Алексей ГОРБУНОВ: «Сколько денег за эти три с половиной года я потерял, только Господу известно, но в 53 года приобрел гораздо больше — родину, которой не знал, и поколение, которое было мне незнакомо»

«В 90-е я бухал, таксовал, папины коронки продавал... Грамм отрезал, относил барыгам и на эти 10 долларов мог прожить неделю»

— Леша, знаешь, я вспомнил, как несколько лет назад брал интервью у прекрасного русского писателя Дани­ила Гранина, который, слава богу, до сих пор жив, ему уже около 100 лет, и он с грустной улыбкой мне сказал: «Время такое настало — любить некого». Да, любить и вправду некого, но я тебя люблю — ты выдающийся актер и замечательный мужик: с позицией, со стержнем, подаешь пример всем, как надо любить свою родину и всегда ос­та­ваться человеком...

---

---

— Спасибо.

— Твой отец родом из Сибири, мама — из Луганской области, а ты родился в Киеве, на старой Дарнице, и все детство провел на Русановке. Скажи, пожалуйста, Киев твоего детства и юнос­ти — какой он?

— Очень солнечный, как и вся юность, зеленый — он буквально утопал в зелени. Когда отец лет с пяти, наверное, водил меня по Киеву (он тоже очень любил пешком ходить), мы часто с Русановки до Гидропарка гуляли. Во время этих прогулок разговаривали, он обращал мое внимание на красоту города. Подходя к Гидропарку, останавливались на мосту, отец показывал мне купающуюся в зелени Русановку и сверкающие в пышных кронах деревьев купола Киево-Печерской лавры — все остальное было закрыто зеленью!

— И куда эта зелень сейчас делась?

— Не знаю, вроде осталась, но теперь больше домов, чем деревьев. Помню, как на Русановку мы переехали — район на наших глазах достраивали, канал прорыли — тогда же там хотели Венецию сделать (смеется), а у меня отец — инженер, он крупные объекты проектировал, стройки любил и мне о них рассказывал. Про гос­тиницу «Лыбидь» говорил, что под ней грунтовые воды и возводить ее будут долго, так вот, я помню, как этот канал рыли, песка много было... Солнце, зелень, песок — и мы пацанами в этот канал прыгали.

— Сегодня многие пытаются Киев испортить, и я не могу у тебя не спросить: смотри, напоминающее крематорий или какой-то склад здание Теат­ра на Подоле, которое на Андреевском спуске построили, — жуткое, на мой взгляд, потому что эта архитектура стилю Анд­реевского совершенно не соответствует...

— Театр на Подоле — это старинный киевский театр, и Виталий Малахов, Виталий Ефимович, заслужил право на свой театр очень давно! Все в Киеве знают, что этот театр строили лет 20, а то и больше. Я видел в новостях репортажи о массовом возмущении киевлян: дескать, почему черный куб, он ломает всю картинку Подола и Андреевского спуска, где все, в общем-то, в едином архитектурном ансамб­ле, но понимаешь, какая штука...

Я, когда первый раз этот проект увидел, тоже немного ужаснулся, и сейчас объясню, почему. После такого общест­венного резонанса я начал смотреть фотографии и читать, отчего люди протес­туют, что не так? Всех не уст­ра­ивал внешний вид, но, как ни странно, никто не говорил, какой театр изнутри, а я как артист, хотел знать, как все внутри сделано. Я догадывался, что это современный театр, и вот побывал там недавно, и Виталий Малахов провел меня по зданию, все показал.

Могу сказать: черный фасад закрыли кирпичом, его сделали, на мой взгляд, отлично, и этого черного квадрата теперь нет, хотя я за черный квадрат был тоже, потому что много поездил по Европе и по миру, как и ты, кое-что видел. В Амстердаме самый лучший музей Ван Гога абсолютным таким кубиком сделан, и это никого не возмущает — почему?! А ведь голландцы — признанные архитекторы: и со стилем у них все хорошо, и со вкусом, и они, наверное, умеют в городе с архитектурой XVI века построить современный музей, который будет от остальных зданий очень отличаться, но это что-то такое крутое окажется!

— Театр на Подоле будет красивым?

