савелий очень много мной занимался. В Россию ехать боялся, потому что в Штатах какого-то ка­гэ­бэ­шника сыграл или что-то в этом духе, но все-таки прилетел — когда я «Настю» снимал. Время было лихое, на улицу выйти страшно, он у знакомых черт знает где, далеко от центра, остановился... Я ему позвонил: «Савелий, снимись у меня, роль для тебя есть». — «Я выходить боюсь». — «Ничего, мы тебя привезем», и он в «Насте» бандита сыграл. Сначала видно, как квартиру обокрал, а потом в метро сцена — он в смокинге приходит, ну, как тогда зачастую и было...

Массовки много участвовало — человек 300, и вдруг они Крамарова увидели. В Америке никто его не узнавал, а тут такая радость, такие аплодисменты, что он минут 40 плакал — сниматься не мог...

— Кстати, про кагэбэшника... В советское время вас беспрепятственно в любую страну выпускали, и что — неужели без поддержки КГБ?

— Вы не поверите — без. Со­вер­шен­но...

Из книги Георгия Данелии «Кот ушел, а улыбка осталась».

«Когда моего друга Евгения Максимовича Примакова директором Федеральной службы разведки назначили, внутренний голос мне шепнул: «Гия, вы с Примаковым сто лет друзья! Много должностей за это время твой друг поменял, а ты ни с какими просьбами ни разу к нему не обращался. Настала пора! Проси!».

Я к Жене пошел и сказал:

— Женя, я на фестиваль в Канны еду — какое-нибудь задание мне дай!

— Какое?

— Ну хотя бы горшок с цветком в гостинице на подоконнике переставить или на набережной Круазет жвачкой к скамейке снизу записку приклеить. Ну и ваши суточные, и на непредвиденные расходы: такси, пресса, чаевые, а то в Госкино всего три доллара в сутки дают.

Евгений Максимович ответил:

— Георгий Николаевич, когда нам понадобится в гостинице горшок на подоконнике передвинуть или жвачкой к скамейке снизу записку приклеить, мы к тебе обратимся — только к тебе и ни к кому больше. Слово даю, а пока тренируйся, — он из ящика пачку жевательной резинки достал и мне протянул.

Ну а потом его оттуда на другое место работы перевели (премьер-министром назначили), а я так неохваченным и остался...

Так что агентом КГБ я не был. К сожалению...».

«Михалкова я выдающимся актером считаю»

— В вашем фильме «Я шагаю по Москве» юный Никита Михалков сыграл — поддерживаете ли вы с ним отношения и считаете ли выдающимся художником?

— Я его выдающимся актером считаю, и некоторые его картины, здорово сделанные, очень мне нравятся. Это один из лучших наших актеров и режиссеров, а отношение к нему как к человеку очень разное — такое же и к Бондарчуку, ведь многие его не любили (может, и было за что, но я их не понимаю).

Один лишь пример, с Никитой связанный, приведу. У меня сын погиб — это главная трагедия моей жизни... К 45-летию со дня его рождения я его книжку выпустил — со стихами, с рисунками...

— Талантливый был?

— Очень. И вот Михалкову позвонил: «Такого-то числа вечер будет, пожалуйста, приходи». Никиту сын обожал, но, уточнив дату, тот сказал: «Ты знаешь, я, наверное, не смогу — на съемках в Испании буду». Я его и не ждал уже, но он вдруг появился, два часа посидел, затем попрощался: «Ты извини, я улетать должен». На один вечер прилетел, только чтобы показаться, меня поддержать — ну как к нему относиться я должен?

— Больше вопросов по Михалкову у меня нет...

— Ну вот и все.

---

---

Из книги Георгия Данелии «Безбилетный пассажир».

«Когда перед съездом кинематографистов на пресс-конференции у меня спросили, как я отношусь к тому, что мои последние фильмы молодые режиссеры старомодными считают, я ответил, что это неправда.

— Недавно один талантливый молодой режиссер по телевидению картину «Орел и решка» посмотрел, позвонил мне, кучу комплиментов наговорил и сказал, что фильм очень современный.