— Он уже очень красивый, Дима! Внутри шикарная компактная сцена, роскошный репетиционный зал, прекрасные коммуникации. Это современный театр, о котором мечтает не только Малахов и артисты его труппы, но и киевлянам это понравится. Я очень хочу, чтобы открытие Театра на Подоле поскорее состоялось и настоящий театральный зритель пришел туда и увидел: все очень круто!

— Леша, а это правда, что в 90-е, из-за кризиса кино, ты, уже известный к тому времени актер, просто таксовал, потому что денег не было?

— Заслуженным артистом Украины уже был... Да, бухал, таксовал, папины коронки продавал...

— Коронки?!

— Да, папа, умирая, коронки оставил. Он тогда тяжело болел и сказал: «Смотри, это на самый крайняк!». Жил я на папины золотые коронки — хорошо, что они были, а многие мои друзья уже ничего не имели. Это страшное было время: кто-то сразу поднялся, а кто-то — наоборот, как многие учителя, врачи, на рынок пошел йогуртом, гречкой и всякой ерундой торговать. Я вынужден был что-то делать, и еще до того, как таксовать начал, папины коронки продавал — грамм отрезал, относил барыгам. Тогда грамм золота 10 долларов стоил, принимали его везде, и на 10 долларов в 92-м году я мог прожить неделю.

«Молодежь — это уже не рабы, это поколение, которое родилось в свободной стране»

— Из Киева в результате ты уехал, а почему Киеву, в котором столько талантливых людей родилось и столько талантов его покинуло, никто никогда не нужен?

— Не знаю, хотя все, конечно, меняется. Раньше было именно так, но тогда был Советский Союз, и ты прекрасно помнишь, что это не только в Киеве было — едва ли не все студенты театральных вузов из Риги, Таллинна, Ташкента, Душанбе, Харь­ко­ва, Львова, Днепропетровска, Новосибирска, Перми хотели в Москву попасть и потом, если повезет, в Театре на Таганке работать, о котором часто при встрече мы вспоминаем. Легендарные театры, знаменитые режиссеры — все лучшее аккумулировалось в Москве, и только мой папа сопротивлялся. Мама его все время долбила, потому что все его друзья уже...

— ...уехали...

— Да, а он, сибиряк, живший в Киеве, говорил: «Запомни, из Киева никуда не поеду!». Папа мог бы атомные станции строить в Алжире, Дакаре... Все его однокурсники уже кооперативные квартиры, черные «Волги» купили, ковры и хрусталь домой привезли, детям джинсы возили, жвачку, а папа наш — никуда, и все. При этом его звали на постоянную работу в Москву, в Питер, он многих людей по всему Союзу знал и всегда своим друзьям говорил: «Не, ребята, я уже старый, я здесь останусь. Мне лодка нужна, рыбалка, Гидропарк» — вот это мой папа!

— 2013 год, ты — состоявшийся актер, позади у тебя огромное количество запоминающихся ролей, твое лицо знает каждый человек на постсоветском пространстве, но ты приезжаешь в Киев и с первого дня, с самого начала, поддерживаешь Майдан, причем заявляешь об этом громогласно. «Во время Майдана, — ты сказал, — я понял, что моя родина здесь, что только тут надо жить и умирать» — почему ты это сделал?

— Ну я же взрослый человек, много чего повидал, поступки совершал разные, а тог­да эмоции зашкаливали, и было больно — это такая боль была. Я понимал, что мне нужно все увидеть собственными глазами, потому что в телевизоре — это совсем другое, и когда встретил на Майдане одноклассников, однокурсников, учителей, преподавателей, студентов... Новое поколение уже появилось, молодежь замечательная — на первом Майдане такого не было.

— Хорошие лица увидел?

— Просветленные, и это очень сильно на меня повлияло.

— Это уже не рабы были...

— Не рабы, конечно, — это поколение, которое родилось в свободной стране. Мы как угодно можем обсуждать теперь последствия Майдана, но это с нами случилось, и перемены происходят, и молодежь уже свою состоятельность доказала.

— Тебя лично, в твоем возрасте, Май­дан изменил?

— Безусловно, ведь я тоже радикально жизнь поменял, многое оставил и уехал. Я много снимался, я очень благодарен судьбе, что именно в Москве в этот период — в самый тяжелый период для всех — оказался. Я у режиссера Владимира Михайловича Попкова в сериале «Графиня де Монсоро» снимался, а продюсером был Сергей Жигунов, с которым мы вспоминали потом, что это были первые костюмированные сериалы 90-х, — «Графиня де Монсоро» и «Королева Марго». Наш киевский режиссер Вла­димир Попков его снимал, оператор-постановщик — Паша Небера и ваш покорный слуга главную роль исполнял...

— ...шута Шико...

— Да. Я благодарен Попкову и, конечно же, Жигунову, потому что это одна из лучших моих ролей, самая, может, большая удача. К тому времени в Москве, Дима, на моих глазах начинали снимать новое кино, стали появляться деньги, а потом я попал к Валере Тодоровскому, и дальше — 10 лет самой плодотворной творческой жизни. Я играл в лучших театрах, работал с Олегом Меньшиковым, снимался у лучших режиссеров России и просто счастлив, что имен­но в это время попал...

— ...в золотой период российского кино...

— Да, развития и прос­то больших возможностей.

«В Москве друзей у меня стало меньше, но они остались»

— После начала российской агрессии ты официально отказался сниматься в российских фильмах...

— Поначалу я думал, что это не так серьезно, что это все-таки не война, поэтому своего отношения не афишировал, хотя меня часто подобными вопросами провоцируют. У меня, кстати, в Москве друзья остались, и я об этом говорю — их стало меньше, но они остались!

— Итак, ты просто перестал сниматься в российских фильмах...

— Я просто взял паузу, это звучало так: «Я беру паузу».

— Сколько денег за эти три с половиной года ты потерял?

— Ну, слушай, это только Господу из­вестно. А может, я, наоборот, приобрел?! Безусловно, финансовая сторона пострадала, потому что все-таки с серьезных гонораров ушел.

— Ну, миллион-полтора долларов не заработал?

— Не знаю, да и зачем травмировать людей, когда мы так тяжело живем?! Потерял я много, да.

— А что приобрел?

— Приобрел я гораздо больше! В 53 года я приобрел родину, которой не знал, поколение, которое было мне незнакомо, какие-то вещи, которых от людей не ожидал. Я увидел, что такое волонтеры, которые действительно просто на своих плечах, жилах, зубах первый год войны вытянули, — я это очень хорошо помню. У нас было огромное количество концертов, мы много тогда ездили, волонтерили, как и вся страна, и вместе со своей группой «Грусть пилота» я это все видел своими глазами.

— Как оценили твое решение не сниматься в российских фильмах коллеги в Москве?

— По-разному. Близкие люди старались понять, хотя все равно не понимали — никто ведь не представлял, куда все это рулится, что дальше будет... Мы же в первый раз в такой обстановке, впервые с нами такое произошло, когда жизни разрушились, семьи поразлетались, огромное количество людей погибло, а мы не знаем, сколько это будет длиться и как выживать завтра.

— Ничего не знаем...

— Мы, правда, не одни такие, наверное, — многие в мире сейчас так живут...

— Ты со своими российскими коллегами общаешься?

— Общаюсь. С близкими...

— Что выдающиеся актеры, режиссеры тебе говорят, что об этой ситуации между Украиной и Россией думают?

— Ну, все по-разному думают, но знаю одно: у многих со временем мнение меняется, потому что... Помнишь 2014 год? Мы же телевизор боялись включать, мы к этому не привыкли — к такому потоку...

— ...гадости...

— ...и лжи, мы ошарашены были. Мы, по сути, наивными детьми являлись, и вдруг на нас стали все это выливать. Потом, через год, мы освоились и начали свой телик включать, но это была защита — нам надо было отбиваться, потому что это был кошмар! За эти годы взгляд на происходящее у людей очень изменился, и все равно: пока не увидишь сам, что здесь происходит, либо пока твои очень близкие люди тебе не расскажут, как это на самом деле есть, понять это невозможно.

— Давай я тебе о себе скажу: у меня очень много друзей среди российской элиты — писателей, режиссеров, актеров, спортсменов и так далее, и один из них (не буду фамилию называть и даже не намекну, чем он занимается), вы­дающийся человек, приближенный к Путину, позвонил мне из другой страны, не из России, и сказал: «Ничего мне не говори, я все понимаю, я с вами»...