— А кто именно?

— Никита Михалков.

— Вы кого имеете в виду — Никиту Сергеевича?

Я сообразил, что Никите уже за 50, а для меня он — Колька из «Я шагаю по Москве». Героя мы Колькой в честь моего сына назвали, и так до сих пор к Никите и отношусь.

Взять Никиту на роль Кольки Гена Шпаликов предложил — он с братом его Андроном Михалковым (теперь Кончаловским) дружил.

Никиту я полгода назад до того видел — подросток, гадкий утенок.

— Никита не годится — он маленький.

— А ты его вызови.

Вызвали. Верзила на голову выше меня вошел. Пока бесконечно сценарий мы переделывали, как у Маршака, вышло: «За время пути собачка могла подрасти».

Cнимать начали. Через неделю ассис­тент по актерам Лика Ароновна сообщает:

— Михалков сниматься отказывается.

— ???

— 25 рублей в день требует.

Актерские ставки были такие: 8 рублей — начинающий, 16 — уже с опытом, 25 — молодая звезда, и 40-50 суперзвезды. Ставку 25 рублей для Никиты надо было в Госкино пробивать.

— А он сам, Никита, где?

— Здесь, — ответила Лика. — По коридору гуляет.

— Зови.

— Георгий Николаевич, — сказал Михалков, — я главную роль играю, а получаю, как остальные артисты: это несправедливо.

— Кого ты имеешь в виду?

— К примеру, Леша Локтев, Галя Польских.

— Леша Локтев уже в главной роли снимался и Галя Польских. Они уже известные актеры, а ты пока еще вообще не актер, школьник, а мы тебе столько же, сколько им платим, так что помалкивай.

— Или 25, или я сниматься отказываюсь!

— Ну, как знаешь... — я отвернулся. — Лика Ароновна, вызови парня, которого мы до Михалкова пробовали, и спроси, какой у него размер ноги, — если не такой, как у Никиты, сегодня же туфли купите. Завтра начнем снимать.

— Хорошо.

— Кого? — занервничал Михалков.

— Никита, какая тебе разница? — ты же у нас уже не снимаешься!

— Но вы меня пять дней снимали — вам все переснимать придется!

— Это уже не твоя забота. Иди, работать мешаешь...

— И что, больше вы меня не снимаете?!

— Нет.

И тут скупая мужская слеза скатилась по еще не знавшей бритвы щеке впоследствии известного режиссера.

— Георгий Николаевич, это меня Андрон научил... Сказал, что раз уже неделю меня снимали, другого выхода у вас нет!

Дальше работали дружно.

...Когда слух прошел, что Никита Михалков будет в президенты баллотироваться (а он это не очень активно отрицал), на встрече со зрителями в Нижнем Уренгое меня спросили, буду ли за него голосовать.

— Двумя руками!

— Почему?

— Потому что фильм, где в главной роли президент великой страны в юности, все страны купят, а я всем рассказывать буду, как наш президент за водкой мне бегал.

Как-то после вечерних съемок на студийной машине мы с Никитой домой ехали, а накануне я из шланга асфальт поливал, чтобы в нем фонари отражались, промок и замерз. По дороге водку хотел купить, но все магазины и рестораны закрыты: четверть двенадцатого.

Сначала Михалкова на Воровского завезли.

— Никита, вынеси мне грамм 100 водки, — попросил я, — а то простужусь.

Самому в такое позднее время в дом заходить и водку просить было неприлично.

Никита вынес мне от души — полный стакан, а через несколько дней его папа, Сергей Владимирович Михалков, меня встретил:

— Ты соображаешь, что делаешь? У меня же инфаркт мог быть! Лежу, засыпаю — вдруг дверь открывается, на цыпочках ребенок мой входит, бар открывает, водку достает, полный стакан наливает и так же на цыпочках уходит... Я в ужасе: пропал мальчик, по ночам водку стаканами пьет...

Жалко, что в президенты Никита не баллотировался».

(Окончание в следующем номере)

Если вы нашли ошибку в тексте, выделите ее мышью и нажмите Ctrl+Enter