— Это самое начало, 2014 год был?

— Да, самый разгар событий, а у тебя были такие ребята, которые тебе говорили: «Мы все понимаем»?

— Безусловно, были, но я тоже фамилии называть не буду.

— И не надо — не будем их подставлять, но не все, получается, так однозначно?

— Не все, и человек неоднозначен. Черного и белого нет, так людей делить мы не можем. Наверное, мы имеем право за что-то свое биться, о чем-то своем говорить с болью, но не имеем права судить других так отчаянно, что ли, когда столько вокруг перемалывается, когда каждый день что-то меняется.

«Я, народный артист Украины, снимаясь в кино 32 года, имею право сказать: «Молодые украинские артисты вправе работать там, где хотят»

— Одна из самых любимых твоих ролей для меня — это роль директора клад­бища в прекрасном, на мой взгляд, фильме Никиты Михалкова «12». Никита Сергеевич — выдающийся режиссер, замечательный актер и в то же время, увы, человек, который так обгадился ненавистью к Ук­ра­ине. Вот, с одной стороны, он та­кой творец, суперстар, а с другой — мер­завец: как это в нем уживается и как ты к нему сегодня относишься?

— Не знаю. Повторяю еще раз: я очень благодарен Михалкову за то, что был утвержден, причем в очень таких быстрых обстоятельствах, и это одна из лучших, наверное, ролей в моей творческой биографии.

Это большое счастье — с такими актерами сниматься, с которыми судьба дала мне возможность сесть в кадре, и не забывай: для моего поколения Михалков — лучший режиссер. Это мечта всех актеров: попасть когда-нибудь к Михалкову в кино, и она — мечта моей юности — осуществилась: мало того, он позволил каждому из нас огромные импровизационные куски сделать!

— Ну да, весь твой кусок — импровизация...

— Да, но если бы Михалков не разрешил, этого бы не было, а Никита Сереге­евич сказал: «Пробуй». Это шикарная картина, я ее раз в год пересматриваю, и, знаешь, хорошее кино со временем все лучше становится, да и обстоятельства делают эту картину еще лучше.

Многие спрашивают, как хороший режиссер может быть подонком? — но это будут определять уже там, на Суде, а я ничего сказать не могу. Вот в Харьков еду, у меня целый круг проблем моего города и моей страны, и он гораздо сложнее.

— По поводу Харькова: рожденный там блестящий, на мой взгляд, писатель Эдуард Лимонов, с которым неоднократно встречался, твой любимый автор. Тоже занявший по отношению к Украине жуткую позицию, и как ты к нему сегодня относишься?

— Не знаю, как отношусь, — очень многие взгляды у меня поменялись. Меня сейчас больше заботят спектакль «Черная шкатулка» и запуск кино с Виктором Придуваловым (украинский режиссер. — Д. Г.) о Киеве, а также еще масса каких-то проблем. Скажу тебе честно: я уже больше года вообще как-то мало смотрю то, что раньше мне нравилось.

— А в Россию сейчас сниматься зовут, оттуда звонят?

— Последние полгода — нет, а год назад — да, и я благодарен, что меня, по крайней мере, первые два с половиной года, не так часто, как раньше, но звали и хорошие сценарии предлагали.

— Как ты относишься к запрету в Ук­ра­ине целого ряда российских фильмов?

— Плохо отношусь — я вообще против запретов. Двоечник, я не любил учителей, ненавидел все запреты с детства, поэтому мое отношение ко всем запретам очень отрицательное изначально. С другой стороны, я согласен: наверное, кого-то не пускать надо — да, какие-то одиозные актеры есть, но нельзя же всех не пускать, Дима! Это списки влекут за собой... Я лично знаю многих актеров, которые никогда в жизни об Украине слова плохого не сказали.

— Хорошо, Лолита недавно к дочке ехала, в Киеве у нее ребенок, но она вы­ступала в Крыму, причем попала туда незаконно, с территории России...

— Ну, понятно, да...

— Надо ее пускать или нет?

— Если у человека дочь, это уже совсем другая история, ну и второй момент: да, она выступала в Крыму, но я не слышал, чтобы Лолита и масса, кстати, других актеров, которые почему-то в списке, хаяли Ук­раину или неприлично себя вели. Думаю, половина людей просто за компанию в общий список попали, но стричь всех под одну гребенку нельзя. Да, что-то мы должны, безусловно, перекрывать и свое отстаивать, но нельзя всех огульно брать — и в списки: это неправильно, к этому индивидуально нужно подходить.

— Как ты относишься к украинским певцам, которые гастролируют по России?

— Тоже такой вопрос... Молодые, я считаю, вправе выбирать и делать то, что хотят, и если о концертных площадках или съемках мы говорим — пожалуйста, это их дело.

— А это с их стороны не предательство своей родины?

— С моей точки зрения, не предательство! Я, народный артист Украины Горбунов, снимаясь в кино уже 32 года, имею право сказать: «Молодые вправе работать там, где они хотят». Что такое артист? Сегодня он в России, завтра в Лондоне, послезавтра еще где-то, и ничего плохого я в этом не вижу. Ну что страшного в том, что мир видит талантливых молодых людей? Другое дело, когда ты на вручении какой-то стремной премии со всеми там пляшешь: с гопотой, с попсой — это, наверное, дико, но опять же это мое личное мнение. Артист сам выбирает себе путь, это, Дима, очень индивидуально. Дорн — талантливейший, он выступает, интервью дает — зачем мы цепляемся?! Он под украинским флагом работает и Украину, в которой живет и в которой состоялся, как может прославляет.

«Патриотизм — это Киев, зелень, Русановка и пляж моего детства»

— Хорошо, Леша, я вот всю Россию вдоль и поперек объездил, у меня там много друзей, и много вещей в России есть, которые я люблю...

— Высоцкий, Шукшин, Вампилов — пожалуйста, а еще великие актеры, которые меня учили, и я за это судьбе благодарен.

— Тем более что многие из них живы, и мы их любим по-прежнему, но смотри, Россия как государство повело себя по отношению к нашей родине по-скотски. Государство Россия убило более 10 тысяч молодых ребят, у которых есть родители, дети, жены, то есть прос­тить это невозможно, но, с другой стороны, многое в России мы любим. Как с этим быть? У тебя есть что-то в России, что сегодня ты любишь?

— Много чего есть, но опять же тривиально об этом не скажешь... Я очень просто ответил: песни Высоцкого, пьесы Вампилова, Шукшина...

— ...места какие-то?

— Петербург — мой любимый город, один из любимейших, у меня там много друзей. Мы можем подолгу не разговаривать, но когда кто-то из них приезжает в Киев или в Одессу, общаемся.

— В России Майдан, на твой взгляд, возможен?

— Скажу так, Дима: сегодня в мире возможно все, что угодно, — каждую минуту! Вот сейчас мы общаемся и не знаем, что происходит, понимаешь? Мы, повторяю, живем четвертый год в мире (даже не в стране), где все рушится, меняется, и это происходит не только у нас и не только с нами.

— То, о чем тебе на Майдане мечталось, в результате сбылось?

— Разочарований, конечно, много, и мы это переживаем, но, повторяю, самое главное — самоидентификация: откуда ты, почему здесь родился. Для меня, как для взрослого человека, это большое осознание, и потрясение — особенно поколение молодых, 1991-1992 годов рождения...

— ...детей Независимости...

— Да, детей Независимости!

— Когда ты приезжаешь в АТО или в госпиталь, где искалеченные ребята ле­жат, о чем потом думаешь?

— Это сложно, особенно в первый раз — потом ко всему привыкаешь, но первый раз я очень эмоционально переживал. Я видел это в кино, я пытался это играть, но в жизни все по-другому выглядит, и, конечно, это большой стресс.

— Страшно?

— Психологически — очень, но эти пацаны знают, что такое сила духа.

— Патриотизм для тебя — это что?

— (Задумался). В двух словах сложно сказать.

— Ну хорошо, Русановка — патриотизм?

— Да, Киев, зелень, Русановка, бульвар Давыдова, 19/1, пляж моего детства — вот это и есть настоящий патриотизм!

— Нужен ли Киеву, на твой взгляд, проспект Бандеры?

— Ой, не знаю — столько об этом говорят! Наверное, нужен, но всему свое время. Мне кажется, у нас гораздо больше проблем сегодняшних, сиюсекундных, которые мы никак не можем решить, но, наверное, надо, наверное, придет время — всему придет время.

— Кто для тебя сегодня в Украине моральные авторитеты?

— Лина Костенко — безусловно, а если о молодых говорить, то Ломаченко Вася, Александр Усик и теперь еще Александр Гвоздик, конечно! Просто поразил меня, такую радость всем подарил, а три таких боя победных в один вечер — вот настоящая радость! Это был день Украины в Америке, это тоже патриотизм, наверное.

«Да, я выступаю за смертную казнь для чиновников, которые воруют, но кто казнить будет?»

— Футболисты киевского «Динамо», на которых мы когда-то молились, образца 70-80-х годов...

— ...Лобановского команда!..

— ...по-прежнему твои кумиры?

— Да, я кумирам юности верен. На то они и кумиры, чтобы появляться в юности и оставаться на всю жизнь.

— Когда этих ребят видишь, какие у тебя ощущения возникают?

— Во-первых, они хорошо выглядят, форму спортивную, несмотря ни на что, держат, а какими футболистами были! Эта команда — и счастье, и родина, и патриотизм! Помнишь, как Блохин «Баварии» забил...

— ...в Мюнхене, а потом дважды в Киеве...

— Да, и «Золотой мяч» тогда получил! Господи, 75-й год, когда Суперкубок динамовцы выиграли! Советская команда взяла Суперкубок, Блохин — это же наш Марадона, это мирового класса футболист!

— А может, это Марадона — их Блохин...

— Да-да, может, ты прав, это Марадона — Блохин! (Смеется). Вот это эмоции были, и я это ни на что не променяю. Это не­возможно передать, я своим детям не могу объяснить, что это такое! Или когда с канадцами в хоккей играли... Я до сих пор помню, как весь двор ночью на улицу выбегал каждый матч обсуждать...

— Ты сказал, что выступаешь за смерт­ную казнь для чиновников, которые воруют...

— О да, и что теперь? А кто казнить будет?

— Кто миловать, знаем...

— ...а кто казнить?

— Какими должны быть украинские политики?

— Ой, я не знаю — лучше пусть на мой спектакль «Черная шкатулка» приходят. Я к политикам обратиться хочу: «В театр, ребята, ходите?». Ну придите, купите билеты.

— В политику тебе самому не хочется?

— Нет, ты что, ты что, ты что! Нет-нет-нет! Neun! Neun!

— Где ты сейчас живешь — в Киеве или в Одессе?

— Я в дороге живу, Дима, — как жил в машине, так и продолжаю, все время между городами мотаюсь. Грубо говоря, полжизни в Одессе провел, полжизни — в Киеве, но постоянно в движении, в пути. Теперь в Киеве больше живу, потому что буквально на днях мы должны начать фильм снимать, которым сейчас активно занимаемся: пишем сценарий, деньги ищем...

Рабочее название картины «Май», режиссер — Виктор Придувалов. Авторы идеи — сам Виктор, ваш покорный слуга и Андрей Хохолкин — мы придумали историю о любви и о Киеве, есть два главных героя, которых играем я и молодая актриса Виктория Токманенко. Она много снимается, очень талантливая, способная девушка — это история молодой актрисы и взрослого дяди...

— ...дяди Леши...

— ...дяди Леши, да. Они играют любовь, она влюблена в моего героя в кадре и вне кадра, а он, поскольку дядя взрослый и занят, сыграть про любовь умеет, а в жизни наоборот — закрывается. Она же вся любовью окутана, и все это хочется увидеть на фоне залитого солнцем Киева, куполов Лавры, каштанов, сирени и обязательно школьников, которые пойдут в конце мая на последний звонок, — помнишь, ленты, фонтаны?

«Важны не деньги — важно, к кому они придут»

— Деньги на запуск собрать удалось?

— Параллельно ищем. Деньги небольшие нужны, потому что аппетиты настолько сейчас скромными стали... Пытаемся форму найти, когда за минимальные средства, но профессионально, имея идею и мотивацию, можно кино снять.

Я всегда говорю: важны не деньги — важно, к кому они придут, и люди, которые меня знают, могут дать их мне просто так, уважая меня. Кстати, на этих людей-то я и рассчитываю, которые говорят: «О, Леха, тебе деньги нужны? А мы не знали. Сколько?», потому что для них — это отказаться от двух банкетов.

— Можно я обращусь со страниц газеты к тем, кто может дать дяде Леше деньги?

— Не дать, а помочь снять картину о Киеве.

— Ты сыграл более 110 киноролей, а какие любимые?

— Шико, а еще, конечно же, Александр Лиховол в сериале «Курсанты». Это личная история Тодоровского-старшего, Петра Ефимовича, продюсировал картину уже Валера Тодоровский — сын, а снимал мой любимый режиссер Андрей Кавун. Ну и дальше, если о Кавуне говорить, один из по­следних сериалов его — «Шерлок Холмс», где мне очень нравится и картина, и моя роль профессора Мориарти. Считаю, эта лента пока недооценена, но ее вре­мя еще придет. «Красная капелла», естественно, мне по душе, где я оберштурм­баннфюрер СС Карл Гиринг, причем удивительно: я параллельно в «Красной капелле» снимался, где эсэсовца играл, и тут же — Героя Советского Союза в фильме «Курсанты»! Такого, со звездой героя, вояку, который все время на войну рвется, и никто, даже жена, его остановить не может. Он весь покалеченный, контуженный, но воевать хочет. Потом я все-таки назову картину Михалкова «12», о которой мы говорили, а еще фильм Кристиана Кариона «Прощальное дело» — у меня там небольшая роль офицера КГБ, в 2009 году я во Франции снимался. Кстати, благодаря Михалкову после фильма «12» меня французы и пригласили — главную роль там Кустурица играл, а так­же Гийом Кане, Уиллем Дефо и другие звезды.

— Ничего себе!

— Да, мне повезло.

— Леша, в Украине сегодня для актера твоего масштаба работа есть?

— Не только моего масштаба — работы сейчас вообще мало: я же в этих сериалах, которые за копейки снимают, участвовать не хочу. Я наслушался, как молодые артис­ты нынче живут, но пока они молодые, надо бегать — что там говорить. Я сам бегал, высунув язык, и я нормально к этому отношусь, но там же ни денег, ни «кина» — ничего нет, понимаешь?! Ни сценария, ни бабок, ни профессиональных людей.

— ...ни глаз горящих...

— Да какие горящие глаза?! Пластик, пластик...

«Тупой я стал, видать, уже песок из меня сыплется, мозг атрофирован. Выпьешь — быстро пьянеешь, тупишь»

— Очень интимный вопрос: у тебя хоть на что жить есть или опять таксовать надо?

— Та ну ладно! Ну что ты прямо?! Нормально все, ты же видишь. Деньги я не себе ищу — на кино! Тяжело, безусловно, но в сытые времена мы пожили — ну и хорошо. Я столько наездился, столько увидел, что сейчас могу посидеть чуть-чуть поскромнее, и потом, понимаю свой возраст. Знаешь, я много сыграл, мне на хороших людей повезло, я две эпохи застал. На Киностудии имени Довженко за 11 лет (кусок жизни молодого артис­та) всех стариков, великих актеров наших увидел!

— Степанкова, Олялина...

— Степанков Кость Петрович — это мой учитель! Брондукова, Гринько!

— Ух ты!

— Миколайчука, Дубровина Юру, Парфенова Леву — это такие актеры были!

— Счастливый ты человек!

— Я если как-нибудь соберусь — мемуары напишу, дай Бог! (Смеется).

— Леша, раньше ты сильно пил, помню — да, было дело?

— Ну, было здоровье, печень свежая, без замены деталей по Украине. Знаешь, как говорят: «Машина откуда? Из Германии без пробега по Украине». Да, я новенький был, все работало.

— Сейчас пару капель иногда принимаешь?

— Очень редко, потому что здоровья, честно говоря, нет, и потом, столько всяких забот, я за рулем все время. Ну и тупой стал, понимаешь, — видать, уже песок из меня сыплется, мозг атрофирован. Бах-бах, выпьешь — быстро пьянеешь, тупишь. Как моя старшая дочь Настя говорит: «Папа, не тупи», поэтому значительно реже себе позволяю.

— Ты выступаешь за легализацию марихуаны — почему?

— Кто-то хорошо сказал: «Я массу людей видел, которые по буху много вреда нанесли окружающим, травмировали их, а вот от тех, кто косяк забивает, проблем не было», и потом, ее весь мир уже легализует, это тоже смена поколений. Хотим мы или нет — это все равно произойдет, и я хочу это время застать, кроме того, Амстердам — мой любимый город, Голландия для меня лично — самая свободная страна.

— А сам ты марихуану пробовал?

— Ну что за вопросы?! — не могу же я прямо в газете взять и... Понимаешь, быть за легалайз и пробовать марихуану — это две разные вещи.

— В Киеве, в Пассаже, жил замечательный Виктор Платонович Некрасов, автор книги «В окопах Сталинграда»...

— ...один из моих любимейших писателей.

— Эмигрировавший в советское время во Францию, там, в Париже, и умерший...

— Я был у него на могиле.

— Ты записал аудиовариант книги «В окопах Сталинграда» — почему?

— Я это 12 лет назад сделал, и сегодня она такая актуальная. У меня уже диски закончились — на подарки раз­дал и прочее, а на концертах их все время просят. Я постоянно езжу, и у меня в машине один диск остался. Я его давно, полгода, наверное, не слушал, и вот начал, и вдруг эта война 41-45-го, и как Некрасов, молодой лейтенант, просто об этом пишет... Он же не писатель был, просто студент, который ушел на фронт...

— ...трагический человек...

— ...и начал записи в дневнике делать, и вот все это до наших дней дошло, и книга удивительная получилась, она у меня с детства была. Мой отец «В окопах Сталинграда» очень любил, у него эта книга на ночном столике лежала, он часто ее перечитывал. Она на века — любая хорошая книга от времени не зависит.

«Все мы о мире мечтаем, все очень устали»

— Скажи, пожалуйста, а эта вот страш­­­­ная, уносящая жизни война между Россией и Украиной закончится?

— Должна закончиться — все когда-то начинается и когда-то заканчивается. Когда? Дима, не знаю — при этой интенсивности событий вообще прогнозы какие-то делать сложно. Повторяю: каждую секунду что-то меняется, но столько потеряно, столь­ко боли и крови вокруг, и как это остановить, одному Богу известно. Все мы о мире мечтаем, все очень устали. Что такое счастье? Это когда не стреляют, когда у тебя ничего не летает над головой — все же просто.

— Дорогой Леша, я хочу тебе спасибо, простое человеческое спасибо, сказать за то, что ты такой настоящий, классный и искренний. За то, что сделал в своей жизни столько, что можешь уже смело сказать: «Я в своей работе был честен»...

— Да, и пошел на пенсию! (Смеется).

— Ты знаешь, я несколько раз слышал, как замечательно ты поешь — на сцене, в компании, и напоследок попросил бы тебя что-нибудь акапелльно спеть...

— Я бы не спел, я бы стихотворение как раз из «Черной шкатулки» прочел — будет повод все-таки людям посмотреть, что такое «Черная шкатулка». Маленький фрагментик из Людвика Ашкенази (чешский писатель и поэт. — Д. Г.).

На земле нет радиостанции,
которая бы передавала
Надежды и страхи бессонной ночи,
голову, взметнувшуюся
над подушкой,
босые ноги, опускающиеся
на холодный пол,
жаркий ночной шепот,
скрип двери,
щелчок выключаемого ночника,
вопросы, обращенные
во мрак за окном:
«Когда ты вернешься? Где ты?
Почему ты не ешь?
Что с тобой?».
У радио своя программа:
духовая музыка, потом —
«Героическая»,
и снова духовой оркестр.

Эти слова были написаны Людвиком Ашкенази давно. Спасибо тебе большое, Дима!

Записала
Виктория ДОБРОВОЛЬСКАЯ

Если вы нашли ошибку в тексте, выделите ее мышью и нажмите Ctrl+Enter